Победа Элинор

Глава ХLV. ОБЩАЯ ТРЕВОГА

Духовная пропала. Элинор старалась припомнить, где и как она могла потерять ее? Она могла допустить одно только предположение: документ этот выпал из ее кармана. В то время, как она пряталась за кустарниками, прижавшись к стене, может быть, карман зацепился за ветку, а когда она встала, то бумага могла выпасть. Она не могла допустить мысли, что бумага потеряна другим способом. И неудивительно: она так была поглощена надзором за Ланцелотом, что совсем забыла, какой важный документ сунула в свой карман. Письмо отца и эскиз, сделанный Ланцелотом, лежали в целости у нее на груди, но духовная, подлинная духовная, на место которой подложил Дэррелль поддельную, пропала.

— Покажи мне духовную, Элинор! — сказал Джильберт, подходя к жене!

«Хоть она самая искусная актриса, самая коварная женщина, — думал Монктон, — однако в эту ночь она действовала не совсем как актриса, и не совсем как коварная женщина. Она не любила его и сама прямо созналась в том. Она не любила его и вышла за него замуж для того только, чтоб это благоприятствовало ее цели».

Но если верить ее страстным словам, она не любила и Ланцелота в этом уже большое облегчение для мужа.

— Покажи мне духовную, — повторял он жене, которая побледнела и в испуге смотрела на него.

— Я не могу найти ее, — сказала она с отчаянием, — она пропала. Ради Бога, пойдемте скорее в сад и поищем ее везде. Вероятно, я выронила ее из кармана, когда стояла за деревьями под окном. Умоляю вас, пойдемте искать!

— Я сейчас пойду, — сказал Монктон, взяв шляпу и подходя к двери.

Но мисс Лавиния не допустила его.

— Нет, мистер Монктон, прошу вас не выходите в такую сырость. Паркер тоже может поискать эту бумагу.

Она позвонила, на ее зов явился старый буфетчик.

— Возвратился ли Брукс из Уиндзора? — спросила она.

— Нет еще.

— В шпалернике около комнат покойного дядюшки обронена бумага: возьмите фонарь, Паркер, и поищите ее всюду хорошенько.

— Боже мой! — как долго этот Брукс не возвращается из Уиндзора! — воскликнула мисс Сара, — как бы я желала, чтобы скорее явился писарь мистера Лауфорда, тогда были бы приняты все меры и нас не стали бы беспокоить.

Туг старая девица подозрительно бросила взгляд с племянника на Элинор, с Элинор на Монктона, не зная кому верить и кого больше надо опасаться. Перед нею сидел Ланцелот, яростно кусавший свои ногти и опустив голову на грудь. Возле нее села Элинор, глубоко сокрушенная потерею духовного завещания.

— Не опасайтесь, мисс де-Креспиньи, мы не станем долго беспокоить вас, — сказал Монктон, — но моя жена произнесла обвинение против человека, находящегося в этом доме. Справедливость требует для вашей же выгоды, как и для подтверждения слов и правоты моей жены, чтоб это дело было разъяснено, и без всякого отлагательства.

— Духовная непременно найдется: она, вероятно, выпала из моего кармана! — воскликнул Элинор.

Ланцелот ничего не говорил, но ждал исхода поисков. Если духовная будет найдена, то он готовился отречься от нее, потому что ему не оставалось другого выхода. Он ненавидел эту женщину, которая так внезапно восстала перед ним врагом и обличителем, которая напомнила ему самую тяжелую картину его первого великого бесчестья, которая поймала его с поличным во время его первого преступления. Он ненавидел Элинор и готовился принести ее в жертву ради своего спасения. С этим злым намерением оп поднял голову и посмотрел на всех окружающих с презрительной улыбкою.

— Что это такое, мистрис Монктон, шутка или заговор? — спросил он, — неужели вы надеетесь уничтожить действительную духовную моего деда, какова бы ни была его последняя воля, заявлением какого-то документа, поднятого вами будто в саду, и который, вероятно, никогда не бывал в этом доме, тем более в руках покойника? Неужели вы думаете, что найдется человек, который поверил бы вашей остроумной романтической истории о самоубийстве в Париже и о ночной сцене в Удлэндсе? Конечно, это была бы приятная сказка для какой-нибудь дешевенькой газеты, по не для чего другого?

— Осторожнее, мистер Дэррелль, — сказал Монктон спокойно, — наглостью вы ничего не выиграете. Если я оставляю безнаказанно вашу дерзость против моей жены, так это потому только, что я начинаю понимать, что вы такой презренный бездельник, который недостоин гнева честного человека. Гораздо лучше будет для вас, если вы придержите свой язык за зубами.

В последних словах немного было красноречия, зато в них слышался отголосок закона, который произвел сильное влияние на молчание Ланцелота. Палку свою мистер Монктон положил на стул у камина, а произнося последние слова, он взял в руки шляпу и палку, может быть, без умысла, но его движение не ускользнуло от брошенного украдкой взгляда виновного человека: он молчал и, мрачно нахмурившись, грыз себе ногти.

«Положим, — думал он, что завещание будет найдено и действительный документ будет сличен с подложным, который положен в бумаги деда, тогда на его долю выпадет жребий позора, казни и нищеты».

Все это он вытерпел в эту ночь, сидя посреди людей, из которых ни один не был его другом, все это было только предвкушением того, что придется ему вытерпеть на скамье преступников.

Некоторое время в комнате царствовало молчание. Встревоженные и испуганные сестрицы переглядывались друг с другом в ужасе, что все это дело закончится, пожалуй, тем, что они-то и пострадают, что они-то в своей беспомощности и будут обобраны — все равно кем бы то ни было: Ланцелотом или дочерью Джорджа Вэна. Утомленная своим напряженным состоянием, Элинор не спускала глаз с двери, в ожидании старого буфетчика.

Более четверти часа прошло в таком напряженном молчании. Наконец дверь отворилась и явился Паркер.

— Отыскали? — вскрикнула Элинор, вскочив к нему навстречу.

— Нет, нигде нет, мисс Лавиния, — сказал старик, обращаясь к своей хозяйке, — Я искал на каждом шаху, обыскал весь сад и ничего не нашел. Горничная тоже искала со мною — ни одной бумажки нет.

— Непременно она в саду, непременно там, — разве ветром сдуло, — воскликнула Элинор.

— В саду нет ни малейшего ветра, — возразил Паркер, — кустарники высокие и надо быть очень уж сильному ветру, чтобы перенести бумагу через деревья.

— Искали ли вы под деревьями, на земле? — спросил Монктон?

— Искал, сэр. Мы с горничною всюду обыскали.

Данцелот Дэррелль разразился громким дерзким хохотом.

— Еще бы! — воскликнул он, — иначе и не может быть, потому что вся эта история — выдумка. Прошу прощения, мистер Монктон за то, что я назвал это заговором. Это ничто иное, как маленькая галлюцинация вашей супруги, и, позвольте сказать, что она такая же дочь Джорджа Вэна, как я подделыватель подложного завещания.

От радости, что документ не найден, Ланцелот стал дерзким до безумия. В ту же минуту Монктон схватил его за шиворот и поднял палку над ним.

— Боже милосердный! — закричала Сара со страшным воплем, — здесь разбой, убийство! О! Это ужасно! И еще в ночь смерти!

Но прежде чем удар был нанесен, Элинор ухватилась за руку мужа.

— Джильберт, ты сейчас только говорил, что он недостоин этого, истинно недостоин! Он ниже негодования честного человека. Оставь его! — из любви ко мне оставь его! Рано ли, поздно ли, а его постигнет достойное наказание. Я думала, что это совершится в нынешнюю ночь, но тут произошло что-то непостижимое, чего я никак не могу понять.

— Послушай, Элинор, — сказал Монктон, опуская палку и отворачиваясь от Ланцелота, как от дрянного щенка, которого ему не дали наказать, — кому по этому последнему завещанию отказано наследство?

Ланцелот смотрел исподлобья, задыхаясь от бешенства, в ожидании ответа.

— Я не знаю, — отвечала она.

— Как, ты забыла?

— Нет я никогда не знала содержания этого завещания. Мне не было возможности взглянуть на него. Я схватила его со стула, куда бросил его Ланцелот Дэррелль, и сунула в карман. С тех пор я ни разу не взглянула на него.

— Так откуда же ты знаешь, что это было духовное завещание?

— Потому что я слышала, как Ланцелот Дэррелль говорил со своим сообщником, что это настоящее духовное завещание.

Сознание Элинор в ее неведении, видимо, облегчило Ланцелота.

— Теперь, мистер Монктон, позвольте и мне сказать одно слово, — сказал он с видом оскорбленной невинности, — вам очень хотелось удостовериться в справедливости обвинения, возводимого вашею женою на меня, и вы были готовы поверить на этот раз самой нелепой истории. Вы зашли гак далеко, что хотели было тут же па месте выместить на мне гнев свой посредством этой палки. Надеюсь, что теперь настала и моя пора задать несколько вопросов.

— Сколько хотите, — отвечал Монктон сухо.

Все случившееся ошеломило Монктона. Уверения Элинор казались так правдоподобны — и что же? Все это кончилось ничем. Как все это случилось, какая мрачная тайна таится во всей этой путанице обвинения и отречения? В груди Монктона глубокий корень пустила болезнь подозрения, посеянного вероломством первой любимой женщины. Он утратил чистейший и лучший дар благородной натуры — силу доверия.

— Очень хорошо, — сказал Дэррелль, — в таком случае, мистрис Монктон объяснит нам, может быть, каким образом мне удалось отворить конторку, из которой, вам угодно говорить, что я украл документ и положил на место его другой?

— Вы взяли ключи из комнаты мистера де-Креспиньи.

— Вот как! А разве никого не было в комнате подле покойника?

— Как можно, — воскликнула мисс Сара, — Джепкот там. Джепкот не выходила оттуда с той минуты, как умер мой любезный дядюшка. Все было оставлено на месте и Джепкот должна стеречь комнату. Мы доверили бы Джепкоту груды золота.

— Да, ей можно доверить груды золота не считавши, — подтвердила мисс Лавиния.

— Но она спала, — воскликнула Элинор, — она слала, когда этот человек входил в комнату.

— Спала! — закричала мисс Сара, — о! Не может быть! Джепкот не стала бы нас обманывать! Нет уж этому я никогда не поверю. Вот какие были последние слова, которые я ей сказала: «Джепкот, может быть, ты спать хочешь?. Если ты чувствуешь, что тебя сильно клонит ко сну, то возьми с собой горничную, пускай она посидит с тобой, это будет вернее, возьми-ка горничную». — А Джепкот мне на то в ответ: «Нет, мисс, никогда еще в жизни я не чувствовала менее желания спать, а горничная такая трусиха, что, я думаю, она и в комнату покойного барина ни за что не захочет войти, давайте ей хоть пять фунтов стерлингов, так она не согласится зайти». Так если после всего этого Джепкот заснет, зная, что все должно оставаться на месте после смерти любезного дядюшки, так уж я не знаю, на что это похоже, это было бы очень дурно с ее стороны.

— Пошлите за мистрис Джепкот! — сказал Ланцелот, — послушаем, что она скажет насчет правдоподобной истории о ключах, которые будто были украдены мною из комнаты покойного деда.

Мисс Лавиния позвонила, вошел Паркер, который всегда имел обыкновение медленно спешить на зов, но в этот вечер необыкновенно проворно являлся.

— Паркер, позови Джепкот, — сказала мисс Лавиния, — мне надо видеть ее.

Буфетчик поспешил исполнить приказание и опять молчание водворилось в комнате, время тянулось долго для всех, хотя всего прошло пять минут после отданного приказания. Явилась мисс Джепкот, почтенного вида старуха, чинной и суровой наружности. Тридцать пят лет она находилась в услужении у покойного старика, была пятнадцатью годами старше мисс де-Креспиньи и всегда говорила с ними, как с молодыми барышнями.

— Джепкот, — сказала мисс Сара, — мне хотелось бы знать не входил ли кто в комнату любезного дядюшки с тех пор, как мы поручили вам присмотреть за всем?

— Разумеется, никто, мисс, — проворно отвечала старуха.

— Точно ли вы в этом уверены, Джепкот?

— Совершенно, мисс, это так верно, как и то, что я стою здесь перед вами.

— Смотрите, Джепкот, не ошибитесь: дело идет о важном вопросе. Мне говорили, что вы спали.

— Спала, мисс! О, господи! Кто мог сказать такую неправду? Как эго было не грех сочинить такую историю?

— Так вы точно не спали, Джепкот?

— Точно, мисс, не сомневайтесь в том. Иногда сидела я закрывши глаза, потому что, как вам известно, глаза у меня слабы, так от света больно было. Известно, что вечерами при свечах я всегда сижу, закрыв глаза, потому что не могу ни шить, ни читать при свечах. Так и в нынешний вечер я сидела, может быть, с закрытыми глазами, но только не спала, нет, уж этого не было! Притом же я слишком растревожена и сокрушена, чтобы спать, у меня и сна то в глазах нет, да и то сказать, я никогда крепко не сплю, мой сон всегда такой чуткий, что мышка поскреби, гак я бы и то услышала.

— А вы не слыхали, мистрис Джепкот, чтобы я входил в комнаты? — спросил Ланцелот.

— Вы? Мистер Дэррелль? Как это можно? Ни вы и никто другой не приходили.

— А как вы думаете, мог ли бы я прокрасться в ту комнату так, чтобы вы не знали этого? Вот, например, в то время, как вы спали, мог ли я войти так, чтобы вы не слыхали?

— Но я не спала, мистер Ланцелот, и как мог бы войти кто-нибудь в комнату, чтоб я не слыхала этого, тогда как я слышу как каждый листочек за окном шелестит?

— Боюсь, мистрис Монктон, что но крайней мере эта часть вашего обвинения не имеет никакого основания, — сказал Ланцелот угрюмо.

— Джепкот, — сказала мисс Лавиния, — ступай туда и посмотри хорошенько в целости ли ключи моего любезного дядюшки.

— Да, мистрисс Джепкот, осмотрите хорошенько, — сказал Ланцелот, — и удостоверьтесь, не трогал ли их кто-нибудь в то время, как вы спали, пояснил Ланцелот.

Ключница ушла и через три минуты вернулась.

— Ключи в сохранности лежат, мисс Лавиния, — доложила Джепкот.

— А может быть, они положены уже на место? — спросил Ланцелот.

— Никак нет, мистер Ланцелот, они ни на волос не сдвинуты: они точно так лежат, как лежали, когда умирал бедный наш господин, и также прикрыты его платком.

Ланцелот глубоко вздохнул. «Удивительно, какими послушными игрушками в его руках были эти глупые старухи, — думал он, — еще сами помогали ему вывернуться из беды!»

— Довольно, Джепкот, — сказала мисс Сара, — вы можете идти. Помните только, что вы отвечаете за каждую вещь в дядюшкиных комнатах до прибытия писаря мистера Лауфорда. Великий грех будет на вашей душе, если ключи мистера де-Креспиньи будут перемешаны.

При последних словах Джепкот испуганно посмотрела и проворно ушла из комнаты. Положим, что она заснула минут на пять или около того: ну а как в это время, действителыю, что случилось, так ведь, пожалуй, с нее станут взыскивать по закону? Она имела слабое понятие о силе закона и не понимала, какого рода наказание могло быть за пять минут сна. Добрая старуха привыкла в последние десять лет проводить все вечера в дремоте и не имела понятия, что в то время, когда она закрывала, по ее словам, глаза от света, она частенько спала прекрепким сном целые часы.

— Итак, мистрис Монктон, — сказал Ланцелот после ухода ключницы, — я полагаю, что вы сами теперь должны убедиться, что весь этот сон в зимнюю ночь есть не что иное, как галлюцинация вашего воображения?

— Не смейте говорить со мною, — закричала Элинор, — помните, кто я и пускай это воспоминание заставит вас молчать.

Элинор посмотрела на него с улыбкою презрения. Ее нескрываемая ненависть к нему была не последним мучением, которое он испытывал в эту ночь. Вдруг раздался громкий звонок.

— Слава Богу! — воскликнула мисс де-Креспиньи, — наконец прибыл писарь мистера Лауфорда. Он все уже приведет в порядок, и если окажется какая-нибудь подмена в бумагах любезного дядюшки — при этом она бросила подозрительный взгляд сперва на Ланцелота, потом на Элинор — то я надеюсь, что он тотчас же поймет и объяснит все, как следует. Хоть мы и бедные сироты, не имеющие ни покровителей, ни защитников, но, надеюсь, что найдутся еще добрые люди, которые захотят защищать наши права.

— Кажется, нам не за чем здесь оставаться более, — сказал Монктон. — Готова ли ты, Элинор, идти домой?

— Готова, — отвечала она.

— Ты ничего не хочешь более сказать?

— Ничего.

— Так надевай бурнус и пойдем. Прощайте, мисс Сара, прощайте мисс Лавиния.

Мистер Лэмб, писарь уиндзорского нотариуса входил в комнату, когда выходили оттуда Джильберт Монктон с женой, это был тот самый старик, которого видел Ричард Торнтон в Уиидзоре. Элинор заметила, что он удивился, увидев Ланцелота Дэррелля! Он даже остановился, бросив на него испуганный и вместе с тем любопытный взгляд, но молодой художник даже не взглянул на него.