Побег из Араманта

Глава 24 Последний Великий экзамен

Настал день великой проверки. Правда, в нарушение всех традиций начало экзамена пришлось отложить из-за непредвиденного ливня, однако сразу же после него парты и скамьи на городской арене быстро вытерли насухо, и ежегодный ритуал пошел своим чередом. За столами сидели, склонившись над бумагами, которые определят судьбу их родных на следующий год, главы всех семейств Араманта. На каждой из девяти круговых террас помещалось триста двадцать парт, то есть почти три тысячи взрослых работали в мертвой тишине, лишь перья скрипели по бумаге да мягко ступали по мраморной арене туфли экзаменаторов.

А вокруг этих главных террас, на круто возвышающихся трибунах наблюдали за ходом проверки родные экзаменуемых. Присутствовать полагалось всем, почти без исключения. Во-первых, это поднимало дух кормильцев, а во-вторых, лишний раз напоминало им об ответственности перед семьей, на жизни которой скажутся плоды их сегодняшнего труда. Зрителей, как всегда, рассадили по разным секторам согласно цвету одежды. Крохотная белая и более многочисленная алая группы важно взирали на происходящее со стороны дворца. Просторную середину занимали жители Оранжевого округа с одной стороны и Коричневого — с другой. Статую же Креота окружало серое море. Главный экзаменатор Мэсло Инч восседал за кафедрой, возведенной на постаменте с высеченным на древнем камне Обетом Посвящения:

Экзаменатор посмотрел на свои часы: прошло шестьдесят минут. Поднявшись из-за кафедры, он медленно тронулся вдоль арены, скользя глазами по склоненным головам. День Великого экзамена являлся для Инча еще и днем приятных раздумий, причем в этом году — особенно приятных, если учесть недавние треволнения. Вот они, жители Араманта, — аккуратно рассортированы по порядку и все до единого подвергаются самому честному и правильному из возможных испытаний. Здесь нет ни любимчиков, ни несправедливо обойденных. Одни и те же вопросы, одна и та же система оценок. Способные и усердные движутся вперед, как и положено, а глупым и ленивым дорожка прямиком на дно, каждому свое. Разумеется, неудачники чувствуют себя ущемленными, переезжая из привычного округа в худший, но и в этом есть определенная справедливость, ведь зато более трудоспособный и талантливый будет вознагражден за старания. А главное, не стоит забывать (в уме Мэсло уже репетировал затверженную речь, которую произнесет после экзамена), не стоит забывать о том, что грядущий год несет и новые шансы, честную надежду вернуть утраченное. Да уж, если вдуматься, лучшего жизнеустройства и желать нельзя, с этим никто не поспорит.

Блуждающий взгляд Инча наткнулся на участников городских Курсов Обучения, что сидели поодаль от прочих под особым наблюдением. На их унылых лицах он прочел извечное замешательство и отчаяние, мучительную борьбу с вопросами, к которым эти несчастные так и не сумели подготовиться. Все как всегда. И останется по-прежнему. Ну почему, в который раз спросил себя Инч, почему некоторые люди никогда не учатся? Что им стоит немного поднапрячься, сделать небольшое усилие?.. В самой середине, обхватив руками голову, тихонько раскачивался Анно Хаз. Вот уж воистину позор Араманта. Хорошо хоть теперь угомонился.

Глаза экзаменатора устремились к Серой трибуне, туда, где в одеждах цвета дорожной пыли, чинно-благородно сложив на коленях руки, сидела «вторая половина» усмиренного мятежника. Посмотрите на нее: ну просто воплощенное смирение. Так-то, дамочка. А где там их ребенок? Не бузит? Нет, совсем затих на коленях надежной женщины госпожи Холиш — видимо, зачарован торжественным молчанием, воцарившимся на арене.

Отличная работа, поздравил себя Мэсло Инч. Бунтарская семейка сломлена окончательно и бесповоротно.

А в белой башне, высоко над мраморным дворцом, император жевал шоколад, угрюмо взирая на опустевшие городские улицы. Конечно же, он видел утром, как шли по ним экзаменуемые со своими семьями, чувствовал тревожное биение каждого перепуганного сердца. Креот всей душой ненавидел эти Великие экзамены! Но тысячи голосов ежегодно, снова и снова читали отвратительный Обет Посвящения. Когда доходило до слов: «Во имя любви к императору», он привычно затыкал себе уши. Потом наступала гробовая тишина. Город словно вымирал.

Однако на сей раз Креоту почудились какие-то звуки: далекие, слабые, приглушенные, и все же… Где-то играл оркестр? Не может быть, кто посмеет… Император обратился в слух. Впился тоскующим взглядом в безлюдные улицы. Ему открылось поразительное зрелище. Внезапно посреди дороги открылся люк, из которого стрелой вылетел чумазый ребенок. За ним еще двое. Дети пару секунд озирались по сторонам, после чего опрометью кинулись к амфитеатру. Креот изумленно всматривался в беглецов. Кого-то они ему напоминали. Кажется, там девочка…

Но тут люк отлетел в сторону, и на улицу выскочил юный красавец в белоснежно-золотом мундире. Следом появился другой, и третий, и… Император похолодел и схватился за сердце.

Зары. Их нельзя было не узнать.

А между тем новые и новые воины выныривали прямо из люков, строились, маршировали по улицам и сливались с главной колонной. Их грозная песня состояла из единого слова:

— Убей, убей, убей, убей! Убей, убей, убей!

Остановить их? Как?! Император не мог даже сдвинуться с места от ужаса. Рука невольно потянулась к вазочке, загребла большую горсть батончиков и сунула их в рот. Креот смотрел в окно, жевал — и обливался слезами.

Троица миновала белую статую, пролетела сквозь колоннаду и, отдуваясь, замерла у входа в амфитеатр. Даже в минуту опасности, когда враг дышал им в спины, дети благоговейно приросли к полу при виде тысяч взрослых, серьезно склонившихся над партами.

В эти роковые потерянные секунды и заметил маленьких хулиганов Мэсло Инч. И преисполнился ярости. Никто не имел права нарушать священную тишину великого испытания. Издалека экзаменатор не мог признать грязных оборвышей с чудными прическами. Достаточно и того, что они ворвались без спроса. Мэсло Инч отрывисто подал знак своим помощникам.

Экзаменаторы в алых мантиях хмуро двинулись на детей. Внизу, посреди арены, Поющая башня беззвучно крутилась туда-сюда на ветру. Бомен достал из-под рубашки серебряный голос и разорвал золотистую ленточку на шее.

Держись рядом, — безмолвно сказал он сестре. — Поймают меня — заберешь его.

Друзья разделились, но не слишком далеко, и тронулись вниз по террасам, к заветной цели. Экзаменуемые начали поднимать головы, и по трибунам пронесся взволнованный шелест. Нестерпимая наглость, возмущался Мэсло Инч, восходя обратно на кафедру.

Мантиеносцы наступали сверху и снизу, полагая, что сурового шепота будет достаточно, чтобы отпугнуть непрошеных гостей. Однако стоило им приблизиться, как маленькие негодники прыснули в разные стороны и, ловко проскочив между стражами порядка, припустили по террасам.

— Взять их! — прорычал экзаменатор городовым, наплевав на священную тишину. — Остановить их!

И тут до него долетел страшный шум, уже совсем невообразимый в такой великий день: где-то на улице под музыку маршировала колонна. Топ! Топ! Топ!

Бомен выписывал зигзаги между партами, опрокидывая стопки бумаг, перепрыгивая с одной террасы на другую. По левую руку бежала сестра, всеми силами стараясь не отставать. Мальчик пролетел мимо отца, даже не заметив его. Зато Анно узнал сына — и с бешено колотящимся сердцем поднялся за партой… Один из городовых изловил Кестрель. Девочка больно укусила его за руку и вырвалась на свободу. Позабыв о бумагах и вопросах, экзаменуемые задрали головы и во все глаза следили за погоней.

На Серой трибуне Аира вскочила с места. Она еще не была уверена: волосы у них какие-то странные, но это же…

— Молодчинка, Кестрель! — заорала пророчица вне себя от восторга.

На другой стороне арены ее милый супруг, так же стоя, радостно прокричал:

— Молодчинка, Бомен!

Мальчик обернулся помахать ему — и налетел на городовых. Стражи порядка тут же крепко сжали его за шею и ноги.

— Кесс! — завопил он, высоко подбросив серебряный голос.

Девочка услышала, увидела и оказалась на месте: поймала сокровище, даже не дав ему приземлиться. Она продолжала мчаться к Поющей башне рука об руку с Мампо.

Во всей этой суматохе госпожа Холиш забыла о Пинпин; малышка соскочила с ее колен и бросилась прочь.

— Эй! — завизжала женщина. — Держите младенца!

Пинпин извивалась под скамейками, проползала у людей под ногами, видя перед собой только странные коричневые фигурки, в которых она мгновенно признала сестру и брата. Одолев последнюю террасу, Кестрель устремилась прямо к цели, удирая от пары огромных городовых. У самого основания деревянной башни девочка почувствовала, как сильные руки хватают ее и тащат вниз.

— Мампо! — крикнула она и швырнула серебряный голос. В какое-то мгновение ока Мэсло Инч разгадал, что происходит. И ринулся ловить сокровище. Но мальчик успел первым.

— Отдай сейчас же, грязное отродье! — рявкнул мужчина самым что ни на есть устрашающим голосом, железными руками сжав хрупкого ребенка.

Их взгляды скрестились. И вдруг что-то стряслось в душе экзаменатора. Что-то, над чем он оказался не властен. Мужчина в белом коротко ахнул… В горле сделалось горячо, лицо запылало.

— Ты!..

Маленький пленник вырвался из цепких рук Инча и метнулся к Поющей башне, сжимая в ладони серебряный голос.

Тут и толпа на арене услышала оркестр. Люди начали подниматься, вытягивать шеи: кто осмелился? В такой-то великий День! Бомен и Кестрель бились в руках городовых, с отчаянной надеждой глядя на своего друга, пока тот забирался на деревянный помост.

Давай, Мампо, давай!

Ловкий, как обезьянка, мальчик карабкался все выше. А дальше-то куда?

— Перемычка! — надрывалась Кесс — Щель в перемычке!

Музыка доносилась уже совсем отчетливо. Топали, топали, топали несметные ноги! Мампо лихорадочно шарил по ржавой перемычке башни.

Анно готов был отдать этому отважному ребенку остаток своей воли и сил.

Давай, Мампо, давай!

Аира Хаз следила за мальчиком, дрожа всем телом.

Давай, Мампо, давай!

Внезапно пальцы нашарили нужную выемку — чуть выше, чем ожидал Мампо. Серебряный голос легко скользнул внутрь; раздался негромкий упругий щелчок. И в тот же миг из-за колонн появились зары. Клинки их грозно сверкали на солнце, а с юных губ слетала знакомая песня:

— Убей, убей, убей, убей…

Поющая башня со скрипом повернулась на ветру. Кожаные черпаки поймали воздух, и тот устремился по трубам вниз. Серебряные рожки несмело вывели первую ноту.

Зары затряслись и словно окаменели. Так и застыли с улыбками на сияющих лицах, с воздетыми мечами в руках. А люди по всей арене стали поеживаться, будто от озноба.

Послышалась вторая нота — высокая, нежная, безумно трогательная. Поющая башня еще раз крутнулась на ветру. Мотив невесомо взмыл к облакам и плавно снизился до глубокого гула. Но вот рожки пропели высочайшую ноту, чистую, как трели небесной птицы, как журчание хрустального родника. А звуки все росли, набирали силу и, казалось, обретали неодолимую власть над мраморными террасами, над крутыми трибунами и, наконец, над целым городом. Городовые, державшие Бомена и Кестрель, ослабили хватку. Экзаменуемые изумленно смотрели на свои бумаги, семьи недоуменно переглядывались.

Анно Хаз покинул ненавистную парту. Аира Хаз сбежала с Серой трибуны. Крошка Пинпин выбралась из-под нижней скамьи и затопала к любимым близнецам, заливаясь радостным смехом. А башня все пела, глубже и глубже проникая в сердца людей, и те начинали меняться.

— Что мы здесь делаем? — изумленно спрашивали друг друга главы семейств.

Один даже взял бумаги с парты, разорвал их на мелкие клочья и подбросил над головой. Прочие стали делать то же самое, хохоча и радуясь, как Пинпин. В воздухе закружила настоящая белая метель. На трибунах люди кинулись обниматься, не обращая внимания на цвет одежды. В серое море устремились коричневые потоки, оранжевые перемешались с алыми.

Услышав у себя в башне новую, прекрасную песню, император настежь открыл окно — и выбросил вазочку с шоколадными батончиками. Конфеты рассыпались под ноги окаменевшим зарам. Креот развернулся и кинулся через дверь наружу, вниз по витой лестнице.

А тем временем на арене Аира пробивалась через толпу горожан, которые менялись разноцветными деталями одежды и сами весело удивлялись незнакомым сочетаниям. Наконец пророчица увидела Анно, идущего к ней с распростертыми объятиями. Добравшись до среднего круга, мама подхватила Пинпин, прижала к себе и осыпала поцелуями, а когда подняла глаза, перед нею стоял Бомен и радостно протягивал руки. Спустя мгновение к родным присоединилась Кестрель, и подошедший отец заключил всех в объятия, а по его добрым щекам побежали ручьи слез. Тогда и Аира впервые заплакала, не веря своему счастью.

— Мои храбрые пташки, — говорил Анно, горячо целуя семью. — Мои храбрые пташки вернулись.

Пинпин запрыгала и завозилась на руках у матери, не в силах выразить свой восторг.

— Люблю Бо! — выкрикивала она. — Люблю Кесс!

— О мои милые! — Аира еще раз прижала к себе детей. — Мои самые дорогие на свете!

Неподалеку, забытый ликующими горожанами, бывший Главный экзаменатор пробился к Мампо и рухнул на колени.

— Прости меня, — дрожащим голосом вымолвил он.

— Простить? За что? — удивился юный путешественник.

— Ты мой сын.

Несколько долгих мгновений мальчик потрясенно молчал. Потом застенчиво протянул руку. Экзаменатор пылко схватил ее и прижал к губам.

— Папа, — просто сказал Мампо, — а у меня теперь есть друзья.

По щекам Инча побежали слезы.

— Правда, мой мальчик? Правда, сынок?

— Хочешь, я вас познакомлю?

Бывший Главный экзаменатор кивнул, не в силах произнести ни слова. Мампо взял его за руку и отвел туда, где собралась семья Хазов.

— Кесс! Посмотри, я нашел своего папу.

Мэсло понурил голову: как он мог смотреть им в глаза?

— Ты уж за ним приглядывай, Мампо, — тихо произнес Анно и крепче обнял детей. — Знаешь, сколько нам, родителям, нужно вашей заботы?

Миновав двойные ряды беломраморных колонн, император остановился на верхней террасе и удивленно уставился на суматоху внизу. Мелодия Поющей башни плыла над Арамантом, и ее освобождающая сила вливалась в людей, как солнечное сияние после долгой зимы. Креот раскинул руки, блаженно улыбнулся и прокричал:

— Вот как надо! В городе должно быть шумно!

А юные зары, застывшие точно идолы, неожиданно принялись дряхлеть на глазах. Их прекрасные лица сморщились, кожа поблекла, горящие страстью глаза погрузились во мрак. Гордые спины ссутулились, а золотые локоны поседели, потускнели и начали выпадать. Годы пронеслись за минуты. Один за другим зары в корчах валились наземь и умирали. Время и разложение, так долго служившие им, теперь одолели своих хозяев. Плоть истлела и обратилась в прах, и ветер, певший в серебряных трубах башни, развеял его по улицам Араманта, по сточным канавам и зеленым садам, и вскоре единственным, что напоминало миру о неустрашимой армии заров, был длинный ряд желтых скелетов да острые клинки, ярко блестевшие на солнце.