Под небом Аргентины

Великан пробуждается

В это воскресенье Берисо выглядел необычно. Улицы пустовали. Рестораны и кафе напрасно ожидали посетителей. На перекрестках, где обычно толпились шумные группы молодых людей, провожавших девушек цветистыми комплиментами, тоже было пусто. Не переговаривались из-за низеньких покосившихся оград крикливые соседки. Дети забросили свои тряпичные мячи.

Что же произошло в городе?

Коммунистическая партия Аргентины призвала трудящихся прервать работу у станков и машин на один час, чтобы почтить молчанием память товарищей, погибших во время "трагической недели". Профсоюзы поддержали этот призыв, и тысячи рабочих мясохладобоен "Свифт" и "Армур" собрались на площади на траурный митинг. Напрасно хозяйские лакеи — надсмотрщики, мажордомы и полицейские, угрожали рабочим. В назначенный час те оставили свои цеха и, построившись в колонны, ушли с фабрик: еще слишком свежими были воспоминания о крови, пролитой братьями по труду.

Все улицы, примыкавшие к фабрикам и площади, оцепила полиция. Вооруженные до зубов полицейские, конные и пешие, из которых многие участвовали в кровавой расправе, тупо смотрели на демонстрантов, готовые выполнить любой приказ хозяев. На импровизированную трибуну поднялся Педро Гомес, человек еще молодой, но преждевременно состарившийся. Один из тех, кто чудом избежал смерти в дни расправы властей с лучшими сыновьями аргентинского рабочего класса. Арестованный задолго до кровавой вакханалии, он подвергся чудовищным мучениям, но не подписал призна-ния в том, что участвовал в "подготовке бунта". В одну из ночей полицейские приволокли полуживого Педро на площадь и расстреляли его. Но живучий, как его класс, он удержал искорку жизни. Товарищи подобрали его и вырвали из когтей смерти.

— Товарищи, прошу тишины!.

Огромная площадь затихла.

— Два года прошло с "трагической, или кровавой, недели", черной страницы в истории пролетариата Аргентины. Два года прошло с тех пор, как правители попытались одним ударом задушить наш протест, заглушить наши требования хлеба и свободы. Вся страна всколыхнулась, потрясенная жестокостью палачей. Братские народы всей Америки подняли мощный голос протеста против неслыханного садизма убийц…

Педро Гомес перевел дыхание, и голос его вновь загремел над площадью:

— Что же это за темные силы, вызвавшие кровавую расправу? Печать и буржуазная пропаганда пытались объяснить события какими-то внутренними спорами рабочих, "идеологическими разногласиями", будто бы ставшими причиной взаимного истребления. Напрасные попытки! Их намерения ясны: им надо скрыть, замаскировать подлинных виновников трагедии. А каждый рабочий знает, кто они — это Иригойен, его правительство, его полиция, его агенты-провокаторы.

Толпа пришла в движение, гневные возгласы понеслись над площадью.

— Долой убийцу Иригойена!

Движением руки оратор утихомирил взволнованную толпу.

— Товарищи! Пусть тот, кто пришел сюда из слезливой жалости к погибшим, уйдет. Мы собрались не для того, чтобы хныкать. Пусть смерть павших вдохновит нас на борьбу — поклянемся же продолжать их дело! Вот чем почтим мы их память. Мы не должны забывать кровавой трагедии. Я знаю — больно бередить незажившие раны, очень больно. Но если это поможет нам вскрыть причину боли, даже необходимо расковырять рану до дна. Какой же вывод? Надо быть силь-ными, чтобы реакция опять не подняла на нас руку. А сила — в единстве…

И Педро Гомес стал рассказывать о кровавой вакханалии.

В душный летний день 7 января 1919 года две тысячи рабочих завода "Васена" в Буэнос-Айресе начали забастовку. Но и господа не сидели сложа руки. Они вызвали наемных убийц из "Патриотической лиги". Забастовщики подверглись частым нападениям и кровавым расправам. Хозяева пытались заменить их на фабриках штрейкбрехерами. Тогда рабочие захватили фабричные помещения и соорудили баррикады. "Патриоты", полиция и хозяйские сынки открыли огонь по рабочим. Забастовщики отвечали, чем могли. Они защищались так энергично, что директор полиции не успел даже вскочить в свой автомобиль, и забастовщики подожгли его…

Буржуазная печать подняла вой: "До каких пор большевистские агенты будут бесчинствовать на улицах Буэнос-Айреса?" По утверждениям продажных газет, кровавая расправа у "Васены" была столкновением забастовщиков и рабочих, не желающих бастовать. Но аргентинский пролетариат не дал себя обмануть.

8 января рабочие хоронили погибших товарищей. Гневный протест масс залил миллионный город. Величественную картину являла собой пролетарская солидарность. Скрытые ранее силы вступили в открытую борьбу. Аргентинский пролетариат расправил могучие плечи и во всеуслышание заявил о своем праве на жизнь. Улицами завладели трудящиеся. Дрожали от мощных возгласов стекла многоэтажных зданий и дворцов, где притаились сытые. Фабричные рабочие и ремесленники, докеры и безработные, женщины и мужчины, старики и дети с самых отдаленных окраин города толпами устремились к центральным улицам, оттуда должна была двинуться похоронная процессия. Мозолистые руки поднимались для братских приветствий. На суровых лицах горело радостное изумление; "Неужели нас так много?"

Испуг хозяев сменился дикой яростью. Власти решили обезглавить рабочий класс. Гарнизоны были приведены в боевую готовность. Агенты и полицейские огненным кольцом охватили погребальную процессию. Убийцы из "Патриотической лиги", засев в нескольких пунктах, готовили неожиданные нападения.

Грандиозная процессия протянулась на много километров. Народный поток сплошь залил улицы. Там, где проходила головная колонна, где несли на руках гробы с телами убитых, прекращалось всякое движение. Островками в человеческом море замирали трамваи, машины, грузовики. Многотысячная масса хранила грозовое молчание, от него волосы вставали дыбом, словно перед лицом какой-то неведомой, но страшной, неотвратимой беды. Нечистая совесть заставляла хозяев спускать шторы, задвигать ставни и запирать покрепче двери. А те, кому нечего было бояться, выходили на улицы и, обнажив головы, присоединялись к процессии. Людское море росло и ширилось…

Первому нападению головная колонна подверглась в самом начале движения: засевшие в автомобиле убийцы дали несколько выстрелов по рабочим и исчезли. Потом нападения участились, но колонна продолжала идти за гробами. Никто не покинул рядов. Сердцами владела ярость. Натруженные руки, сжатые в стальные кулаки, жаждали оружия, чтобы излить свой гнев и защитить женщин и детей.

И вот на пути попался оружейный магазин. Люди в несколько минут разбили железные ставни, ворвались внутрь. Оружие получили только те, кто умел стрелять.

За высокими церковными стенами на углу улиц Кориентес и Жатай притаились в ожидании траурной процессии убийцы. Они собирались решительным ударом отрезать головную колонну и разогнать рабочих. Но из колонны им ответили точными выстрелами. Разъяренная толпа разбила массивные ворота церкви и ворвалась во двор. Убийц, не успевших бежать, постигла заслуженная кара. А головная колонна продолжала медленно и неотвратимо двигаться вперед, храня молчание, приводящее в ужас тех, кто прятался за спущенными шторами. Массы не теряли контроля над собой, может быть, потому, что впервые почувствовали себя сильными и едиными.

В следующие дни — 9 и 10 января кровавая оргия достигла высшей точки. Массовость погребальной процессии, провожавшей жертвы борьбы в последний путь, дисциплинированность рабочих, их готовность к сопротивлению довела ярость хозяев до предела. Полиция и вооруженные банды нападали на рабочие клубы и дома профсъюзов, громили их и жгли архивы, убивали всех, кого там заставали. Тысячи рабочих были арестованы и подверглись жестоким пыткам. Коммунистов, профсоюзных активистов, наиболее передовых рабочих расстреливали. Расправа с рабочими шла по заранее намеченному плану. Убийцы были разбиты на группы, у каждой группы был на руках список объектов и лиц, подлежащих уничтожению. В Буэнос-Айресе ввели чрезвычайное положение, чтобы ни одна из намеченных жертв не избежала расправы.

Этой кровавой вакханалией олигархия стремилась навсегда обезглавить рабочее движение. Но общественное мнение в Аргентине, особенно после Великой Октябрьской социалистической революции, значительно выросло, и с этим приходилось считаться. Правительственная печать вынуждена была состряпать "объяснения" и распространить их. Бесчестные писаки, убийцы с пером в руках, много дней подряд жевали и пережевывали историю о каком-то "максималистском плане установления советов в Аргентине". Но этим бумагомарателям никого не удалось ввести в заблуждение, и власти были вынуждены остановить кровопролитие раньше, чем они предполагали: правителям не хватило храбрости довести до конца свое злодейское дело..

Сильные крики заглушили оратора.

— Долой убийцу Иригойена!

Среди толпы на площади особенно громко выкрикивала эти слова группа демонстрантов, потом их руки подняли над головами людей какого-то отчаянно жестикулирующего человека.

— Братья, вот они — убийцы! Полицейские офицеры Хуан Черный и Родригес, сержанты Пепо Игласиас и Анхел Суарес, кровожадные агенты Педро эль Флако, Никанор и другие! Всем известно, что в те дни они тоже убивали наших товарищей! Они и сейчас бесчинствуют в полицейских участках!

Толпа угрожающе зашумела, затем на мгновение наступило глубокое молчание. В тишине особенно отчетливо щелкнули ружейные затворы. С полицейских машин в толпу грозно уставились дула пулеметов и винтовок.

Педро Гомес поднял руку и голосом, неожиданно сильным для его истощенного, измученного тела, крикнул:

— Товарищи! Берегитесь провокации! Не раз вы проливали кровь по вине "горячих голов"!

Толпа вновь тревожно зашумела. Снова донеслись крики протеста из группы, поднявшей оратора на руки, а тот жестикулировал и бил себя кулаком в грудь. Но Педро Гомес указал на него пальцем и громко крикнул:

— Кто не знает Анхела эль Гордо? Общительный человек, любитель пошутить, он с пафосом говорит о нашей борьбе и страданиях, претендует на руководящее место среди нас, даже собрал вокруг себя группку, слепо следующую за ним… Но спросите у него, товарищи, на что он живет, на что живет его группка? С какой целью он указывает нам убийц? Разве мы сами не знаем их?

Властным движением Педро Гомес усмирил взволнованную толпу.

— Мы еще поговорим об этом. И помните, товарищи: мы должны разойтись спокойно — любой ценой! Не поддавайтесь провокаторам!

Он окинул взглядом обширную площадь, и голос его прозвучал твердо, словно тысячи устремленных к нему глаз придали ему новые силы.

— Какие темные силы организовали кровавую расправу? Кому была нужна рабочая кровь? Ответ ясен, товарищи. Крупные землевладельцы и скотоводы — аргентинские феодалы в союзе с акционерами из Нью-Йорка и Лондона, владеющими капиталистическими предприятиями в нашей стране, решили лишить нас и тех небольших завоеваний, которых мы добились, решили положить конец нашей борьбе за человеческие условия жизни. Вот почему они убили самых передовых из нас…

— Смерть убийцам!

— Кровь за кровь!

— Отомстим!

Яростные выкрики людей Анхел а эль Гордо заглушили оратора. Но они не подействовали на собравшихся и тут же прекратились.

— Кто же играл роль наемных убийц, товарищи? Люмпены, продажные шкуны и профессиональные убийцы, организованные правителями в "Объединение труда" и "Патриотическую лигу"!

— Долой "лигу убийц"!

— Долой!

Педро Гомес снова поднял руку:

— Внимание, товарищи! Здесь не как на фронте: там — враг, тут — мы. Здесь по-иному. Враг протянул свои щупальца в наши ряды, он среди нас. Его подлые агенты, замаскировавшись под наших единомышленников, только и ждут, чтобы толкнуть нас на бессмысленные столковения. Зачем? Затем, чтобы потом правители могли оправдать свои кровавые действия воображаемыми "бунтами" и "заговорами". С какой целью Анхел эль Гордо указывает нам убийц-полицейских? С какой целью разжигает он нашу справедливую ненависть к этим людям? Что мы выиграем, если набросимся на убийц наших братьев? Кому по сути служат Анхел и его люди, науськивая нас на полицию?

Толпа заревела:

— Позор!

— Провокаторы!

Анхел эль Гордо снова вынырнул из толпы над головами людей и попытался говорить. Но рев стал еще яростнее:

— Вон, хозяйский пес! Долой!

— Спокойствие, товарищи! — повысил голос Педро Гомес. — Криками и возмущением нам не обезвредить этих гадов. Будьте бдительны и разоблачайте их. Очищайте свои ряды от таких "горячих голов" и "ярых революционеров", толкающих вас на необдуманные поступки!

Педро Гомес остановился, чтобы перевести дыхание.

— На борьбу, товарищи, за ликвидацию сколочен ных правителями организаций, направленных против рабочих, — "Объединения труда" и "Патриотической лиги"! На борьбу за демократические свободы наших профсоюзов! На борьбу за восьмичасовой рабочий день, за человеческие условия и справедливую оплату труда! Свободу политзаключенным! Давайте объединимся и организуем по всей Аргентине комитеты профсоюзного единства, комитеты по подготовке съезда, на котором будет создана Всеобщая федерация профсоюзов. Только единство даст нам силу!

Продолжительные возгласы "браво" и рукоплескания заглушили его последние слова. Он с трудом водворил тишину.

— Еще два слова, товарищи. От имени нашей коммунистической партии, прошу вас разойтись спокойно. Помните: среди нас полно провокаторов!

Плотная человеческая масса стала редеть. Рабочие проходили мимо полицейских, не обращая на них внимания, и оживленно комментировали слова оратора. Многие направились по центральной улице к фабрикам — им пора было заступать смену. Через несколько минут на площади маячили только синие мундиры полицейских.

Митинг, прошедший в таком образцовом порядке, — взбесил реакцию. Полиции Берисо, Энсенады и Ла-Платы — столицы провинции, не удалось арестовать оратора. Сойдя с трибуны, Педро Гомес словно провалился сквозь землю. В кабачках и кафе провокаторы во всеуслышание грозили расправой "красным", якобы мутившим головы патриотам. В канцеляриях обеих фабрик чиновники, пользующиеся особым доверием хозяев, до зари составляли списки вместе с мажордомами, надсмотрщиками и агентами внутренней полиции. А на утро хозяева нанесли первый удар, уволив тысячу самых передовых рабочих, в основном местных жителей, аргентинцев.

Удар был хорошо рассчитан. Разногласия, препятствовавшие объединению многочисленных рабочих организаций, вносили еще большую путаницу. Анархо-синдикалисты призывали к решительным действиям, к саботажам на фабриках. Социалисты, влияние которых в профсоюзе рабочих мясохладобойной промышленности было немалым, призывали к терпению, обещая обратиться в парламент. А финансируемые хозяевами "рабочие" организации, которым этот хаос был на руку, засыпали Берисо и Энсенаду прокламациями и листовками, уверяя в них, что только "красные иммигранты" виноваты в бедственном положении аргентинцев. Намерения их были совсем прозрачными: разжечь ненависть между местными рабочими и иммигрантами. И результаты не заставили себя долго ждать: столкновения между рабочими участились. Может, власти делали ставку на новую "кровавую неделю?"

Коммунистическая партия быстро разобралась в подлой игре и мобилизовала силы. Комитет партии в провинции Ла-Плата послал в Берисо опытных рабочих, знакомых с местными условиями. Были напечатаны на нескольких языках многочисленные прокламации, разъяснявшие планы хозяев, провокаторскую роль "Объединения труда" и "Патриотической лиги" и энергично развенчивавшие провокационные террористические лозунги анархистов. Но молодой коммунистической партии не хватало кадров, чтобы провести широкую разъяснительную работу. Секции по национальностям, еще слабые, неокрепшие, не могли охватить всех иммигрантов. Те болезненно реагировали на провокации полиции, и чем дальше, тем труднее становилось удерживать их от столкновений с аргентинцами.

Два депутата-социалиста внесли в парламент запрос о том, собирается ли правительство принять какие-то меры, чтобы прекратить увольнения, но ни словом не упомянули о плане фабрикантов вызвать среди рабочих распри между аргентинцами и иммигрантами.

Во время дебатов один из депутатов, честный демократ, произнес правдивые слова, всколыхнувшие всю общественность страны:

— Берисо — крупнейший очаг туберкулеза в стране. Люди умирают от истощения, вызванного непосильным трудом по десять-четырнадцать часов в сутки. Недоедают те, которые за день разделывают тысячи туш коров, овец, свиней!.. У ворот Буэнос-Айреса лежит городок Берисо, где люди живут, как рабы. Известно ли жителям гордой, богатой и красивейшей из столиц Латинской Америки, что в сотне километров от них тридцать тысяч человеческих существ влачат жалкое существование среди невыносимых миазмов, подвергаясь жестокой эксплуатации, постоянно недоедая?.. Пора положить конец произволу американских и английских хозяев "Свифта" и "Армура"! Разве наша страна колония?

Бурные дебаты затянулись на несколько дней. Прогрессивные газеты намекали на какого-то мистера Смита, неустанно сновавшего в кулуарах парламента. Вопреки обильному изобличительному материалу, правительственное большинство протащило голосованием предложение об образовании комиссии для расследования событий. Неизвестный человек стрелял по машине депутата-демократа, но не задел его. Спустя несколько дней депутат отбыл в Европу, как говорили, "по делам". А тем временем владельцы фабрик нанесли новый удар: уволили еще тысячу рабочих. Этот удар, однако, преследовал далекую цель. В газетах, близких к трестам, появились статьи о бедственном положении мясохладобойной промышленности: склады набиты товарами, а покупателей нет; цены на скот и оплата труда рабочих якобы слишком высоки, это удорожает производство и не позволяет фабрикантам конкурировать на мировом рынке с другими странами. Фабриканты перестали закупать скот.

Игра была прозрачной, но цели достигла.

Представители аргентинских скотоводов быстро пришли к соглашению с уполномоченными акционеров из Нью-Йорка и Лондона. Цены остались теми же, и купля-продажа скота шла, как и прежде. Пострадали лишь рабочие — аргентинская правящая олигархия предоставила фабрикантам полную свободу действий. И снова над Берисо засвистела полицейская нагайка.

В те же дни под сенсационными заголовками на первых страницах печать торжественно раструбила о том, что в Патагонии потушен крестьянский бунт.

Влад остановился у кабачка на тихой окраине и оглянулся. Да, он хорошо запомнил его название — "Ла лисбре", что в переводе значит "Заяц". Открыл дверь и вошел в полутемное помещение. Посетителей было мало. Влад подошел к стойке, бросил монету в двадцать сентаво и попросил пива.

— Ваше пиво мне рекомендовал Педро, — произнес он небрежно.

— На свете миллионы Педро, приятель, — медленно ответил хозяин, испытующе взглянув на гостя.

— Наш Педро единственный, и у вас наверняка нет уймы друзей с таким именем.

— Верно. А ваше имя как? И у Педро друзей совсем не миллионы, хотя это было бы неплохо.

— Болгарин.

— А, эль булгаро! Сядь и выпей пива.

Человек за стойкой повернулся и исчез в заднем помещении кабачка.

Влад перебрал в уме весь разговор. Так ли он сказал пароль? Впервые у него такая встреча. До сих пор приходилось участвовать в тайных собраниях, где соблюдались кое-какие меры предосторожности, но теперь. Если судить по первому впечатлению, этот кабачок — один из многочисленных тайных игорных домов. Не попасться бы в ловушку… Нет, ошибки нет, но все же… Он огляделся, заметил среди посетителей несколько знакомых коммунистов и вздохнул с облегчением.

Прошло порядочно времени, а хозяин все не появлялся. Обладавший крепкими нервами Влад уже испытывал неприятное волнение. Мысли его перескакивали с одного на другое. Какие вопросы будут решать здесь? Почему его позвали на это собрание, на котором, если судить по конспиративности, будут присутствовать ответственные лица из руководства партии? Почему его не предупредили — он не подготовился.

— Идемте!

Влад вздрогнул.

В глубине большой комнаты за одним из столов сидели пятеро, из них только один, секретарь городской партийной организации Берисо, был знаком Владу. За другими столами расположились десятка два мужчин и три женщины. С ними Владу приходилось часто встречаться. На столах лежали карты и фишки.

"Все предусмотрено", — подумал Влад.

Секретарь посоветовался с президиумом и сказал:

— Отсутствует четверо, но время уже позднее, предлагаю начинать. Это собрание особенно важно для организации, поэтому предлагаю поручить его ведение секретарю организации провинции Буэнос-Айрес. Слово предоставляется дону Пепе.

Влад с трудом овладел волнением. Так вот он — любимец народа и проза богачей! Дон Пепе. Интересно, как его настоящее имя? Влад никогда не спрашивал об этом. Хотя какое это имеет значение? Дон Пепе — живая легенда. Жизнь — его исполнена героизма и борьбы, борьбы упорной, без компромиссов.

Смуглый плотный человек с острым взглядом слегка постучал по стакану с водой и энергично заговорил:

— Товарищи! По понятным причинам предлагаю на нашем совещании не вставать при выступлениях. Здесь собрались лучшие активисты Берисо, по указанию вашего секретаря и по мнению партии. Нам предстоит ответственная работа. На повестке дня два вопроса: первый — события в Патагонии и организация помощи патагонским товарищам, второй — меры для предотвращения готовящейся в Берисо провокации. По первому вопросу выступит товарищ Хесус Менендес, несколько дней назад приехавший из Патагонии, один из немногих уцелевших товарищей, по второму — я.

Влад с интересом взглянул на смуглое скуластое лицо первого докладчика. Удлиненные, с узким разрезом черные глаза выдавали в нем коренного жителя Патагонии, в жилах которого текла индейская кровь. Менендес пригладил прямые черные волосы и заговорил нараспев:

— Я перерыл за последние несколько дней множество газет всевозможных направлений. Трудно ожидать чего-либо другого, но все же я поражен. Страну подло и организованно обманывали относительно событий в Патагонии. Даже самые "объективные" газеты писали, что эти события — дело шайки преступников, наметивших своей добычей поместья "добрых" хозяев. В сущности же это не что иное, как прекрасно разработанный заговор патагонских землевладельцев против крестьян. Моя задача — вооружить вас конкретными фактами для вашей разъяснительной работы. Наша партия должна сказать миру правду…

Патагония! С незапамятных времен здесь, на самом юге Америки, жили люди, о трагической участи которых мир знает очень мало или почти ничего.

Первые же конквистадоры, оценив богатства страны, начали ее распределять. Но краснокожие туземцы, сильные и свободолюбивые, не желали отдавать землю пришельцам. Кровавая борьба длилась столетия. Борьба не на жизнь, а на смерть — один из противников должен был исчезнуть с лица земли.

Много столетий подряд, вплоть до наших дней, белые огнем и мечом завоевывали пядь за пядью огромную территорию. В начале нашего века, когда в страну хлынули новые завоеватели — англичане и янки, почуявшие богатые залежи нефти, за каждую отрезанную индейскую голову платили по фунту стерлингов. Потом наступил мир. Но от прежних гордых, свободолюбивых жителей Патагонии остались лишь воспоминания, постепенно перешедшие в легенду.

В Патагонию пришли новые люди. На месте индейских селений возникли города и деревни. На обширной равнине выросли массивные постройки — замки хозяев земли. Но жизнь тех, кто добывает ее богатству, не изменилась.

Миновали два десятилетия двадцатого века, а патагонский крестьянин — пеон — продолжает жить во мраке средневековья. Для крупных землевладельцев и "анонимных обществ", за которыми скрываются миллионеры Сити, он всего лишь вещь, инвентарь, принадлежащий хозяину. У пеона нет ничего, даже своей крыши над головой. Ему не принадлежат его собственные дети, которые, не успев подрасти, попадают в кабалу к хозяину и пухнут от голода в хижинах, крытых соломой. У пеона одно только право — работать от темна до темна и в будни и в праздник. Он и мысли не может допустить о том, чтобы не выполнить приказ господина. Ну, а если такое случается, капатасы, хозяйские надсмотрщики, избивают его до потери сознания. Ему не разрешается даже болеть — больного пеона добивают палками или выгоняют из эстансии. Последнее похуже…

Далеко Патагония, на самом краю земли. Но и туда долетела весть об Октябрьской революции. Пеон начал думать, задавать вопросы, рассуждать, искать ответа… А многочисленные забастовки аргентинских рабочих, за последние годы принесшие им не одну победу, заставили патагонских крестьян задуматься над своим положением. Нашлись люди, показавшие им правильную дорогу. Возникли первые сельские общества, организованные наподобие рабочих профсоюзов. Самосознание крестьян выросло, выросло и чувство собственного достоинства. Патагонский пеон осознал свое место в обществе двадцатого века и приготовился к борьбе.

Аргентинская буржуазия была поражена: рабы осмелились объединиться и заявить о своих требованиях! Впрочем, требования эти не превышали минимальных прав, давно уже завоеванных крестьянами во всем мире в наш век "свободы и демократии". А требовали они более сносной оплаты своего труда, нормального питания, права на жилище, на выходной день, права получать и читать газеты, запрещения телесных наказаний. Организация патагонских крупных землевладельцев и скотоводов "Сосьедад Рурал" настояла перед правительством на том, чтобы немедленно разогнать все общества и союзы сельскохозяйственных рабочих. Это была лицевая, т. е. законная сторона контрудара. Обратной его стороной явился террор. Хозяева стянули своих агентов, навербовали авантюристов и профессиональных убийц и с помощью местной полиции, прославившейся своим садизмом, организовали кровавые расправы над пеонами.

Но это не остановило крестьян, познавших манящий вкус свободы. Они направили президенту республики энергичный протест. Иригойен, в ту пору кокетничавший демократическими идеями, потребовал от землевладельцев благоразумия. Те внемли его совету и изменили тактику: там, где пеоны выказывали хоть малейшее недовольство, их просто-напросто сгоняли с земли с женами и детьми.

Обширна и сказочно богата патагонская земля. Но горькая участь уготована тому, кто остался под открытым небом. Земля мстит за кровь своих безжалостно истребленных детей. Кровожадные хищники, ядовитые змеи и насекомые — слепые орудия ее мести. Но не только они страшны человеку. Хозяева посылают вдогонку лишенным крова пеонам наемных убийц, совершающих кровавые насилия и издевательства. Обездоленные люди бродят по стране, гонимые природой и злой волей человека.

Инстинкт самосохранения заставляет их держаться вместе. Пеоны начинают понимать, что страх перед их сплоченностью порождает ярость у хозяев. Они осознают, что необходимо организоваться. А в тех условиях это означало прежде всего организованную защиту.

Объединяясь в группы, все более многочисленные, пеоны легко справляются с пьяными бандами наемных убийц. Куда опасней другой враг — голод. Против него бессильны и острые ножи, и меткие выстрелы. Нет сил человеческих одолеть этого неумолимого врага.

Дети гибли от голода, а хозяйские склады ломились от запасов продовольствия. На пастбищах паслись тысячи голов скота, зорко охраняемого вооруженными до зубов наемниками. Чтобы спасти детей от голодной смерти, пеонам оставалось одно — просить пощады или активно бороться. Первое означало возвращение к еще более беспросветному рабству — пеоны хорошо знали, что такое милосердие хозяев. И они предпочли борьбу.

Появились боевые группы пеонов. Без особого труда они сломили сопротивление банд наемников и захватили несколько поместий. Теперь продовольствия могло хватить на недели и месяцы… Пеонам и во сне не приходилось видеть такого изобилия, но они не пировали. Они знали, что борьба только начинается, и подтянули свои ряды, чтобы довести ее до победного конца.

Караваны повозок с провизией и скот пеоны направили в заранее намеченные пункты Патагонии. В короткий срок они хорошо организовали свою жизнь в столь необычных условиях. Из стратегических соображений, в целях более эффективной защиты было создано несколько лагерей. Каждый лагерь представлял собой коммуну с выборным советом, которому все подчинялись. Еду готовили в общем котле и распределяли между всеми поровну. Пеоны создали боевые отряды, санитарные, продовольственные и другие службы. Проблемы не составило и дальнейшее пропитание людей: тысячи голов скота из разгромленных эстансий бродили по пастбищам Патагонии, а пеоны прекрасные наездники и умеют метать лассо. Специальные группы должны были снабжать коммуны свежим мясом и пополнять запасы продовольствия.

Плантаторы растерялись. Кто мог подумать, что темные недалекие пеоны способны на такую организованность! Ясно, завопила буржуазная печать, среди них действуют красные агенты Москвы! Однако это не изменило положение вещей в Патагонии. Правда, в эстансиях над головами пеонов уже не свистел хозяйский бич, но движение за право на человеческую жизнь продолжало шириться и развиваться. Тогда хозяева попытались выиграть время и на требования пеонов отвечали уклончиво. Но пеоны не поверили им. Они определяли срок для выполнения своих требований. Если же хозяева не придерживались сроков, пеоны бросали работу и уходили из поместий в ближайший лагерь или образовывали новую коммуну.

Далеко Патагония, на самом краю земли. Дальняя окраина Аргентины, пути туда из Буэнос-Айреса сушей или морем до гавани в Комодоро-Ривадавии не меньше десяти суток. Продовольствие в Патагонию доставляется из Буэнос-Айреса. Землевладельцы и здесь столкнулись с непредвиденными затруднениями. Городской пролетариат Патагонии решительно встал на сторону пеонов. Нельзя было доверять даже служащим железных дорог — не без их помощи поезда часто останавливались в пути, и груз доставался пеонам. Снабжать поместья продовольствием и оружием оставалось только морем. К причалам подходили перегруженные товарами пароходы. Но докеры отказывались работать: Не находилось и желающих доставлять товары в поместья. Даже чтобы отгрузить товары на берег, приходилось прибегать к плеткам и солдатским карабинам.

Но и это не все.

Конца-краю нет патагонской земле. Длинные караваны повозок и грузовиков должны пройти десятки, а то и сотни километров, чтобы добраться до эстансий. Нередко караваны не доходили до места назначения. Иной раз наемники, сопровождавшие и охранявшие караваны, пьяницы и авантюристы, делили товары между собой, продавали их и уходили через Анды в Чили, куда не доставала рука хозяина. Бывало и так, что караван попадал в руки бастующих.

Хозяева и их молодчики на своем горбу стали испытывать то, чему подвергали пеонов, — голод и страх.

Проходили дни, и цветущая прежде Патагония постепенно меняла свой болик. Эстансии пустели. Урожай некому было убирать. Огромные стада, оставшиеся без пастухов и охраны, разбегались, мешались со стадами из соседних поместий или уходили туда, где степь была шире и трава сочнее. Сотни тысяч овец обросли длинной мягкой шерстью, столь необходимой английским текстильным предприятиям, а когда наступила жара, начался массовый падеж скота.

В события вмешалась Англия. Ее правительство потребовало от аргентинского правительства в кратчайший срок ликвидировать анархию в Патагонии, в противном — случае Англия грозила послать эскадру для "защиты своих национальных интересов". Аргентинское правительство не оскорбилось — понятие "национальный суверенитет" было чуждо вершителям судеб страны. Иригойен уже не мог кокетничать своим "демократизмом", и помещики воспользовались создавшимся положением, согласовав свои действия с иностранными собственниками земель и нефтяных залежей.

Преступный план сразу же был приведен в исполнение. Реакционные силы — местные гарнизоны, банды из "Патриотической лиги", прибывшие из Буэнос-Айреса, полиция, оставшиеся на службе у землевладельцев наемники перегруппированы и по-новому организованы. Не дожидаясь прибытия регулярных войск, помещики из соседних провинций организовали вооруженные нападения на лагеря пеонов — они спешили, ведь сейчас, как никогда прежде, они могли убивать, безнаказанно уничтожать всех, кто осмелился восстать против них.

Черное дело было согласовано с прессой. Даже демократические и независимые газеты помещали сенсационные новости в реакционном духе. Вымыслам не было границ. Преследовалась лишь одна цель — повлиять на общественное мнение, настроить его против бунтовщиков и подготовить к расправе. Поджоги, кровавые оргии хозяйских наемников газеты приписывали пеонам. Продажные писаки уверяли, что хозяйские шайки — это "организованные банды" пеонов, озверевших дикарей, что краснокожие стремятся отторгнуть Патагонию от Аргентины и перебить всех белых, что в коммуны дикарей пробрались агенты Москвы с целью образования Советской Патагонии…

Но и на этот раз помещики потерпели поражение.

Стачечный комитет, в состав которого входили и коммунисты, созвал расширенное заседание с участием руководителей лагерей и боевых групп. Был разработан план контрудара. Все единодушно согласились на том, что возврата назад нет, что хозяева должны принять их требования, в противном случае борьба будет продолжаться.

Землевладельцы отказались от переговоров, и пеоны перешли в наступление. Они нападали на владения прославившихся своей жестокостью помещиков, поджигали их дома, разгоняли скот, забирали съестные припасы.

Энергичные действия забастовщиков напугали землевладельцев, и на залитой кровью патагонской пампе наступило затишье.

Пеоны решили, что помещики примирились с положением. Опьяненные победой, многие из них предлагали даже начать коллективную обработку земель, окружавших лагеря. Напрасно коммунистическая партия предупреждала, что еще рано прекращать борьбу, что буржуазия готовится к новым боям. Бдительность пеонов притупилась. Сигналы партии доходили с большим опозданием, да и люди не хотели к ним прислушиваться. Общее настроение заразило и коммунистов. Наступила самоуспокоенность.

Тогда грянул гром, страшный, уничтожающий.

Генеральный штаб армии подготовил наступление, словно шла настоящая война. Аргентинские землевладельцы и капиталистические акулы с Сити выступили единым фронтом против аргентинских крестьян. Войска тайно подобрались к границам Патагонии, вооруженные как для нашествия на неприятельскую страну, и напали на лагеря пеонов. Боевые корабли доставили в Патагонию солдат, пушки и боеприпасы. Лагеря пеонов, расположенные на побережье, подверглись уничтожающему обстрелу с кораблей. Забастовщики ставили охранные посты только в непосредственной близости от лагеря, поэтому пехота и артиллерия смогли незаметно окружить все лагеря.

Наступление началось одновременно со всех позиций. Лагеря были буквально перепаханы артиллерийским огнем. Патагонские крестьяне сражались мужественно, героически. Трудно описать подвиги пеонов в те дни. Не имея оружия, они выходили против солдат с ножами. Ловкие, как пантеры, врезались в шеренги солдат и валили противника. Когда ломался нож, пеон пускал в ход зубы, кулаки, ногти. Сражались даже старики, женщины и дети…

Чем отчаяннее сопротивлялись пеоны, тем коварнее и безжалостнее становился враг. В Сан-Хульяне войска окружили большую группу повстанцев. Капитан, командующий солдатами и кучкой бандитов, предложил пеонам переговоры, пообещав неприкосновенность парламентерам. Те послали двух представителей — коммуниста Аргульеса и всеми уважаемого своего товарища, известного под прозвищем Парагвайца. Пока шли переговоры, пеоны, ожидая результатов, опустили оружие. Этого-то и добивался капитан. Солдаты неожиданно напали на лагерь. Растерявшись, пеоны, к тому же лишенные руководителей, не смогли сразу же организовать оборону, многие из них попали в плен. Капитан показал пленникам обезображенные трупы Аргульеса и Парагвайца, а затем учинил зверскую расправу над ними: одних солдаты расстреляли, заставив предварительно вырыть могилы, других зарыли живыми или утопили в ближайшем озере, привязав на шею огромные камни…

Диким был разгул реакции в дни сражений, но тому, что наступило в Патагонии после подавления бунта, нет имени. Мужчин перед расстрелом заставляли копать себе могилы и на главах у них глумились над их женами и детьми. Всех заподозренных в руководящей роли подвергали еще более страшным пыткам — отрезали конечности, выкалывали глава, живьем зарывали в песок по шею и мазали лицо медом. Зной, жажда, тучи комаров и ос причиняли мученикам невыносимые страдания. Но никто из них не спасал жизнь ценой предательства, не подписывал признания, что "выполнял задание красных", не выдавал товарищей.

Патагонскую землю вновь оросила кровь ее детей. Но победа помещиков была пирровой победой.

Хесус Менендес умолк.

Наступило тяжелое молчание.

— Товарищи! — заговорил вдруг дон Пепе, и присутствующие вздрогнули, словно пробудившись от глубокого сна. — Я вкратце дополню Менендеса. Трудно определить, сколько убито крестьян, и вряд ли когда-нибудь это удастся. По официальным данным, убито полторы тысячи человек. Но все мы знаем, как можно верить убийцам. Тысячи человек, ранено, искалечено, заключено в тюрьмы, тысячи продолжают борьбу в партизанских группах. Партия взяла под свою защиту этих людей. Необходима также немедленная материальная помощь. В Патагонии голодают тысячи женщин и детей. Партия организует кампанию всенародной помощи. Серьезные задачи стоят перед вами, видными партийными работниками одного из крупнейших промышленных центров Аргентины.

Он пригладил разметавшиеся волосы и продолжал:

— Здесь присутствуют руководители низовых партийных национальных организаций. В настоящий момент они составляют основное ядро партии в Берисо. Нужно немедленно инструктировать активистов — правда о событиях в Патагонии должна стать достоянием широких масс. И быстро провести кампанию помощи пеонам.

Один за другим руководители национальных секций коротко отчитывались в деятельности секций: Влад, решив выступать последним, с беспокойством ждал своей очереди. О чем ему говорить? Его работа среди болгар в Берисо ограничивалась общими задачами — знакомством с людьми, распространением партийных материалов. А здесь рассказывали о создании крепких монолитных организаций, даже самые слабые организации возглавлялись штабами и опирались на актив коммунистов и беспартийных… Он нервно сжимал в пальцах карандаш, часто вынимал платок и стирал пот со лба. В чем он может отчитаться? Оправдаться "объективными" причинами? Нет, не годится. Перед партией всегда надо быть честным.

Едва дождавшись конца выступлений, Влад нервно попросил слова.

Дон Пепе взглянул на него с удивлением.

— От какой вы секции, товарищ?

— От никакой, — смутился Влад и поднялся, вопреки принятому порядку. — Я болгарин…

Франциско, секретарь партийной организации Берисо, более года работавший с Владом, зашептал что-то дону Пепе. Кто-то дернул Влада, и он машинально опустился на стул.

— Хорошо, товарищ, говорите.

Голос дона Пепе звучал тепло, и Влад ободрился, словно чья-то рука охладила его пылавший лоб своим прикосновением. Мысли прояснились, голос обрел обычную твердость.

— К сожалению, товарищи, мне не в чем отчитаться. Да, не в чем. Я очень виноват — ведь болгарская колония в Берисо с каждым днем растет, сейчас она насчитывает несколько сот человек. Правда, я поддерживаю близкий контакт с людьми, хорошенько изучил тех, кто может составить крепкое ядро организации, но дальше этого не пошел. Только сегодня мне стало ясно, как мало я сделал. Ведь болгарская иммиграция может и должна стать чем-то вроде связующего звена во всем славянском секторе. Если бы я подумал об этом раньше, сегодня мне не пришлось бы говорить только о недостатках.

Влад помолчал, провел платком по лбу и медленно продолжал:

— Я виноват перед партией и готов понести наказание. Конечно, это дела не исправит. Болгарская секция должна быть создана как можно скорее. Поэтому предлагаю поручить какому-нибудь товарищу организовать актив…

— А ты? — прервал его дон Пепе.

— Я…. буду помогать. Людей я знаю, меня тоже знают, доверяют…

— Но почему же только помогать? — спросил Франциско.

— Я не выполнил важного задания…

Все оживились. Франциско что-то шепнул дону Пепе. Тот посмотрел внимательно на Влада и кивнул головой в знак согласия.

— Товарищи, — энергично заговорил Франциско, — все хорошо знают Влада. Его самокритичное выступление подтверждает наши впечатления. Он преувеличивает свою вину. Во-первых, перед ним не стояла конкретная задача создания болгарской секции и, во-вторых, партия поручала ему работу в другом секторе, и он прекрасно справлялся. Что касается болгарской секции, виновны я и дон Пепе. Мы просто не уловили то, что так ясно высказал Влад, — возможность организации секции, способной стать связующим звеном среди славян. К счастью, не поздно дело исправить. Мы думаем, что Влад может справиться с этой задачей. Есть ли у кого-нибудь возражения? Нет. Переходим ко второму вопросу. Даю слово дону Пепе.

Секретарь партийной организации провинции заговорил медленно, чтобы все хорошо поняли его. Он дал ряд указаний для борьбы с провокационными действиями властей во избежание вражды между трудящимися Берисо. Нельзя допускать разъединения рабочих на два лагеря. Необходимо провалить планы реакции, натравливающей людей друг на друга, укрепить сплоченность и единство пролетариата.

— Мы стоим на пороге исторической битвы, — сказал дон Пепе. — Нужно помочь трудящимся города и села освободиться от влияния социалистов и анархистов, помочь им объединиться. Партия ставит перед нами еще одну очень ответственную задачу — провал плана капиталистов Берисо. Повторяю: перед нами стоят исторические задачи. От того, как мы справимся с ними, зависит не только хлеб, но и жизнь тысяч пролетариев. За работу, товарищи!

В первый момент Влад не понял, что совещание кончилось. Потом под влиянием мысли, давно уже волновавшей его, он встал, не попросив слова:

— Товарищи, погодите! Не сомневаюсь, что каждый из нас выполнит свой долг. Но хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Мы вели на нашем совещании записи, а их нельзя выносить отсюда. Предлагаю задержаться на несколько минут, заучить их и уничтожить.

— Разумное предложение, — согласился дон Пепе. — Кроме того, напоминаю товарищам, что расходиться надо постепенно, по одному и в различных направлениях. Забудьте этот адрес и не вспоминайте о нем ни при каких обстоятельствах. Все!

На этом совещании молодая Коммунистическая партия Аргентины взвалила на свои плечи ответственность за поединок с великаном. Последующие события можно было бы назвать "поединком Давида с Голиафом".

Внезапные увольнения сбили с толку рабочих, а большинство из них и без того жило в постоянном страхе за завтрашний день. Всех волновал вопрос: что задумали хозяева? С тех пор, как начали работать мясохладобойни, именно в это время года в производстве наступало наибольшее оживление. Регулярно курсировали пароходы, дожидаясь очереди у причалов для погрузки товаров. Ничего не слышно было о падении цен или о застое на мировом рынке. Наоборот, разоренная войной Европа восстанавливала силы, и замороженное аргентинское мясо завоевывало новые рынки сбыта. Налицо имелись все условия для расширения производства и наиболее полной занятости рабочей силы. Между тем, происходило обратное.

Жизнь в Берисо сошла с привычных рельс. По вечерам улицы оживлялись, как в дни получек. Мужчины ходили по кабачкам, толковали о событиях, пытаясь как-то объяснить происходящее. Но расходились еще более возбужденные от вина и противоречивых слухов и споров.

Наско, Видю и Трако продолжали проводить в без-делии дневные часы и в лихорадочном напряжении ночи. Увольнения не коснулись иммигрантов, но вся напряженная атмосфера, царившая в городе, частые скандалы и уличные стычки, неуверенность в будущем волновали болгар. Постепенно переселенцы изменяли прежним привычкам, начинали искать забвения в вине и продажной любви. Многие увлеклись азартными играми, надеясь выиграть несколько сот песо и вернуться домой. Это, конечно, было на руку нашим героям. После случая со Стаменко, который с тех пор будто сквозь землю провалился, приятели стали особенно внимательны и очень ловко обирали соотечественников. Их доходы росли.

По утрам они обычно лениво попивали граппу, валялись на тюфяках, как правило, допоздна, часто ссорились из-за пустяков, а то и вовсе не разговаривали друг с другом. Однажды утром Трако, долго обдумывавший какую-то беспокоившую его мысль, нарушил упорное молчание:

— Из головы у меня не выходит тот горемыка, Стойне… Так и вижу, как он дрожащими руками достает аккуратно свернутую бумажку в пятьдесят песо. Небось, несколько месяцев собирал эти деньги!

— На твоем месте я бы расплакался, — презрительно хмыкнул Наско.

Видю же засмеялся и похлопал его по плечу.

— Тебя послушать, так можно поверить, что твое бедное сердце разрывается от жалости. А помню, как ты жадно следил за этой самой бумажкой. Не успокоился, пока к себе ее не положил.

— И все же, — тряхнул головой Трако, — здесь есть что-то, чего вам обоим никогда не понять. Когда он проиграл последнее песо, то простонал: "Эх, дети, дети, до чего дошел ваш отец!" Потом скорчился в углу и стал ждать конца игры. Помните, как он умолял нас? "Я вам выплачу их постепенно, только пошлите сейчас деньги детям. Что вам стоит?" С тех пор ходит сам не свой. Недавно встретил его. "Не могу себе простить, говорит, как посмел я лишить детей тех денег. По грошику их собирал".

— Пьяница. Сегодня раскаивается, а завтра снова пьяный, — пренебрежительно заметил Видю.

— Почему бы тебе не вернуть их? — вскинулся Наско.

— Я и хотел это предложить вам, — ответил Трако. — Наш капитал и без того уже в несколько раз увеличился. Что нам стоит?

— Что нам стоит? — рассердился Наско. — Тогда давайте созовем всех дурней и раздадим им деньги!

— Не так уж много нужно, чтобы понять Стойне. Но надо быть человеком, а не лавочником…

— Что ты хочешь сказать?

— Я из своей доли ему верну. Стойне хороший человек, умный. Обжегся тогда, и теперь уже к картам не притрагивается. Спокойствие ему вернем.

— Из твоей доли! — разъярился Наско. — Забываешь, чем бы ты без меня был?

— А ты забываешь, что давно бы уже проел без нас свои гроши?

— Трако, ты уже через край хватил! — прикрикнул Наско. Он вдруг замолчал, задумался и, поколебавшись, сказал другим тоном: — Надоели вы мне, ребята. Я вам докажу, что с моими мозгами "лавочника" устроюсь получше вас.

— Как прикажете понимать? — опросил Видю.

Наско усмехнулся, повертел в руках стопку, быстро опорожнил ее и сказал:

— Ликвидация предприятия… Не нравится мне эта профессия.

Видю иронически взглянул на него.

— Всю жизнь тебя будут грызть бациллы азарта. А удостоимся ли мы узнать более конкретно о твоих намерениях?

— Я не шучу, — предупредил Наско.

Трако пристально смотрел на Видю, пытаясь обменяться с ним тайным взглядом, понятным другу. Наконец, это ему удалось. Его товарищ подумал и сказал:

— На бакалейную лавочку денег тебе хватит.

Язвительный намек достиг цели. Наско вспыхнул и окончательно решил выполнить свое намерение.

— Благодаря моему "бакалейному" наследству, я уверен в будущем, что бы ни случилось. Это-то и не дает вам спокойно жить, ведь так? Но о лавке я подумаю лишь тогда, когда все перепробую и останется только бродяжничать. Пока же я еще не все карты пустил в игру. — Он скривил губы в злобной усмешке: — Смотрели вы вокруг себя, видели, чего некоторые достигают? Чем они лучше нас? Вот Бемберг, к примеру. Сорок-пятьдесят лет назад был он вроде нас, а сейчас у него много миллионов, побольше, чем лет, прожитых им в Аргентине. А Миханович? Лодочником был или чем-то вроде этого, а сейчас у него свой торговый флот…

— Опасно залетать так высоко, — поддразнил Видю.

Наско пренебрежительно махнул рукой:

— Но зачем такие примеры? Да все эти торговцы, содержатели гостиниц, собственники таксометров, грузовиков и гаражей начинали так же, как я! Например, сириец Али из Комодоро-Ривадавии. Несколько лет назад все свое имущество он таскал на себе. Десять отрезов на платья, две-три комбинации, пару мужских рубашек, ленты, бусы и прочее дрянцо. Бродил по селам, заглядывал в хижины гаучо, не раз пересекал пампасы, обдуривал крестьян и выменивал у них на свое барахло дорогие шкуры или продавал "дешевле", но за наличные. Недоедал, недосыпал, от солнца, бурь и ветра как мумия высох, а деньжат скопил и в город перебрался. Стал работать по новой системе. Выбрал рабочий квартал, разузнал, у кого там есть постоянная работа, кто честный, а кто нет, и пошел по домам с узелком, товар предлагать: "Купите у бедного турка! Дешево продаю, на выплату!" Достаточно было приоткрыть дверь, чтобы он быстренько развязал свой узел: "Купите… С деньгами подожду". А если попадалась уж очень упрямая и бережливая хозяйка, не поддающаяся соблазнам, применял другую тактику — пытался ее разжалобить: "Купи, хозяюшка, три дня крошки во рту не было. Даром ведь отдаю…" Плут так закатывал глаза, что бедная женщина боялась, как бы этот ходячий скелет не свалился от голода у ее порога, и сделка совершалась…

— Хм, — подал голос Видю.

— Вот тебе и "хм". Создал Али целую сеть клиентуры, регулярно обходил покупателей и собирал взносы. Денежки копил. Начал полнеть. Кожа у него была как высохший пергамент, а потом разгладилась, порозовела. Крючковатый нос стал походить на мясистый помидор. Через пару лет, навещая клиентов, уже на двуколке разъезжал. Потом заменил двуколку "фордом", таким же старым и поношенным, как он сам. Его чиханье по всему городу было слышно. Али уже не запугивал клиентов голодной смертью. Но всегда умолял — купить умолял, уплатить умолял. Да и как не просить, если стоимость каждой проданной вещи окупалась первыми же взносами. Остальное шло как чистая прибыль. Сейчас Али, или "Турок", как его называют в Комодоро-Ривадавии, ездит в новеньком "шевроле", в его магазине можно найти все, от иголки до последней модели молотилки, делами магазина ведает управляющий, а владелец живет в Буэнос-Айресе. А сколько еще таких "турок" в Аргентине? Тысячи.

— А ты умеешь, как Али?

Наско опустил голову, задумался. Он частенько сталкивался с такими торговцами, покупал у них. На миг он представил себе, как разворачивает узел перед женщиной, как она осыпает его бранью, но не имеет сил отвести глаза от блестящей материи. "Купи, хозяюшка., бедный Наско уже три дня как не ел… " Он громко фыркнул.

— Для этого ты должен быть сделан из другого теста, парень, — заметил Видю, раздосадованный тем, что Наско не хочет делиться своими планами.

— Дурак!

— Будет сердиться! И не тяни, а говори, что надумал.

Наско резко ответил:

— Заняться кинелой.[9]

— Так значит, я прав — на всю жизнь в тебя вселились микробы азарта, — с удовлетворением констатировал Видю.

— Выплюнул наконец камешек! — заметил Трако и, чтобы положить конец спору, крикнул проходившему мимо Стефану: — Сегодня дело будет, хозяин!

Одетый в чистую, тщательно выглаженную рубашку, тот старательно стал накрывать два застланных скатертями стола.

— Ты приписывай, да меру знай, — посоветовал ему Видю.

— С этими не выйдет, — подмигнул, улыбаясь, Стефан.

— С кем?

— Влад придет, механик. Хороший человек…

— Наконец-то увижу его физиономию при дневном свете, — зло произнес Наско.

— Ого, вроде нашлась управа на нашего быка, — съязвил Трако.

Болтливый трактирщик продолжал:

— Хороший, говорю, человек… Влюбился в Вету. Вету не знаете? Да она самая красивая болгарка в Берисо.

— Ну и что же?

— Ничего. Друзья соберутся, меня попросили болгарский обед сготовить… Так это Влад с нее глаз не сводит. Понимал бы — не лез, а то только Новакову мешает. А Пепо Черный, муж ее, с обоих тянет: "Одолжи пять песо, одолжи десять песо, завтра верну". Хитрый, черт! Знает, пока оба волочатся, только друг другу мешают.

Стефан многозначительно подмигнул и убежал в кухню.

— Кто этот Пепо Черный? — полюбопытствовал Наско.

Лицо Трако, обычно лишенное всякого выражения, вдруг оживилось. Его серые холодные глаза гневно сверкнули.

— Я знаю эту гадину еще из Болгарии. Работал там на полицию, да и здесь, видно, грязными делами занимается. Поговаривают, шпионит на фабрике, в общем что-то такое. У меня с ним старые счеты.

— Какие счеты? Ты мне никогда не говорил об этом, — удивился Видю.

— Кто к легкой жизни стремится, не может не иметь дела с полицией, — поддел его Наско.

— Идиот! — процедил сквозь зубы Трако. — Твоя башка только и способна ерунду выдумывать.

Видю поспешил вмешаться:

— Хватит вам грызться! А ты все-таки расскажи.

— Брат у меня есть, ты знаешь. Парень — огонь! Еще в гимназии коммунистом стал. Так вот, эта гадина Пепо пролез в его ячейку, втерся в доверие и выдал всех. Говорю тебе, грязный тип. Брат, когда меня в тюрьму к нему на свидание пустили, все мне рассказал, чтобы я одному товарищу передал. Больше я его и не видел… В газетах писали, что он и еще несколько человек бежали из заключения. С тех пор ничего о нем не знаю… Пусть только эта собака мне попадется…

Видю протянул руку с необычайной торжественностью:

— Я тебе помогу, друг. Найдем выход — ты только слушай меня.

Торжественность Видю и серьезность, с какой Трако принял его предложение помочь, вызвали у Наско раздражение. Как все это глупо! Оба действительно ночью могут подстеречь Черного Пепо и избить его, а последствия?

— Чего вы взъелись на человека? Вы-то сами лучше него?

Трако повернулся к нему и глухо процедил:

— Мне безразлично, что ты думаешь, но забудь все, что здесь говорилось о Пепо. Ты ничего не слышал. Ясно?

А Видю обиделся:

— Как ты можешь ставить нас на одну доску с легавым! Твоя бакалейная душонка не видит разницы…

— Моя "бакалейная душонка", — нервно перебил его Наско, — говорит мне, что между нами нет разницы, потому что и он, и мы паразитируем за счет дураков. И та же "душонка" поможет мне вырваться из тины прозябания.

— Значит, ты нашел способ, как и на работе не надрываться и дураков не эксплуатировать… Кинела, говоришь. Но ведь это замкнутый круг прожженных мошенников, располагающих наемными убийцами. Знаешь, что рассказывают о трупе, который нашли в Большом канале? Решил человек узнать, кто контролирует игорные и публичные дома в Берисо, и отправили его с камнем на шее изучать дно канала…

— А если у меня есть благословение шефа? — таинственно усмехнулся Наско.

— Ему весь куш достанется, а тебе — крохи, рисковать же только ты будешь. Если "капиталист" рассорится с полицейским комиссаром, то в тюрьму отправляют только подручных…

— Увидим. — Наско заметил иронический взгляд Трако и вышел из себя: — Буду принимать и ставки на лошадей. А самое главное, болгарская колония и вообще славяне — моя зона…

Видю крякнул с досады — только сейчас до него дошло, что это дело сулит блестящие перспективы. И как он сам не додумался раньше! Этот дурак, наверное, все уладил, а то бы ни за что не решился отделяться. Из-под носа уплыло прекрасное, доходное дело…

Кинела! Кто не играет в нее каждый день? Как всегда в азартной игре, начинают с мелких ставок. Рабочий выбежит в перерыв за пачкой сигарет и про-сиг продавца: "Запиши двадцать сентаво на 78!" Хозяйка пойдет на рынок и тоже завернет: "Запиши двадцать сентаво на 25, это число мне снилось! " Постепенно это входит в привычку. Азарт столь заразителен, что многие и дня прожить не могут без игры. Ежедневно ставки вытягивают из кармана бедняка часть дневного заработка. А немало и таких, кто играет в кредит. И в получку первым долгом отдает проигрыш.

Кинела — это общественное зло. Она отнимает у тысячи бедных семей средства, необходимые им для жизни. Такова Америка! Здесь азарт подобен наркотику.

Играть в кинелу просто. Ставишь двадцать сентаво на девятку, надеясь, что она будет последней цифрой первой премии лотереи (а тираж разыгрывается ежедневно). Угадаешь — выигрываешь четыре песо. Если отгадаешь последние две цифры — получаешь восемь песо, последние три — двадцать четыре песо и т. д. Придуманы и другие комбинации для выманивания денег у людей: можно ставить на две последние цифры первых пяти премий; в комбинации, называемой "редоблона", требуется угадать последние две цифры пяти премий и две цифры первых двадцати премий. Поставив одно песо, в "редоблоне" можно выиграть тысячи песо, но шансы на выигрыш ничтожны. Потому-то кинела проста: никто не думает, что шансов на большой выигрыш так мало. Участники этой лотереи постепенно приходят в азарт в погоне за большим выигрышем; они увеличивают ставки и переходят к более сложным комбинациям, забывая, что шансы на успех убывают астрономически…

Видю перебрал в уме множество планов, чтобы примазаться к Наско, но ни один из них не подходил. Как жаль, что он не додумался раньше!..

— Тебе нелегко будет, Наско, — обронил он небрежно. — Для такой работы нужны опыт, умение.

— Спасибо за заботу, но я и сам умею ходить.

Трако повернулся к Видю и решительно проговорил:

— Я думаю, так будет лучше. Оставь его!

Он посмотрел на оживленную компанию, направлявшуюся к соседнему столу. Среди приодетых мужчин внимание привлекала красивая, стройная женщина с сияющим радостью лицом.

— Вон где истина, — Трако вздохнул. — Свежа, как бутон… Выпьем за молодость!

— Мне больше по душе новенький "форд". — улыбнулся Наско. — Пью за него!

Друзья Влада устраивали обед в честь его дня рождения. Иммигранты, оторванные от родной земли и близких, на чужой стороне стремились держаться одной семьей, с земляками делили радости и тревоги, находили в них опору в трудную минуту. Влада всегда окружали интеллигенты, мастеровые, люди, объединенные общими культурными интересами. Различные политические убеждения не мешали им относиться друг к другу с симпатией и уважением. Кроме того, все они были спаяны борьбой рабочих за лучшую жизнь. Часто они горячо спорили о чем-нибудь, но дружба от этого не страдала.

В этой компании просвещенных, знающих людей единственное исключение составлял Пепо по прозвищу Черный, муж Веты. О нем говорили разное, особенно упорные слухи ходили о его прошлом и о темных делишках, и в Берисо приносивших ему немалые доходы. Он не работал, куда-то исчезал по ночам, но деньги у него водились… Правда, он хвастался, что в игре ему страшно везет. Такого признания было бы достаточно, чтобы выбросить его из компании, но что бы они все делали без Веты? Двадцатипятилетняя жена Пепо, стройная, с миловидным лицом, всегда оживленным то грустной, то кокетливой улыбкой, была умной и интересной собеседницей. Она умела направлять разговор и создавать хорошее настроение.

— Когда Вета с нами, мы как одна дружная семья, — как-то выразил общее мнение Бончо-сапожник.

— Да, — добавил шутник Штерю, — с Ветой мы забываем, что все мы потерпели кораблекрушение и выброшены на остров, окруженный акулами и населенный гиенами.

— Если бы не Вета, мы бы походили на сборище ночных сов и филинов, — заключил Иван по прозвищу Учитель.

И вправду, общество Веты порождало у одиноких мужчин чистые и теплые чувства. Каждый из них любил ее. Но с первых же дней знакомства она сумела воздвигнуть преграду между собой и ними. Постепенно чувство, могущее перерасти в страсть и привести к вражде, перешло в дружбу. Но не так было с Владом.

Сейчас, сидя напротив, Влад упивался звуками ее теплого ласкающего голоса, следил за игрой ее мысли, восхищался ее находчивыми умными ответами. Как всегда в ее присутствии, им овладело странное спокойствие и душевное равновесие. Он катал пальцами хлебный шарик, слушая ее голос, а мыслями был далеко отсюда.

Когда он увидел Вету в первый раз? Год назад, а может и больше. Нет, ему кажется, он знает ее давным-давно!.

Он возвращался трамваем из Ла-Платы с митинга. Спина ныла от доставшегося ему от полицейского удара, он сжался в углу, стараясь не привлекать внимания, — вокруг было полно шпиков. Вдруг чей-то голос, заговоривший на милом его сердцу родном языке, заставил его прислушаться.

— Куда ты потащил меня, Пепо? Придет когда-нибудь конец моим мукам?

— Не беспокойся, жена, здесь мы устроимся чудесно.

— Свою-то жизнь ты устроишь, как тебе нравится. А вот я.

Женщина не договорила. В ее словах звучали боль и отчаяние смирившегося со своей участью человека. Влад не обернулся, чтобы рассмотреть ее. В конце концов, какое ему дело, стара она или молода, красива или уродлива. Но как взволновал его голос незнакомки! Он навеял воспоминание о чем-то удивительно хорошем, давно знакомом и страстно желанном. Через две остановки трамвай почти опустел. В вагоне оставалось несколько знакомых рабочих из Берисо. Влад решил подсесть к болгарам и заговорить с ними.

С той ночи Влад стал пленником черных, глубоких глаз Веты, и чарующего голоса, исполненного грусти и нежности. Ее общество помогало ему хоть на короткие минуты забыть о повседневных заботах. А как она смеется! Когда он рядом, ее смех звучит радостно. Или это ему только кажется? Нет, в иные минуты он слышит в нем нотки грусти и тоски…

Увлечение его не прошло незамеченным. Товарищи Влада серьезно поговорили с ним. Мнения разделились. Те, которые знали об ответственности его работы в коммунистической партии, порицали это увлечение. Вета хороша, говорили они, но ведь она жена Пепо, человека с сомнительной репутацией. К тому же не годится коммунисту волочиться за замужней женщиной. Плохой пример подает… Другие смотрели на увлечение Влада по-иному, даже старались ему помочь, использовали любой повод, чтобы пригласить в свою компанию Вету. Почему бы Владу не любить эту красивую и умную женщину, неизвестно каким образом доставшуюся этой свинье Пепо? Если чувство помогает Владу жить, приносит ему счастье — так разве такое чувство непозволительно? Так рассуждали те из друзей Влада, которые стояли в стороне от партии и ее интересов. Впрочем, вскоре и те и другие перестали говорить о любви Влада. Он умел владеть своими чувствами. И таить их. Было ясно, что его любви не грозит опасность перейти в безрассудную страсть…

Влад не закрывал глаза на темные стороны жизни Пепо — слишком много плохого пришлось ему о нем услышать. Не годился в товарищи Владу завсегдатай игорных и публичных заведений. Он якшался с теми, кто контролировал игорные дома и притоны в Берисо и Энсенаде. А его жизнь в Аргентине мало чем разнилась от темного прошлого. Товарищи Влада, знавшие о его сомнениях, настойчиво советовали ему не спускать глаз с этого человека, а самое главное, всегда подчинять свои чувства строгому самоконтролю. И Влад решил не разрывать новой дружбы. Вета помогала ему. Сознательно или нет, но она всегда делилась с ним всем, что рассказывал ей муж. Да и Пепо, по натуре болтливый хвастун, часто выдавал свои тайны, не подозревая, что этим помогает коммунистам. Реакция в борьбе с рабочими часто прибегала к пособничеству преступных элементов, именно из них формировались бандиты и убийцы. Сознательно или нет помогала Вета Владу? Если да, то почему?

Влад перестал катать хлебный шарик и поднял голову. Его взгляд встретил вдруг просиявшие глаза Веты.

— За твое счастье, Влад! — она подняла рюмку и улыбнулась.

Когда они пришли сегодня в кабачок, Ветой овладело какое-то особенное настроение. Она впервые сравнила Влада и Пепо. Никогда прежде ей не приходило в голову подобное желание. Чисто выбритое лицо Влада дышало бодростью и силой. Глаза смотрели ласково и умно. Рукопожатие его сильной руки при встрече ласкало. А Пепо, хоть и был моложе, походил на развалину. Накануне он вернулся домой, как обычно, после двенадцати. Утром валялся допоздна, умылся и оделся, как попало, выходил из себя и раздражался по всякому поводу. Его серые глазки, спрятанные глубоко подо лбом, так и шарили по сторонам. Он никогда не смотрел человеку прямо в глаза. Плечи опущены, и руки болтаются, как у старика.

"Какие они разные! — подумала она. — Как я могла столько лет выносить близость этого отвратительного существа!"

Вета никогда по-настоящему не любила мужа. Веселая, жизнерадостная, она приняла его ухаживания с беззаботностью девочки, недавно выпущенной из гимназии. Она росла под строгим надзором отца, деспота в семье и обывателя, и в жизнь вступила совершенно неподготовленной. Пепо, сын обедневшего, но всеми уважаемого коммерсанта, служил представителем фирмы, торговавшей швейными машинами. Человек со связями, знакомый с видными политическими деятелями, он выделялся среди других молодых людей в их маленьком провинциальном городишке. Увы, слишком поздно она поняла, что это за связи..

Когда Пепо заговорил о женитьбе, она рассмеялась ему в лицо и убежала, оставив его одного на скамейке в сквере. Он был сконфужен и удивлен — какая еще девушка так несерьезно отнеслась бы к его предложению. Потом, взяв себя в руки, направился к ее дому. Отец, услышав об отказе дочери, чуть не прибил ее.

— Такая честь для нее и всей нашей семьи, а она ведет себя, как взбалмошная девчонка! — возмутился старый ремесленник и отрубил: — В воскресенье помолвка. Такими женихами не кидаются!

Вета разревелась и убежала в другую комнату. Мать, женщина добрая, но недалекая, сперва ее утешала, а потом тоже начала уговаривать дочь стать женой Пепо. Неопытная девушка не нашла в себе сил воспротивиться родительской воле.

Вета вышла замуж за Пепо, движимая любопытством и жаждой любви. Девушка надеялась, что любовь придет со временем. Но человек, ставший ее мужем, даже не пытался сблизиться с ней духовно. В первые же месяцы после женитьбы она увидела егс таким, каким он был и каким оставался всегда — пьяницей, бабником, бездельником, наглецом, прожигателем жизни. Кутежи и любовные интриги довели его до преступления. Он растратил значительную сумму из кассы своей фирмы. Когда нагрянула ревизия, он подделал векселя нескольких клиентов, деревенских толстосумов, и отвел глаза ревизору. Тот не обнаружил подлога и уехал, прокутив несколько дней в компании Пепо и двух девиц. Но Пепо знал, что только отложил развязку, подлог не мог не раскрыться.

Прослышав о том, что в городе устраивалась какая-то лекция об Аргентине, вызвавшая массу толков, Пепо встретился с лектором, расспросил его обо всем, потом съездил в Софию и договорился с представителем одной пароходной компании. Другого выбора у него не было, он предпочел бежать, разумеется, опустошив перед отъездом кассу фирмы.

Вета решительно отказалась ехать в Аргентину. Но отец встал на сторону зятя. Вета умоляла мать о поддержке. Та обливалась слезами при одной только мысли о таком далеком путешествии, но не осмелилась перечить отцу и смиренно уверяла дочь, что жена должна "за мужем на край света идти". Вета растерялась. Может быть, она нашла бы в себе силы и настояла на отказе, но Пепо внезапно резко переменился. Он стал внимателен к ней, нежен, всем своим видом выражал раскаяние. И Вета поверила, что перемена в их жизни встряхнет его, заставит думать о будущем. Где-то в глубине души затеплилась надежда, что ее ждут впереди любовь, рождение ребенка, которого почему-то все еще не было.

— За здоровье прекраснейшей из болгарок!

Вета словно сквозь сон услышала звонкий голос Бончо и машинально подняла рюмку. Рассеяно огляделась и только сейчас заметила, что друзья еще допивают граппу. Потом снова ее глаза встретились с глазами Влада. Какой он мужественный, сдержанный, внимательный. Не только Пепо — никто из ее знакомых не похож на него. Любит ли она его? Она не знает. Но каждое его слово ласкает ее, пожатье руки при встрече заставляет ее волноваться. Неужели это любовь?

Вета вспомнила бесконечные одинокие ночи; какое счастье, что Пепо оставляет ее одну. В эти ночи она с отвращением думала о муже, и мысли ее все чаще обращались к Владу. Она вся горела как в огне, в своем взбудораженном воображении видела рядом с собой Влада, ощущала ласковое прикосновение его сильных рук..

Вета вдруг почувствовала, что щеки ее пылают. Она нервно схватила ложку и быстро начала есть суп. Попыталась отогнать рой мыслей, закружившихся в голове, но не смогла. Эти мысли не давали ей спать по ночам, часы напролет лежала она с открытыми глазами, и Влад незримо присутствовал рядом. Какой-то заколдованный круг! В глазах Влада в его честном открытом лице она ясно читала любовь к себе, а свое чувство старательно прятала от всех. Зачем? Для чего придумали люди условности? Где взять силы, чтобы переступить их? Но даже если она найдет в себе смелость, что она даст ему? Разве может жена такого человека, как Пепо, стать подругой борца и коммуниста? Как отнесутся к этому его товарищи? Нет, она не имела права даже мечтать о его любви… С нее достанет и дружбы. Только бы видеться с ним, слышать его голос, и она будет чувствовать себя счастливой. Да, она всего лишь женщина, наделенная молодостью и жаждой счастья. Она любит его страстно, самоотверженно… Но не погубит ли ее любовь любимого человека?..

— Ха-ха-ха! — услышала она смех Бончо. — Что это вы сидите, как на поминках?

Жизнерадостный голос Бончо вызвал краску на ее лице. Вета смутилась, словно он разгадал ее мысли.

— Скоро и до поминок дойдет дело, — отозвался Иван.

— Да, товарищи, плохо, — поддержал его Штерю-пирожник. — Товар у меня не расходится, и половины пирожков не могу продать. Обезденежел народ. Каждый день производство сокращаю, скоро по одному пирожку в день придется печь.

— А сам все равно его есть не станешь, — поддел его Бончо.

— Почему?

— Ты же никогда не ешь собственных пирожков. Наверно, дело в особом способе приготовления теста. Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, если ты съешь этот единственный пирожок, выходит, ты съешь и свой капитал, и тебе только одно останется — идти ко мне в подмастерья.

— Да, если, конечно, люди начнут ставить подметки на босые ноги, тогда ты сможешь стать моим работодателем!

Все рассмеялись и подняли рюмки с вином.

Сегодня кабачок был полон. Давно уже не собиралось так много посетителей у бай Стефана. Сейчас здесь можно было увидеть даже тех, кто заглядывал сюда редко, да и то мимоходом. Народ толпился в проходах между столами, ожидая свободного места, в дверях, даже на улице. Полицейский с ближайшего поста уже несколько раз пробивался через толпу, медленно и торжественно подходил к стойке и с важностью строго спрашивал взмокшего Стефана:

— Что здесь происходит?

В первый раз хозяин возмутился:

— А что особенного? Разве не может мое заведение привлечь клиентов?

Потом он даже не отвечал. Завидев полицейского, наливал ему стаканчик и убегал обслуживать столики, ворча себе под нос:

— Пятый тянет, черт бы его побрал… И самую дорогую пьет, собака!

Разговор вертелся все вокруг той же темы — увольнений и усилившейся враждебности со стороны рабочих-аргентинцев. Растерянные и испуганные иммигранты думали только об одном — как выйти из создавшегося положения. Рассказывали о жестокости аргентинцев, об избиениях и оскорблениях, которым подвергались жертвы уличных столкновений, передавали слухи об издевательствах, и это еще больше будоражило людей. Неожиданно один из посетителей, опрятно одетый человек, молча сидевший по соседству со столом Влада и уже порядком выпивший, встал и принялся громко требовать тишины, пытаясь привлечь к себе внимание.

— Это Новаков, — сказал бай Стефан, обращаясь к Видю. — Глушит водку, почем зря. Злится, что Влад не Пригласил его в свою компанию, повода только ищет, чтоб сцепиться.

Подпухшее лицо Новакова пересекал глубокий шрам, след старой раны. Высокий, статный, с густой копной волос, тронутых сединой, и моложавым лицом, он резко выделялся среди остальных мужчин.

— Слушайте, болгары! — закричал он хриплым голосом.

В зале зашикали, и вскоре водворилась тишина.

— Пора, братья, положить конец этому! Разве мы виноваты, если нас здесь считают лучшими работниками и не увольняют?

Ободренный вниманием, с которым были встречены его первые слова, Новаков влез на стул, посмотрел в сторону Веты и, столкнувшись с гневным взглядом Влада, поднял руку. Хозяин запротестовал было, но сердитые голоса посетителей заставили его замолчать.

— Аргентинцы швыряют в нас камнями, измываются над нами, позорят наших жен, которые теперь не смеют из дома нос показать, бьют наших детей. От них мы только и слышим: "Грязные гринго!" Мы молчим, но разве это помогает? Чем больше мы терпим, тем они больше наглеют. До каких пор мы будем терпеть?

Послышался ропот. Кто-то выкрикнул:

— Верно! До каких пор?

Влад забеспокоился. То, что он посчитал вначале пьяной выходкой, носило совсем иной, куда более опасный характер. Он впился взглядом в Новикова.

— Погибнет петух в зубах тигра, — пробормотал Трако.

— Если под тигром ты подразумеваешь Влада, — усмехнулся Наско, — то тебе долго придется ждать. Не видишь, как Новаков раззадорил людей? Кто вызовется с ним спорить?

— Эх ты, парнишечка! — Видю смерил его насмешливым взглядом. — Ты в своей жизни только лавочников и встречал. Знаешь, на что способен коммунист? Тигр с этим петухом расправится так, как тебе и не снилось!

Хриплый голос оратора прервал спор:

— Этого нельзя больше терпеть. Мы должны организоваться! И если они нападут на кого-нибудь из нас, так их проучить, чтобы навсегда запомнили. Пусть знают, что значит болгары..

— Легко тебе говорить, — крикнул кто-то, — но здешние ножи в ход пускают, а полицейские делают вид, что ничего не замечают.

— И мы ножи пустим в ход! — заревел Новаков. — Пусть трусливые терпят плевки и оскорбления.

Влад забарабанил пальцами по столу и внезапно вскочил.

— Братья, я тоже хочу сказать несколько слов!

Насторожившаяся толпа задвигалась, затем воцарилась тишина. Новаков, воспользовавшись моментом, повысил голос. Народ снова зашумел.

— Тебя мы слышали, дай Влада послушать! — крикнул кто-то.

— Твой рецепт нам знаком! — застучал другой по столу.

Прав был Влад, полагаясь на свой авторитет: все настроились против Новакова. А тот оглядел зал, надеясь встретить доброжелательные глаза. Отступать не хотелось, но и рисковать он не посмел. Замолчал. Забегал взглядом над головами людей и медленно слез со стула. Лицо сразу стало тупым и бессмысленным.

— Не собирался я говорить с вами, товарищи, в такой обстановке, — начал Влад твердым голосом. — Но слова Новакова, отношение некоторых к ним принуждают меня говорить. Драться, но с кем? Из двадцати тысяч рабочих в Берисо аргентинцев больше половины. Так с ними драться? Разве они не работают вместе с нами? Разве они живут другой жизнью? Разве эти недоедающие, полураздетые, изможденные люди не похожи на нас? Они, как и мы, жертвы одного хищника — капитала! Драться! Ладно, допустим, мы окажемся сильнее наших аргентинских братьев, но что мы от этого выиграем? Приобретем новые права? Больше денег будем получать? Или хозяева перестанут высасывать из нас кровь по двенадцать-пятнадцать часов в сутки?

— Правду говорит человек! — выкрикнул пожилой рабочий с полуседыми усами, забавно торчащими в стороны.

— Мы справедливо протестуем против оскорблений, которым нас подвергают. Но что мы знаем о причине возмутительных уличных столкновений? Новаков пытается нас убедить, что аргентинцы только к тому и стремятся, чтобы нас бить и издеваться над нашими женами и детьми. Это ложь! Одни и те же люди вызывают столкновения перед фабриками. Кто? Всем эти типы известны. Сводники из публичных домов, полицейские, хозяйские шпики, наемные убийцы из "Патриотической лиги". Этим людям платят за то, чтобы вызывать провокации. Можете ли вы назвать хоть одного честного аргентинского рабочего, который бы подстрекал к стычкам и дракам?

— Верно! — снова раздались голоса.

— Разве случайно хозяева увольняют рабочих в самый разгар сезона, да и то преимущественно аргентинцев? Это хорошо продуманный план. Они хотят натравить нас друг на друга, чтобы отнять и те незначительные права, которые стоили нам столько крови. Не так уж много надо ума, чтобы разобраться в происходящем. Цель предпринимателей — ударить по профсоюзам, арестовать и разогнать наших самых сознательных товарищей, и главное — уничтожить коммунистическую партию. Одним словом, они хотят обезглавить наши рабочие организации и довести нас до положения бесправных рабов.

Он помолчал и невольно поискал взгляд Веты.

— Что нам надо делать? — его голос зазвучал властно. — Вооружиться терпением и ждать. И не забывать, что провокаторы так и кишат вокруг. Вы интересовались, кто такой Новаков? Откуда у него такая легкая работа? Где он берет деньги, чтобы шататься по вертепам, хорошо одеваться, быть сытым и холеным? Почему именно сейчас он воспылал к вам такой горячей любовью? На фабрике он служит чиновником, а кому он помог?

Толпа зашумела. Головы всех повернулись к Новакову. Он нервно переступал с ноги на ногу. На багровом лице выступил желтоватой полоской шрам. Он сжал зубы и снова залез на стул.

— Плевать мне на эти выдумки! Да он меня изобразил хозяйским холуем! Смех да и только! Ха-ха-ха!

Смех прозвучал фальшиво. Лицо Новакова скривилось в злобной гримасе.

— Эй, ребята, спросите-ка у этого господина, кто подослал его сюда и с какой целью! — крикнул Видю.

— Провокатор!

Сказав это, Трако подошел к Новакову и толкнул стул под ним. Тот покачнулся, спрыгнул на пол и, размахнувшись, сильным ударом сбил с ног Трако. Но Гошо-мясник в секунду оказался рядом и двумя-тремя ударами кулака повалил на пол Новакова. Кабачок огласился хохотом. Новаков медленно поднялся, достал платок, вытер кровь с лица и направился к выходу. Но ему загородил дорогу высокий Стоян. Он легонько подтолкнул его, потом, потеряв терпение, схватил за плечи и насильно усадил.

— Посиди-ка, цыпленочек! Ты же знаешь — попа вяжи, если хочешь мира на деревне нужно найти что-то более вразумительное. — И, поймав одобрительный взгляд Влада, добродушно усмехнулся.

Все рассмеялись.

Влад снова заговорил:

— Хозяева объявили нам войну, чтобы подготовить новую "кровавую неделю". Они по опыту знают, что наемные убийцы не в состоянии уничтожить лучших из нас, поэтому придумали сейчас иную тактику: натравливать одних на других. Стычки устраивают агенты предпринимателей. Им поручено науськивать нас друг на друга, озлоблять и подбивать на самоистребление. Потом, конечно, вмешается полиция, а при необходимости и армия. Поэтому каждый, кто призывает к нападениям и дракам, наш враг. Само собой разумеется, что и мы не должны сидеть сложа руки, и мы должны бороться. Но борьба, товарищи, немыслима без единства рабочих. Только единство, только железная солидарность помогут нам завоевать права на более сносную жизнь. А единство выковывается в профсоюзном движении. И мы будем сильны только в том случае, если пойдем плечом к плечу с нашими аргентинскими братьями. Вместе с ними в наших профсоюзах, под руководством нашей коммунистической партии мы будем бороться в едином строю и заставим хозяев относиться к нам по-человечески!

Влад подумал мгновенье.

— А сейчас закончим, товарищи. Полиция не разрешает собираться, опасно. — И он сел.

— Но где найти эти профсоюзы, Влад? — громко спросил один из пожилых рабочих. — Как записаться?

— Да, да, — отозвался другой. — Я бы и сейчас записался.

— И я! И я! — послышалось со всех сторон.

— Идите сюда! — крикнул было Штерю, но тут же махнул рукой: — Нет, лучше сидите на своих местах. Я обойду вас, и кто хочет записаться, пусть заполнит вот эти листочки. — И он пошел от стола к столу, объясняя порядок вступления в профсоюз рабочих мясохладобойной промышленности, наиболее многочисленный и боевой профсоюз в Аргентине.

Стоян схватил Новакова за плечо и подтолкнул к двери.

— Ну, а теперь можешь уходить, — весело сказал он. И, подойдя к столу, поднял рюмку: — Горло же пересохло, люди. За твое здоровье, Влад!

— И за твое, Стоян!

Влад чокнулся со Стояном и взглянул на Вету.

— Я и не подозревала, что ты такой! — сказала она. Глаза ее странно блестели.

— Какой?

Вета смутилась и не нашла, что ответить. Пепо ответил вместо жены:

— Мастер проповедовать. Можешь за нос водить не только этих, но и в сто раз больше. В вожаки годишься.

Его язвительные слова еще больше увеличили смущение Веты.

— Чтобы нести истину людям, не так уж важно языком уметь молоть. Важнее честная, ясная голова и смелость, — ответил Влад.

— Истина растяжимое понятие. — Кривая усмешка скользнула по лицу Пепо.

— Те, кто так думают — филины. Истина — это свет! — И Влад повернулся к Бончо и Стояну, все еще смеявшимся над Новаковым.

Позже, когда Штерю вернулся на свое место, Влад, выждав удобный момент, тихонько спросил:

— Сколько?

— Тридцать.

— Отлично! — кивнул Влад, счастливо улыбнувшись.

В этот день в Берисо родилась болгарская секция Коммунистической партии Аргентины.