Под зелёным знаменем. Исламские радикалы в России и СНГ

Итак, из сказанного выше следует, что для распространения исламского консерватизма в мусульманских регионах СНГ есть богатая и питательная почва. Охарактеризуем вкратце, проявления исламского консерватизма в разных регионах бывшего СССР.

Чечня

В Российской Федерации нет другого народа, который бы оказывал столь же упорное сопротивление власти Центра, как чеченцы. Начавшееся в конце XVIII столетия национально-освободительное движение не прекращалось вплоть до 1917 г. По окончанию Кавказской войны в Чечне периодически вспыхивали восстания, в республики «пошаливали» так называемые «абреки» — своеобразные «благородные разбойники», нападавшие на русских поселенцев и представителей власти. Новый всплеск освободительного движения был спровоцирован в начале 30-х гг. коллективизацией. В 1940 г. под властью восставших оказался ряд горных районов республики. В 1942 г. чеченские повстанцы обратились с воззванием к населению республики, в котором говорилось, что встретят немецкие войска по законам кавказского гостеприимства при условии, что они признают независимость Кавказа.

Ввод российских войск в Чечню в 1994 г. позволил представителям российских и зарубежных СМИ «открыть» для себя неожиданные свойства характера чеченцев. Горцы поражали своей стойкостью в борьбе с федеральными войсками. Создавалось впечатление, что на борьбу с оккупантами встало всё население республики. Даже местные дети с зелёными повязками и игрушечными автоматами, играли в новых героев — Шамиля Басаева, Салмана Радуева. Особенно же удивляло личное благородство чеченцев. Чеченские боевики неоднократно прикрывали своими телами российских журналистов от выстрелов российских же снайперов. Люди, лишившиеся своих близких из-за хаотических налётов российской авиации, не «набрасывались» на российских журналистов, а, наоборот, заявляли им, что в произошедшей трагедии виноваты не русские, а правительство России.

Однако после вывода российских войск те же чеченцы стали брать в заложники журналистов, многие из которых немало сделали для победы сепаратистов. Возмущённые таким двуличием, представители СМИ отвернулись от ещё недавно столь любимого ими «гордого и свободолюбивого» народа.

На самом же деле такое поведение чеченцев не было удивительным. «Сначала они продемонстрировали вам свои хорошие качества, а теперь показывают плохие!», — полушутя сказал мне один дагестанец. Действительно, гостеприимство, сдержанность в проявлении своих чувств, рыцарство, покровительство беззащитному — испокон веков культивировались в чеченском обществе. Однако с точки зрения той же чеченской морали (вспомним, хотя бы традиции абречества!) «набег» на чужую территорию, захват иноверцев — не преступление, а, наоборот, проявление лихости и отваги.

«Чеченский народ можно разбить на три достаточно большие региональные группы: проживающие, соответственно, в Надтеречном районе, а также в регионах, имеющих историческое название Малая и Большая Чечня. Можно говорить о трёх субэтнических группах чеченского народа. Наибольшим своеобразием отличаются “теркхой” — чеченцы из Надтеречного района. Они переселились сюда, на равнину, ещё в XVI веке. И подверглись наибольшему влиянию окружающих их народов, в том числе и русского», — считает чеченский политолог Джабраил Бакаев ^{26}. Помимо региональных различий, есть ещё и тейповые. Единого мнения о том, что такое тейп среди учёных нет. Однако большинство исследователей склонно считать, что это родово-территориальная общность. Тейп объединяет чеченцев, чьи далёкие предки — выходцы из одного места. Ещё до начала переселения первых чеченцев на равнину каждая их группа владела определённой горой. По сути, тейп и объединяет предков — выходцев с одной горы. На сегодняшний день насчитывается около 180 тейпов.

Как отмечает Джабраил Бакаев, чеченские тейпы делятся также на элитные (знатные), которые на протяжении всей их многовековой истории не запятнали своё дворянское (узденское) происхождение, свою честь, и на плебейские (лейкские). Кроме того, тейпы подразделяются на исконно чеченские («чистые») и невайнахского происхождения («нечистые»), ведущие своё начало от иноплеменников. К последним принято относить тейпы гуной, которые ведут свою родословную от терских казаков, зумсой — грузинского происхождения, харачой — черкесского, таркой — кумыкского и т. д. ^{27}. Тейповые и региональные интересы обычно совпадают. Как правило, представители одного тейпа живут в одном районе. Характерно, что около 80 тейпов считаются равнинными, так как практически все их представители уже несколько веков как покинули горы.

Однако иногда тейповые и региональные интересы вступают друг с другом в противоречие. Региональная принадлежность (в случае, если на данной территории живет несколько поколений чеченца) пересиливает тейповую. В 1989 г. бюро Чечено-Ингушского обкома КПСС избрало первым секретарем Доку Завгаева — выходца из Надтеречного района, а в 1990 г. он избирается председателем Верховного Совета той же республики. Завгаев оказался первым чеченцем, которому удалось занять пост главы Чечено-Ингушетии за все годы советской власти. Однако первоначальное национальное ликование переросло в тейпово-региональную борьбу за власть. Прецедент из? — брания на пост главы республики чеченца породил новый соблазн поставить во главе автономии представителя своего региона, тейпа. Балансируя за счёт своего авторитета до 1991 г., Завгаев стал заложником августовских событий и был скинут как сторонник ГКЧП.

Но, как отмечают авторы доклада «События в Чечне и их возможное воздействие на углубление системного кризиса в России» С. Кургинян, В. Соколов и М. Подкопаев, ещё задолго до августовских событий стала возникать структура, обеспечившая в дальнейшем смещение республиканского лидера. Она называлась Общенациональным съездом чеченского народа и объединила представителей тейпов, недовольных засильем во властных структурах Надтеречных чеченцев ^{28}. Первоначально, впрочем, оппозиция Завгаеву не была представлена исключительно «горцами». Одним из самых радикальных оппозиционеров был представитель влиятельного тейпа «Чон-хой», чьи представители проживают в основном в равнинном Урус-Мартановском районе, основатель партии «Исламский путь» — Беслан Гантемиров.

Первый раскол в рядах антизавгаевской оппозиции произошёл на втором съезде чеченского народа. Лидеры исполкома во главе с Дудаевым добились принятия решения о низложении ВС ЧИ АССР' вместе с его председателем Завгаевым и провозглашении суверенной Чеченской Республики Нохчи-чо. Временным органом власти на территории Нохчи-Чо объявлялся исполком съезда, переименованный в исполнительный комитет Общенационального конгресса чеченского народа (ОКЧН). Приблизительно с этого момента Джохар Дудаев делает ставку в первую очередь на горские тейпы. Достаточно интересную, и на мой взгляд верную интерпретацию выбора Дудаева, даёт востоковед Роберт Ланда: «Этому есть немало социальных, исторических и даже географических причин: горные (тейпы — И. Р.) более воинственны и активны, более националистически настроены, ибо больше всего пострадали от преследований, как до 1917 г., так и после»^{29}.

После избрания Джохара Дудаева президентом новую власть отказались признать в Надтеречном районе, откуда, как уже говорилось выше, родом Завгаев. А после разгона городского собрания Грозного, возглавляемого Бесланом Гантемировым, Дудаеву отказался подчиняться и Урус-Мартановский район. Из-под контроля Дудаева вышла практически вся равнинная Чечня. «Мнение, что при Джохаре Дудаеве произошла узурпация власти “горцами” не лишено основания. Так, например, при нём республика стала официально именоваться Чечня-Ичкерия. Ичкерия — это горный район Чечни. И, мне кажется, такое новое название было выбрано не случайно — “горцы” подчёркивали закрепление своей власти», — считает чеченский политолог Вахит Акаев^{30}.

Пропаганда Грозного начинает разрабатывать тезис о более «чистых» горных чеченских тейпах и «нечистых», преимущественно равнинных, куда вошли иноплеменники. Так, например, Саламбека Хаджиева «обвиняли» в аварском происхождении, Руслана Хасбулатова — в черкесском. Межтейповые и межрегиональные противоречия предельно ослабили режим Дудаева. Становилось очевидным, что смена власти не за горами. Но в декабре 1994 Москва совершает чудовищную ошибку — в Чечню вводятся российские войска. Лучшего подарка дудаевскому режиму придумать было трудно. Чеченец в первую очередь чеченец, а уж потом представитель того или иного тариката или тейпа. Поэтому массовое уничтожение российскими войсками мирного населения, в том числе женщин и детей, привело к тому, что отряды движения сопротивления пополнило немало бывших ярых противников Дудаева.

После вывода российских войск из Чечни в 1996 г. межрегионально-тейповые противоречия вспыхнули в республике с ещё большей силой. Так на президентских выборах в Чечне нынешнего президента Аслана Масхадова полностью поддержал Надтеречный район, откуда родом его тейп, а его основной соперник Шамиль Басаев стал безоговорочным победителем в родном Веденском районе. В такой ситуации Аслан Масхадов просто не мог быть полновластным президентом. Вся республика оказалась разбита на зоны влияния полевых командиров, каждый из которых был безраздельным хозяином в своей вотчине. «Когда в сентябре 1999 году я путешествовал по Чечне, каждый из полевых командиров гарантировал мне безопасность только на “своей территории”. На границе “своей зоны” влияния меня под расписку передавали полевому командиру, в чью вотчину я въезжал. За мое недельное пребывание в Чечне я пересёк пять таких зон», — вспоминает журналист телекомпании RNTV Ильяс Богатырев ^{31}.

Новый ввод российских войск в Чечню в 1999 г. отодвинул на задний план межрегионально-тейповые противоречия, однако, очевидно, что как только ситуация в республике стабилизируется, эта проблема вновь станет актуальной.

В Чечне ислам распространен преимущественно в форме суфизма (мистическо-аскетического течения в исламе). Как уже говорилось выше, приверженцы суфизма объединены в особые братства — тари-каты (от арабского слова «тарика» — путь, в данном случае подразумевающего правильный путь поиска истины). Тарикаты, в свою очередь, делятся на более мелкие подразделения — вирды. В Чечне распространено два тариката. Большинство равнинных чеченцев принадлежат к суфийскому братству — накшбандийа, а большинство горцев — к суфийскому братству кадирийа, ставшему знаменитым благодаря телевизионным трансляциям характерного только для него громкого зикра. Во время кавказской войны XIX в. именно тарикат накшбандийа стал знаменем священной войны (газавата). Наиболее ожесточённое сопротивление российским войскам оказывали, именно, члены тариката накшбандийа. К этому братству принадлежал и сам Шамиль, и его мюриды. Тарикат накшбандийа стал официальной религией имамата Шамиля. Распространение же на территории Чечни учения братства кадирийа связано с именем знаменитого чеченского проповедника шейха Кунта-Хаджи Кишиева, призывавшего смириться с русской оккупацией, чтобы сохранить нацию. Как предполагает и Моше Гамер, только подозрительность и нетерпимость русских ко всем движениям и видам деятельности, неподконтрольным властям, помешало им использовать против Шамиля кадирийский орден суфиев ^{32}.

Однако за прошедший век установки двух братств поменялись на прямо противоположные. По-видимому, именно поражение опиравшегося на тарикат накшбандийа Шамиля привело к резкому падению авторитета этого братства. После окончания Кавказской войны лидеры братства накшбандийа в большинстве своем заняли пророс-сийскую позицию, новым же оплотом антиколониального сопротивления стало братство кадирийа.

В первые годы советской власти органы государственного политического управления (ГНУ) искусно использовали межвирдовые противоречия мусульман Чечни. В начале чекисты сделали ставку на бедные мюридские общины кадирийского тариката и с их помощью подорвали влияние антисоветски настроенных богатых шейхов накшбан-дийского тариката, а затем уничтожили их физически. Вскоре наступила очередь шейхов кадирийского тариката. В итоге все 38 шейхов Чечни были репрессированы и физически уничтожены. В годы сталинской тирании те, кто наследовал лидерство в суфийских братствах Чечни (потомки шейхов), могли выжить только при условии сотрудничества с НКВД и КГБ ^{33}. «Среди значительной части религиозных авторитетов накшбандийа распространилось мнение, что нужно идти на сотрудничество с атеистическими, коммунистическими властями. КГБ пытался управлять Чечней, где и в советские годы большинство населения оставалось правоверными мусульманами, с помощью накшбандийа. Из числа формальных приверженцев этого тариката назначались и первые лица Чечено-Ингушетии. Так, например, Доку Завгаев — накшбавдийа. Об этом говорил автору имам-хатыб насаркур-товской мечети, один из наиболее авторитетных представителей братства кадирийа Ингушетии, Саламбек хаджи Ивлоев ^{34}.

За годы советской власти кадирийа превратился в основной оплот сопротивления существующему коммунистическому режиму. И поэтому союз Джохара Дудаева именно, с горцами — кадирийа легко объясним. Интересно, что зикры тариката кадарийа регулярно исполнялись в период ухода с политической арены республики Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР, во время же обеих войн в Чечне (1994–1996 гг. и нынешней) без зикра не обходился ни один митинг с требованием вывода российских войск из Чечни.

С советских времён и вплоть до 1993 г. во главе Духовного Управления мусульман Чечено-Ингушетии (после раскола автономии Чечни — И. Р.) стоят последователи накшбандийского тариката. Эта верхушка духовенства давно уже стала частью партномеклатуры, была полностью зависима от местных коммунистических властей, и, следовательно, не могла воспринять приход Дудаева к власти. Большинство религиозных деятелей Чечни были втянуты в острую внутриполитическую борьбу. Значительная часть низшего духовенства поддерживала режим президента Дудаева, как «имама Чечни». Другие представители духовенства, в частности, муфтий М. Б. Арсанукаев и его сторонники, а также влиятельная в республике накшбандийская община, выступали в оппозиции к нему^{35}. Вполне естественно, что в этой ситуации Джохар Дудаев сделал ставку на несвязанное с прежними властями духовенство тариката кадирийа. 23 апреля 1992 г. Дудаев подписал указ «О создании Национального Комитета по делам религии при президенте ЧР». Председателем Комитета был назначен советник президента по делам религии Мухаммед-Хусейн Алсабеков — последователь тариката кадирийа. Новая структура подготавливала почву и для замены руководства муфтиата. В январе 1993 г. представители мусульманского духовенства из тариката кадирийа — сторонники Дудаева — создали Духовный центр мусульман ЧР для противодействия Духовному управлению мусульман Чечни. 14 апреля 1993 г. Национальный комитет по правовой реформе Чеченской Республики зарегистрировал Духовный центр мусульман ЧР в качестве руководящего органа мусульман Чечни и аннулировал регистрационное свидетельство Духовного управления мусульман ЧР^{36}. Таким образом духовенство из тариката кадирийа окончательно закрепило свою роль как духовного лидера в республике. «Раньше у власти находились представители накшбандийского тариката, а сегодня (имеется в виду 1994 г. — И. Р.) к власти пришли мы», — заявил в частной беседе чеченскому политологу Вахиту Акаеву высокопоставленный представитель чеченского духовенства, последователь тариката кади-рийа^{37}.

Поддержав Джохара Дудаева, кадарийское духовенство требовало от него провозглашения исламского государства. Однако бывший генерал советской армии и совершенно светский человек Джохар Дудаев был совершенно не готов к такому развитию событий. В конечном итоге Дудаев, хотя и отказался стать имамом Чечни, но всё же, чтобы излишне не раздражать своих новых союзников, провозгласил республику исламским государством. Однако на деле этот акт оказался чистой декларацией. По всей Чечне в открытую продавалось спиртное, и даже в священный для мусульман месяц Рамадан (когда запрещено пить, есть и курить от рассвета до заката солнца) кафе и рестораны были заполнены людьми. В реальности при Дудаеве упор делался не на исламскую, а на национальную идею. Местная пропаганда использовала тезис об исключительности чеченцев, об их особой роли в истории человечества. Джохар Дудаев утверждал, что чеченцы являются основоположниками мусульманской веры и даже дал задание муфтию республики взяться за разработку нового взгляда на этнографический генезис ислама. Согласно Дудаеву, такая великая религия, как ислам, могла возникнуть не в безжизненной аравийской пустыне в обществе кочевников, а в райском уголке земли, среди людей с высочайшей культурой общения и взаимного уважения. Таким местом президент республики считал Чечню. Дудаев также считал, что Ноев ковчег находился на вершине чеченских гор, а восемь его обитателей, включая самого Ноя, были предками современных чеченцев ^{38}.

Положение резко изменилось после ввода российских войск в 1994 г. Исламская доктрина оказалась наиболее пригодной идеологией для того, чтобы сплотить чеченцев в единую, противостоящую российским войскам силу. В чеченских отрядах сопротивления согласно законам шариата ввели наказание палками за провинность, большинство боевиков отказалось от употребления спиртного и стало с гордостью именовать себя моджахедами. После вывода российских войск из Чечни, когда республика, по выражению Аслана Масхадова, превратилась в «осаждённую крепость», становление исламского государства стало проходить здесь ещё более быстрыми темпами. Принятый новый уголовный кодекс Чечни-Ичкерии практически неотличим от аналогичного свода законов Судана, одного из наиболее ортодоксальных государств исламского мира. Указом президента Зелимхана Яндарбиева в школах в обязательном порядке были введены предметы «Законы ислама» и арабский язык (впрочем, из-за резкой нехватки преподавателей арабского языка ему учили лишь в немногих школах). Категорически была запрещена продажа спиртного, перестали функционировать светские суды, преступников стали судить по законам шариата. Ещё более быстрыми темпами исламизация стала осуществляться после избрания президентом Чечни Аслана Масхадова. Так же, как и в Иране, автобусы в Чечне были поделены на две «половины» — мужскую и женскую. Было запрещено показывать по телевидению или в кинотеатрах «сексуальные сцены». Иногда, дело доходило до курьёзов. Так однажды я смотрел в Грозном по телевизору футбольный матч, транслирующийся из Москвы. Когда футболисты забили гол и стали обниматься, то на экране немедленно появилась «заставка» — на чеченском телевидении сочли эту сцену недопустимой с точки зрения мусульманской морали.

Нечто подобное (насильственное насаждение ислама) уже происходило в XVTII и XIX вв. Первым на Северном Кавказе, кто использовал ислам как средство для сплочения горцев в борьбе с российскими колонизаторами, был шейх Мансур. И хотя он потерпел неудачу в попытке объединить дикие племена гор и лесов, он был первым, кто внушил им, что без реформированного исламского вероучения им не видать свободы и независимости, которыми они так дорожат ^{39}. В XIX в. дело шейха Мансура с блеском продолжил имам Шамиль. Он стремился придать войне с русскими войсками характер религиозного противостояния, так как только ислам мог сплотить сильно отличающиеся по обычаям, нередко враждующие друг с другом племена. Поэтому на подвластной ему территории Шамиль безжалостно наказывал за любые нарушения исламских канонов — за несовершение пяти молитв в день, за неотчисление закята (налога на имущество и доходы, предписываемого шариатом) полагалась смертная казнь.

Справедливости ради стоит отметить, что попытки Аслана Масхадова исламизировать Чечню были не слишком впечатляющими. В автобусах, несмотря на все распоряжения сверху, мужчины продолжали сидеть вместе с женщинами. Хотя продажа алкогольных напитков и была запрещена, повсюду продавался медицинский спирт (якобы предназначенный лишь для дезинфекции ран), однако покупатели использовали его отнюдь не как аптечное средство. В целом ситуация в какой-то мере напоминала коммунистические времена, когда люди, несмотря на усиленно насаждаемый сверху марксизм, продолжали жить своей, далёкой от коммунистической идеологии жизнью. Однако даже и такая исламизация давала свои плоды. По сути, ислам заменил прежнюю коммунистическую идеологию, и так же, как и она, хотя и не слишком эффективно, но всё же объединял общество.

Уже в начале 1997 г. многие западные политологи стали высказывать предположения, что гражданскую войну в республике могут спровоцировать в первую очередь не межтейповые, а внутриконфессио-нальные противоречия ^{40}. Однако Грозный долго старался делать вид, что религиозной проблемы в республике просто не существует. «Во время войны в Чечне к нам приезжали отряды добровольцев-ваххабитов из арабских стран. Эти отряды были очень хорошо вооружены и поэтому в них охотно шли и наши чеченцы. Многие из них приобщились к этому учению и стали пытаться учить и нас, утверждали, что мы искажаем ислам. Действительно, мы долго пытались не выносить сор из избы и утверждали, что проблемы “ваххабизма” в республике не существует. Мы пытались договориться с ваххабитами миром: “Пожалуйста, делайте, что хотите, но не навязывайте своих убеждений нам, не обвиняйте нас в ереси”. Увы, диалог не получился», — заявил в беседе с автором в 1998 г. тогдашний муфтий Чечни Ахмед Кадыров ^{41}. Причины, по которым Грозный не хотел ссориться с фундаменталистами, легко объяснимы. «Стоит признать, что во время войны с русскими войсками “ваххабиты” сражались мужественно, и поэтому завоевали уважение у части населения республики. Помнили об их заслугах и мы, и поэтому всеми силами пытались избежать конфликта. Мы прекрасно понимали, что любой наш внутренний раздор будет играть на руку Москве, которая мечтает стравить чеченцев, расколоть единый народ по тейповому, или религиозному признаку» — также говорил мне Ахмед Кадыров^{42}. По утверждению Кадырова, «ваххабизм» стал особенно активно распространяться в Чечне в период, когда президентом Чечни был Зелимхан Яндарбиев. «Именно этот человек в первую очередь повинен в том, что “ваххабизм” так укрепился на чеченской земле!»^{43}.

Вполне естественно, что сам Зелимхан Яндарбиев придерживался другого мнения: «Я считаю, что в Чечне нет почвы для такого противостояния, хотя российская государственная политика последние десятилетия пытается усиленно разделить ислам на враждебные течения и секты. Ещё до войны в Чеченской республике российские спецслужбы пытались это делать руками наших так называемых муфтиев. В их числе был и нынешний муфтий Кадыров. Но Джохар (Дудаев — И. Р.) дал чёткую установку: в Чечне все мусульмане, молящиеся в сторону Мекки, едины, каких бы вирдов они не придерживались» ^{44}.

Решительные действиям против фундаменталистов чеченские власти предприняли лишь в июле 1998 г., когда в Гудермесе произошли крупные столкновения между вооруженными формированиями фундаменталистов (шариатская гвардия и специальный исламский батальон особого назначения) и воинскими подразделения тарикати-стов, приведшие к гибели более 50 человек. Как утверждает Шамиль Басаев, в столкновениях с обеих сторон участвовало несколько тысяч человек и даже была применена артиллерия ^{45}. Аслан Масхадов обвинил в организации беспорядков «ваххабитов» и начал активные действия для нейтрализации сторонников этого учения. Согласно указу президента Чечни Аслана Масхадова, были расформированы шариатская гвардия и специальный исламский батальон особого назначения, состоявшие из фундаменталистов. Чеченский президент распорядился депортировать из республики четырёх иностранцев, активно пропагандировавших «ваххабизм». Из состава высшего шариатского суда республики было выведено несколько приверженцев «ваххабизма», а также избран новый председатель этого органа.

Однако Аслан Масхадов был просто бессилен сделать что-либо серьёзное против фундаменталистов. «Приговорённый» Масхадовым к депортации лидер дагестанских «ваххабитов» мулло Багауддин продолжал спокойно жить в Урус-Мартановском районе Чечни, ставшем фундаменталистским мини-государством, куда не рисковали заглядывать гвардейцы Масхадова. Причина, слабости Масхадова заключалось в том, что «ваххабитов» в Чечне поддерживало слишком много влиятельных полевых командиров, и в первую очередь Хаттаб.

Хаттаб (его полное имя — Хабиб Абд ал-Рахман Ибн ал-Хатгаб) — фигура в Чечне легендарная. Он родился в 1963 г. в очень знатной черкеской семье в Иордании. Наиболее полную биографию Хаттаба приводит московский исследователь Михаил Рощин ^{46}. По его данным, Хаттаб закончил военную академию в Аммане и в течение нескольких лет служил в «черкесской гвардии» иорданского короля Хуссейна. Большую часть своей жизни Хаттаб провёл в тех «горячих точках» планеты, где мусульмане воевали с «неверными». Во время советской оккупации Афганистана Хаттаб воевал в этой стране на стороне моджахедов и познакомился в это время со знаменитым саудовским миллионером Бен Ладеном. Во время войны в Боснии Хаттаб создал в этой республике диверсионные лагеря, где тренировал местных мусульман. Курсанты Хаттаба стали настоящей грозой боснийских сербов. В 1994 г. Хаттаб приезжает в Чечню. Вскоре после этого он женится на девушке из села Карамахи (одного из центров дагестанских фундаменталистов). После ввода российских войск в Чечню Хаттаб становится одним из самых влиятельных чеченских полевых командиров. В марте 1996 г. отряд полевого командиров Хаттаба напал на колонну российских войск под чеченским селом Ярыш-Марды, уничтожив при этом более 70 российских военнослужащих. Это была наиболее мощная военная операцию «дудаевцев». После вывода в 1996 г. российских войск из Чечни Хаттаб создает здесь сеть диверсионных лагерей, в которых обучались не только фундаменталисты из северокавказских республик, но и грузинские звиадисты, и даже (по некоторым сведениям) мусульмане из среднеазиатских республик ^{47}.

Чечня. Горящий нефтепровод. 2000 г.

Хотя первое время после столкновений в Гудермесе чеченского президента ещё поддерживали знаменитый полевой командир Шамиль Басаев и главный идеолог чеченского движения сопротивления Мовлади Удугов, но буквально через несколько месяцев оба они перешли на сторону фундаменталистов. Вообще, трансформация взглядов Шамиля — явление достаточно занимательное. Первая моя встреча с Басаевым произошла в 1993 г. в Абхазии, когда он возглавлял отряды конфедератов, воюющих в этой республике. У штаба северо-кавказских добровольцев в Сухуми я спросил невысокого молодого мужчину — где я могу найти их командира? «А вы кто?» — вопросом на вопрос ответил боевик. Узнав, что я корреспондент, незнакомец ответил: «Я и есть Басаев. Спрашивайте». Тогда ныне знаменитый террорист произвёл на меня впечатление довольно застенчивого человека. Чувствовалось, что он ещё не привык общаться с журналистами и старается отвечать так, чтобы не попасться на «провокационных» вопросах.

Второй раз я встретился с Басаевым вскоре после того, как он совершил знаменитый теракт в Будённовске. Это уже был совсем другой человек. В его движениях чувствовалась уверенность в своих силах, а во взгляде появились усталость и грусть. Беседа сначала не клеилась. Чувствовалось, что террористу смертельно надоели задающие одни и те же вопросы журналисты. Неожиданно положение спас бывший вместе со мной московский представитель Кестонского института (английская организация по защите религиозных свобод в странах бывшего социалистического лагеря) Лоренс Юзелл, который спросил Басаева: «Как вы, верующий человек, пусть и для доброго дела, могли переступить через смерть невинных людей?!». Этот вопрос не на шутку задел нашего собеседника и мы до четырёх утра беседовали на философские и теологические темы. Создавалось впечатление, что совести знаменитого террориста не даёт покоя смерть невинных людей, и ему хочется доказать самому себе, что в Будённовске он поступил, как и подобает истинному мусульманину. Интересно, что Басаев даже пообещал Юзеллу пустить российского священника освятить братские могилы русских солдат под Ведено ^{48}.

Ещё одна моя встреча с Басаевым произошла приблизительно через полгода. И мне вновь показалось, что я беседую с незнакомым мне человеком. Басаев уже больше не проявлял веротерпимости к своему противнику: «Никаких православных священников на свою территорию я не пущу! Юзелл — американский шпион, и я не буду прислушиваться к его мнению. Русские должны были понимать, что нельзя нападать на мусульман. Россия — больная страна, посмотрите хотя бы на ваш герб — где вы видели птицу с двумя головами. Пока на ваших государственных символах будут мутанты вы будете приносить миру только горе»^{49}.

Интересно, что ещё в 1996 г. Басаев относился к фундаменталистам достаточно негативно. «Я плохо знаком с этим учением, но я был несколько раз в отрядах ваххабитов и меня неприятно поразило, что они смотрят на тех, кто не разделяет их взгляды, с презрением» ^{50}. Однако уже ко времени гудермеских событий Басаев относился к фундаменталистам достаточно лояльно: «Ваххаб — это хорошее слово, и нельзя им называть мусульман, тем более в их плохих делах. У нас такое течение есть. Есть и разногласия. Люди кидаются в крайности. Но крайность — всегда крайность. Это в основном молодые люди, стремящиеся к чистоте веры. Каждый идёт к этому по-своему, и здесь бывает много накладок. Это проблема разрешима»^{51}.

Попытаемся разобраться, что же подтолкнуло Басаева, Удугова, да и многих других менее влиятельных чеченцев сблизится с фундаменталистами. Не в последнюю очередь их спровоцировали сами реалии послевоенной жизни в Чечне. Выведя свои войска за пределы Чечни, Кремль оставил полуразрушенную республику с почти полностью уничтоженной экономической базой. В послевоенной Чечне было практически невозможно прокормить себя, не занимаясь криминальным бизнесом. Основными источники существования населения республики стали торговля заложниками, набеги с целью грабежа на российскую территорию и нелегальная продажа нефтепродуктов. Однако долго так продолжаться не могло: нереально представить, чтобы в течение длительного времени основу экономики целой республики составлял бы откровенно криминальный бизнес. Ситуация ещё более усложнялась тем, что полевые командиры никак не могли поделить между собой территорию республики — междоусобная война могла вспыхнуть в любой момент. Никакой надежды не было и на то, что Кремль выделит Чечне обещанные компенсации — полунищая Россия просто не имела такой возможности. В этой ситуации, пожалуй, единственное, что могло вновь объединить чеченцев — это начало новой войны с Россией. Дополнительной предпосылкой для такого развития событий служило то обстоятельство, что с 1991 г. в Чечне практически не работали школы, и за это время здесь уже выросло целое поколение людей, знакомое лишь с ремеслом войны. «Когда я в 1997 г. был в заложниках у чеченцев, мои охранники с тоской вспоминали времена, когда сражались с русскими. Они на чём свет клеймили пытавшегося договориться с Кремлём Масхадова и с нетерпением ждали начала новой войны», — рассказывал автору тележурналист RNTV Ильяс Богатырев ^{52}.

Для таких людей идеология фундаменталистов была спасением. Обосновавшийся в Урус-Мартане идеолог дагестанских «ваххабитов» муло Багауддин (более подробно об этом человеке читайте в разделе «Дагестан»), призывал к джихаду на всём Северном Кавказе и критиковал чеченцев за то, что они, вопреки долгу мусульманина, никак не придут на помощь своим дагестанским единоверцам, изнывающим, по его мнению, под гнётом русских «кафиров». Полевой же командир Хаттаб создал сеть диверсионных школ, готовящих диверсантов для совершения терактов не только на российском Северном Кавказе, но и в государствах Закавказья и даже в Средней Азии. Для безработной чеченской молодежи такие люди как Хаттаб были просто спасением: мало того, что они обеспечивали их реальным делом, но и давали солидные подъёмные.

Успеху чеченских фундаменталистов в Чечне способствовало то обстоятельство, что они получали существенную поддержку от своих зарубежных единомышленников. Независимость Чечни признало только талибское правительство Афганистана. Талибы же являются классическими последователями «чистого» ислама. По утверждению Москвы, с начала нынешней военной кампании в Чечне чеченцы получают финансовую и военную помощь из Афганистана. Возможно, что эти обвинения Кремля не лишены оснований. Хаттаб воевал в Афганистане вместе с Бен Ладеном, а позднее, как признал в беседе с автором сам Шамиль Басаев, он трижды вместе со своими бойцами ездил в военные лагеря в эту страну. Напомним также, что последний теракт против президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе по данным следствия совершили террористы, прошедшие подготовку в специальных лагерях в Чечне под руководством инструкторов из мусульманских стран ^{53}.

И всё же вряд ли стоит переоценивать роль Бен Ладена и ему подобных в событиях на Северном Кавказе. По крайней мере, во время первой войны в Чечне (1994–1996 гг.) основную материальную помощь чеченские боевики получали не из Дальнего Зарубежья, а от чеченской диаспоры в России. На эти деньги оружие покупалось у самих же федералов. Судя по всему, та же схема работает и сегодня. Во время боев в Дагестане боевики были оснащены российским оружием последнего года выпуска, а взрывчатые вещества, использовавшиеся при терактах в Москве в сентябре 1999 г., злоумышленники получали отнюдь не от своих зарубежных единомышленников, а попросту покупали на московских оборонных заводах ^{54}.

Басаеву и Удугову импонировали геополитические взгляды фундаменталистов. Ещё во время первой войны в Чечне Шамиль Басаев задумывался о перспективах «экспорта» чеченской революции. Правда, тогда его позиция была значительно более умеренной, чем сейчас. Приблизительно за полгода до окончания первой войны, в беседе со мной Шамиль Басаев заявил следующее: «То, что мы победим русскую армию — очевидно. Вопрос в том, как будут события развиваться дальше. После освобождения Чечни её примеру последуют и другие северокавказские республики. Хотя мы и не будем напрямую оказывать военную помощь другим северокавказским народам, вполне естественно, мы будем проявлять солидарность с ними, оказывать на Кремль политическое воздействие. Я уверен, что в конечном итоге будет создана северокавказская конфедерация, как единый блок противостоящий Российской Империи. Я, как бывший активист Конфедерации народов Кавказа (в 1992–1993 гг. Басаев возглавлял отряд конфедератов в Абхазии — И. Р), мечтаю о таком развитии событий»^{55}.

Однако жизнь превзошла самые смелые мечтания Басаева. Тогдашний министр иностранных дел Чечни Мовлади Удугов создал движение «Исламская Нация», куда вошли как чеченские, так и дагестанские политические партии, ставящее своей целью «воссоздание Дагестана в его исторических границах», то есть времён имамата Шамиля, объединение Дагестана и Чечни. Как заявил в беседе Удугов, «Ичкерия является неотъемлемой частью Дагестана. Дагестан переводится с чеченского как “край отцов”. Исторически наши народы имеют самые тесные связи, поэтому вполне естественно, что народы Чечни и Дагестана желают жить в едином исламском государстве» ^{56}. А вскоре Конгресс народов двух республик избрал Шамиля Басаева имамом Чечни и Дагестана. Таким образом были созданы все предпосылки для «освобождения» Дагестана.

Со второй половины мая чеченские фундаменталисты стали искать наиболее уязвимые участки на дагестанско-чеченской границе: небольшие мобильные отряды фундаменталистов практически ежедневно совершали вылазки в Дагестан, изучая слабые и сильные стороны федеральных войск. С начала августа 1999 г. пограничные инциденты стали происходить практически ежедневно. В конечном итоге Басаев и Хаттаб решили, что наиболее удобен для начала интервенции Ботлихский район Дагестана. Басаев и Хаттаб надеялись найти здесь поддержку у местных «ваххабитов», чьё влияние было велико среди жителей аварских сёл Ансалта, Шорода, Рахата и Тан-до. Было принято решение, что костяк воюющих в Дагестане боевиков Басаева и Хаттаба составят дагестанские фундаменталисты, прошедшие обучения в диверсионных лагерях на территории Чечни. Басаев и Хаттаб рассчитывали быстро захватить Ботлихский район и продолжить наступление вдоль реки Андийское Койсу для того, чтобы захватить деревню Тлох, откуда можно бы было продолжить наступление на центральный Дагестан ^{57}.

Не исключено, что нападение чеченских боевиков на Дагестан отвечало планам Кремля, которому был необходим повод для нового вторжения в Чечню. Достаточно интересна версия Вахи Ибрагимова, который в качестве кандидата в вице-президенты участвовал в связке с Басаевым на президентских выборах в Чечне в 1996 г. «Кремль умышленно спровоцировал Басаева вторгнутся в Дагестан. Так в августе 1999 г. из Ботлихского района были выведены российские войска. А в Чечню зачастили ходоки из Дагестана (как выяснилось позднее, провокаторы российских спецслужб), которые уверяли Басаева, что население района только и ждёт, когда чеченцы освободят их от власти неверных. В этой ситуации Шамиль Басаев, как истинный мусульманин, просто обязан был прийти на помощь единоверцам» — утверждал Ваха Ибрагимов ^{58}.

В конце августа 1999 г. вооружённые отряды Басаева и Хаттаба вторглись в Дагестан. «То, что происходит сейчас в Дагестане — это великий джихад, священная война ради изгнания неверных с исламской земли, пребывающей в лоне ислама целых тринадцать веков… Мы боремся за очищение Дагестана от русских войск…, за провозглашение исламской республики и создание великой Чеченской империи в Чечне и Дагестане, а затем и на земле Ингушетии» — объяснил цели своего похода на Дагестан в интервью ливанской газете «Ал-Аман» Шамиль Басаев^{59}. В другом же интервью Басаев заявил, что будет «продолжать свою священную войну, пусть даже весь мир заполыхает синим пламенем…, пока не будут освобождены мусульмане от Волги до Дона»^{60}. Ещё более занимательную интерпретацию этого вторжения дал Мовлади Удугов. Он заявил, что в Дагестане чеченцы борются не с русскими, а с мировым сионизмом, и что конечная цель нынешней войны — «освобождение Иерусалима»^{61}.

Отметим, что антисемитизм сегодня очень широко (гораздо сильнее, чем в России) распространён как среди боевиков, так и среди мирных чеченцев. Мне неоднократно приходилось слышать от самых разных людей в этой республике, что «чеченцы стали жертвой мирового сионистского заговора», и «евреи руками глупых русских убивают мусульман». Интересно, что до начала военных действий чеченцы относились к евреям достаточно доброжелательно. Наиболее же убеждёнными антисемитами являются фундаменталисты. «Фундаменталисты снабжали меня литературой практически неотличимой от той, что распространяют в Москве общество “Память” и ему подобные организации. Тема жидомасонского заговора была очень популярна среди “ваххабитов”» — вспоминает проведший год в чеченском плену Георгий Заалишвили^{62}.

После вторжения российских войск в 1999 г. в Чечню противоречия между фундаменталистами и тарикатистами в целом отошли на второй план, чеченцы вновь продемонстрировали своё умение объединятся перед лицом внешней угрозы. И всё же, во время нынешней военной кампании чеченское общество оказалось не столь монолитно, как во время предыдущей (1994–1996 гг.). «Когда в 1996 году русские войска ушли из Чечни, мы надеялись, что начнётся нормальная мирная жизнь. Увы, один кошмар сменился другим: Чечня оказалась разбита на зоны влияния вооружённых банд, а столь любимый тогда нами Масхадов лишь бессильно наблюдал за разгулом анархии из своей резиденции. Сегодня нам одинаково ненавистны и федералы, без разбору убивающие мирное население, и наши ваххабиты, только и ждущие, когда начнётся новая война» — приблизительно такое мнение приходилось слышать автору от очень многих чеченцев.

Грозный. 2000 г.

Не желая воевать бок о бок с фундаменталистами, на сотрудничество с Кремлём пошла и часть влиятельных полевых командиров. Так муфтий Чечни Ахмед Кадыров обвинил в развязывание нынешней войны фундаменталистов и перешёл на сторону Кремля. Владимир Путин даже назначил Ахмеда Кадырова главой временной администрации в Чеченской Республике. Отметим, что Кадырова трудно обвинить в предательстве: всю предыдущую военную кампанию он участвовал в войне с русскими войсками. Однако на этот раз ненависть Кадырова к фундаменталистам (против него было совершено четыре теракта) пересилила его нелюбовь к Кремлю. Благодаря огромному авторитету Кадырова в его «вотчине» Гудермесе, федеральным войскам удалось войти в этот город без боя. Кадырову также удалось убедить часть полевых командиров объединиться с ним в борьбе против «ваххабитов и иностранных наемников». Даже многие из тех тарикатистов, которые продолжают воевать с федеральными войсками, не хотят действовать сообща с фундаменталистами. Так автору приходилось слышать от чеченских боевиков, что хотя они и будут воевать с русскими войсками до победного конца, но они сражаются самостоятельно и не желают идти ни на какие контакты с «ваххабитами».

Дагестан

Наиболее восточная из северокавказских республик — Дагестан — отличается исключительной полиэтничностью. Такой национальной пестроты, как в Дагестане, нет больше нигде в бывшем Советском Союзе. Да и во всём мире найдётся не так уж много мест, где на столь ограниченном пространстве имелось бы такое число небольших народов, говорящих на разных, взаимно совершенно непонятных языках. Одних только коренных, веками живущих в Дагестане народов, более тридцати. Население Дагестана, пожалуй, наиболее религиозно из всех мусульманских республик России. Ислам в Дагестане укоренился раньше, чем в других регионах Северного Кавказа. Поэтому неудивительно, что в XIX в. движение против русских возглавил уроженец Дагестана — имам Шамиль. Сегодня в республике насчитывается более чем 1700 мусульманских объединений, что составляет больше половины всех мусульманских объединений России. Так на территории Дагестана расположено 965 соборных, 464 квартальных мечетей, 178 медресе и мусульманских школ, 15 мусульманских университетов и колледжей ^{63}.

В Дагестане, как и в соседней Чечне, ислам распространён преимущественно в форме суфизма. В республике существуют три суфийских тариката: кадарийа, накшбандийа и шадилийа. В начале 90-х гг. практически каждый из дагестанских народов предпринял попытку создать своё собственное Духовное Управление Мусульман. Это удалось кумыкам и даргинцам. Близки к созданию своих собственных религиозных структур были лакцы и мусульмане южного Дагестана. Однако в 1994 г. Верховный Совет республики принимает закон, согласно которому в республике, как это и было в советские годы, должно существовать только одно Духовное Управление Мусульман. В образованном Духовном Управлении Мусульман Дате-стана, которое пытается контролировать все зарегистрированные в республике мечети, ключевые посты захватили аварцы ^{64}. Однако, по крайней мере на сегодняшний день, несмотря на попытки каждого из дагестанских народов занять ключевые позиции в Духовном Управлении, суфийское духовенство в Дагестане вполне лояльно как к светским дагестанским властям, так и к Кремлю.

Совсем по-другому обстоит дело с фундаменталистскими группировками республики, которые сегодня находятся фактически в состоянии открытой войны как с Центром, так и со светскими властями республики. По оценкам экспертов, сегодня в Дагестане доля фундаменталистов составляет 6–7 % от населения республики ^{65}. Наибольшую популярность фундаментализм получил среди двух горских народов Дагестана — аварцев и даргинцев. Пожалуй, наиболее влиятельный проповедник фундаментализма среди аварцев — мулло Багауддин Магомедов (Магомед). Большинство его сторонников проживает в аварских селах Хасав-Юртовского и Ботлихского районов. Отметим, что, как уже говорилось выше, Басаев и Хаттаб неслучайно выбрали местом для своего вторжения в Дагестан Бот-лихский район, рассчитывая найти здесь поддержку среди местных фундаменталистов.

«Ваххабитки» из села Карам ахи на городском базаре. 1999 г.

Наиболее крупным центром фундаментализма среди даргинцев является село Карамахи, бывшее до того, как его в сентябре 1999 г. разрушили российские войска, своеобразным мини-исламским государством. На въезде в село был вывешен плакат: «Вы въезжаете на территорию, живущую по законам шариата. Ввоз алкоголя и наркотиков запрещён!». Здесь же располагался вооружённый пост фундаменталистов, которые тщательно проверяли всех приехавших в село. Само же Карамахи производило впечатление другого государства. Первое, что поражало — это ухоженность улиц, добротность домов. Практически во дворе каждого дома стоял КАМАЗ, у многих местных жителей были радиотелефоны. Практически все женщины в селе были одеты в паранджу, а мужчины носили длинные до груди бороды («ваххабитам» запрещено бриться). «Мы не пьём, не курим, и, как настоящие мусульмане, много работаем. Именно, в этом секрет нашего богатства. Однако за годы советской власти сложилось целое поколение людей, которых раздражает, когда люди ведут жизнь настоящего мусульманина. Именно такие и дали нам кличку “ваххабиты”» — утверждал в беседе со мной один из лидеров мусульманской общины села Карамахи Халиф Атаев ^{66}. Можно предположить, что в утверждении Атаева о том, что они добились своего процветания лишь честным трудом, есть изрядная доля преувеличения. Как говорили сами карамахинские фундаменталисты, у них на вооружении есть не только самое современное стрелковое вооружение, но даже и зенитные установки. Кроме оружия, у карамахинских фундаменталистов был и свой мощный аналитический центр. На компьютер заносились данные о всех известных дагестанских политиках, была создана обширная видеотека с записями республиканских политических передач. На деле карамахинские фундаменталисты получали значительную денежную помощь. Наиболее вероятный спонсор — знаменитый чеченский полевой командир Хаттаб, который женился на одной из девушек из села Карамахи и даже жил здесь некоторое время до вторжения российских войск в Чечню в 1994 г. «Хаттаб считает наше село своим родным. И, естественно, если у нас случится беда, то он сразу же придёт к нам на помощь» — заметил Халиф Атаев ^{67}.

В подтверждение того, что планы фундаменталистов Карамахи были отнюдь не мирными, приведём вкратце опубликованный Кес-тонским институтом рассказ пожелавшего остаться неизвестным сотрудника Института востоковедения РАН, который под видом желающего приобщиться к «истинному исламу» прожил месяц в кара-махинской общине фундаменталистов ^{68}. По словам очевидца, день в общине был разбит на две части. Утро фундаменталисты проводили в спортивных упражнениях: отжимались, бегали трусцой по пересечённой местности. Как говорили «братья» — «моджахеда ноги кормят», «тяжело бегать в горах, зато когда спустимся и пойдём на Махачкалу, будем бегать как джейранчики». Однажды во время бега трое «братьев» отстали, и тогда амир (учитель) сказал им: «Если вы здесь так медленно всё делаете, то как же вы возьмёте Москву!». Во второй половине дня фундаменталисты изучали ислам под руководством улемов (учителей), прошедших обучение в медресе Сирии, Саудовской Аравии и Пакистана. За любой проступок полагалось наказание: как правило, это были удары палками или отжимание от пола и пробежка по пересечённой местности. Гостя общины поразило то, что назначив наказание, учитель и не пытался следить, выполнит ли его ученик. Считалось, что в исполнении наказания заинтересован сам провинившийся, чтобы искупить свой грех перед Богом. Очень часто, особенно по пятницам, демонстрировались документальные фильмы, снятые в разных точках, где происходят конфликты между мусульманами и «неверными». В конце курса обучавшимся предстоял экзамен. Каждый из «братьев» должен был выучить наизусть 15 сур и ответить на пройденные в течение курса вопросы. Продолжительность обучения была три недели. Сдавшие этот экзамен, допускались ко второй части — военной подготовке, включающей в себя рукопашный бой, стрельбу из различных видов оружия, начиная от пистолета и кончая зенитными установками; тактике, в том числе ведению боя в условиях горной местности ^{69}.

Открытое противостояние дагестанских фундаменталистов и республиканских властей началось в 1998 г. после нападения неизвестных на российскую воинскую часть в городе Буйнакске. Махачкала публично заявила, что нападение на российских военных совершил отряд чеченского полевого командира Хаттаба. По утверждению Махачкалы, поддержку Хаттабу оказали карамахинские «ваххабиты». Это подтвердили и российские власти. Тогдашний секретарь Совета Безопасности России Иван Рыбкин заявил, что «для спецслужб не секрет, что большинство лагерей и тренировочных баз полевого командира Хаттаба находится на территории Дагестана» ^{70}. С аналогичной критикой силовых министерств выступил и тогдашний вице-премьер России Рамазан Абдулатипов: «Спецслужбы говорят о том, что на территории Чеченской Республики проходит подготовка боевиков под знаменем ваххабизма, однако ничего не делают»^{71}.

В Дагестане начались аресты лидеров фундаменталистов. Верховный Совет Дагестана принял закон о регулировании деятельности экстремистских организаций на территории республики, фактически ставящих фундаменталистов вне закона. Однако эти действия привели скорее к прямо противоположному результату. На дагестанских базарах стали распространяться листовки. Подпольная организация «Центральный фронт освобождения Дагестана» взяла на себя ответственность за теракт в Буйнакске. «По милости Аллаха мы подняли оружие против русских кафиров и то, что народ Афганистана и чеченский народ победили в войне против российских агрессоров — это доказательство того, что мусульмане побеждают своей верой, а не числом и снаряжением. Мы хотим освободить Дагестан от русских кафиров, чтобы они не командовали нами, чтобы не учили, как нам жить и как умирать, чтобы не забирали наших детей в свою армию… Вооружайтесь и обучайтесь, чтобы прогнать русских кафиров с нашей земли. Кто хочет подняться против русских кафиров, приходите к нам обучаться. Мы объединимся в единую силу. Пока мы вместе, весь мир будет у наших ног, а это неплохая собственность. Аллах Акбар!» — говорилось в одной из распространяемых в Дагестане листовок «Центрального Фронта освобождения Дагестана и Северного Кавказа» ^{72}.

На первый взгляд, можно было бы заподозрить, что и сама подпольная организация, и появившиеся в дагестанских городах листовки — провокация дагестанских властей, преследующая сразу две цели: добиться от Центра дополнительных дотаций в республиканский бюджет и расправится с местными исламскими радикалами. Однако в данном случае версия о провокации дагестанских властей представляется несостоятельной. Лидер дагестанских фундаменталистов мулло Багауддин заявил, что «Дагестан может остаться в составе России лишь если последняя станет исламским государством». Багауддин выдвинул идею превращения чеченской войны в священный джихад, что позволило мобилизовать «ваххабитскую» молодёжь в Дагестане и создать специальные дагестанские отряды. 20 декабря 1998 г. известный чеченский полевой командир Салман Радуев не только подписал «Военный договор о взаимопомощи» с «вооружёнными силами Исламского Джамаата Дагестана» (так называют себя сами дагестанские фундаменталисты), но и заявил, что они являются «единственными легитимными властями Дагестана». Приведём текст этого знаменательного документа:

«1. Обе стороны обязуются в случае агрессии с третьей стороны оказать друг другу военную и другую помощь.

2. Исходя из целей и задач данного договора, обе стороны обязуются содействовать укреплению мира и стабильности на Кавказе, а также содействовать урегулированию конфликтов религиозного и межэтнического характера.

3. Данный договор может быть соблюдён лишь в соответствии с шариатом на основе Корана и Сунны посланника Аллаха. Хвала Аллаху — Господу всех миров! Да благословит Аллах господина нашего Мухамеда, его семью и всех его сподвижников».

Необходимость подписания данного Договора Радуев обосновал следующим образом: «Мы знаем, что российские спецслужбы пытаются расколоть народ Дагестана по религиозному признаку. Пытаются стравить разные религиозные течения под маркой наступления ваххабизма. Поэтому давайте сделаем так, чтобы мы не поддавались провокациям российских спецслужб. Мы все верим в единого и всемогущего Аллаха!.. Сегодня мы заключили Договор о взаимопомощи между Дагестаном и Ичкерией. Именно так, потому, что сегодня Исламский Джамаат Дагестана представляет интересы дагестанского народа, связанные с делом служения Аллаху. И в то же время “армия генерала Дудаева” вправе представлять весь чеченский народ, потому что армия твёрдо стоит на пути Аллаха, на пути свободы и независимости Кавказа… Наш общий враг — российская империя — этот мировой кафир — стремится всячески сохранить своё присутствие на Кавказе для того, чтобы на территории Кавказа не укреплялся шариат, и чтобы здесь не образовалось единое исламское государство. Сегодняшний дагестанско-чеченский союз — очень знаменательное, радостное событие. Это начало объединения народов Кавказа. В ближайшее время к этому договору подключатся и другие народы Кавказа. У нас одна цель — создание на Кавказе единого исламского государства, куда будет входить Ичкерия, Дагестан, Кабарда, Балкария, Ингушетия, Карачаево-Черкессия, Азербайджан» ^{73}.

В 1998 г. созданный Мовлади Удуговым Конгресс народов Дагестана и Чечни объявил о создании единого мусульманского государства (имамата) на территории Чечни и Дагестана, имамом которого был провозглашён Шамиль Басаев. Попытки же Кремля нейтрализовать дагестанских фундаменталистов окончились провалом. Мулло Багауддин заявил, что руководство Дагестана погрязло в «ереси и язычестве» и уехал в Чечню. Вместе с ним в соседнюю республику бежало около тысячи молодых фундаменталистов, большинство из которых отправились изучать военное дело в диверсионные лагеря Хаттаба и Басаева. Итак, «освобождение Дагестана» стало лишь вопросом времени: дагестанские фундаменталисты и их чеченские единомышленники ждали лишь удобного момента для начала военной операции.

Однако, как показала практика, расчёты чеченских и дагестанских фундаменталистов оказались ошибочными. Когда в августе 1999 г. отряды боевиков Хаттаба и Басаева вторглись в Дагестан, большинство местных жителей восприняли эту акцию, как агрессию. Были сформированы дагестанские отряды самообороны, которые вместе с российской армии сражались против Хаттаба и Басаева. В отличие от Чечни, где на федеральные войска население смотрит, как на оккупантов, в Ботлихском районе российскую армию встречали как освободительную. Вторжение Басаева и Хаттаба в Дагестан резко подорвало рейтинг фундаменталистов в глазах большинства дагестанцев. «Напав как агрессоры вместе с чеченцами на Дагестан, они показали всем дагестанцам свою предательскую сущность. Таких людей нельзя считать мусульманами и для них нет места на нашей земле!» — говорили автору бойцы дагестанских отрядов самообороны. Отметим, что большинство бойцов дагестанских отрядов самообороны были очень религиозные люди. По их мнению, в Ботлихском районе они боролись не только с «чеченскими агрессорами», но и «еретиками», пытающимися исказить истинный (суфийский — И. Р.) ислам. Вторжение отрядов Басаева и Хаттаба в Дагестан дало Кремлю повод начать военную операцию против карамахинских фундаменталистов. Правомочность этой операции была более чем спорна. В 1998 г. тогдашний министр внутренних дел России Сергей Степашин заключил соглашение с карамахинскими фундаменталистами: Москва обязалась не вмешиваться в дела карамахинской общины, «ваххабиты» же в свою очередь обязались ограничить свою деятельность лишь пределами «своей» территории. Судя по всему, карамахинские фундаменталисты не нарушали соглашение, по крайней мере, они не были зафиксированы как участники ботлихских событий. Тем не менее, федеральные войска буквально сравняли Карамахи с землёй. Военная операция Кремля в Карамахи позволяет дагестанским фундаменталистам заявлять о том, что с «безбожной властью» невозможно договариваться, и мусульмане просто вынуждены отстаивать свои права с оружием в руках.

Грузия

Постсоветская история Грузии представляет цепочку локальных войн: Южная Осетия, Абхазия, Мегрелия. Костяк грузинской армии составляли так называемые, добровольцы и члены не подчиняющихся Тбилиси вооружённых формирований, созданных местными «авторитетами». Эти люди, одетые в самую разнообразную и нелепую одежду (так автору приходилось видеть среди них даже бойцов, выряженых в ковбоев), занимались не столько восстановлением территориальной целостности Грузии, сколько личным обогащением. Мне пришлось наблюдать «работу» правительственных войск во время боёв со звиа-дистами в Западной Грузии. КАМАЗы с награбленными правительственными войсками вещами непрерывным потоком шли в направлении Тбилиси. Расположившись в домах предусмотрительно сбежавших местных жителей, солдаты растапливали печки хозяйской мебелью. Степень блаженства была столь велика, что защитники правопорядка ленились выходить на улицу и справляли нужду прямо в комнатах. Примечательно, что один из лидеров правительственных войск в Западной Грузии, «вор в законе» Джаба Иоселиани в беседе со мной в открытую оправдывал мародёрство своих подчинённых: «Война есть война! Эта не настоящие мародёры. Нам нужно думать не о таких мелочах, а о том, как уничтожить главного мародёра — Гамсахурдия».

Впрочем, в конечном итоге президенту Грузии Эдуарду Шеварднадзе удалось покончить с анархической вольницей, и сегодня большая часть лидеров неуправляемых Тбилиси военных формирований сидит в тюрьме, в том числе и Джаба Иоселиани. Однако страна, которая пережила такой хаос, ещё долго будет залечивать раны. Нынешний относительный порядок в республике по-прежнему хрупок и ненадёжен. «Единственная проблема — это твоя национальность. Если на той войне чеченцы не трогали журналистов, то сегодня люди считают своим врагом любого русского!», — говорил мне в марте 2000 г. чеченец средних лет, с которым мы встретились в одном из кафе в центре Тбилиси. Мой собеседник (назовём его Ибрагимом) — уроженец Ланкийского ущелья. Этот припограничный с Чечнёй район Грузии компактно заселён чеченцами-кистинами (одна из этнических групп народа). Ещё г. назад Ибрагим был охотником, однако сейчас сменил специальность и работает проводником, нелегально переводящим людей по горным тропам из Грузии в Чечню. По его утверждению, с началом войны на этом достаточно доходном бизнесе специализируется около десятка граждан Грузии — уроженцев Ланкийского ущелья. Среди клиентов Ибрагима попадались как иностранцы из мусульманских стран Дальнего Зарубежья, желающие воевать в Чечне, так и журналисты.

Наиболее распространённый маршрут контрабанды оружия и переправки моджахедов проходит не только через Грузию, но и через Дагестан. В расположенном на границе с Дагестаном грузинском населённом пункте Омало хотя и есть пограничная застава, однако служат на ней лишь около трёх десятков пограничников, которые просто не в состоянии поймать всех нарушителей. С российской же стороны граница и вовсе «оголена» — здесь нет постоянного пограничного пункта, контроль осуществляется лишь периодически передвижными патрулями.

Сразу же на российской территории начинается автомобильная трасса, связывающая горный Дагестан с чеченскими сёлами Сержень-Юрт и Шали. В Дагестане дорога проходит по не слишком надёжной территории — Ботлихскому району Дагестана. Как уже говорилось, в 1999 г. Басаев неслучайно выбрал для вторжения в Дагестан именно этот район. Неподалёку от этих мест родился и лидер дагестанских «ваххабитов» мулло Багауддин, а в местных сёлах немало его последователей, поддерживающих чеченских сепаратистов.

Судя по всему, чеченцы действительно придают грузинскому участку своей борьбы стратегическое значение. По оценкам российского посольства в Тбилиси, штат «представительства Чечни в Грузии» насчитывает около ста человек. Среди них немало людей с «противоречивой», с точки зрения российских законов, биографией. Например, весной 2000 г. на территории Российской Федерации был задержан казначей Басаева Хамзат Пириев. До задержания же Пириев не таясь работал в «представительстве» Чечни в Грузии.

Детонатором нестабильности для Грузии является Панкийское ущелье, ставшее чеченским плацдармом в этом закавказском государстве. Чеченцы переселились сюда несколько веков назад. По одной из версий их пригласил один из грузинских царей для того, чтобы они охраняли границу от набегов осетин и горцев Дагестана. В целом грузины относились к своим новым соседям достаточно дружелюбно. Когда Сталин депортировал чеченцев, их соплеменников в Грузии отстояли республиканские власти. Чеченцам в спешном порядке сменили фамилии на грузинские (заменив окончание «-ов» на «-швили») и оставили жить в республике. Постепенно чеченцы оформились в обособленную этническую группу — кистинов, достаточно сильно отличающуюся от своих соплеменников по ту сторону гор. Живя не одно столетие бок о бок с грузинами, местные чеченцы во многом переняли их обычаи и образ жизни. Например, многие из них носят грузинские имена. Хотя кистины и мусульмане, но практически у каждого хозяина есть винный погреб, такой же как и в грузинских сельских домах — явление немыслимое для Чечни. Кистинский диалект также существенно отличается от чеченского.

После окончания первой российско-чеченской войны многие чеченские полевые командиры стали проявлять пристальный интерес к этому региону Грузии, где компактно проживают их соплеменники. Салман Радуев поручил одному из своих ближайших подручных — чеченцу-кистину Алексею Кавтарашвили разработку плана присоединения Панкийского ущелья к Чечне. По данным грузинских спецслужб, тот же план разрабатывали и Шамиль Басаев с Хаттабом. Планы чеченских полевых командиров были поддержаны, по крайней мере, частью кистин. Так в 1998 г. местные жители попытались провозгласить Панкийское ущелье «самоуправляемой исламской территорией» и даже открыть здесь филиал диверсионной школы Хаттаба. После начала новой войны в Чечне в Панкийское ущелье перешло, как заявил автору член Дуиского (Дуиси — центральное село Ланкийского ущелья) сельсовета Аполлон Гаургшвили, около 6 тысячи беженцев из Чечни, то есть приблизительно столько же, сколько и самих кистинцев^{74}. С этого момента Тбилиси окончательно потерял контроль над этим районом и теперь пытается изолировать свою «малую Чечню». На границе ущелья поставлены бетонные плиты, препятствующие быстрому проезду автотранспорта, а въезд в него контролируют усиленные отряды грузинской полиции.

Кремль неоднократно заявлял, что на территории ущелья находятся около тысячи чеченских боевиков. Грузинские же власти дезавуировали эту информацию, утверждая, что пустили в Грузию лишь женщин и детей. Для того, чтобы понять, что в данном случае более близка к истине российская позиция, достаточно побывать в Панкий-ском ущелье. Среди беженцев весьма значителен процент мужчин призывного возраста. Более того, как лично убедился автор этих строк, на въезде в «столицу» Панкийского ущелья село Дуиси выставлен совместный вооружённый пост — кистинцев и «беженцев» из Чечни. Тот факт, что оружие в Ланкийском ущелье есть практически в каждом доме, не отрицают и сами грузинские власти. По сути, не так уж и важно, существуют ли в Панкийском ущелье военные базы боевиков или же просто в обычных сельских домах живут хорошо вооружённые беженцы из Чечни. На самом деле, обе ситуации практически идентичны. Гораздо важнее, против кого эти люди направят своё оружие. Если российские войска будут и дальше продвигаться вглубь горной Чечни, боевики будут просто вынуждены отступать в Панкийское ущелье. В этой ситуации ущелье окончательно превратится в укрепрайон, откуда чеченцы и будут совершать диверсии против федеральных сил.

Однако не исключён и другой вариант развития событий. Радикальные чеченские командиры могут попытаться «взорвать» весь Кавказ. Географическое же положение Панкийского ущелья, расположенного вблизи границы Грузии с Азербайджаном и Дагестаном вполне благоприятствует этому плану. Грузины уже имели печальный опыт боевых столкновений с чеченцами во время войны в Абхазии. Напомним, что и в лишь по счастливой случайности неудавшемся покушении на Шеварднадзе участвовали чеченцы. И как впоследствии признали сами арестованные террористы, все они прошли подготовку в диверсионной школе Хаттаба на территории Чечни под руководством инструктора — гражданина Пакистана. То есть интерес к Грузии проявляют не только чеченцы, но и их единомышленники из дальнего зарубежья.

Азербайджан

Азербайджан — единственная из мусульманских республик бывшего СССР, где преобладает шиитское направление в исламе. По разным оценкам, доля шиитов среди мусульман республики составляет от 60 до 70 %. Территориально шииты составляют большинство в южных, граничащих с Ираном областях, в центральном Азербайджане и Баку. Сунниты преобладают в северном и западном Азербайджане ^{75}. Особенность Азербайджана также в том, что Духовное управление мусульман Кавказа во главе с шейхом Уль Ислам Паше-заде распространяет своё влияние и на шиитов и на суннитов. Традиционно во главе этого духовного управления стоит шиит, а его заместителем является суннит. Интересно, что в отличии от большинства мусульманских стран, шииты и сунниты нередко проводят службу в одной мечети.

Помня об опыте исламской революции в шиитском Иране, в начале перестройки многие эксперты полагали, что именно Азербайджан станет цитаделью исламистов на территории бывшего СССР. Действительно, как отмечает исследователь Андрей Полонский, в неспокойной обстановке конца 1980-х гг. в сёлах вокруг Баку, в Нахичевани и Ленкорани (так называемом исламском поясе) были весьма активны иранские проповедники. В окнах частных домов и небольших магазинов можно было увидеть портреты Хомейни и тому подобную символику. По утверждениям местных СМИ, Тегеран в это время потратил около 800 тысяч долларов на пропаганду своей идеологии в Азербайджане ^{76}. Однако скоро эта волна пошла на спад, и на сегодняшний день лишь ничтожная часть населения республики симпатизирует иранской модели развития.

Думается, это явление объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, население республики гораздо более секуляризировано по сравнению с большинством мусульманских регионов бывшего СССР. Развитие нефтяной промышленности в конце XIX — начале XX в. привело к массированной культурной экспансии Запада в этот регион. Уже в начале XX в. Баку выглядел как типично европейский город. Национальная интеллигенция этого времени ориентировалась на западную, европейскую культуру, противопоставляя её духовному наследию исламского мира. Именно в Азербайджане, первом из мусульманских регионов мира, была создана европейская опера. В короткий период независимого существования в 1918–1920 гг. азербайджанское государство было тюркистским, сугубо светским, сравнимым с Турцией Кемаля Ататюрка.

Другой, не менее важный фактор, мешающий широкому распространению исламистских движений в Азербайджане — традиционные противоречия между персами и азербайджанцами. С начала XIX в. азербайджанский этнос разделён проходящей по реке Араке государственной границей (сейчас 25 млн. азербайджанцев проживают в Иране, 7.5 млн. — в независимом Азербайджане) ^{77}. В Иране азербайджанцы лишены возможности обучать детей в школах на родном языке, ограничено количество и тираж печатных изданий на азербайджанском языке. Многие азербайджанцы по обе стороны Аракса воспринимают эти факты как национальную дискриминацию. В начале 90-х в Азербайджане была достаточно популярна идея присоединения к республике той части Ирана, где живут соплеменники. Сепаратистские настроения были популярны и среди части иранских азербайджанцев. Страх перед тем, что если Азербайджану удастся стать сильным государством, то это резко увеличит опасность сепаратизма среди иранских азербайджанцев, привёл к тому, что во время армяно-азербайджанской войны в Нагорном Карабахе Тегеран оказывал (хотя и не в явной форме) поддержку Еревану, что, естественно, ещё более обострило персо-азербайджанские противоречия.

Как отмечает Андрей Полонский, в Азербайджане исламистская ориентация сопряжена с симпатиями к Ирану, светская националистическая — с ориентацией на кемалистскую Турцию и на Запад. Именно антииранские настроения среди значительной части азербайджанцев обусловили тот факт, что в начале 90-х практически все антикоммунистические движения объединились в Народный Фронт Азербайджана, провозгласивший приверженность идеям светского, независимого, демократического государства, основанного на азербайджанской политической традиции. Его лидеры надеялись внедрить в массовое сознание ценности времён Азербайджанской демократической республики ^{78}. Особенно заметной эта ориентация стала в период пребывания НФА у власти (лето 1992 — весна 1993 г.). Интерпретация тюркизма, которая получила распространение в азербайджанском либерально-националистическом истеблишменте, была ориентирована на секулярные идеи Кемаля Ататюрка и его преемников и совершенно исключала вмешательство религии в политику. Народный Фронт стал могильщиком исламизации в Азербайджане. Мусульманская модель идентификации оказалась вытеснена националистической, протурецкой и прозападной, казавшейся в начале 1990-х гг. куда более эффективной^{79}. Характерно, что в этот период в СМИ, подконтрольных правительству, практически невозможно было встретить антиамериканской риторики, столь распространённой в странах мусульманского мира. Близкий к демократам-пантюркистам интеллектуал, член редколлегии журнала «Центральная Азия» и вице-президент бакинского Far Center Хикмет Гаджизаде с ностальгией вспоминал в конце 1990-х гг. о событиях начала десятилетия: «Общество было в восторге от капитализма, который должен был наступить сразу после того, как парламент примет соответствующие законы… Приезд в страну Маргарет Тэтчер осенью 1992 г. вызвал бурю восторга. Общество почти единодушно считало иранский режим рассадником мракобесия. А большинство политиков и интеллигенции призывало к объединению 7.5 млн. граждан Азербайджанской республики с 25 млн. азербайджанцев, проживающих в Иранском Азербайджане. Единый Азербайджан стал одной из неотъемлемых частей национальной идеи»^{80}.

Примечательно, что даже армяно-азербайджанская война не рассматривалась в республике как религиозная. Исламистская риторика практически не использовалась азербайджанской пропагандистской машиной, а муфтий республики Паше-заде отказался объявить джихад Армении. Однако полностью исключать идеологическое влияние Ирана в Азербайджане не следует. Главным проводником иранской модели развития была Исламская партия Азербайджана, созданная в ноябре 1991 г. в деревне Нордаран неподалёку от Баку. Партия официально была зарегистрирована в 1992 г. Её лидер Аль Акрам Хаджи — типичный персонаж из постсоветской люмпен-интеллигенции (достаточно редкий для Баку случай); филолог по образованию, он долгое время работал грузчиком в продовольственном магазине ^{81}. В основе идеологии партии лежало убеждение, что только ислам способен сыграть структурирующую роль в строительстве независимого Азербайджана. По мнению Аль Акрама Хаджи, республика не сумеет выбраться из кризиса до тех пор, пока её лидеры не обратятся к исламским ценностям и исламским концепциям государственного строительства.

Особенности азербайджанской идейной ситуации отчётливо проявились в двух аспектах пропаганды ИПА — в антитюркизме и антисемитизме. Рассматривая всякую форму национализма как «ширк» (т. е. поклонение чему-либо, кроме Аллаха, нарушающее строгий мусульманский монотеизм), азербайджанские исламисты отвергли концепции пантюркистского толка, считая их опасными утопиями. Пантюркизм, с их точки зрения, вреден именно тем, что становится подменой универсальной модели человеческой общности — уммы ^{82}. Лидеры ИПА полагали, что исламское общество должно стать преградой на пути распространения всё нивелирующей и по существу антикультурной американской модели цивилизации. При этом главным врагом мусульманского мира воспринимался не Запад, а всемирный масонский заговор, нити которого сходятся в Израиле. Партия провела акцию «День Иерусалима», во время которой был сожжён израильский флаг^{83}.

К концу 1994 г. партией были созданы партийные секции более чем в 70 районов и городах страны, насчитывающих около 50 тысяч человек. Началась подготовка азербайджанских исламских кадров в Иране из числа молодых азербайджанцев-шиитов ^{84}. Однако такая деятельность вызвала резкое противодействие азербайджанских властей. В 1995 г. Исламской партии было отказано в перерегистрации, а её деятельность была расценена, как враждебная интересам государства. В 1996 г. было арестовано руководство партии, а в начале 1997 г. над ними начался судебный процесс. Ведущие лидеры партии были обвинены в шпионаже в пользу Ирана и попытке государственного переворота. Лидеров партии, в частности, обвинили в том, что они направили в Иран две тысячи молодых людей для обучения в военных лагерях. Эти люди должны были составить костяк «стражей исламской революции» в Азербайджане. Суд приговорил лидеров партии к 10 годам тюремного заключения. После разгрома Исламской партии влияние Ирана на политическую ситуацию в Азербайджане было сведено к минимуму. Азербайджанскими властями была запрещена ретрансляция иранских телевизионных программ на территории республики, проповедники из Ирана были лишены возможности действовать на территории Азербайджана. В январе 1997 г. парламент республики внёс поправку в закон о свободе вероисповедания, согласно которой «иностранные граждане и лица без гражданства не имеют права заниматься религиозной пропагандой на территории Азербайджанской республики». На сегодняшний день на территории Азербайджана только 10 % мечетей построены при помощи Ирана ^{85}, и, следовательно, говорить о существенном влиянии Тегерана на религиозную ситуацию в республике не приходится.

Гораздо большую опасность для азербайджанских властей представляют различные фундаменталистские группировки. Так называемый «ваххабизм» практически не имеет влияния среди титульного народа республики, но пользуется определённой популярностью (хотя также весьма относительной) среди национальных меньшинств республики, в первую очередь лезгин. Лезгины приблизительно в равном количестве проживают как в Дагестане, так и в северном Азербайджане. Лезгинская проблема резко обострилась после распада СССР, когда единый народ оказался разделён государственной границей. Возникшее движение лезгин «Садвал» выступило с требованием создания единого Лезгинстана в составе России. Можно предположить, что именно лезгино-азербайджанские противоречия обусловливают популярность фундаментализма среди части лезгин, которые таким образом пытаются обособиться от азербайджанцев. В 1996 г. член Союза мусульман России и один из ближайших подручных председателя этой организации Надыра Хачилаева[1] Асул Касымов объявил себя имамом всех лезгин. Однако его деятельность была недолгой. Баку обвинил Касымова в попытке спровоцировать азербайджано-российский конфликт. По утверждению азербайджанских следователей, во время перехода паломников, совершающих хадж в Мекку, через российско-азербайджанскую границу люди Касымова должны были открыть по ним огонь, чтобы спровоцировать перестрелку между российскими и азербайджанскими пограничниками. Касымов был арестован и получил длительный срок тюремного заключения.

В июле 2000 г. азербайджанские спецслужбы арестовали фундаменталистскую группировку «Воины ислама», куда входили лезгины и аварцы как из России, так и Азербайджана. Её члены убили известного азербайджанского экстрасенса Этибара Экрчина, совершили нападение на кришнаитскую общину. Члены группировки якобы планировали свержение азербайджанских властей и создание в республике исламского государства. Положение ещё более осложнила новая война в Чечне. В целом население республики сочувствует чеченским единоверцам, воюющим с федеральными войсками. Глава Духовного управления мусульман Кавказа шейх Уль Ислам Паше-заде направил в 1999 г. гневное письмо тогдашнему президенту России Борису Ельцину с требованием прекратить массовые убийства мусульман. В российской прессе уже появлялись сообщения о том, что чеченские боевики лечатся в азербайджанских госпиталях, и как лично убедился автор этих строк, эта информация соответствует действительности.

Судя по всему, чеченское движение сопротивления придаёт важное значение «азербайджанскому направлению». Вряд ли можно считать случайным, что с начала нынешней военной кампании в Баку практически постоянно живет чеченский «авторитет» Хож-Ахмед Нухаев[2]. Во время первой чеченской войны Нухаев был назначен Дудаевым главой Службы внешней разведки и осуществлял сбор средств за рубежом в помощь чеченским повстанцам. По некоторым сведениям, в населённом пункте Закаталы, где проживают в основном аварцы и лезгины, предпринимаются попытки создания перевалочной базы для переброски моджахедов в Чечню ^{86}. Однако на сегодняшний день ситуацию всё-таки не стоит драматизировать. Проблема территориальной целостности чрезвычайно актуальна для Азербайджана, и поэтому Баку просто вынужден проявлять солидарность с Кремлём по чеченскому вопросу. И, по крайней мере пока, Баку удаётся расправляться с местными исламскими радикалами, сочувствующими чеченскому движению сопротивления до того, как они станут грозной силой.

Таджикистан

Таджики — единственный крупный ираноязычный народ в Средней Азии. Их отношения с окружающими тюркоязычными народами складываются непросто. Угроза насильственной ассимиляции тюрками всерьёз обсуждается таджикскими интеллектуалами. Приводятся даже конкретные примеры. Например, таджики считают, что от республики были отторгнуты и переданы Узбекистану крупнейшие центры национальной культуры — Бухара и Самарканд, а коренное таджикское население этих городов было насильственно записано узбеками. Этногенетические процессы, предшествующие складыванию таджикского народа, восходят к концу II — началу I тысячелетия до нашей эры. В первой половине I тысячелетия до нашей эры предки современных таджиков — бактрийцы и согдийцы — были основным населением древнейших рабовладельческих государств Средней Азии Бактрии и Согда. В IX–X вв. территория современного Таджикистана входила в состав обширного государства Саманидов, которое составляли крупные историко-культурные области Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи) и Хорасан (территория к юго-западу от Амударьи). Самарканд и Бухара в этот период были крупнейшими центрами развития ремёсел и торговли (торговля велась с Юго-Восточной Европой, Древней Русью, Кавказом, Прибалтикой, Ираном, Китаем, Монголией, Индией), а также науки, литературы и искусства. В рамках государства Саманидов завершился процесс сложения таджикского народа. Таджики гордятся своей историей и считают себя наследниками древней среднеазиатской культуры. Между таджикскими и узбекскими историками идёт постоянное соперничество на тему, какой из народов внёс больший вклад в духовное наследие Средней Азии.

В мае 1992 г. антикоммунистическая оппозиция в Таджикистане попыталась вооружённым путем отобрать власть у руководства республики, практически полностью состоявшего из бывшей партноменклатуры. В республике началась кровопролитная гражданская война. Год спустя отряды оппозиции были вынуждены бежать в Афганистан. Однако война в республике продолжалась, отряды оппозиции регулярно совершали вооружённые вылазки в Таджикистан. В 1996 г. таджикским оппозиционерам удалось взять под свой контроль горную долину Каратегин, большинство населения которой являлось их сторонниками. В результате боевых действий было убито более 40 тыс. человек, сотни тысяч остались без крова. Хрупкий мир в республике наступил лишь в 1997 г., когда между правительством республике и оппозицией было достигнуто соглашение о создании коалиционного правительства. Между тем гражданская война в Таджикистане являлась (как признают и сами участники конфликта) не столько политическим противоборством, сколько борьбой за власть между различными этническими группами таджиков, так и не сформировавшихся в единую нацию. В Таджикистане была популярна шутка о роли в республике выходцев из разных регионов Таджикистана: «Ленинабад — правит, Каратегин — торгует, Куляб — охраняет, Памир — танцует».

Следы междоусобной войны здесь можно встретить повсюду. Таджикистан, Каратегинская долина. 2000 г.

Долгие годы власть в республике бессменно удерживали северные таджики (ленинабадцы) — с конца 30-х гг. первые секретари ЦК Компартии Таджикистана были выходцами из Ленинабадской области. В мае 1992 г. оппозиция, объединявшая преимущественно горных таджиков (выходцев из Каратегина и Памира), попыталась вооружённым путем отобрать власть у «северян». Начавшаяся сразу же после восстания горных таджиков гражданская война расколола республику на два непримиримых лагеря. Оппозиционерам противостояли ленинабадцы и кулябцы. В 1992 г., во время пика гражданской войны в Таджикистане, некоторые лидеры таджикской оппозиции утверждали, что их противники являются «нечистыми» таджиками. Председатель Демпартии Таджикистана Шодмон Юсуф говорил, что «чисто персоязычным племенам присуща большая духовность», а «бесчеловечные действия» ленинабадцев и кулябцев «демократ» объяснял их «смешением с тюркскими племенами и остатками монгольских завоевателей» ^{87}.

Во главе стремящихся прийти к власти «горцев» стояли религиозные авторитеты. Объясняется это тем, что «горцам» удалось взять в свои руки духовную власть ещё до того, как они попытались захватить и власть светскую. С 1989 г. Духовное управление Таджикистана возглавляет Акбар Тураджонзода, ныне один из наиболее влиятельных лидеров таджикской оппозиции. Появление во главе мусульманского управления такого человека, как новый казикалон (глава мусульман — И. Р.) было достаточно необычным для советского времени, когда официальное духовенство, а уж тем более его верхушка, были закамуфлированным вариантом партноменклатуры. Акбар Тураджонзода родился в Каратегине в семье потомственных исламских богословов, принадлежащих к суфийскому братству кадирийа. Его дед был арестован и сослан в Сибирь. Отец долгое время нелегально проповедовал в горных кишлаках, скрываясь от преследований КГБ. Тураджонзода окончил юридический факультет Иорданского Исламского института, и, следовательно, получил хорошее богословское образование по меркам мусульманских стран дальнего зарубежья. Огромным плюсом казикалона были его чисто личные, человеческие качества. Тураджонзоде чуждо какое-либо высокомерие, он подкупает собеседника своей доброжелательностью и почти юношеской живостью характера. Один раз, когда я сидел в гостях у Тураджонзоды в гостиничном номере в Исламабаде, неожиданно на улице раздался сильный шум (как выяснилось позднее, шла свадебная процессия). Почтенный казикалон мгновенно вскочил на подоконник и стал наблюдать за происходящем из окна.

Новый казикалон энергично взялся за реформы казиата, при нём в Духовное управление пришло много новых людей (как правило горных таджиков), многие из которых не только не имели ничего общего с официальным духовенством советских времён, но даже в недавнем прошлом были диссидентами, отсидевшими срок за религиозные убеждения (например, нынешний председатель Движения исламского возрождения Таджикистана Саид Абдулло Нури). Хотя ещё в 1990 г. на сессии Верховного Совета Таджикистана депутат Тураджонзода голосовал против легализации Исламской партии возрождения (ИПВ), уже с 1991 г. казиат и ИПВ были главными союзниками и, по сути, основной силой оппозиции. Союз казиата с Исламской партией возрождения Таджикистана — явление достаточно знаменательное. Люди, организовавшие Исламскую партию возрождения, в советское время были главными врагами практически сросшегося с коммунистическим руководством официального духовенства. Автор познакомился с лидерами Исламской партии возрождения в 1990 г., когда она существовала в полуподпольных условиях. Пожалуй, больше всего поражало то, как эти люди смогли избежать русского и советского влияния. Многие из лидеров партии (например, её председатель Мухаммадшариф Химатзода) практически не говорят по-русски, но зато владеют арабским языком. Большинство этих людей ходит в национальной одежде, их образ жизни мало отличим от того, какой вели таджики ещё до русской колонизации. Заместитель председателя партии Давлат Усмон рассказывал: «Один раз к нам пришла одетая в шорты американская журналистка. Мы искренне хотели помочь ей разобраться в ситуации, но её дикий наряд настолько смущал нас, что разговор так и не получился»^{88}.

Идеологически и организационно Исламская Партия Возрождения Таджикистана восходит к исламским группировкам, возникшим на территории Таджикистана и в регионах Средней Азии в 70-е гг. Тогда местная, да и центральная пресса скоропалительно окрестила членов этих группировок «ваххабитами», возможно, с подачи не совсем квалифицированных экспертов из Центра ^{89}. Как отмечают российские исследователи В.И. Бушков и Д.В. Микульский, существуют две версии возникновения исламских группировок, из которых впоследствии образовалась Исламская партия возрождения. Согласно первой, первоначальные группировки исламистов состояли из городских и, частично, сельских маргиналов — лиц, у которых традиционные связи с родовыми и квартальными общинами были существенно ослаблены. Это обстоятельство предопределило тот факт, что идеологические установки первых исламистских группировок были достаточно экстремистскими. Их руководители и рядовые члены выступали против исторически сложившейся в Таджикистане обрядности, объявив её еретической, а лиц, следующих ей — неистинными мусульманами. Тогдашние исламисты призывали к насильственному очищению мусульманской религии и возвращению её к «чистым» формам, которые, как они считали, существовали во времена пророка Мухаммеда и его преемников. Таким образом, исламисты 70-х по своему социальному статусу и идеологическим установкам были весьма близки к «классическим» мусульманским фундаменталистам дальнего зарубежья, идеология которых основывается на учении таких мусульманских мыслителей, как Сейид Кутб, Мухаммед аль-Банна и др. ^{90}.

Существует и иная версия относительно истории возникновения исламистских группировок. По этой версии ИПВ уходит своими корнями в молодежные группы, которые стали складываться в 60-70-е гг. вокруг действовавших под видом чайхан подпольных исламских школ, получивших распространение в Кулябской и Курган-Тюбинской областях в зонах проживания переселенцев из Каратегина. Преподавали в этих подпольных школах старейшины ишанских (суфийских) родов. Ишаны, якобы, регулярно приезжали в тот или иной кишлак, собирали мальчиков и подростков и в течение нескольких недель интенсивно обучали их арабскому языку, Корану и хадисам. Всё это происходило под сенью портретов членов Политбюро, украшавших интерьеры чайхан. Обучение велось настолько интенсивно, что, возвращаясь в обычную советскую школу, некоторые мальчики даже кириллицей писали по-таджикски справа налево, и всем становилось ясно, что тот или иной подросток побывал у ишанов^{91}.

Как отмечают те же Бушков и Микульский, обе эти версии не исключают, а взаимодополняют друг друга. Два эти течения могли какое-то время существовать независимо друг от друга, а затем слиться. Однако в целом ИПВ придерживалось всё-таки суфийского течения в исламе. Так основу руководящего слоя Исламской партии возрождения Таджикистана составляют выходцы из знатного среднеазиатского сословия ишанов — руководителей суфийских мистических орденов-братств (преимущественно тариката кадирийа — И. Р.). «Со времён русского завоевания Средней Азии именно выходцы из ишанского сословия составляли основу тех общественных сил, которые выступали против распространения одного из вариантов западной культуры — русской, противились каким-либо общественным изменениям», отмечают исследователи Бушков и Микульский ^{92}. Интересно, что ещё в начале XX в. Д.Н. Лагофет давал такую оценку этому сословию: «они представляют собою хорошо организованную силу, с которой придётся рано или поздно столкнуться Русскому правительству в Бухарском ханстве, тем более, что в общей массе своей все руководители членов обществ Ишаны и Пиры, ко всему русскому относятся крайне враждебно, имея огромное тяготение к мусульманским соседним государствам» ^{93}.

Интересно, что в XIX в. в Средней Азии, также как и на Северном Кавказе, сопротивление российским войскам оказывали главным образом последователи тариката накшбандийа. Почти все лидеры антироссийских выступлений в Средней Азии были шейхами тариката накшбандийа: в частности, вождь восстания в 1871 г. в долине Чирчик Ходжа-ишан из Кулкары, руководитель борьбы туркестанских племен области Геок-Тепе в 1879–1881 гг. Курбан Мурат, глава мятежа 1896 г. в Андижане (Ферганская область) ишан Мохаммед Али из Мин-Тюбе^{94}. По-видимому, именно поражение возглавляемых накшбандийскими шейхами антиколониальных выступлений в XIX в. привело к резкому падению авторитета этого братства как на Северном Кавказе, так и в Средней Азии. После подавления российскими войсками движения сопротивления и на Северном Кавказе и в Средней Азии лидеры братства накшбандийа в большинстве своём заняли пророссийскую позицию, новым же оплотом антиколониального сопротивления стало братство кадирийа.

Ещё в 1991 г. исламские лидеры стремились создать исламское государство. Лидер Исламской партии возрождения Таджикистана Мухаммадшариф Химатзода открыто говорил мне, что целью партии является построение исламского государства: «В Таджикистане более 80 % населения мусульмане, и мы, конечно же, надеемся — это мечта каждого мусульманина, — что ислам будет признан государственной религией и мы будем жить по законам ислама. Но народ должен быть подготовлен к этому, исламское государство должно возникнуть ненасильственным путём…»^{95}. Однако это высказывание Химатзоды умело использовали таджикские власти. Интервью автора с Химатзадой и Тураджонзодой[3] перепечатал республиканский официоз «Народная Газета». В местной прессе была развернута целая кампания: жителям республики доказывалось, что их собираются вернуть в мир средневековья. Эффект этой пропагандистской акции был столь велик, что лидеры Исламской партии возрождения были вынуждены выступить с заявлениями, что на сегодняшний день Таджикистан не готов жить по законам ислама, а исламское государство будет создано лишь если этого пожелает большинство жителей республики. На президентских выборах 1991 г. Объединённая таджикская оппозиция поддержала известного таджикского кинорежиссера Давлата Худоназарова. Этот выбор был достаточно тонким ходом со стороны исламистов: мало того, что Давлат Худоназаров был абсолютно светским, далёким от политики человеком, но к тому же по происхождению он — памирец.

Хотя формально народности Памира (язгулямцы, рушанцы, бартаганцы, орошорцы, шунганцы, хуфцы, баджуйцы и другие) считаются таджиками, но в реальности они являются самостоятельными народами. Мало того, что таджики и памирцы говорят на разных языках (так первые принадлежат к западноиранской, а вторые к восточноиранской подгруппе языков), но памирцы и таджики исповедуют и разные течения в исламе. В отличии от таджиков-суннитов, памирские народы исповедуют исмаилизм — течение шиитского направления ислама, испытавшее заметное влияние неоплатонизма и буддизма. Как отмечает известный памировед, доктор философских наук Хаел-бек Додихудоев, основная особенность этого течения состоит в том, что оно «не признаёт жёстких рамок шариата, а ставит во главу угла познание мира»^{96}. Отношения между суннитами и исмаилитами никогда не были идиллическими. Многие таджики не считают памирцев мусульманами. Поэтому сам факт, что исламисты согласились выдвинуть своим кандидатом Худоназарова, должен был продемонстрировать, что во главу угла они ставят не религиозные, а демократические ценности.

Однако, судя по всему, лидеры таджикской оппозиции признали, что ставка на демократические лозунги была ошибочна, более рациональным было бы открыто воевать под зелёным знаменем, не камуфлируя свои цели. Причём к этой мысли пришли не только «чистые» исламисты, но и часть таджикских оппозиционеров, придерживающихся в первую очередь национал-возрожденческих, а не чисто демократических идеалов. Уже в июне 1992 г., то есть в самом начале гражданской войны в Таджикистане, один из лидеров движения «Растохез» Мирбабо Мирахимов говорил автору этих строк, что пришёл к выводу: таджикской оппозиции не помогут ни российские, ни западные демократы, а потому она будет ориентироваться в первую очередь на исламские государства ^{97}.

После изгнания Объединённой таджикской оппозиции за границу, она получила новое название — Движение исламского возрождения Таджикистана, а во главе её встали религиозные деятели: так, председателем ДИВТ стал известный исламский диссидент Абдуллохи Нури, а его первым заместителем — Акбар Тураджонзода. Таким образом, таджикская оппозиция оформилась как религиозная сила. От ДИВТ отошли многие известные активисты оппозиции чисто демократической направленности: кандидат от оппозиции на президентских выборах 1991 г. кинорежиссер Давлат Худоназаров, председатель демократической партии Таджикистана Шодмон Юсуф.

Когда в 1996 г. таджикской оппозиции удалось выбить из Ка-ратегинской долины правительственные войска, она установила здесь режим правления, практически неотличимый от средневековья. Даже сам вид спустившихся с гор партизан вызывал у их односельчан ужас: все они носили длинные бороды и спускающие ниже плеч волосы. Под угрозой наказания моджахеды заставили всех местных жителей пять раз в день молиться в мечети. Женщины были обязаны появляться в общественных местах в платке, закрывающем всё лицо, за исключением глаз. Категорически была запрещена продажа спиртных напитков и сигарет. Провинившихся били в мечетях, причём почему-то не палкой (как полагается по законам шариата), а снарядом от ручного гранатомёта. За курение полагалось 20 ударов, за употребление алкоголя — 40, за прелюбодеяние — 100 ударов. Уличённых же в шпионаже в пользу Душанбе моджахеды вешали на центральных площадях кишлаков.

Строгость исламских законов распространялась и на тех немногих журналистов, которые рисковали посетить «долину Ислама». Моджахеды не слишком жаловали представителей прессы и подозревали, что все они законспирированные агенты спецслужб. Одного журналиста из дальнего зарубежья, бывшие партизаны обвинили в шпионаже и сбросили в пропасть, не забыв снять с него перед казнью дефицитные в здешних местах сапоги. Борясь за чистоту ислама, многие моджахеды не забывали и о личном обогащении. Как удалось установить, убийство в 1998 г. в Каратегине четырёх сотрудников миссии ООН в Таджикистане объяснялось отнюдь не политическими мотивами: кто-то пустил слух, что иностранцы возят с собой дипломат, набитый стодолларовыми банкнотами. Единственный доходный вид бизнеса в Каратегине — контрабанда наркотиков. Коноплю выращивают в горах практически повсюду, более же сильнодействующие наркотики (например, героин и опиум) доставляют из соседнего Афганистана. Взяв под свой контроль Каратегин, моджахеды полностью монополизировали торговлю смертоносным зельем. Причём многие из них были и сами законченными наркоманами. На въезде в один из кишлаков проверявшие мои документы моджахеды едва держались на ногах от воздействия употреблённого ими героина.

Осенью 1993 г. вооруженные отряды таджикской оппозиции бежали в Афганистан. Вместе с ними, спасаясь от преследований «антиисламистов» («красные» вырезали целые кишлаки) в соседнее мусульманское государство бежали сотни тысяч горных таджиков-каратегинцев. Практически все беженцы поселились на севере государства на территории компактного проживания афганских таджиков. Интересно, что каратегинцы, которых на родине считали исламистами, сетовали в беседе с побывавшим в лагерях беженцев автором этих строк, что ислам в Афганистане «слишком строгий». Так беженки-таджички категорически оказывались носить паранджу, как это делали практически все афганки. Каратегинцы с удовольствием смотрели принимаемое здесь российское телевидение, чем вызывали искреннее удивление у своих афганских соплеменников, воспринимающих «шу-рави», как бежавших с позором оккупантов-кафиров.

Во внутренних же афганских распрях все беженцы поддерживали своего соплеменника, лидера афганских таджиков генерала Ах-мадшаха Масуда, воевавшего в начале с пуштуном Хекматияром, а затем с фундаменталистским движением «Талибан», поддерживаемым также в основном пуштунами. Многие из боевиков таджикской оппозиции даже воевали в войсках Ахмадшаха Масуда. Но всё же было бы неверным считать, что зарубежные контакты таджикской оппозиции ограничивались лишь одним движением Ахмадшаха Масуда. Когда в 1996 г. таджикские моджахеды взяли под свой контроль Каратегин-скую долину, в Таджикистане единственным лагерем в Каратегине по подготовке военных профессионалов руководил инструктор из Пакистана. Одним же из наиболее влиятельных в этом регионе полевым командиром стал гражданин Саудовской Аравии шейх Абос.

Судя по всему, таджикские исламисты пытались установить контакты и со своими чеченскими единомышленниками. Один из телохранителей влиятельного таджикского полевого командира Шо-ха — уроженец Чечни. По некоторым сведениям, этот человек должен был помочь «таджикским братьям» организовать надёжную систему обороны Каратегина. После окончания войны в Таджикистане к оставшимся не у дел местным моджахедам зачастили эмиссары из Чечни, предлагавшие таджикам за денежное вознаграждение поехать воевать в эту северокавказскую республику. «Оказавшись на чужбине, мы стремились установить прочные контакты, в первую очередь, с соседними с Таджикистаном мусульманским странами, так как, на наш взгляд, именно их политики, могли оказать наибольшее влияние на урегулирование таджикского кризиса. Учитывая тот факт, что большинство таджикских беженцев разместилось на территории Афганистана, было принято решение, что председатель нашего движения будет жить в этой стране, а два его заместителя — в Иране и Пакистане» — рассказывал мне первый заместитель Объединённой таджикской оппозиции Акбар Тураджонзода^{98}.

При этом лидеры таджикской оппозиции налаживали контакты и с фундаменталистскими исламскими организациями. Например, в 1995 г. автор этих строк побывал в одном из медресе для детей моджахедов, расположенном вблизи пакистанского города Пешавар. Медресе субсидировалась на деньги, получаемые из Саудовской Аравии. В нём обучалось около 300 таджикских детей, чьи отцы воевали за «торжество ислама». Приблизительно столько же было в медресе воспитанников из Афганистана и Кашмира. Детей из Таджикистана обучали по той же программе, что и других воспитанников. Единственное исключение — уроки русского языка. Лидеры оппозиции были убеждены, что он будет необходим в недалеком будущем. Естественно, что основной упор делался на религиозные дисциплины, а также на изучение арабского языка. Система воспитания была далека от европейских канонов. Например, если ученик не знал урок, его били палкой по руке. Таджикские воспитанники направлялись в медресе по рекомендации оппозиции. О том, что таджикская оппозиция придавала весьма большое значение обучению сыновей своих бойцов в подобных учебных заведениях, свидетельствует тот факт, что деятельность медресе под Пешаваром курировал лично Акбар Тураджонзода. Год спустя воспитанники медресе образовали движение «Талибан», создавшее классическое фундаменталистское государство на контролируемой ими части Афганистана ^{99}. В конце же 90-х, по крайней мере часть лидеров таджикской оппозиции решила сделать движение «Талибан» своим главными союзником. По сведениям газеты «Время-MN», некоторые лидеры таджикской оппозиции после создания коалиционного правительства в Душанбе пытаются сместить в сторону талибов симпатии и официального таджикского руководства, и даже иностранных дипломатов, работающих в Душанбе ^{100}.

Одно из наиболее вероятных объяснений этого явления — охлаждение отношений между таджикской оппозицией и Ахмадшахом Масудом. Опасаясь победы талибов, Москва оказывает открытую военную помощь Ахмадшаху Масуду. Ещё в 1997 г. мне довелось посетить авиабазу Масуда, расположенную в таджикском городе Куляб. Учитывая же тот факт, что таджикско-афганскую границу охраняют российские пограничники, становится очевидным, что решение о размещение масудовской авиабазы благословил Кремль. Однако помощь Масуду со стороны Кремля лишала его определённой независимости, он волей-неволей был вынужден прислушиваться к точке зрения протежируемого Москвой руководства Таджикистана, и это обстоятельство не могло не вызывать недовольство у таджикской оппозиции.

Узбекистан

На центральной площади узбекской столицы возвышается необычный монумент, прозванный местными жителями «глобус Узбекистана». На пьедестале установлен каменный шар, на котором выделены контуры всего лишь одного государства — Узбекистана, занимающего едва ли не половину планеты. Согласно новой узбекской историографии, основателем узбекской государственности является Тимур (Тамерлан), которого здесь называют не иначе как повелителем трёх частей света — Европы, Азии и Африки. В выстроенном недавно и поражающем своей помпезностью музее Тимура висит карта зон влияния великого правителя (территории, с которых он взимал дань), в которые включены не только Северная Африка и Северная Индия, но и значительная часть современной России, в том числе и её нынешняя столица. В местных же институтах преподаватели объясняют студентам, что именно Тимур спас Россию от монгольского ига.

То, что Узбекистан стремится стать региональной супердержавой, достаточно чётко просматривается во внешней политике нового независимого государства. Мысль о едином общем доме — Туркестане — одна из основных во многих работах узбекского президента. В первую очередь, Ташкент пытался укрепить своё влияние среди более слабых соседей — в Афганистане, Киргизстане и Таджикистане. Для этой цели использовались методы как экономического принуждения (зависимость Киргизстана от узбекского газа, подача электроэнергии в Северный Афганистан, находившийся под контролем дружественного Ташкенту генерала Дустума), так и силовые. Узбекистан опирался при этом на мощные узбекские общины, расположенные по всему периметру нового независимого государства и являющиеся действенным рычагом узбекской внешней политики. Таджикские узбеки сыграли решающую роль сначала в победе на ноябрьских выборах в 1991 г. угодного Каримову Рахмона Набиева (большое значение имели и автобусы с «избирателями», доставлявшимися из Узбекистана), а затем содействовали победе в гражданской войне в Таджикистане «антиисламистской коалиции». Помощь Ташкента лидеру афганских узбеков генералу Дустуму также общеизвестна. Уже много лет Дустум имеет свой особняк в Ташкенте, где проживает вся его семья. В пограничный с Афганистаном узбекский город Термез бойцы Дустума уходили на отдых после изнурительных боёв в Афганистане.

Осенью 1998 г. при поддержке Ташкента в Северном Таджикистане (Ленинабадская область) поднял мятеж полковник Махмуд Худойбердыев. Если бы последнему удалось укрепиться в Ленинабадской области, то появилась бы своеобразная буферная зона, контролируемая управляемыми Ташкентом людьми. Однако мятеж был подавлен и Худойбердыев укрылся со своими людьми на территории Узбекистана. Не удивительно, что подобная тактика Ташкента вызывала резкое недовольство таджикских властей. Вскоре после провала мятежа Худойбердыева, в Душанбе состоялась встреча председателя Объединённой таджикской оппозиции Саида Абдулло Нури с одним из лидеров осевших в Таджикистане узбекских исламистов Джумой Намангани, а вскоре после этого узбекские исламисты попытались вернуться к себе на родину с оружием в руках.

Гражданская война 1992 г. в Таджикистане не на шутку встревожила узбекские власти. Ташкент не без оснований опасался, что смута в соседнем государстве может перекинуться и на его территорию. Именно в это время Ислам Каримов произнёс две ставшие крылатыми фразы: «Мы не готовы к демократии, любой митинг у нас перерастает в погромы» и «Лучше сто арестованных, чем тысячи убитых»^{101}. Для того, чтобы убедить общественность в верности точки зрения узбекского президента, республиканское телевидение не скупилось на демонстрацию картин кровавой бойни в соседнем Таджикистане. Подготовив общественность, Ислам Каримов развернул мощную репрессивную кампанию против национально-демократической оппозиции. Практически все его оппоненты были вынуждены эмигрировать из республики — оппозиция, как организованная сила, просто перестала существовать. Однако, как отмечает Санобар Шер-матова, президент, успешно переигравший и рассеявший светскую национально-демократическую оппозицию, неожиданно для себя оказался лицом к лицу с новым, несравненно более сильным источником политического влияния. Свободной прессы и демократических общественных институтов в стране не было, зато мечети превратились в очаги инакомыслия; они аккумулировали общественное недовольство. Известны случаи, когда верующие записывали на магнитофон сообщения радио «Свобода» и обменивались ими в мечети. После исчезновения известного в исламских кругах богослова Абдували-кори его родные приехали в Москву, пытаясь привлечь внимание российских демократических организаций и исламских объединений к нарушению прав человека в Узбекистане. Раньше точно так же поступала национально-демократическая оппозиция ^{102}.

Главным центром «неформального» ислама в Узбекистане является Ферганская долина. Даже в советское время здесь действовала целая сеть полуподпольных медресе и мечетей, неподконтрольных коммунистическому руководству. Ферганская долина — это особый регион Узбекистана. Он отделён горами от остальной части республики, экономически он больше связан с расположенными также в Ферганской долине областями Киргизии и Таджикистана. Плотность населения здесь одна из наиболее высоких в мире, и наиболее высокая в Средней Азии. Один кишлак плавно переходит в другой — и так продолжается на протяжении всей долины. По мнению многих востоковедов, специализирующихся по Средней Азии, здесь нет чисто религиозных или этнических конфликтов. По сути главный и единственный фактор, способный спровоцировать кровавую смуту — это дефицит орошаемой земли. Исходя из этой популярной теории, Ферганская долина является наиболее опасной зоной в регионе.

Город Наманган. 1998 г.

С Ферганской долиной у президента Ислама Каримова связаны достаточно неприятные воспоминания. В 1991 г. в одном из областных центров Ферганской долины городе Намангане неожиданно появилось движение «Адолат» («Справедливость»). Большим авторитетом среди верующих, составивших костяк «Адолата», пользовались люди из оппозиционной мечети «Атаулло» (неофициально эту мечеть называли «Гумбас» и считали «ваххабитской»). Адолатовцы создали подобие иранских «стражей исламской революции». Молодые люди с зелёными повязками появлялись в самых неожиданных местах города и по своему усмотрению расправлялись с теми, кто по их мнению нарушал закон. Наказания пойманных воров и проституток, с точки зрения западной юриспруденции, были достаточно экзотичны: их сажали на ишака задом наперед и возили по городу, привязывали к столбам на площадях, а прохожие плевали им в лицо, провинившихся также били плетьми в мечетях. Как бы там ни было, но преступность в городе была практически полностью ликвидирована. Наманганцы и сегодня не без ностальгии вспоминают, что в то время владельцы оставляли свои машины не запертыми, а торговцы не прятали товар на ночь. Безусловным лидером этой «исламской милиции» стал двадцатичетырёхлетней Тахир Юлдашев.

В первое время Ислам Каримов смотрел на деятельность «Адолата» благосклонно, однако, достаточно скоро он начал цони-мать, что не является больше хозяином в Намангане. Развязка наступила во время его приезда в город — узбекского президента встретила достаточно внушительных размеров толпа. Тахир Юлдашев обратился к собравшимся на площади: «Вот он, диктатор, вынужден был вернуться и стоит перед вами». И начал задавать Каримову вопросы о том, что он делает в стране. Ислам Каримов побагровел. Он сказал: «У вас, мой милый мальчик, столько вопросов! Давайте, я отвечу хотя бы на часть!». И попытался перехватить микрофон. Но Юлдашев отвёл его руку и сказал: «Сегодня хозяин здесь не Вы! Говорить будете, когда мы дадим Вам слово». И Тахир продолжил свою речь. «Хотите вы такого президента?» — трижды обращался он к толпе. И трижды толпа кричала: «Нет!». Каримов был настолько напуган неожиданным приёмом, что не только согласился отдать здание наманганского обкома под мусульманскую женскую больницу, но и обещал читать намаз. На вопрос же демонстрантов — станет ли Узбекистан исламским государством, Каримов ответил, что решение по этому вопросу будет принимать парламент(ІОІ).

Такого унижения узбекский президент простить не мог. Через несколько недель после отъезда Каримова активисты «Адолата» были арестованы и получили многолетние тюремные срока. Однако Тахиру Юлдашеву и нескольким его сторонникам удалось бежать за пределы республики. Одновременно Ташкент начал борьбу с исламскими инакомыслящими по всей республике. Фактически все независимые от официальных властей мусульманские лидеры были брошены в тюрьму или бежали за границу. Тахир Юлдашев сначала бежал в Афганистан, а затем нелегально перебрался в Таджикистан. Отметим, что именно в это время Ислам Каримов заявил об опасности исламского фундаментализма для мусульманских республик СНГ. По существу, использование термина «исламский фундаментализм» в данном случае было некорректным. В Узбекистане, и в первую очередь в Ферганской долине Узбекистана, действительно, активно действовали фундаменталистские группировки, но к ним не относилась часть «адолатовцев». Как отмечает в газете «Русская Мысль» российский исследователь Николай Митрохин, сторонник суфизма Юлдашев ненавидел «ваххабитов», а «ваххабиты» отвечали ему тем же ^{103}.

Увы, подавив исламских инакомыслящих в своей стране, Каримов не решил проблему, а лишь отодвинул нависшую над ним опасность. Жёсткие репрессивные методы узбекского президента провоцировали исламских диссидентов бороться за власть с оружием в руках. Большинство исламских радикалов бежало в Горный Таджикистан, где при помощи таджикской оппозиции создали вооружённые отряды. Остальное было лишь вопросом времени: беглецы должны были накопить силы для объявления священной войны — джихада.

В 1998 г. неизвестные отрубили голову высокопоставленному милицейскому чиновнику в Намангане. Сразу же после убийства власти объявили, что преступление совершили «ваххабиты». Однако на деле Ташкент начал бороться не столько с так называемыми «ваххабитами», сколько с истинно верующими мусульманами. «Правительство пускает всех мусульман под одну гребёнку — как тех, кто, возможно, имел преступные намерения, так и мирных верующих, которые носят бороду и ходят в мечеть», — прокомментировала действия властей исполнительный директор отделения Европы и Центральной Азии «Human rights watch» Холли Картнер ^{104}.

«В 2000 году должны состояться новые президентские выборы. И наш президент Ислам Каримов уже начал готовиться к ним. Он прекрасно понимает, что его главный соперник — это именно исламисты. Так, если бы выборы состоялись сейчас, их кандидат, несомненно, набрал бы около 70 % процентов голосов. Поэтому, пока не поздно, Каримову просто необходимо избавиться от столь грозного соперника» — так интерпретировал эти действия властей председатель незарегистрированного независимого общества по правам человека в Узбекистане Михаил Ардзинов ^{105}. Однако в мусульманской стране объявлять напрямую войну исламу — занятие более чем рискованное, и Ташкент несколько закамуфлировал свои цели. Официально в Узбекистане начали бороться не с исламом, а с «ваххабизмом». «Ваххабиты утверждают, что молиться надо обязательно 5 раз в день, надо соблюдать пост, а кто этого не делает, тот не настоящий мусульманин. По их мнению, женщина должна ходить в одежде, закрывающей всё тело и лицо. Между тем, даже большинство мусульманских учёных признают, что полностью закрытое тело у женщины должно быть только во время молитвы, а в обычной жизни она может ходить с открытым лицом и руками», — говорил в 1998 г. автору Махмуд хаджа Нуритдинов, возглавляющий интернациональный центр по изучению ислама ^{106}.

Для человека постороннего утверждения Нуритдинова воспринимаются как сенсация: ведь по сути исламский богослов пытается логически обосновать необязательность основных канонов ислама. Однако всё становится ясным, если понять, как образовалось возглавляемое Нуритдицовым учреждение. Центр создан по распоряжению кабинета министров Узбекистана в 1995 г. На 50 % центр финансируется государством, на 50 % — муфтиатом. Официальная его цель — сближение светских и исламских наук, объединение усилий светских учёных и теологов. По выражению Нуритдинова, центр является своеобразным мостом между властями и муфтиатом. Достаточно примечательно, что за более чем двухчасовую беседу с автором Ну-ритдинов не упоминал о теологических разногласиях между ваххабитами и традиционным для Узбекистана течением ислама. Директор центра говорил лишь о том, что ваххабиты являются фанатиками, слепо придерживающимися канонов ислама. Сам же Нуритдинов, а, следовательно, и официальные власти, выступают за так называемый «просвещённый ислам»^{107}. Что именно понимается под этим закамуфлированным термином, не совсем ясно. Однако очевидно, что в реальности Ташкент причисляет к невежественным мусульманам всех людей, которые готовы беспрекословно следовать канонам этой религии. Действия «просвещённых исламистов» было трудно квалифицировать иначе, чем борьбу против религии. Специальным постановлением духовного управления было запрещено читать призыв к молитве через громкоговорители. После проверки регистраций наполовину сократилось число мечетей. «После перестройки мечети у нас стали расти, как грибы после дождя. Людей же, знающих ислам, катастрофически не хватало. В результате получилось так, что в одной мечети имам говорил одно, а в другой противоположное. Сейчас же происходит упорядочение мнений. Так, что мы боремся не против ислама, а за», — утверждал Нуритдинов ^{108}.

В уголовный кодекс Узбекистана была внесена специальная поправка, запрещающая использовать религию в целях нарушения гражданского согласия, распространения клеветнических, дестабилизирующих обстановку измышлений и совершения иных деяний, направленных против правил поведения в обществе и общественной безопасности (отметим, что под подобную трактовку можно подвести всё, что угодно). Нарушения, указанные в этой поправке, наказывались лишением свободы до пяти лет. При этом, как часто бывает в жизни, рядовые исполнители нередко переусердствовали в выполнении закона. По слухам, в одной из крупных областей республики её руководитель лично стриг ножницами бороды «ваххабитам». С улиц городов и сёл республики практически исчезли бородатые мужчины моложе 40 лет — таких забирали в милицию сразу. Страх прочно вошёл в сознание рядовых граждан Узбекистана. Водитель такси убеждал меня, что если узнают, что он возил иностранного корреспондента, написавшего «плохую» статью про Узбекистан, то он просто исчезнет, а его семья даже не узнает, где он похоронен.

Новая кампания репрессий не дала желаемого результата. 16 февраля 1999 г. в центре Ташкента раздалась серия мощных взрывов. Как свидетельствовали очевидцы, это происходило почти одновременно, и создавалось впечатление, что весь город оказался в зоне боевых действий. Один из взрывов раздался на площади Независимости в тот момент, когда туда должен был прибыть президентский кортеж. Однако Исламу Каримову повезло — он опоздал и тем самым спас себя от, казалось бы, неминуемой смерти. Уже через несколько часов после терактов власти обвинили в преступлении «ваххабитов». По подозрению в причастности к взрывам было задержано более двух тысяч человек. Однако в августе того же года Ислама Каримова ждали новые неприятности. Отряд узбекских исламистов, возглавляемый Тахиром Юлдашевым и Джумой Намангани (лидерами уже упоминавшегося выше разогнанного Каримовым движения «Адолат»), вторгся из Таджикистана в Киргизию, мятежники намеревались «освободить» Ферганскую долину Узбекистана и создать на её территории исламское государство. «Боевики — это нормальные верующие люди, которые вынуждены были взять в руки оружие, чтобы в дальнейшем отомстить узбекскому правительству за преследования политических и религиозных деятелей, начавшиеся в 1992 г., и особенно усилившиеся в последнее время. Эти люди хотят установить в Узбекистане настоящий исламский порядок… Как Аллах нам накажет, говорят они, так и будет. Они не хотят воевать против киргизов. У них другой враг — узбекское государство», — заявил проводивший переговоры с боевиками киргизский правозащитник Турсунбек Акунов ^{109}. В конечном итоге, после долгих кровопролитных боев с узбекской и киргизской армией боевики вернулись в Таджикистан.

Последствия теракта. Ташкент. 1999 г.

Однако через год бои возобновились, причём на этот раз боевики вторглись не только в Киргизию, но и в Сухардарьинскую область Узбекистана. «Мы знаем свою цель, эта цель — свергнуть существующий в Узбекистане строй, освободить из застенков около ста тысяч наших братьев и сестёр — верующих мусульман Узбекистана, и создать в Узбекистане такой режим, при котором люди — верующие мусульмане, могли бы свободно вероисповедываться», — так заявил в те дни Тахир Юлдашев. Лидер узбекских исламистов также категорически отверг возможность переговоров с Исламом Каримовым ^{110}. Самое интересное, что и на этот раз киргизской и узбекской армиям не удалось разгромить исламистов, и они практически без потерь отошли на свои базы в горном Таджикистане.

Не успел Ташкент расправиться с боевиками Юлдашева-Намангани, как неожиданно и весьма настойчиво стала заявлять о себе новая сила. На базарах городов Ферганской долины начали появляться листовки следующего содержания: «Бешеная атака еврейского кафира Ислама Каримова и организаций его государства против призывающей к исламу партии Хизб ут-Тахрир не ослабевает… Мусульмане, не падайте духом!». Радикальная исламская партия Хизб ут-Тахрир (её штаб-квартира на нелегальном положении находится в Иордании) запрещена практически во всех мусульманских странах мира. Партия намерена добиваться объединения мусульман всего мира в единый халифат. С точки зрения лидеров партии, на сегодняшний день в мире нет ни одного истинного исламского государства. Партия считает западную демократию неприемлемой для мусульман. По мнению её теоретиков жизнь мусульман должна регламентироваться законами шариата. Долгие годы подпольного существования приручили сторонников партии к жёсткой дисциплине: так члены организации разбиты на пятёрки, и люди из разных пятёрок нередко не знают друг друга.

Мне удалось встретиться с членами Хизб ут-Тахрир. Эти люди резко осуждают деятельность Намангани и Юлдашева, считая, что нельзя нападать на свою страну извне. По их мнению, на сегодняшний момент нужно действовать методом убеждения, чтобы «мусульмане осознали, что ими управляют безбожники». В идеале, по мнению Хизб ут-Тахрир, исламское государство должно было бы создаться так же, как и при пророке Мухаммеде — на сходе граждан. Однако сегодня, учитывая многочисленность мусульман, подобный способ «превратился бы в фарс, так называемую европейскую демократию», поэтому решение о создание исламского государства должны принять наиболее «влиятельные люди» (крупные политики и бизнесмены). Если же «безбожники» не захотят отдавать власть, то «прозревший народ может сместить их силой».

Судя по всему, узбекские власти воспринимают программу «просветителей», как вполне реальную. Человека, у кого находят листовку Хизб ут-Тахрир, немедленно арестовывают. Увы, эти меры пока не дают желанного результата: подпольщики продолжают распространять «подрывную литературу». Более того, суды над членами организации превращаются в своего рода антиправительственные митинги — подсудимые (в основном молодые люди) заявляют, что с радостью пойдут на муки во имя Аллаха и обличают в своих выступлениях Ислама Каримова.

Естественно, что деятельность Хизб ут Тахрир не ограничивается Узбекистаном и распространяется на часть Ферганской долины, расположенную в Таджикистане и, что особенно опасно, в Киргизии.

Практически во всех своих выступлениях, касающихся деятельности исламских экстремистов, узбекский президент подчёркивает, что фундаменталисты получают финансовую помощь от исламских радикалов за рубежом. Действительно, были зафиксированы случаи обучения узбекских исламистов в военных лагерях талибов в Афганистане, а также на военных базах фундаменталистов в Пакистане. Известно, что с 1995 г. Тахир Юлдашев живёт в Афганистане и поддерживает тесные контакты с лидером талибов мулло Мохаммад Омаром (в том числе получает финансовую помощь). Как утверждает Ахмадшах Масуд в интервью киргизстанской газете «Слово Кыргызстана», Мохаммад Омар вместе с Тохиром Юлдашевым разрабатывают план создания Исламского Эмирата Фергана^{111}. Поскольку «Талибан» придерживается ислама фундаменталистского толка, это обстоятельство позволяет предположить, что сегодня Юлдашев отошёл от суфийского направления ислама.

В городской чайхане, г. Наманган. 1999 г.

Наиболее прочны связи узбекских исламистов с таджикскими моджахедами. Боевики из Узбекистана воевали бок о бок с таджикской оппозицией ещё в 1992 г. В 1996 г. один из лидеров узбекских исламистов Джума Намангани стал первым заместителем наиболее влиятельного полевого командира Каратегинской долины Таджикистана Мирзо Зиеева (ныне министр МЧС Таджикистана). Массовый же характер эмиграция из Узбекистана в Таджикистан приняла после терактов в Ташкенте в феврале 1999 г., когда напуганные узбекские власти начали повальные аресты религиозных инакомыслящих, многие из которых в реальности не имели никаких связей с вооружённым подпольем. Однако в обвинениях Ташкента зарубежных исламских радикалов есть немалая доля преувеличения. Похоже, что узбекские власти готовы обвинять кого угодно для того, чтобы скрыть своё бессилие в борьбе с местными исламскими радикалами. Показательный пример: после взрыва в Ташкенте Ислам Каримов заявил, что поддержку террористам-«ваххабитам» оказывало движение «Хезболлах». Как известно, радикальная шиитская организация «Хезболлах» напрямую поддерживается Тегераном, который является главным идеологическим противником фундаменталистов в исламском мире.

Итак, несмотря на регулярные репрессии против инакомыслящих, угроза исламской революции в Узбекистане по-прежнему остаётся реальной. Правда, как это цинично ни звучит, откровенно тоталитарный режим в Узбекистане всё же является на сегодня, пожалуй, главным фактором, способствующим сдерживанию распространения радикального ислама в этой стране. Хорошо отлаженная репрессивная машина современного узбекского государства позволяет осуществлять тотальный контроль всего общества (иметь здесь нелегально оружие практически нереально). В этих условиях сочувствующая боевикам часть населения не сможет оказать им действенную помощь. Передвижение любой группы людей по Узбекистану будет немедленно зафиксировано, а сами террористы уничтожены. Правда, нынешняя относительная эффективность узбекской политики по отношению к исламским радикалам может оказаться лишь временным явлением. Средняя зарплата в республике меньше 20 долларов. При этом в сельской местности (где проживает более 70 % населения) люди работают в сохранившихся с коммунистических времён колхозах фактически бесплатно. «Упорно отвергая шоковую терапию, Ислам Каримов как будто гордится, что его страна сползает в пропасть медленно. Нам непонятно, действительно ли в Узбекистане собираются строить современное капиталистическое общество или же хотят лишь слегка трансформировать прежнюю коммунистическую систему», — поделился со мной в Ташкенте западный дипломат^{112}. Если в ближайшее время Ташкенту не удастся переломить ситуацию и обеспечить экономический рост в стране, то обвальное падение экономики может привести к голодным бунтам, и в этой ситуации великолепно отлаженная репрессивная машина может начать давать сбои.

Справедливости ради стоит отметить, что серьёзные резоны для сближения с Ташкентом есть и у Кремля. В начале 90-х сотни молодых людей из Чечни и Дагестана приезжали изучать ислам в подпольных наманганских медресе. Сейчас очень многие из этих наманганских студентов стали знаменитыми полевыми командирами. Больше всего наманганские преподаватели гордятся своим учеником Салманом Радуемым. «Для того, чтобы захватить весь Наманган хватило бы четырёх Салманов Радуевых! Чеченцы приобщились к исламу у нас — в Намангане. Почему же они теперь не придут на помощь своим учителям!», — не раз приходилось слышать автору этих строк. И узбекские, и чеченские моджахеды проходят подготовку в военных лагерях талибов на территории Афганистана, а среди подозреваемых в терактах в Москве в сентябре 1999 г. есть не только выходцы с Кавказа, но и уроженец Средней Азии. По некоторым сведениям, представитель Тахира Юлдашева ездил в Чечню к полевому командиру Хаттабу, где якобы обсуждались планы координации усилий в борьбе против «неверных». По мнению же руководителя Центра общественных связей ФСБ России Александра Здановича, февральские взрывы в Ташкенте готовились не без участия чеченцев^{113}.

Киргизстан

От других среднеазиатских республик Киргизстан отличается ярко выраженной полиэтничностью. Киргизы составляют лишь 52 % населения республики, русские — 21.5, узбеки — 12.5 %. Традиционная среда обитания киргизов — кочевников-скотоводов в прошлом — горная местность. В силу исторических реалий ныне сложилась парадоксальная ситуация, когда народ, давший название республике, часто оказывается в меньшинстве в наиболее плодородных, «престижных» регионах. «Географическое» неравенство, хотя и вызванное объективными причинами, стало в условиях резкого дефицита плодородной земли камнем преткновения во взаимоотношениях народов, живущих на территории республики. Отражение настроений значительной части киргизов проявилось первоначально в виде преамбулы кодекса о земле, принятого республиканским парламентом, которая гласила: «Земля принадлежит киргизскому народу». Наложив вето на эту формулировку, Аскар Акаев сумел лишь частично снять напряжение в республике.

Положение ещё более осложняется тем обстоятельством, что разные народы нового независимого государства имеют неодинаковые стартовые возможности для вхождения в рыночную экономику. Киргизы оказались наименее приспособленными к жизни в условиях конкуренции. Как утверждал в беседе с автором лидер партии национального возрождения «Асаба» Асан Ормушев, на аукционах по продаже малых предприятий более высокие доходы национальных меньшинств обусловливают неконкурентоспособность киргизов, что приводит к вытеснению коренного населения из частного бизнеса. Как это ни парадоксально, но именно сложность межнациональных отношений обусловила искреннюю заинтересованность Бишкека в предотвращении оттока русских из республики. Как заявил в беседе со мной президент Киргизстана Аскар Акаев, славяне играют роль своеобразного буфера между киргизами и узбеками, и их отток резко увеличил бы вероятность межнациональных столкновений в республике^{114}.

В киргизском городе Карасу, расположенном на границе с Узбекистаном, меня, попытавшегося фотографировать, чуть не растерзала толпа местных жителей. «Немедленно засвети пленку! После работы таких, как ты, “журналистов", у нас пропадают люди!», — кричали разъяренные местные узбеки (инцидент произошёл в июне 1998 г.). Как выяснилось, горожане приняли меня за работника узбекской службы безопасности.

«Мы постоянно изымаем фанатичную религиозную литературу, поступающую к нам из Киргизии, здесь же существует центр по отправки паломников в Мекку, услугами которого активно пользуются и “ваххабиты” из Узбекистана. Поэтому наши власти просто обязаны были принять определённые меры», — говорил мне Махмуд хаджа Нуритдинов, возглавляющий интернациональный центр по изучению ислама, созданный по распоряжению кабинета министров Узбекиста-на^{115}. На практике «определённые меры» свелись к тому, что узбекские спецслужбы начали арестовать скрывающихся в Киргизии узбекских религиозных инакомыслящих. «На сегодняшний день слово “ваххабит” не более чем ярлык. Как только два имама поссорятся между собой, они немедленно начинают обзывать друг друга “ваххабитами”. Причём, оба просто не знают, какой смысл несёт в себе это слово. Часть верующих действительно старается следовать канонам первоначального ислама, неотягощённого более поздними наслоениями. Однако называть таких людей “ваххабитами” в корне неверно», — так считает президент Исламского центра республики Киргизстан Садикджан Камалуддин^{116}. Камалуддин — фигура в Киргизстане достаточно известная. С 1987 по 1990 г. он был муфтием Киргизстана, с 1990 по 1994 г. — депутатом киргизского парламента. Президент Исламского центра до сих пор гордится, что именно он выдвинул кандидатуру Акаева на пост президента республики ^{117}. По национальности Садикджан Камалуддин — узбек (представители этого народа компактно проживают в Ошской области Киргизстана) и является одним из наиболее авторитетных лидеров местной узбекской общины. В киргизской печати Камалуддина периодически называют «ваххабитом», обвиняют его и в том, что он получает деньги для «подрывной деятельности» из Саудовской Аравии ^{118}.

Однако до того, как в августе 1999 г. узбекские боевики вторглись на территорию республики, активность спецслужб Ташкента в Киргизстане было всё же скорее исключением из правила. Исламу Каримову приходилось считаться с мнением киргизского президента Аскара Акаева, который не разделял опасений Каримова по поводу угрозы со стороны фундаменталистов. Примечательно, что ещё в июне 1999 г., в нашей беседе, Аскар Акаев заявил, что не вкладывает негативный оттенок в слово «ваххабит» и является принципиальным противником репрессий против этой части узбекского общества: «Опасность ваххабизма для нашей республики сильно преувеличена. Мне кажется, вообще в корне неверно ставить знак равенства между экстремизмом и каким-то конкретным религиозным течением. Само слово “ваххабизм” не носит негативного оттенка: им называют тех мусульман, которые стремятся к чистоте веры. Экстремисты есть в любой религии, а вовсе не только в конкретном направлении ислама. Давление же на какую-то определённую группу верующих может привести к негативному результату: вынудит их уйти в подполье, по существу подтолкнёт к терроризму. Лично я ко многим нашим ваххабитам отношусь с большим уважением — среди них много грамотных, образованных людей… Я не думаю, что в нашей республике были бы возможны внутри- или межконфессиональные конфликты, для Киргизстана характерна веротерпимость»^{119}.

Однако после вторжения узбекских исламистов на территорию республики Аскар Акаев кардинальным образом изменил свои взгляды по этому вопросу. Так, как заявил киргизский президент, прорыв на территорию его страны вооружённых отрядов узбекских фундаменталистов и война в Дагестане являются звеньями одной цепочки, и боевики в обоих регионах финансируются Бен Ладеном и другими исламскими экстремистами. Как утверждает со ссылкой на киргизские СМИ Радио «Свобода», штаб квартира террористов располагалась в Бишкеке, «ученики Хаттаба» именно в киргизской столице ожидали сигнала для организации взрывов в Ташкенте ^{120}. С позволения Аскара Акаева Ташкент начал бомбить узбекских исламистов в Киргизстане, а узбекские спецслужбы начали широкомасштабные операции против так называемых «ваххабитов» на территории соседнего государства. Напуганный неожиданном развитием событий, Аскар Акаев решил закрыть глаза на активность Ташкента в Киргизстане.

Отметим также, что Ошская область — один из наиболее уязвимых регионов Средней Азии. В 1990 г. здесь уже произошли кровавые столкновения между местными узбеками и киргизами, повлекшие за собой многочисленные человеческие жертвы. Полностью последствия конфликта не преодолены и сегодня. Местные узбеки по-прежнему считают этот регион своей исконной территорией и крайне болезненно воспринимают засилье (по их мнению) в бизнесе и сферах власти представителей титульной нации. По сути, нарушить нынешний хрупкий мир может любой неосторожный шаг. Об опасности возникновения нового узбекско-киргизского конфликта заговорили ещё несколько лет назад, когда здесь появились приверженцы фундаменталистского направления в исламе, «окрещённые» местными жителями «ваххабитами». «Проблема заключается в том, что большинство так называемых ваххабитов Киргизии по национальности узбеки. И в киргизских СМИ уже появились статьи, где всех узбеков республики огульно называют ваххабитами. Создаётся впечатление, что определённые силы хотят вновь повторить ошскую трагедию, но уже придав ей новую, религиозную окраску», — утверждал около двух лет назад президент Исламского центра республики Киргизия Садикджан Камалуддин^{121}. Сегодня же ситуация резко обострилась — кроме приверженности ваххабизму, местных узбеков могут обвинить ещё и в пособничестве «вторгшемуся агрессору».

Узбекско-киргизская коллизия не единственная болезненная проблема юга республики. Территориальные споры между Бишкеком и Душанбе не решены и сегодня. Граница между двумя государствами обладает крайне причудливой, осложнённой множеством анклавов конфигурацией. Практически каждое лето здесь происходят стычки из-за воды между киргизами и таджиками. И именно в этот район Ошской области вторгаются узбекские исламисты. Отметим, что в данном случае эпитет «узбекский» можно употреблять лишь с большой долей условности: среди вторгшихся боевиков было немало и таджиков.

Синьцзян-Уйгурский автономный район (Китай)

Вряд ли можно считать случайностью, что одновременно с активизацией среднеазиатских фундаменталистов резко активизировалось движение уйгурских сепаратистов в Китае, также активно использующих в своей борьбе исламскую атрибутику. По официальной статистике КНР население Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР) — 15 миллионов человек. Численность тюркоязычных народов мусульманского вероисповедания около 9 миллионов человек, то есть 60 % населения. Из них уйгуров — более 7 миллионов, казахов — 900 тысяч, киргизов — 130 тысяч^{122}. Коренное население СУ АР (историческое название — Восточный Туркестан) — уйгуры — в древности обладали мощной цивилизацией, оказавшей огромное влияние не только на Среднюю Азию, но и на Китай. В 1759 г. под натиском маньчжурско-китайских войск уйгуры лишились своей государственности. Захваченные земли стали называется Синьцзяном (по-китайски — «Новая граница»). Со времени включения СУАР в состав Китая уйгуры восставали более 400 раз ^{123}. Победив восставших, Пекин так и не смог разгромить уйгурское подполье: теракты в Синьцзяне стали уже обыденной реальностью. В феврале 1997 г. в городе Инин Синьцзянян-Уйгурского автономного района (СУАР) Китая произошли массовые столкновения между проживающими там китайцами и уйгурами.

Существуют две сильно отличающиеся друг от друга версии происшедшего: официальных китайских властей и уйгурских диссидентов. По мнению китайских властей, во время празднования китайского Нового года несколько тысяч молодых уйгуров (17–18 лет) напали с холодным оружием на группу китайцев, отмечавших на улице праздник. Несколько трупов китайцев было сожжено нападавшими. Попытавшиеся остановить бесчинства полиция и военизированные отряды были вынуждены отступить, унося раненых. Столкновения вылились в массовые антикитайские демонстрации, которые были прекращены после ареста нескольких зачинщиков ^{124}.

Версию уйгурской стороны изложил автору один из активистов уйгурского подполья в Китае Ахмед Шаяр: «4–5 февраля в городе Кульдже (по-китайски Инин - И. Р.\ в канун священного для всех мусульман праздника Ураза-Байрам китайские власти проводили так называемую “очистку города от криминальных элементов”. Однако в первую очередь арестовывали не уголовников, а сторонников отделения Уйгурстана от Китая. Всего, по нашим данным, было арестовано более тысячи человек. 6 февраля уйгурская молодёжь организовала мирную демонстрацию против ареста своих товарищей. Демонстранты несли весьма умеренные исламские лозунги. Однако армия и полиция стала разгонять демонстрантов. В результате столкновений погибло 55 китайцев и 25 уйгуров. К утру восстание было подавлено. 30 молодых уйгурских активистов, из них 12 девушек, китайские власти расстреляли публично. Узнав об этом, уйгуры начали стихийные восстания в других городах Восточного Туркестана: в столице автономного района Урумчи, Хотине, Кучаре. К сожалению, все эти выступления были подавлены. Точное число жертв нам неизвестно» ^{125}.

Синьцзянян-Уйгурский автономный район Китая, г. Инин. На заднем плане — уйгурская мечеть. 1994 г.

По утверждению Шаяра, наиболее мощной организацией в Уй-гурстане, выступающей за отделение от Китая, является Исламская партия возрождения, поддерживающая тесные контакты со своими единомышленниками из одноимённых организаций в среднеазиатских республиках ^{126}. Это подтверждается и из других источников. Судя по всему, уйгурские сепаратисты поддерживают связи и с чеченцами. В Чечне были задержаны двое уйгуров — граждан КНР, воевавших на стороне сепаратистов. В декабре 1997 г. подданный Саудовской Аравии, уйгур по национальности Мухаммадамин Туркистони вручил одному из лидеров узбекских исламских радикалов Тахиру Юлдашеву 260 тысяч долларов для закупки оружия. Половина этого оружия, в соответствии с требованиями Туркистони, была передана уйгурским сепаратистам в КНР ^{127}. Примечательно, что всего через полгода после этой встречи уйгурские исламские радикалы совершили два громких теракта на юге Киргизии. В 2000 г. в Киргизии уйгурскими террористами из Китая был убиты председатель культурнопросветительского общества уйгуров Киргизстана «Иттипак» Негмат Базаков, а также чиновник из КНР. В Алма-Ате оперативникам удалось выйти на подпольную квартиру уйгурских террористов из СУ АР. Подпольщики оказали стражам порядка вооружённое сопротивление и были убиты в перестрелке.

На сегодняшний день главная цель уйгурских исламистов в Центральной Азии — сбор средств на борьбу с китайскими властями у себя на родине. В первую очередь «данью» облагается местная уйгурская диаспора (в Центральной Азии проживает около 300 тысяч уйгур). Например, Негмат Базаков поплатился своей жизнью за отказ пожертвовать деньги на нужды вооружённого подполья своих соплеменников по ту сторону границы. В то же время можно предположить, что сбор средств отнюдь не единственная цель уйгурских сепаратистов в Центральной Азии. Восточный Туркестан (историческое название СУ АР) с этнокультурной точки зрения является частью центрально-азиатского региона, и, если удастся дестабилизировать обстановку по обе стороны границы, это существенно усложнит положение как китайских властей, так и лидеров среднеазиатских государств.

«Освободительное движение народов Туркестана началось в Средней Азии, но оно послужило хорошим примером и для нас. Мы будем продолжать борьбу в любом случае. Нас не остановят даже многомиллионные жертвы. Рано или поздно китайцы тоже будут вынуждены убраться из своих колоний», — заявил Ахмед Шаяр^{128}. Мне удалось убедиться в том, что китайско-уйгурский конфликт имеет достаточно ярко выраженную религиозную подоплеку. Огромное возмущение вызывает китайский закон об ограничении рождаемости (в стране разрешено иметь только двух детей). «По нашим мусульманским обычаям, чем больше детей в доме, тем больше счастья. Китайский закон оскорбляет нашу веру», — говорили мне уйгуры. Уйгур никогда не пойдёт в лавку к китайцу, так как пища готовится там не по предписанным мусульманам правилам.

Положение китайских властей ещё более осложняется тем обстоятельством, что в среднеазиатских республиках, как уже говорилось выше, проживает мощная диаспора уйгуров. В Средней Азии (главным образом в Казахстане и Киргизстане) обе организации поддерживают связи с уйгурским подпольем. Через своих людей, обычно маскирующихся «челноками», провозят в Уйгурстан листовки, запрещённые книги. Фрондисты имеют своих людей даже в китайских тюрьмах, где содержатся уйгурские революционеры. «Наше движение ставит своей целью создание независимого демократического государства Уйгурстан. Но нельзя забывать о том, что по сути ислам является важнейшим компонентом уйгурской культуры, по существу определяет нашу самобытность. Этим и объясняется, что ислам стал опорой национально-освободительного движения. Так значительная часть литературы, которую мы нелегально поставляем в Восточный Туркестан — религиозного содержания», — говорил автору председатель Фронта освобождения Восточного Туркестана Юсупбек Мухли-си^{129}.