Под зелёным знаменем. Исламские радикалы в России и СНГ

Глава 5 Ислам в политике: фактор консолидации или раздора?

«Немедленно сформировать на всей территории Дагестана вооружённые отряды сопротивления оккупационным войскам… Незамедлительно начать боевые действия против российских войск на территории Дагестана. Братья-дагестанцы, убейте за день или плените хотя бы одного российского солдата… Вставай, Дагестан, вставай на газават!», — эту листовку за подписью представителя Джохара Дудаева в «Восточной зоне обороны», а ныне знаменитого террориста Салмана Радуева автор прочёл в январе 1995 г. в дагестанском городе Хасавюрте ^{145}. Местные жители не выполнили приказ представителя «Восточной зоны обороны». Вопреки всем предсказаниям политологов реакция народов Северного Кавказа на ввод российских войск в Чечню была достаточно вялой. Особенно показательно, что пассивность проявили не только республиканские власти, которые можно (и не без оснований) обвинить в зависимости от Москвы, но и простые жители северокавказских республик. Митинги мусульманской солидарности с народом Чечни собирали не более двух тысяч человек, не было и массового движения добровольцев в отряды чеченского сопротивления.

Во время же второй военной кампании Кремля в Чечне подавляющая часть дагестанцев уже в открытую поддерживала действия российских войск. Откровенно античеченские настроения возобладали в Дагестане после августа 1999 г., когда отряды Басаева и Хаттаба вторглись в Дагестан. Подавляющая часть местных жителей восприняла эту акцию чеченских боевиков как попытку оккупации их родины. В республике развернулась мощное добровольческое движение. Местные жители встречали федеральные войска, воевавшие с чеченскими боевиками, как освободителей. Однако такое поведение дагестанцев достаточно странно с точки зрения правоверных мусульман. Ведь Басаев и Хаттаб искренне полагали, что пришли освобождать мусульманских братьев, томящихся под гнётом «неверных», и поэтому были несказанно удивлены оказанным им приёмом.

Отметим, что во время войны в Абхазии в 1992–1993 гг. добровольческое движение на Северном Кавказе в помощь абхазским сепаратистам было несравненно более мощным, чем помощь чеченскому движению сопротивления. Объяснение этому явлению достаточно простое. Абхазы и народы Северного Кавказа (абазины, адыгейцы, черкесы и кабардинцы) очень близки между собой по языку и культуре и составляют единую этническую общность адыгов. Именно народы адыгской группы (а их общая численность на Северном Кавказе более полумиллиона человек) оказали в первую очередь поддержку сторонникам абхазской независимости. То есть, в данном случае срабатывала национальная, а не религиозная солидарность. Поддержка же абхазов со стороны чеченцев — совершенно другой вопрос, так как она осуществлялась на «государственном» уровне — по инициативе тогдашнего президента Чечни Джохара Дудаева.

Реальную же поддержку чеченскому движению сопротивления оказывали во время и первой и второй войн лишь близкородственные чеченцам ингуши (чеченцев и ингушей даже нередко рассматривают как единую вайнахскую этническую общность), а также чеченцы-аккинцы (одна из этнических групп чеченского этноса). Общая численность чеченцев-аккинцев и ингушей не более 250 тысяч человек, то есть их значительно меньшее, чем родственных абхазам адыгов. Словом, и в Абхазии, и в Чечне срабатывала в первую очередь этническая солидарность, а призыв чеченцев поддержать газават был практически не услышан в других северокавказских республиках.

Лишь частично сработала исламская солидарность и в Средней Азии. По сути, война в Таджикистане осталась внутреннем делом самих жителей республики: на помощь таджикским исламистам не устремились их единоверцы из других среднеазиатских республик. Правда, как уже говорилось, узбекские исламские боевики короткое время принимали участие в гражданской войне в Таджикистане на стороне Исламской партии возрождения Таджикистана. Однако количество таких добровольцев было относительно невелико и, следовательно, поддержку таджикских исламистов нельзя считать массовой. Гражданская война в Таджикистане была в первую очередь междоусобной. Причём, воевавшим на стороне оппозиции горным таджикам противостояли не только кулябские таджики, но и таджикистанские узбеки. При этом приверженность исламу играла второстепенную роль. Главным фактором, определяющим по какую сторону баррикад окажется тот или иной житель республики, были его региональная и национальная принадлежность. Обе противоборствующие стороны, проверяя документы у населения, в первую очередь смотрели на прописку (по ней можно было определить региональную принадлежность). Таджикистанским узбекам, воевавшим с исламистами, оказывали помощь даже их соплеменники из Афганистана. «Я нелегально перешёл таджикско-афганскую границу и добрался до местных полевых командиров, — рассказывал один из таджикистанских полевых командиров-антиисламистов, узбек по национальности. — В начале меня встретили недоверчиво, ведь в Афганистане эту войну воспринимали, как борьбу коммунистов с мусульманами, но когда я показал видеокассету, на которой было зафиксировано, как, так называемые мусульмане, убивают узбекских женщин, мои собеседники дрогнули. После этого мне помогли и оружием, и деньгами, и людьми» ^{146}.

Говорить о едином мусульманском движении в масштабах бывшего СССР не приходится. Интеграционный потенциал ислама оказался ограниченным. Исламское движение разошлось по национальным квартирам ^{147}. В беседах со мной и лидеры таджикской оппозиции, и новые чеченские власти в один голос говорили, что собираются строить свою собственную, отличную от других мусульманских стран, модель исламского государства. Наиболее категоричным оказался крупный чеченский уголовный авторитет всероссийского масштаба Хож-Ахмед, заявивший, что «в мире есть только одно исламское государство — Чечня-Ичкерия»^{148}. В то же время и на Северном Кавказе, и в Средней Азии всё же были мусульмане, для которых общность религиозных воззрений была выше национальной принадлежности. Это были фундаменталисты, прозванные и на Северном Кавказе, и в Средней Азии «ваххабитами». Фундаментализм, выступающий за очищение ислама от поздних наслоений, национальных обычаев, пытается консолидировать всех мусульман вне зависимости от их национальностей. После подписания военного договора Мусульман джамаата[4] с Салманом Радуевым, присутствовавший на церемонии чеченский корреспондент сказал: «Мы знаем, что в джамаате есть представители всех национальностей, то есть против России борются все народы Дагестана!». Однако получил неожиданный ответ: «Для нас национальность не имеет никакого значения. Мы боремся за права мусульман!»^{149}.

Скорее всего, именно интеграционный потенциал фундаментализма, его стремление не замыкаться по «национальным квартирам», а оказывать мусульманам, в какой бы точки мира они не жили, деятельную помощь и является главной привлекательной чертой этого учения для исламских радикалов из разных регионов СНГ. Пропадавший втуне после окончания первой российско-чеченской войны огромный энергетический потенциал Басаева и подтолкнул его отойти от суфийского течения в исламе и сойтись с фундаменталистами. С фундаменталистами из афганского движения «Талибан» в конечном итоге сблизились и некоторые лидеры таджикской оппозиции, и один из самых влиятельных исламских радикалов Узбекистана То-хир Юлдашев, который ранее был приверженцем суфийского течения ислама. Такая тенденция вполне закономерна. Местные особенности ислама мешают консолидации мусульман из разных регионов, и для того, чтобы действовать сообща, превратиться в единую мощную силу, исламским радикалам просто необходимо отказаться от региональных наслоений своей религии, прийти к тому, что религиозная принадлежность гораздо важнее, чем национальная.

Немаловажен и тот факт, что искавшие помощи на чужбине исламские радикалы СНГ нашли наиболее тёплый прием у зарубежных фундаменталистов (в первую очередь, талибов). Менее же радикальные зарубежные исламские политики, например, Ахмадшах Масуд, предпочитали не вмешиваться во внутренние деда СНГ, так как опасались испортить отношения с региональной сверхдержавой — Россией. В этом смысле весьма показательно уже упоминавшееся выше интервью Ахмадшаха Масуда газете «Слово Кыргызстана», в котором знаменитый афганский полевой командир осудил помощь «Талибана» узбекским исламистам ^{150}. Однако, по крайней мере пока, большинство мусульман СНГ не готово к восприятию «чистого» ислама. И на практике рост фундаментализма не только не способствует консолидации мусульман, но, скорее, приводит к прямо противоположному результату. Рост фундаментализма в Киргизстане может привести к столкновениям между узбекским и киргизским населением республики. «Проблема заключается в том, что большинство так называемых “ваххабитов” Киргизстана по национальности узбеки. И в киргизских СМИ уже появились статьи, где всех узбеков республики огульно называют “ваххабитами”. Создаётся впечатление, что определённые силы хотят вновь повторить ошскую трагедию, но уже придав ей новую религиозную окраску», — заявил президент Исламского центра республики Киргизстан, узбек по национальности Садикджан хаджи Камалуддин^{151}.

Распространение фундаментализма способно спровоцировать национальные столкновения и в Дагестане. Подавляющая часть дагестанских фундаменталистов — аварцы и даргинцы, то есть представители горских народов. Среди же традиционных жителей равнин — кумыков — фундаментализм практически не распространен. Отношение между горцами и равнинными народами никогда не были идиллическими. Те же кумыки крайне недовольны переселением горцев на их равнинные земли, распространение фундаментализма среди горцев является дополнительным катализатором потенциального межнационального конфликта. Автору приходилось слышать от кумыков, что мало того, что даргинцы и аварцы переселяются на исконно кумыкские земли, но они ещё и насаждают свою религию, не имеющую ничего общего с исламом. Один таксист-кумык даже всерьёз рассказывал, что все члены «ваххабитской» общины занимаются групповым сексом. «Разве можно жить в мире с такими людьми?», — вопрошала эта жертва стереотипов.

Однако главная опасность — внутриконфессиональные столкновения между представителями одного народа. В Узбекистане уже были случаи, когда из махалли изгонялись фундаменталисты, причём делалось это далеко не всегда по приказанию властей. «У нас, узбеков, принято делать всё вместе: сообща справлять свадьбы, похороны. У одного жителя нашего кишлака — ваххабита — умерла мать, так он даже не пригласил на похороны соседей. Наши старики собрались и решили: “Такому человеку нет места в нашем селе!”», рассказывали мне в одном из кишлаков Ферганской долины.

Достаточно велика опасность религиозных войн на Северном Кавказе — в первую очередь в Дагестане и Чечне. Так, например, после нападения Хаттаба и Басаева на Дагестан местные жители стали выгонять своих односельчан, которых считали «ваххабитами»^{152}. В Чечне же новый глава временной администрации республики муфтий Кадыров не без успеха пытается убедить полевых командиров вместе с ним очищать республику «от иностранных наёмников и ваххабитов».

Справедливости ради отметим, что внутриконфессиональные противоречия объясняются не только разногласиями между мусульманами, придерживающимися разных течений в исламе, но и умышленно провоцируются светскими властями. Такую тактику нельзя не считать эффективной: многие фундаменталистские группировки действительно претендуют на власть и являются одним из самых опасных конкурентов местного руководства. Однако, лишая фундаменталистов возможности действовать легально, власти, по существу, провоцируют «алжирский вариант», и сами способствуют превращению таких групп в тщательно законспирированные террористические организации.