Под знаменами Аквилы (СИ)

В интересах Империума

Мрачные стены, освещенные мертвым светом искусственного освещения. Томящие часы тишины, прерываемые иногда металлическим лязгом идущих по своим делам сервиторов. И длинные ряды пустующих комнат. Все, кроме одной- опечатаны.

Звенящую предрассветную тишину прерывает неторопливый звук шагов. С момента их разговора прошло уже шесть часов и теперь Салливан возвращается к своим новым коллегам. Как только он заходит в знакомый коридор, то невольно сглатывает неприятный ком в горле, жестом давая сервитору понять, чтобы продолжал следовать за ним.

И вновь та дверь. И он. Один, если не считать с десяток скитариев, присланных Молотовым на охрану своенравных Мамоно.

Один из них, увидев что их одиночество нарушено, вскидывает руку в останавливающем жесте, после чего направляет на него дуло своего лазгана.

Простая формальность. Не более. Система целеуказания «свой-чужой» не даст им сделать случайной ошибки в бою и Салливан это хорошо знает, но на сердце все равно становится неуютно.

— Приказ Вебера, — он поднимает руку со сжатым в пальцах символом инквизиции.

Как только они опускают свои лазганы, освобождая путь, в сердце Салливана вновь начинают появляться крошечные, почти незаметные, но очень навязчивые сомнения.

Вчера он пришел к ним, словно они были испуганными гражданскими. И вел себя так, словно они и были испуганными гражданами Империума.

Салливан никогда не подвергал сомнению свою веру-«но Император!»-, всю свою жизнь он провел, обрывая жизнь тех, в ком от человеческого остался только облик, иногда даже весьма приятный. Во всяком случае, он уже убивал слаанешиток, на фоне которых все здешние мамоно выглядели бы деревенскими дурнушками.

Он вспомнил цитату из книги «Ненависть к чужакам»: «Ибо души их черны и мысли столь непохожи на наши, что пока горит огонь человеческих душ, не может быть мира между нами».

— Души их черны и мысли столь непохожи на наши…, - он полушепотом произнес эти слова, словно пробуя их на вкус, — будь эти две действительно из их числа, то их бы убили еще там, в храме. Но Генрих действительно признал их души чистыми.

На этот раз он вошел без стука. Забрал поднос из рук сервитора, отправив его обратно. Замок пару раз мигнул зеленым, отзываясь на его ключ-карту, после чего тяжелые двери распахнулись, пропуская его внутрь.

Внутри было темно. В тесных каютах кораблей не было окон и если бы не иллюзорное пламя на хвосте Гвиневры, наполняющее комнату мягким оранжевым светом, то простой человеческий глаз не смог бы увидеть ровным счетом ничего.

Абхуманша не спала. Она сидела на кровати, обняв пухлую подушку своими сильными руками и задумчиво смотря на спящую Тарквинию.

— Доброе утро, господин, — она кивком головы поприветствовала его, окинув взглядом безупречный мундир, после чего вернулась к созерцанию мирно сопящей инари.

Баргест остановился. Ибо души их черны… Быть может, магос все же ошибается и они всего лишь изувеченные варпом люди? Он беззвучными шагами прошелся вдоль комнаты, поставив поднос на их небольшой столик, после чего присел на кровать рядом с Гвиневрой.

В уголке глаза высветились данные биоритмики ее тела. Она напряжена, устала, ей страшно. Взгляд подмечает, как ее пальцы нервно сжимают подушку, крепко прижимая ее к себе. Со стороны это выглядит так, будто она хочет найти в ней защиту. Ее взгляд сосредоточен. Сейчас весь мир для нее замкнулся на том комочке тепла и нежности, что мирно посапывает на второй кровати, иногда с ворочаясь под неудобным одеялом.

— Ты и вправду любишь эту малышку?

Беззвучный кивок. Пламя на кончике хвоста вспыхнуло чуть сильней.

— Твои слова о том, что мы в безопасности. Это правда? — Гвиневра все так же боится смотреть в его сторону.

Страх… Баргест вспоминает как упивался ее страхом и отчаянием тогда, в камере. До того, как их признали равными людьми. Представляет, как проделывает это все прямо сейчас, бросая ее на пол, срывая одежду, заставляет заливаться в слезах, умоляя пощадить ее подругу… И вместо теплого чувства эйфории чувствует лишь колючую неприязнь к самому себе.

— Абсолютная.

Салливан говорит шепотом, как и саламандра. Нарушать подобную идиллию резким громовым рыком совсем не хочется. Он бесшумно выдохнул, прислонившись к стене, чувствуя как внутри становится теплее. Мир за пределами этой комнаты исчез. Ему вдруг стало хорошо. Так хорошо, что он в блаженстве закрыл глаз, наслаждаясь этим приятным, теплым чувством, что медленно разливалось по всему телу, идя от живота и доходя до кончиков пальцев. Полузабытое чувство безопасности и комфорта… Которого эти девушки лишены…

На сердце вдруг стало противно.

— Я знаю, каково это, жить в неизвестности. Однажды Вебер, тогда еще дознаватель, купил меня у моего племени за пригоршню золотых. И забрал меня, выходца из полудикого мира, на корабль своего инквизитора.

— Купил? — Саламандра с изумлением смотрит на него и Салливан умиротворенно улыбается, видя как в свете слабого пламени ее глаза блестят подобно ограненным топазам.

— Его команда искореняла культ хаоситов на моей планете. Я вызвался быть проводником и в неравном бою смог выследить и убить чудище, что породило их нечестивое колдовство, — улыбка на его лице становится горькой, — когда пришло их время покинуть нас, то старейшины моего племени решили, что золото важнее жизни безусого юнца и я отправился с ними.

Саламандра в шоке смотрела на него прикрыв рот рукой: «Это ужасно».

— Ну почему же. Я многого достиг. У меня было уважение, выпивка, женщины… Много женщин, — Салливан мечтательно закатывает глаза, но тут же осекается, видя осуждающий взгляд Гвиневры, после чего лениво протягивает — Знаешь, сложно устоять, когда они так к тебе и липнут.

Они еще немного молчат.

— Я пришел сказать кое-что еще. Если ты боишься, что теперь вас с Тарквинией могут разлучить, то не нужно. Может вас взяли в нашу команду и насильно, но Вебер и я смогли настоять на том, чтобы вас признали полноценными гражданами Империума. А это значит, что формально, как только ваша служба у нашего инквизитора закончится, вы вновь будете свободны. Я… Я просто понимаю, насколько это важно для вас.

Саламандра неуверенно ерзает на своем месте, сжимает губы, выдавая всем своим телом, как две противоположные мысли схлестнулись в битве за ее разум. Наконец, она говорит: «Знаешь, однажды я решила, что не дам одной глупой инари испортить себе жизнь и вызвалась помочь ей за плату, которую могла проиграть в кости и не заметить. Хотя, вспоминая тот день, еще неизвестно кто кому помог: стареющая саламандра, испытывающая проблемы с алкоголем, и медленно теряющая себя на дне стакана, или не в меру амбициозная лисичка, отважившаяся без оружия и охраны вломиться в разбойничий притон».

— Разбойничий притон?

Гвиневра лишь вяло отмахивается рукой: «Моя рука никогда не обнажала клинка ради убийства невинных и безоружных. У них просто была хорошая выпивка. Лучшая в округе».

Гвиневра молчит и биоритмы показывает, как ее сердце начинает чаще биться, а пальцы сильнее впиваются в подушку.

— Скажи мне, какая жизнь ее теперь ждет? Со мной то ладно, мне уже давно плевать на себя. Но она…, - Гвиневра оборачивается, вглядываясь в глаза Салливана, словно хочет увидеть в них ответ, который успокоил бы ее. И не находит. Она вновь отворачивается и продолжает смотреть на мирно причмокивающую во сне мамоно.

— Все время, что я провела с ней, я не уставала ее уговаривать бросить свои безнадежные поиски мифического способа мести. Найти себе работящего мужика, желательно бывшего солдата, а после нарожать кучу детишек. Чтоб сразу на целый клан. Но она и слушать этого не хотела. Все время твердила о том как однажды вернется и заставить их заплатить за то, что они сделали.

— Месть — это важно. Иногда это единственное, что поддерживает в нас волю к жизни.

— Нет, месть это ужасно. Однажды я хотела отомстить человеку, что забрал самое дорогое что у меня было.

— Ребенок?

Саламандра на секунду замирает, с тревогой поглядывая на Баргеста.

— В сердце женщины нет человека важнее, чем ее дитя. Это очевидно. А в том, что ты была матерью, я не сомневаюсь, — Салливан с легкой печалью смотрит на нее, — Только дурак не увидит, каким взглядом ты смотришь на свою подругу.

Гвиневра лишь молча кивает:

— Я пришла к его дому ночью, намереваясь войти внутрь и убить его самым жестоким способом, которым только смогу.

— И не смогла?

— Не смогла. Сквозь раскрытые окна я видела его молодую жену, маленького ребенка, старых родителей. Моя дочь сама допустила ошибку первой обнажив клинок. Как я могла убить того, кто лишь защищался?

— И что ты сделала?

— Ушла, не оглядываясь назад. В мире и так полно боли. Новая ничего не исправит.

Баргест задумчиво смотрит в темноту комнаты. Монстры так себя не ведут. Он сотню раз бился с ксеносами, еретиками, мутантами и не мог назвать среди них ни одного, кто смог бы поступить точно так же. Было забавно видеть абхумана, что был человечнее львиной доли людей, с которыми пересекалась его линия жизни.

— Господин…

— Не господин. Когда рядом нет никого- просто Баргест или Салливан.

— Баргест. Прошу, я должна знать, она сможет когда нибудь получить то счастье, которое заслуживает? Дом, семью, непоседливых детей?

Салливан молчит, ибо хорошо знает ответ — нет. Служба в инквизиции означает что ты уйдешь с нее или в гробу (самый распространенный вариант), или твои враги устроят тебе такую жизнь, что о смерти ты будешь мечтать.

— Да, сможет. Как только мы закончим свои дела на этой планете мы дадим вам золото и свободу. Вебер ценит своих людей, — И вновь столь привычная «ложь во спасение». В который раз. Думать о том, что скорее всего их убьют как свидетелей, причем приговор поручат исполнить именно ему, не хочется совершенно.

— Спасибо, — В тишине раздается чуть слышный скрип кровати, а затем Салливан ощущает, как на его плечо ложится голова абхумана.

Секундный шок быстро проходит. Сейчас она не мерзкий ксенос, а абхуман, что лишь недавно увидела свет Императора.

— Пожалуйста, не отталкивай, — она доверчиво прижимается к нему, — Я просто…. Ты даже представить не можешь как это тяжело, все время быть сильной.

— Я думал, что ты считала меня плохим.

Гвиневра шмыгает носом, крепче прижимаясь к его мундиру — Нет, ты хороший. Я чувствую это.

Баргест нежно поглаживает ее длинные волосы, чувствуя как она доверчиво льнет к нему, словно побитый щенок в поисках защиты. На задворках души медленно ворочается тоскливое чувство от понимания того, что в своем страдании она готова искать поддержку в любом, кто дасть ей иллюзию счастливого будущего. Даже в таком чудовище, как он.

— Не бойся, все будет хорошо, — и снова ложь.

Тарквиния сладко потянулась, с головой зарывшись под одеяло. Просыпаться не хотелось. Она одной рукой приподняла край одеяла и сразу же закрылась, почувствовав как внутрь зашел холодный воздух. С уст сорвался недовольный стон. Ей снился такой интересный сон! Словно они с Гвиневрой попали на огромный корабль, что летал от планеты к планете и…

— Император милосердный! Да просыпайтесь же уже!

Стоп! Это был не сон!

Глаза в страхе расширяются, сердце начинает гулко стучать. Теплый воздух казавшийся до этого приятным, словно дружеские объятия, вдруг становится душным и она чувствует, как начинает задыхаться.

Из-под одеяла показывается сначала ее мордашка, которая со страхом осматривает комнату. Она с тревогой смотрит на гигантскую фигуру Баргеста (Салливан) и, увидев что на его лице застыло лишь выражение скуки, Тарквиния отважно высовывает всю свою голову, садясь на край кровати и закутавшись в одеяло как гусеница в кокон. После чего, словно настоящая лисичка, водит носом из стороны в сторону, вдыхая сладостный аромат свежей выпечки, что заполнил их комнату.

— Наконец то проснулась, — Баргест кивает в сторону подноса, где судя по запаху стоит их завтрак, покрытый тонкой скатертью, после чего плюхается на пустующую кровать Гвиневры, продолжая пристально смотреть на полусонную инари. — Можешь не спешить, служба начнется только через час.

Он устало прикрывает глаза, с тоской осматривая комнату, выданную его новым коллегам.

— Где Гвиневра? — Тарквиния с некоторым испугом осматривает комнату, не находя в ней знакомого лица.

— В душе, — он бросает сальный взгляд на закрытую дверь, из-под которой идет пар, — Впервые вижу чтобы новость о горячей воде и огромном куске мыла приносила столько радости в чье-то сердце.

Он с похотливой улыбкой смотрит на закрытую дверь, вслушиваясь в звук льющейся воды, после чего переводит свой взгляд на Тарквинию, ничуть не смущаясь ее нахмуренных бровей.

— У вас сегодня будет тяжелый день. Главное не бойтесь, в обиду вас Вебер не даст, а если кто обидит, то просто скажи мне. Хоть я и сомневаюсь что найдется дурак, решившийся попортить собственность инквизитора.

Инари плотнее закутывается в свой импровизированный кокон. Любопытные глаза все еще с тревогой смотрят на того, которого они должны называть господином. На языке вертится куча вопросов, на которые она хочет получить ответ, но страх услышать неприятную правду заставляет ее молчать. Повисшую в воздухе тишину нарушает шум открытой двери в душевую, откуда, совсем не смущаясь своей наготы, вываливается Гвиневра.

— Уф, я начинаю любить эти достижения как ее там… ах да, цивилизации.

Тарквиния едва не отворачивается от брезгливости, когда видит как похотливый взгляд Салливана пожирает ее подругу, пока она обтирается полотенцем. — Мерзость, и почему к Гвиневре вечно лезут только подобные уроды?

— Не затягивайте с завтраком, мне нужно с вами поговорить.

— Завтрак в постель? Как романтично, — Тарквиния начинает улыбаться, но быстро становится серьезной, видя сосредоточенный взгляд Салливана.

— Мне нужно время поговорить с вами кое о чем. После молитвы вас будет ждать ваше первое задание. Неподалеку наша разведка нашла небольшое селение, в которой были замечены странно выглядящие абхуманы.

— Как они выглядели?

— На ногах копыта, черно-белый мех. Рога. Вам уже приходилось сталкиваться с подобными?

— Да, господин. Это Гольштавры, — Тарквиния вдруг испуганно замирает, вспоминая судьбу волкодевочек, — послушайте, они может и не люди, но они безобидны, их даже Орден особо не трогает.

Салливан хмуро посмотрел на нее: «Подобные решения принимаю не я. И решать о том, жить им или умереть, примут лишь Вебер и Молотов. От вас потребуется молча стоять рядом и отвечать на наши вопросы. Понятно? И если Вебер примет решение о том, что они должны быть очищены, то вы ни в коем случае не должны перечить ему».

Он встает с кровати и облик «деревенского похабника изместной таверны» окончательно спадает с него. Чёрный костюм, украшенный изображениями черепов, прямая, несгибаемая осанка. И цепкий взгляд его единственного живого глаза. Перед ними вновь безжалостный воин далеких миров.

— А сейчас, приступим к трапезе. Лучшие блюда от нашего повара — круассаны и рекаф.

Тарквиния осторожно пробует маленький кусочек от хрустящей булочки и в следующее мгновение полностью его уминает. Возможно это всего лишь хитрые игры в дипломатию, но это так приятно, когда сладкоежек инари пытаются подкупить их слабостью.

— Самое первое, что вы должны помнить, так это то, что сейчас вы для всех на этом корабле люди. Искалеченные, обезображенные варпом и мутациями, но люди. И в вас бьются человеческие души.

— Но ведь это не так, — Гвиневра с недоумением смотрит на него, но тут же замолкает слыша злое шипение Тарквинии.

— Вебер представил вас как абхуманов, что смогли отринуть проклятие мутаций этой планеты и обратить свое сердце к Императору, — в голосе Салливана появляется раздражение, — Теперь вы выше всех остальных мамоно на этой планете вместе взятых. И вы должны помнить об этом, ибо преклонение, восхищение или милость к нелюдям — это Ересь. Понятно?!

— Да, господин Салливан.

— Отлично. Вы служите Веберу и потому будете освобождены от рутины здешних гвардейцев, но помните, что вы пока здесь никто. Каждый из встреченных вами бойцов прошел через ад и если я увижу непочтение к святым символам Имперской гвардии, Адептус Механикус или Экклезиархии, то без наказания вы не останитесь.

Баргест останавливается, с высоты своего роста рассматривая двух притихших девушек. Он не должен здесь находиться. Не должен был приходить сюда этой ночью. И если однажды он узнает, что это их демоническая энергия затмила ему разум, то он лично позаботится о том, чтобы их ожидала самая мучительная смерть, которую он только сможет организовать.

Он с холодом смотрит на Тарквинию, что может и напугана, но продолжает неумолимо уминать круассаны. Ее страх даже бодрит. Но лицо полуящерицы выражает лишь грусть и непонимание. Только недавно она нежилась в его объятиях, радуясь тому, что кто-то смог ее понять и дать ей немного тепла в этом мире, и вот он уже вновь стал холодным и злым, как сталь меча. Гвиневра с печалью смотрит на свой завтрак, лишь молча кивает в знак согласия.

В коридоре раздается короткий гудок.

— Пора. Оденьтесь как подобает честным гражданам Империума. Скоро начнется утреннее богослужение.

Вновь этот страшный храм. Тарквиния осторожно ступает рядом Салливаном, невольно видя в нем единственного хорошего знакомого среди чужаков.

Служба проходит стоя. Для них выделено отдельное место, но это лишь формальности. Простая техника безопасности для высокопоставленных лиц. Перед ликом Императора все равны, как сказал ей Баргест.

Она одета в невзрачную форму санкционированных псайкеров. Бежевая мантия, скрывающая ее фигуру, добротно сделанный жилет под ней, мешковатые брюки и тяжелые черные армейские ботинки. Всю одежду покрывают печати с неизвестными ей молитвами. Пальцы еще раз пробегаются по вышитой золотом символе адептус астропатика.

До этого она была в этом храме лишь один раз и до сих пор помнит то ощущение своей беспомощности, охватившее ее когда она встретилась лицом к лицу с его ревнителями веры.

На сердце скребут кошки. Как только она переступила порог храма, ее не отпускало чувство, что за ней следят. И она имела в виду не эти вездесущие «серво-черепа», не постоянный взгляд их негласного опекуна Салливана и даже не иногда появляющееся жжение ее метки. Нет, то, что она чувствовала, было несравненно более страшным чем то, что она уже видела.

Пальцы нервно перебирают четки с символом двуглавого орла. Взгляд нервно скользит по бесконечной толпе людей, стоявшей, подобно застывшим статуям, в ожидании начала службы. На их лицах лишь умиротворение и легкие улыбки.

Но Тарквиния точно знает, что здесь еще что-то, невидимое простому взору. Она нервно покусывает свою губу, пытаясь своим слабым магическим зрением увидеть хоть небольшой намек на нечто, что недоступно взгляду людей в этой комнате.

Ничего.

В момент, когда первые слова чуждой молитвы проносятся над толпой, на подобные раздумья времени уже не остается. То, что она испытывает сейчас — нерациональный страх, вызванный стрессом. И то что с ней произойдет, если она нарушит святой ритуал чужаков — ужасная правда.

Она закрывает глаза, погружаясь в успокаивающую темноту и вслушиваясь, как ее тоненький голосок вливается в нестройный хор грубых мужских голосов.

«Склонитесь пред Бессмертным Императором, ибо Он наш Заступник».

Она этого не видит, но как только первые слова молитвы срываются с ее уст, на лицах многих солдат появляется изумление. Среди их грубых, хриплых от крика и курева голосов, ее голос подобен журчанию ледяного горного ручья в жаркий день. Словно успокаивающий шум летнего дождя после полуденного зноя.

На лицах гвардейцев появляются улыбки. Сегодняшняя молитва особенная. Конечно, уже через час от этого не останется и следа, но сейчас их сердца словно заново учатся жить, вспоминая все то светлое, ради чего они добровольно идут в ад битвы.

«Восторгайтесь Бессмертным Императором, ибо велика жертва Его во имя Человечества».

Тарквинии плохо. К горлу подкатывает ком тошноты. Она пытается открыть глаза и с ужасом понимает, что ничего не видит, лишь смутные тени и слышит нестерпимый гул голосов, в котором уже не разбирает отдельных слов.

«Восхищайтесь Бессмертным Императором, ибо…». Темнота вокруг становится абсолютной и вместе с ее приходом из ее мира пропадают все звуки. Она оказывается одна, посреди непроглядной темноты с звенящей тишиной в ушах.

«Ибо строго Он вас наставляет…»

Ее слова ненадолго сиротливо повисают в тишине, исчезая во мраке.

— Гвиневра? Господин Вебер? — Тарквиния делает несколько неуверенных шагов, пытаясь наощупь найти хоть кого-то, кто даст ей понять, что она здесь не одна. Но руки хватают лишь воздух. Что с ней произошло? Это проверка пришельцев? Или их новый изощренный способ пытки?

— Кто-нибудь! — она делает шаг и в изумлении останавливается. Она точно помнит, что в храме она ступала по металлу, но здесь… Она припадает к шершавому полу, проводя по нему своей ладонью.

— Камень…

Если это и проверка чужаков, то она ее провалила. Она просто не понимает, что от нее хотят! Ноги сами собой начинают идти вперед. Тарквиния не видит смысла оставаться на месте и теперь осторожно идет в темноте, аккуратно проверяя дорогу своим хвостом.

Усталый вздох.

Тарквиния с быстротой молнии оборачивается на звук, безуспешно пытаясь увидеть хоть что-то сквозь непроницаемую мглу.

— Кто здесь? Предупреждаю, я могучий маг! И я в свите инквизитора! — она поспешно достает из кармана инсигнию потрясая ей в руке, — слышишь?! Тронешь меня хоть пальцем и у тебя будут проблемы!

Существо молчит, а затем в тишине раздается его невеселый смех, умирающий в негромком стоне. Кто бы это не был, ему больно.

— Кто ты? — инари теперь с любопытством смотрит в темноту, не забывая трясти инсигнией в своей руке. — Если ты человек и тебе больно, то назовись и иди на мой голос. Я не врач, но постараюсь помочь.

Страх постепенно уходит. Где-то там мучается человек. Быть может, как и она попавший в эту ловушку.

— Ты знаешь, где мы?

В ответ раздается только тишина.

— Сколько ты уже здесь? Ты голоден? Ты хочешь пить? — голос Тарквинии подобен коротким всполохам огня в ночном костре, что умирают, едва разогнав тьму.

— Ау!

Ничего. Лишь звенящая тишина. Наконец, Тарквиния определяется с направлением, начиная идти туда, где, как ей показалось, она слышала голос этого существа в последний раз.

— Ты можешь идти? Если нет, то лежи и не трать силы, но пожалуйста, дай знать, в каком направлении к тебе идти! — Инари медленно бредет в темноте, испуганно озираясь по сторонам. Ее разум понимает, что идти на голос в темноте это не самая лучшая идея, как понимает и то, что ее спокойствие и уверенность это результат ментальной магии.

Логика неумолимо подсказывает, что будь она сейчас в своем уме и здравом рассудке, то плакала бы в истерике, бесцельно бегая кругами и дергая руками.

— Пожалуйста, не молчи! — Тарквиния не знает, сколько времени она уже провела в этой кромешной тьме и как долго еще продлиться ее заточение.

— Ну же скажи хоть….

Сердце вдруг подпрыгивает в груди с такой силой, что Тарквинии на секунду становится плохо. Только что рядом с ней прошло что-то очень большое, объяв ее слабым ветерком от своей неспешной ходьбы.

Пальцы до боли впиваются в инсигнию, которая она выставила перед собой как щит против неведомого зла. Дыхание становится резкими и частым. И, несмотря на общую прохладу, Тарквиния чувствует, как все ее тело покрывается неприятным липким потом.

Минута. Пять минут. Десять.

Ничего.

Инари медленно успокаивается, стараясь списать все на игру воображения, прекрасно понимая, что всего лишь обманывает саму себя. Но так проще. Нужно идти дальше. Неважно куда, но главное подальше от того, кто сейчас бродит рядом с ней в темноте.

Она хочет сделать шаг и вдруг понимает, что тело больше не слушается ее. Ноги словно стали чужими, намертво приклеившись к каменному полу. Руки безвольными канатами повисли по бокам.

В груди вновь появился липкий страх.

— Так значит все же жертвоприношение? Да? Как вы это сделали? Хотя можете не говорить. Контроль разума? Я слышала что древние иллитиды практиковали такое, — В молчащей тишине лишь уставший внутренний голос нарушает ее отстраненное спокойствие — Можешь себя поздравит Тарквиния, ты была права. Живой ты чужакам не нужна.

— Так значит все эти разговоры о дружбе, о сделке, то непонятное спасение нас в последний момент лишь игра моего воображения? — Тарквиния вдруг представила, как она голая стоит на залитом свежей кровью каменном алтаре, затуманенным взором рассматривая жаркий от огня зал, где темные фигуры в балахонах приказывают ей взять древний каменный нож, направив его себе прямо в сердце. Видение такое явственное, что она дажа чувствует теплую кровь на своей щиколотке, в которой она измазалась пока добровольно, с равнодушным выражением лица, взбиралась на их жертвенник.

Не громкий мужской смех. Теплый, мягкий, лучистый. Он доносится отовсюду и Тарквинии вдруг становится хорошо. Так хорошо, что она могла бы кричать от счастья, не будь ее рот закрыт на замок чьей-то волей.

Вместе с эйфорией приходит спокойствие. Даже если это и смерть, то именно такая, о которой можно только мечтать. Без боли, без страха и не видя страшной реальности.

— Кто ты? — Она вновь может говорить, задавая очередной вопрос в «никуда».

— Неважно, — Ей неожиданно отвечают. Голос доносится откуда-то сверху и сердце Тарквинии переполняется трепетом от внутренней мощи существа, что пронзает ее тело.

Сейчас она чувствует себя безвольной игрушкой, что с интересом рассматривается некой могущественной силой.

— Очень интересно. Не могут жить без человека. Хм., - она ощущает как таинственная сила медленно крутит ее вокруг своей оси и вновь чувствует себя лежащей на операционном столе Молотова. Но теперь от страха не осталась и следа. Ее ее судьба — погибнуть, даруя ему ответы, то она примет ее с радостью.

— Демоническая энергия. Мужья, значит? — в голове что-то скребет ледяными когтями, но вместо боли рот кривится в улыбке блаженства.

— Да, мерзкое зрелище, хотя до самого плохого ему еще очень далеко, — тело Тарквинии вдруг обмякает, падая на холодный пол, будто невидимый кукольник перерезал нити своей марионетки.

Инари едва может пошевелить конечностями. Непослушное тело едва чувствует прохладу камня и жесткую ткань одежды.

— Ваш мирок довольно странен, хотя вы можете сгодится в моих планах. Так что вставай, Тарквиния Гордая, у тебя еще будет много дел.

Инари едва дышит когда огромная волна теплого воздуха мягко подхватывает ее, наполняя силой каждый сустав. Мысли становятся неповоротливыми. Разговор стремительно забывается, становясь похожим на давно прошедший сон, а картины бесцельного блуждания в темноте сменяются видениями ее покойной семьи. Она вдруг вспоминает грубые от мозолей руки отца и его пропахшую потом и табаком рубашку, вспоминает первые шаги Ливии и их первый совместный праздник после смерти родителей, когда их дом снова наполнился смехом. Слова матери, которые она говорит, глотая слезы от боли, что причинила ей Тарквиния: «Ты не права. Я всегда любила тебя не меньше, чем Ливию. Всегда».

— Считай это моей компенсацией за неудобства.

«Славься Бессмертный Император, Повелитель наш и Наставник».

Последние слова Тарквиния говорит словно в полусне, после чего растерянно озирается по сторонам. Ее глаза едва сдерживают слезы, которые она поспешно вытирает уголком своих рукавов. Она не помнит молитву. Помнит только начало а потом… Потом с ней произошло что-то, что-то очень… приятное. Она не знает что, но только так она может объяснить это чувство спокойствия и защищенности. В глазах все еще стоит облик ее улыбающейся сестры.

— Таркви, с тобой все в порядке? — Гвиневра с удивлением смотрит на свою подругу., - твои глаза…

— А, это. Наверно просто пылинка попала.

Служба уже закончилась. Она вновь неотступно идет за Вебером, держась от него на почтительном расстоянии. Перед самым выходом из зала она еще раз смотрит на статую их Бога и сглатывает неприятный ком в горле. В свете костров она ей кажется, будто глаза статуи неотступно следят за ней.

Если Вебер и увидел, что взгляд Тарквинии во время молитвы был подернут пеленой, то не подал вида. Еще один из многих секретов, что скрывает в себе эта чужеродная раса.

Рука в тяжелой перчатке сама собой нащупала рукоятку шпаги. Клинок, обагренный кровью нечестивцев и вкусивший смерть мерзких ксеносов. Уставшему разуму кажется, будто он слабо вибрирует, чувствуя рядом оскверняющих взор Императора чужаков.

На повороте он останавливается, пропуская инари перед собой. Профессиональная паранойя заставляет не доверять чужакам, особенно тем, что связались с силами имматериума.

Бесконечные коридоры полупусты. Изредка появляющиеся в них офицеры Имперской Гвардии быстро отдают честь, после чего убегают по своим делам.

— Салливан уже ввел вас в курс дела?

Гвиневра сжимает губы, не сразу решаясь ответить. Медовый голос Вебера звучит спокойно, приятно, даруя почти материнское ощущение безопасности, но жестокий взгляд его голубых глаз все еще силен в памяти.

— Да, господин Вебер. Деревня гольштавр.

Вебер молча кивает, довольный этим фактом. Эта саламандра быстро учится тому, кто здесь хозяин. В отличие от Тарквинии.

Он знает все детали вечернего разговора своего первого помощника. Каждое слово, каждый жест. Знает как учащенно билось сердце Гвиневры когда она смотрела на него, помнит как графики показателей кортизола (гормон стресса) ползли вверх всякий раз когда ее взгляд касался спящей инари.

Инари. Тарквиния. Максимиллиан напряженно изучает ее взглядом ее стройную фигуру. Память услужливо хранит пикты, добытые сервочерепами еще до того, как этих двоих доставили в катакомбы Молотова. Он помнит ее полные жизни глаза, улыбку, бывшую почти на всех пиктах. Вечно вздернутые ушки и хвост, что частенько в возбуждении крутился как пропеллер.

Теперь она похожа на тень себя прежней. Аккуратные лисьи уши понуро опущены, глаза потускнели и теперь вместо выразительного, умного взгляда он видит лишь уставший от переживаний и стресса взгляд сломленного человека. Плечи опущены и ноги едва поднимаются над полом.

Да, они верны ему. Когда будет нужно, они выполнят его приказ даже через боль, которой он может щедро наградить каждого в своей группе. Но эта не та верность, на которую можно полагаться. Конечно, будь это обычное расследование в имперском мире, схема «воспользуйся и выброси» была бы оправдана. Но не здесь. Не когда они застряли одни на планете, и «Император только знает» когда отсюда выберутся.

— Тарквиния, мне нужно с тобой поговорить.

Его голос действует как плетка. Даже Фродо невольно вздрагивает, с опаской смотря на инари. Подобные разговоры редко заканчиваются хорошо.

— Да, да, конечно, — она поспешно кивает головой, с надеждой смотря на Гвиневру.

— Наедине.

Священная аугментика марсианских техножрецов, вживленная в сетчатку (наподобие контактных линз) видит как испуганно сжимаются ее зрачки, а лицо приобретает бледноватый оттенок.

Он кивает в сторону Гвиневры: «Салливан, Фродо, отведите пока нового аколита подготовиться к нашей экспедиции. Я присоединюсь к вам чуть позже».

Гвиневра с отчаянием смотрит на испуганную Тарквинию, ей хочется что-то сказать, но стоит легким набрать воздуха, как ладонь Салливана мягко опускается на ее плечо: «Пойдем, все будет хорошо».

Так она и уходит, иногда оглядываясь через плечо и ища взглядом силуэт своей инари.

— Идем, — голос инквизитора теряет свою медовую сладость и теперь похож пронизывающий осенний ветер.

Тарквиния отчаянно посмотрела по сторонам, словно желая убежать, но лишь грустно вздохнула, после чего, не помня себя от страха, поплелась вслед за Вебером.

Личный кабинет Вебера внушал уважение. На фоне того сурового, аскетичного интерьера, к которому они привыкли, мягкие цвета, наполнявшие его комнату, были настоящей радостью для глаз. Даже свет здесь был не холодным свечением холодных светодиодов в потолке, а был теплым светом настольной лампы с абажюром, заполнившей комнату желтым, как мягкое пламя свечи, цветом.

— Присаживайся, — небрежный взмах руки указал на широкий кожаный диван возле небольшого деревянного столика.

— Ты догадываешься, зачем я пригласил тебя? — Вебер неспешно прошел к небольшому деревянному шкафу, вслушиваясь в скрип кожанной обивки под хрупким девичьим телом.

— Нет, господин, — инари сидела, плотно сжав ноги и положив руки к себе на колени. Выражающий покорность взгляд и пальцы, что нервно впивались в ткань брюк.

Наконец, Вебер отошел от шкафа, держа в руках бутылку с призывно булькающей янтарной жидкостью. В другой он держал два небольших стакана.

— Не бойся, я просто хочу поговорить с тобой, — он тепло улыбнулся, — просто дружеская беседа.

Два стакана наполнились тягучей жидкостью, что наполнила комнату ароматом пряных трав.

— Один из лучших амасеков, что можно было добыть в моем проклятом мире, — инквизитор неспешно делает глоток, испытующе смотря на инари, — Видишь, я пью. Это не отравлено.

Тарквиния смотрит на него затравленным взглядом, после чего осторожно нюхает налитую жидкость, морща свой аккуратный носик, — Мама всегда запрещала мне пить что-то настолько крепкое. Но, думаю, что один глоток все же можно сделать.

Инари пьет, делая малюсенький глоток и Вебер с удовольствием наблюдает за тем, как ее тоненькая, лебединая шея проталкивает живительный напиток внутрь. Когда она вновь открывает глаза, то напряженные морщинки на ее лбу постепенно разглаживаются, а взгляд становится чуть умасленным.

Ей хорошо. Цепкий взор Вебера видит как напряжение последних дней по каплям покидает ее тело.

— Так значит, так и становятся алкоголиками? Когда только этой пойло и может принести тебе успокоение? — она смотрит на Вебера, и в легком изумлении поднимает брови.

Теперь, когда страх перед его страшным оружием немного притупился, она наконец замечает те изменения, что с ним произошли буквально за несколько дней. Столь явные, что от изумления на секунду она даже забывает про то, где находится.

Его волосы теперь черны как смоль, морщины, что прежде изрезали его лицо подобно горным каньонам — разгладились, уставшие глаза налились новой жизнью. Теперь перед ней молодой мужчина аристократических кровей. Голубая кровь. Быть может немногим старше, чем она. Явно до тридцати лет.

К губам невольно приливает кровь, а на лице появляется румянец. Развалившийся на противоположном кресле Вебер теперь напоминает ей снежного барса, вальяжно изучающего свою добычу. То есть ее. Эта мысль странным образом заводит.

Улыбка, что наползает на его лицо словно говорит ей о том, что ее мысли так же явны для него, как и для нее самой. Взгляд сразу ищет за что зацепиться в интерьере комнаты, словно пытается схлынуть нахлынувшее наваждение.

— Ты понимаешь, зачем я позвал тебя на беседу?

— Нет, но есть догадки.

— Какие?

— Это связано с сегодняшним заданием?

Вебер молча рассматривает инари, чьи пальцы нервно теребят ткань брюк. Такое чувство, будто он разочарован: «Нет. Я хочу поговорить с тобой по другой причине».

Он делает еще один глоток, чувствуя как медовый привкус напитка приносит ему кулинарное наслаждение.

— Нет. Знаешь, когда работаешь в команде, то приходится очень внимательно следить за тем, чтобы твои друзья, коллеги, напарники или подчиненные не сломались в решающий момент. Как-никак от них будет зависеть МОЯ жизнь.

— Вы боитесь, что я вас предам?

— Нет, но с твоей стороны будет достаточно одной небрежности или минутной слабости, чтобы у тебя, а потом и у меня появилась куча проблем. И лишь один вопрос, Тарквиния. Что с тобой стало?

— Что со мной? — вопрос ставит в тупик.

Вебер молча отходит к шкафу, заваленным разными бумагами, после чего достает оттуда одну толстую папку, выбирая несколько листов. Когда он возвращается к ней, то на стол летят несколько превосходного качества картин, на которых изображена Тарквиния. Белая рубашка, жакет, черные сапоги, облегающие штаны для конской езды. И улыбка.

Она медленно водит по картине своими тонкими пальчиками, вспоминая тот день. Меньше недели назад, а уже такое чувство, будто прошло уже несколько лет. Прошлая жизнь, которая, как ей теперь кажется, была наполнена ощущением свободы, дружбы, надежды на лучшее и… И к которой уже не вернуться. Глаза застилает пелена. На плотную бумагу фотографии падает крупная слеза.

Она мужественно шмыгает носом, силясь подавить готовый вырваться наружу плач. Но в следующее мгновение организм проигрывает неравный бой с нахлынувшим стрессом, который решил взять свое за все часы беспросветного ужаса, что она испытала на этом корабле.

Зубы впиваются в рукав, силясь заглушить рыдания. Слезы теперь уже ничем не сдерживаются и Тарквиния плачет, безуспешно сжимая покрасневшие глаза в попытке «сохранить лицо» перед ее новым господином.

Как только она слышит мягкий звук шагов, то прячет свое лицо в ладонях, продолжая тихонько всхлипывать.

— Почему? Почему мы? Почему именно мы? — она поднимает свое лицо, смотря на Вебера красными от слез глазами. Опухшие веки, покрасневшая от плача кожа лица и нижняя губа что сейчас мелко дрожит.

— Просто так получилось, — он делает шаг в ее сторону, и она вжимается в противоположную стенку дивана. Пальцы вцепляются в обшивку, дырявя ее своими аккуратными коготками.

Интересно, как она сейчас его видит? Одетый в черный одежду, испещренную молитвами Императору, со смертоносным оружием в кобуре. Облик смерти врагов Империума.

Он подходит еще ближе и инари не выдерживает неравного зрительного поединка вновь закрывая лицо ладонями и продолжая уже беззвучно плакать. Рыдания умолкли. Лишь по частому тяжелому дыханию и по тому, как сотрясается ее тело, можно догадаться, что девушка переживает сейчас не самые приятные минуты своей жизни.

Вебер осторожно становится рядом. Он может просто рявкнуть, чтобы она прекратила. Принести и вколоть ей ударную дозу эндорфинов из лаборатории, но разве временные меры это выход?

Наконец, Тарквиния убирает руки от лица, медленно вставая с дивана: «Простите меня. Это больше не повторится». Ее голос сиплый, Вебер почти чувствует тот ком в горле, что она силится подавить. Взгляд старательно избегает его, предпочитая смотреть на пол в комнате.

— Я обещаю, что это было в первый и последний раз. Больше этого… этого…, - она делает несколько глубоких вдохов, отчаянно пытаясь подавить новую волну страха и боли, что уже устала держать в себе.

То, что происходит в следующее мгновение, является для нее полной неожиданностью. Тарквиния чувствует, как руки инквизитора прижимают ее к его груди, а в пропитанной болью комнате раздаются по отечески добрые, лишенные привычного Веберу елея и отталкивающей жестокости: «Поплачь, не держи это в себе».

Он мягко покачивается, чувствуя как в его руках сотрясается в рыданиях самая странная ксено-самка, которую он когда либо видел. Когда рыдания затихают, он еще немного прислушивается к тому как она судорожно дышит, чувствуя ее горячие слезы, что пропитали тонкую ткань повседневной формы. Чувствует, как ее сердце, до этого скачущее в груди подобно пойманной в клетку дикой птице, успокаивается. Теперь оно бьется ровно, забавно попадая под ритм его собственных сердечных ударов.

Он мягко отстраняет ее от себя, ощущая как ее объятия нехотно расстаются с его телом. Глаза все еще покрасневшие, опухшие веки, но скорбь, что была на ее лице, теперь исчезла. Она с удивлением и надеждой смотрит на инквизитора, словно не до конца верит в реальность происходящего. И в обоюдном молчании он чувствует как она вновь льнет к нему, словно доверчивый голодный котенок, впервые в жизни получивший еду из рук странного двуногого создания.

Стоит ему откашляться, намекая что ситуация несколько затянулась, как она в испуге отходит от него на один шаг. Почти отпрыгивает. На лице шок и удивление. Она беззвучно открывает рот как выброшенная на берег рыба, пытаясь найти подходящие слова.

— Я… Я., - Междометия, что наконец выходят из ее рта, никак не походят на нечто конструктивное.

— Не волнуйся, я буду молчать о том, что здесь произошло. Но и ты должна молчать. Надеюсь, не нужно объяснять, почему?

Тарквиния молча кивает головой.

— Хорошо, — Вебер подходит к ней вплотную, осторожно пальцами смахивая остатки слез с ее лица. Кожа на его руках мягкая, они совсем не похожи на те грубые и мозолистые руки прочих работников ножа и топора, что она видела в своей жизни.

— Ты просто умница, — он улыбается, давая ей понять, что не сердится за эту своевольную выходку, — посиди на диване, приведи себя в порядок.

— Иногда всем нам нужно выпустить пар, — Инквизитор с размаху садится в свое кресло, чувствуя как его тело утопает в мягкости обивки.

Тарквиния же теперь вновь сидит, плотно сжав ноги и положив на них руки. Она все еще ведет внутреннюю борьбу с собой. И вот она украдкой поднимает свою взгляд на него, чуть слышно произнося: «Спасибо». После чего вновь умолкает, плотно сжав губы и сосредоточенно изучая свои пальцы.

— Как только достаточно придешь в себя, дай мне знать. Твоя подруга сейчас наверно с ума сходит от переживаний.

Вебер рефлекторно тянется к сигаретам, но тут же отдергивает руку вспоминая о том, что обещал себе больше не курить после омоложения. Император, помоги! Что еще ему предстоит делать на этой планете, кроме как утешать ксеносов на грани нервного срыва и тратить на них не самый дешевый Фенресийский медовый ликер?

О Император, прости его за этот поступок и за то, что ему еще предстоит совершить во имя Твое! Если бы не предсказание Эйлада, то эти ксеносы уже горели бы в очищающем пламени прометея.

Когда дверь в комнату инквизитора закрывается, запирая те тайны, что несут в себе ее стены, Тарквиния еще раз украдкой смотрит на Вебера, сосредоточенно возящегося с кодовым замком. Она до сих пор не понимает того, что произошло внутри. Холодный, жесткий Вебер, чьи слова всегда были полны коварства и лжи вдруг предстал перед ней в совершенно другом свете, обнажив ту личность внутри себя, о существовании которой инари и помыслить не могла.

Был ли этот молодой мужчина настоящим Вебером или это была лишь очередная маска? Она не знала. И пока он продолжал сосредоточенно вводить пароль на замке, Тарквиния мысленно вознесла просьбу ко всем силам, что могли ее слышать: «Мама, папа, духи предков… Император на золотом троне», пусть этот добрый человек и будет настоящим Вебером.

— Готово, нам нужно идти.

В полупустом коридоре раздались удаляющиеся шаги.

Тарквиния устало прислонилось к маленькому, бронированному окну Химеры, стараясь унять начинающуюся головную боль. Как только они покинули корабль и она смогла наконец-то отвязаться от Гвиневры, решившей ее досмотреть чуть ли не у всех на виду, они смогли занять свои места в небольшой колонне странных бронированных самоходных карет и теперь тряслись, едя в пустоту. Как ей казалось.

Деревня с гольштаврами. Теперь, когда буря чувств в ее ранимой душе улеглась, она наконец-то обратила внимание на вещи, до этого казавшиеся ей совершенно обыденными и даже не заслуживающими внимания.

Гольштавры… Это не причина чтобы устраивать рейд, а уж тем более официальную делегацию в забытую Падшей деревню. Игрушки для безумных ученых железного паука? Она вспоминает то, как действовали они в лесу и отметает эту странную теорию. Дипломатия? Так чуть дальше по дороге находится маленький город. С вполне себе официальным бургомистром.

Так зачем?!

Она смотрит в окно. Сияющий день последних дней августа догорел в ослепительном сиянии и с раскатами грома на высушенную летом землю упали ледяные капли дождя. Шум ливня и раскаты грозы не может заглушить даже рев двигателя их химеры и инари с грустью наблюдает как сквозь дождевые разводы на маленьком стекле видны фонари их сопровождения, идущие следом.

— Вот дерьмо! Захочешь блевать, так блюй на Фродо! — в сонном царстве химеры слышится брезгливо-злой крик Салливана, а затем тело Тарквинии рефлекторно сжимается, чувствуя как в кабину врывается поток холодного воздуха.

Она видит как Салливан на полном ходу химеры открыл заднюю дверь и за шкирку поволок к ней Гвиневру.

— Вот, подыши свежим воздухом, и посмотри вдаль. Так тебе станет чуть получше, — немного успокоившись он со злостью смотрит на нее, после чего берет пакет наполненный рвотой и кидает его во тьму ночи.

— Спасибо, — Бледная как мел Саламандра с благодарность высовывает свою голову наружу, тяжело дыша.

Дождь теперь почти закончен и в холодном предосеннем воздухе видно, как изо рта саламандры идет пар. Ее пальцы судорожно впиваются в косяк двери. Она балансирует между двумя желаниями: не выпасть из машины и нежеланием возвращаться в пропитанную алхимическими запахами душегубку.

Их химера вновь делает поворот, превращая аккуратную проселочную дорогу в месиво из грязи дождевой воды.

— Император всемогущий, и как вы люди это все терпите? — Гвиневра все еще тяжело дышит, жадно вдыхая холодный ночной воздух.

Недовольно что-то бурчит Фродо, но Гвиневру уже не интересует ответ. Ночь почти подходила к концу, оголяя в слабых предрассветных лучах воистину унылый пейзаж.

Эта местность им не знакома. Они шли в лес другой дорогой, с другой стороны. Великая огненная мать! Да они же прошли этот проклятый лес насквозь! Сколько же миль смогли пройти их ноги и сколько миль они проехали, трясясь в этот ужасных повозках?

— Всем привести себя в порядок. Контакт через пятнадцать минут! — прокуреный голос Фродо выводит ее из сонного оцепенения. Позади раздаются щелчки переключателей и недовольная ругань Клифа, что уже успел задремать, убаюканный обманчивым спокойствием.

Гвиневра невольно поежилась, кутаясь в свой утепленный черный плащ. Стрелка наручных часов замерла на шести часах утра и теперь саламандра проклинала себя за бессонную ночь. Рука сама собой нащупала термос с рекафом.

Горячая жидкость, обжигая губы ринулась внутрь сонного организма, заставляя уставшее тело вновь налиться силами. Ноги сами собой вновь обрели возможность твердо стоять на земле, а затуманенный от слабости и сонливости взгляд вновь стал острым как у орла.

Они шагали большой группой. Около полусотни человек. И это не считая той сотни, что еще встала лагерем возле самой деревни. Все как один закованы в черную, закрывающую все тело броню. В руках то, что Баргест назвал «Лазган». Дорога идет вверх, на холм, и, как только они достигают его вершины, сердце Гвиневры тревожно сжимается.

Впереди, словно потерянная в незапамятные времена, раскинулась приличная по размерам деревня. Маленький оплот цивилизации посреди бескрайней природы, живущий охотой и земледелием.

— Господин Вебер, какие будут указания? — один из солдат Тиберия подносит к глазам бинокль, всматриваясь в ту толпу, что уже успела собраться на главной площади.

— Пока никаких, пусть солдаты проверяют свое снаряжение, один Император знает, на какие сюрпризы способны местные.

— Понял, — хмурый, заросший бородой солдат лишь устало кивает головой, приказывая передовому отряду остановиться, не доходя до деревни.

Когда до деревни остается не больше двадцати метров, то напряжение людей становится физически ощущаемым. Тарквиния это чувствует, кажется, что сейчас ей стоит глубоко вдохнуть и на кончике языка она почувствует этот металлический привкус с чуть сладковатым оттенком. Союз крови и металла.

На лицах жителей деревни застыл испуг и хмурое недовольство, скрывающее под собою злость. До этого дня они жили мирным поселением, где жизнь текла по раз заведенному сценарию. И вот теперь к ним явились самые странные чужаки, которых они когда-либо видели.

— Кто вы и что вам от нас надо?! — вперед выходит сгорбленный годами старец. Его руки усохли, некогда могучее тело утратило былую силу и теперь он стоит под пронизывающим ветром, словно ребенок, слишком рано вкусивший горький плод увядания.

— Мы доблестные слуги Великого Империума Человека и служители Вечного Императора, — Вебер отвечает далеко не сразу. И голос его совсем не вяжется с той улыбкой, которая красовалась на его лице по пути сюда. Сейчас его лик словно выточен из камня. Брови сдвинуты в гневном взгляде, а пальцы сами собой ощупывают рукоять шпаги.

Его голос, пропитанный властью, сразу остужает разгоряченную толпу. Но многие все еще кидают на него пропитанные злостью взгляды, словно надеются испепелить его прямо там, где он стоит.

Тарквинии вдруг становится очень неуютно. Она знает этих чужаков совсем недолго, но уже смогла запомнить главное правило поведения с этими воинствующими ксенофобами: «Не провоцируй». И сейчас, прямо на ее глазах, это правило нарушается самым чудовищным способом.

— Так вы не из Ордена? — его голос становится чуть более спокойным, — Хорошо, что вам нужно?

— О, сущий пустяк, мы просим вашего добровольного присоединения к Империуму, разрушения ваших языческих храмов и, конечно же, права на все ресурсы, что вы нам можете предоставить.

Его слова повисают в воздухе, словно насмешка над притихшей толпой.

Глаза старосты широко раскрыты, он в удивлении делает пару шагов назад, словно слова Вебера на краткий миг оглушили его.

— По какому праву вы требуете это с нас?! Мы мирная деревня, что исправно выплачивает налоги. И свой последний налог мы отдали совсем недавно, так что прошу вас развернуться и уйти куда подальше., - Он теперь с возмущением рассматривает чужаков, что в его глазах резко скатились до обыкновенных мародеров.

— Уважаемый… Мое предложение ограничено по времени и второй раз я повторять не буду. И можете мне поверить, мое предложение в нынешних условиях весьма великодушно.

— Я вам все сказал, — Старик зло смотрит на них сквозь прищур своих старческих подслеповатых глаз, — А если вам не понятна моя речь, то девочки вам быстро все объяснят., - Эй, девочки!

Тарквиния с опаской посмотрела на толпу, что теперь стояла, лишь посмеиваясь над незадачливой бандой чудиков, иногда вставляя свои колкости.

— Глянь, как разоделись, небось видом испугать хотели.

— Ну ничего, сейчас им наши девочки косточки то пересчитают, уж я свою женушку знаю. Эх, пойду что ли за своим молотом, подсоблю ей.

Вперед выбегает маленькая гольштавра, что с любопытством глазеет на Вебера полминуты, показывает язык, а затем также быстро забегает обратно, прячась за спинами взрослых.

И их спокойная, насмешливая уверенность в своих силах заставляет нервничать Тарквинию, что на всякий случай прячется за спиной Вебера.

— Эй, да с ними инари ходит! И саламандра! Эй, девочки, давайте к нам, у нас тут полно крепких мужиков, которым жены нужны! — с задних рядов высовывается гольштавра, что заливается смехом, глядя как как Тарквиния неловко прячется за спиной Вебера от взгляда радостной толпы, чьи серые будни скоро скрасит порка разбойников.

— Эй, а вот и наши идут! — один из деревенских мальчишек, одетый в простую холщовую одежду, ловко взбирается на крышу дома, намереваясь занять лучший вид.

Вдоль главной дороги появляется толпа вооруженных дубинками, молотами и вилами крестьян. И среди них, подобно голиафам среди пигмеев, гордо вышагивают пять минотаврих. Огромное, полуприкрытое вымя призывно подпрыгивает при каждом их шаге, бронзовая от загара кожа лоснится внутренней силой. На лицах гуляет легкая улыбка от предвкушения хорошей драки.

— Ну, кто тут из вас угрожал моему муженьку?! — одна из минотаврих любя хлопает своего мужа по спине, от чего здоровый, бородатый мужик едва ли на целый метр вылетает из толпы, — Ой, прости, все время забываю какой ты у меня нежный! — Она начинает смеяться, обнажая свои ровные белые зубы. — Ну так кто?!

— Приятно познакомиться. Инквизитор Максимиллиан Вебер, — он дотрагивается кончика шляпы, обозначая элементарный жест вежливости. — С кем имею честь говорить?

— Да ты из городских! Будешь нашим писарем. А то наш сам то буквы едва понимает! Останешься со своей женушкой у нас, — минотавриха кивает на инари за его спиной, — Свежий воздух, регулярный секс по утрам и глядишь выбьем из тебя твою дурь. А пока милок, берись ка за вилы и расчисти хлев в качестве извинений!

Толпа с радостью рассматривает нежданных вторженцев. Пасмурное утро закончилось и теперь Солнце щедро делится с землей своим ласковым теплом. Изумрудная зелень травы раскинувшихся до горизонта полей, налитые золотом поля пшеницы, яркими пятнами лежащие неподалеку. И небо, что похоже на бескрайнее озеро.

— Эй милок, ты там что, язык проглотил от страха?

Вебер стоит, не шевелясь. Скрытый под черным плащом, с надвинутой на глаза широкополой шляпой, сейчас он казался мрачным порождением зла, что подобно болезненному шраму этого мира открыл дорогу силам тьмы.

И только его удивительно чистые, незамутненные васильковые глаза и взгляд, полный благородства говорили о том, что перед ней не просто бандит, а человек, что через боль и страдание несет в этот мир исцеление.

— Послушай Вебер, тут Колетт передала запрос, чтобы мы не особо усердствовали. Молотов хочет взять одну из них к себе на исследования. И еще, у нас тут в гостях отряд сикарийцев-инфильтраторов, — в ухе раздается шипение комм-бусины.

— Я в курсе. Не волнуйся, я помню про наш уговор оставлять ему интереснейшие образцы.

— Ну так что? Так и будешь в молчанку играть? Уф, и вот чем я занимаюсь вместо любви на сеновале! С меня хватит! Девочки, покажем им дорогу назад!

Тарквинии кажется, будто боевой рев минотавра слышен даже в крепости механического паука. От топота ее копыт под ногами чувствуется мелкая дрожь, но Вебер перед ней стоит даже не думая сворачивать с пути разгневанной мамоно. Более того, его лица не коснулось даже тень робости. Он стоит, подобно древней статуе, что навеки застыла на своем постаменте.

Но стоило минотаврихе подойти чуть ближе, как Вебер меняется. Подобно дикому зверю инквизитор бросается ей на встречу, оголяя свою шпагу. Воздух рассекает свист ее клинка, приковывая взгляд к взмаху столь стремительному, что взгляд инари увидел вместо клинка лишь серый мазок на фоне изумрудный травы и то, как черная тень Вебера проскользнула мимо могучего, но примитивного чудища, воплотившись в облик несгибаемого человека за спиной мамоно.

Мамоно ослеплена болью и кровью, что красной пеленой стоит перед глазами. Пробуждающиеся инстинкты отводят любвеобильную жену на задворки сознания, выводя на главную роль кровь монстра, что вновь бурлит в ее сердце. Взмахи ее дубины напоминают броски дикого зверя, вкладывающего все силы в единственный смертельный удар. Но каждая попытка тонет в пустоте, когда удар настигает лишь воздух. Крови древних монстров недостаточно, чтобы одержать победу над фанатиком, чью руку ведет столетний опыт. И каждый стремительный выпад Вебера прибавляет новую рану на ее теле. Он двигается, кружась вокруг нее подобно хищному зверю, почуявшему кровь, обнажив свои клыки в ликующем оскале упоения схваткой.

Тело минотаврихи уже украшают более двух десятков ран, крупные бусинки пота градом скатываются по ее телу, перемешиваясь с кровью в грязный буро-красный поток. Воздух с шумом выходит из ее могучих легких, а ее враг даже не вспотел. Таинственный человек в черном плаще стоит так, словно он вышел на воскресную прогулку в прохладный осенний день, не показывая и намека на усталость.

Безумный танец битвы оказался скоротечным. Минотавриха, живущая мирной жизнью и больше всего любящая проснуться утром на сеновале, чувствуя под боком тепло тела супруга, не могла соперничать с этим порождением тьмы, что двигалось с быстротой и яростью древних берсеркеров святой Терры.

Когда кровотечение усилилось, ее движения стали вялыми и невыразительными. И вот, решающий удар. Таинственный незнакомец подпрыгивает к ней одним ударом ноги заставляя ее упасть на колено, а вторым полностью выбивая из нее дух.

Она валится на спину, судорожно вдыхая и ее шея чувствует хлад металла.

— Знаешь, а я ведь предлагал мирный вариант.

Где-то раздается отчаянное мычание ее сестер и ругань деревенских мужиков прерываемая странным стрекочущим звуком. Инфильтраторы Колетт успели на вечеринку.

Для этого мира эта битва могла бы стать настоящим произведением искусства, но большую часть битвы Тарквиния так и не увидела. Короткий миг полета, когда Вебер оттолкнул ее с пути разъяренной мамоно, подарил ей первые выпады Вебера, смертоносные, как броски кобры. А когда она наконец встала на ноги, то увидела уже конец, когда его нога, обутая в тяжелые, разукрашенные серебром сапоги наступает на грудь поверженного врага.

— Именем Омниссии! Страдай, мерзкий мутант! — Тарквиния оглядывается на звук и чувствует странное чувство дежа вю. В деревне мелькают черные балахоны. Странные, страшные механизмы, отдаленно напоминающие людей (она еще не знает, что это и есть люди), заполонили все пространство. Защитницы с громким ревом встретили вторженцев не дрогнув ни на мгновение. Скитарий-альфа подпрыгнул над самой ближней и с силой всех приводов ударил минотавра по голове. Он слишком переоценил способности девы. Её череп в отличие от его ожидании не оказался таким крепким. Послышался приглушенный звук треска кости. Из ран хлынула кровь и монстр рухнула на землю.

— Сдавайтесь, если не хотите, чтобы она сдохла!

Слова оказали сильный эффект, дав время на обезвреживание всей толпы. Минотаврихи обездвижены и сейчас неподвижными трупами лежат на измятой от борьбы траве. Она приглядывается чуть получше и с облегчение выдыхает, видя как их грудная клетка мерно вздымается. Значит, не мертвы, лишь оглушены.

Тарквиния с растерянным выражением лица трогает место, которое ушибла при ударе о землю и чувствует странное чувство стыда и гордости. Ей стыдно видеть как мирные жители деревни, растеряв весь свой боевой пыл, словно стадо испуганных животных сгрудилось на главной площади, в испуге прижимая к себе плачущих детей. Черные балахоны лупили жителей своими разрядными дубинками, пиная обездвиженных на руки нетронутых. У многих из мужчин на одежде кровь, неизбежное наказание за сопротивление. Но вместе с ним в груди растет и другое, холодное, но столь сладостное чувство гордости и ощущения могущества. Она вспоминает десятки подобных деревень, где каждый норовил обдурить и обокрасть городских неженок, где с приходом ночи они часто ночевали на улице, закопавшись под свой хлам, когда злые хари деревенских жителей плевали им под ноги, презрительно называя попрошайками.

И к этой испуганной толпе идет мрачная фигура человека в широкополой шляпе с клинком наголо.

Но вся эта внутренняя бравада и ощущения могущества разбиваются как хрупкое стекло лишь от одной фразы.

— Мама, мне страшно! — она слышит как ветер доносит до нее испуганный крик ребенка и сердце тисками сжимает ледяной страх. С лица, словно маска, сходит выражение спесивости и самодовольства. Она больше не могущественная инари «Гордая», чей облик заставляет дрожать сердца горожан. Теперь она вновь старая добрая Тарквиния, которая умилялась маленьким детям, любила сладкое и обожает валяться в постели до полудня.

— Мама! Что они сделали с моей мамой?! — из толпы вновь раздается крик, что плавно переходит в тихий плач.

Нет, только не это! Она может забыть, игнорировать, отворачиваться от отвращения, когда чужаки обнажают свое оружие против взрослых людей и мамоно, но не сейчас, не тогда, когда в этой толпе стоят дети, чья вина была лишь в любви к своим родителям.

Ноги сами несут ее к мрачному спектаклю боли и страха. И когда она почти подбегает, то слышит как Вебер, совершенно будничным тоном, словно он делал это уже сотни раз, словно речь идет о хорошей погоде или о выборе блюда на обед, бросает короткие, но страшные слова: «Сжечь всех».

Сжечь…

Взгляд инари мечется по лицам окружающих ее солдат. Ни капли жалости и раскаяния. Один из них даже зевает, утомленный столь банальным для него зрелищем.

Голова Тарквинии вдруг начинает слабо кружиться. Она даже с силой щипает себя, стараясь удостовериться, что это не дурной сон. Сжечь… Яркое воображение красочно рисует обожженные, с почерневшей кожей, детские ручки, что так похожи на руки ее сестры, в тот день, когда….

Она замирает на месте, собираясь с силами. Внутри все сжалось, словно перед прыжком. Возможно, сегодня ей предстоит пройти по своей последней дороге из агонии и ужаса, но она не может смотреть, как рядом, отчаянно ища защиты у испуганных взрослых плачут дети, чьим судьбам уже был вынесен приговор.

Солдат в шлеме с маской со светящимися красными глазами покрутил вентиль на своем оружии, тем самым высвободив струйку малого огня. Он демонстративно вскинул оружие, направив ствол немного к небу и полыхнул пламенем, как показалось Тарквинии, драконьим. Её щеки уловили тепло от адского жара, что она отшатнулась подальше. Кожа немного разболелась.

Солдат шел неторопливо, напевая какой-то веселый манер, искаженный его воксом. Вся толпа замерла и через мгновение начала еще сильнее умолять о пощаде.

Тарквиния сделала шаг, но…

— Не делай этого, — Кто-то с силой хватает ее за руку. Напряженное до предела тело вздрагивает, и как-то обмякает, когда она видит, что это лишь Гвиневра, — Я знаю, что ты задумала. Не делай этого! Ты просто глянь, он же больной садист. Да ты сама только пострадаешь!

Но выбор уже сделан. Рот чуть приоткрывается, собираясь сказать умные слова оправдания и тут же закрывается, когда сердце говорит, что это не нужно. Такое просто нельзя объяснить.

— Господин Вебер! — Тарквиния сжимает в пальцах инсигнию инквизиции, высоко поднимая ее над головой. И чуть ли не кожей чувствует как сразу сотня взглядов устремляются на нее. Она зло дергает руку, вырываясь из цепких рук Гвиневры и идет, не слушая ее мольбы остановиться.

Каждый шаг дается ей с трудом, каждый шаг она делает через силу. Когда ее взгляд встречается с непреклонным взглядом Максимиллиана Вебера, то только осознание того, что от ее силы сейчас зависит жизнь ни в чем неповинных детей, заставляет ее вступить в неравный зрительный поединок.

Она чувствует себя голой. Сейчас ее не защищают ни добротные одежды, ни ее слабые познания в боевой магии, ни верное плечо подруги, сейчас в отчаянии рвущей на себе волосы, удерживаемая могучим Баргестом. Есть лишь она и порыв души, что она просто не может сдержать внутри себя.

На лице Вебера лишь небольшой налет удивления. Это еще не бунт, но уже акт неповиновения. Неповиновения прилюдного. Без наказания это не останется. Он видит как его аколита делает шаг, словно преодолев внутреннюю преграду, и уже знает, о чем она попросит: о милосердии. О милосердии к этим грубым, падшим людям, что в этом мире стали изменниками даже для своих, связав свою жизнь с монстрами.

— Господин инквизитор! — Вебер ждет, что голос инари будет слабым, умоляющим, но вместо этого слышит твердость. Такой голос мог бы подойти сороритке или даже каннонисе. Воображение словно в насмешку рисует образ Тарквинии в боевой броне сестер, с ослепительно белыми волосами, только без этих уродских ушей и противного хвоста. Хм, а в таком облике она даже симпатична.

— В чем обвиняются эти несчастные жители?

— В оскорблении инквизитора.

На миг Тарквиния даже не находит слов, чтобы выразить свое удивление. Она ожидала услышать про неверие в их Императора, про вооруженное сопротивление. Но! Их собираются казнить просто за обидные слова?!

— Эти несчастные абхуманы и люди ничем не заслужили такой судьбы. Если их и можно в чем то обвинить, то только в том, что им были неведомы наши истины, — в ее голосе появляется жар имперского проповедника, слова проносятся над ними словно боевые литании капеллана в схватке с отродьями Хаоса.

— А эти отважные абхуманши, — Она делает жест в сторону минотаврих, — даже перед лицом грозного врага не дрогнули и встали на защиту своих человеческих собратьев! Не думая отступить, даже когда их стали покидать последние силы.

— Господин Вебер, — Тарквиния встает перед ним на одно колено, — склоняюсь перед вашей мудростью, молю, даруйте милость, дайте попытку имперским священникам обратить их души к слову Императора. И в залог я даю вам свою жизнь. И если их души окажутся черны, то пусть меня постигнет та же судьба, что и их.

Она встает с земли, выпрямляясь во весь рост, чувствуя как в груди словно горит огонь, что распространяется до самых кончиков пальцев. Сердце бешено стучит. Страх отринут и забыт. Она сделала то, что ей велело сердце и теперь не отворачивая взгляд смотрит в глаза инквизитора, не пряча взор. Поступок, на который до нее отваживались лишь космодесантники.

Над толпой повисает тягостное молчание. В глазах испуганных деревенских жителей лишь мольба и какая-то странная, безумная надежда. Маленькая инари вдруг стала в их глазах великаншей, чей рост был выше самых высоких сосен (это все метафорически).

— Хорошо.

Слова Вебера действуют на Тарквинию, и на Гвиневру, словно ведро холодной воды. Взгляд Тарквинии потухает, неистовый огонь, что горел в ней подобно доменной печи кузниц Марса, гаснет и она чувствует, словно та сила, что она ощущала внутри себя, медленно покидает ее тело, словно она лишь взяла ее в долг и теперь отдает с процентами.

На тело вдруг наваливается свинцовая усталость. Теперь все ее силы она тратить на то, чтобы не свалиться замертво прямо перед Вебером.

Сам инквизитор лишь улыбается уголками глаз. Если на его лице и появилась улыбка, то ее не видно за высоким воротником. Он поворачивается к притихшей толпе: «Сегодня можете праздновать, несмотря на все ваши прегрешения перед ликом представителя священного Ордос, я дарую вам свою милость. И если ваши тела и души пройдут все проверки, то я даже дарую вам право называться абхуманами». Он разворачивается, уходя к своей химере и лишь его плащ развевается на ветру.

— Великий Ака… Император! Девочка, что с тобой? — Тарквиния с благодарностью чувствует чьи-то нежные и сильные руки, что обхватили ее.

— Гвиневра, пожалуйста, не отпускай меня. У меня такое чувство, будто, я сейчас упаду.

— Хорошо. Пойдем, выпьем чаю. Ты даже не представляешь, как напугала меня!

Тарквиния чуть ли не повисает на плечах своей подруги и уже собирается уйти, со ставшего невыносимо ярким Солнца, когда одна гольштавра из толпы вдруг обращается к ней: «Да благословят боги твою добрую душу!».

Тарквиния, не смотря на слабость, все же находит в себе силы развернуться, после чего обращается к ней, а затем и ко всей толпе: «Боги… Забудьте о своих старых богах и веселых праздниках. Отныне для вас есть лишь один бог — Император человечества, он же — Омниссия. А ваша жизнь теперь — служение Ему».

Тарквиния вновь поворачивается, едва шевеля губами: «Гвиневра?».

— Да, маленькая.

— Мне кажется, я сейчас упаду в обморооооооооок., - тело инари вдруг повисает, не подавая признаков осознанной деятельности. Гвиневра с трудом размещает ее на своих руках, когда рядом появляется Салливан: «Пойдем, нам нужно многое обсудить. И там будет кровать, куда можно положить нашу бунтарку отдохнуть».

В командирской палатке тихо, лишь умиротворяюще гудит небольшой кондиционер, успешно отгоняя полуденное тепло.

На кровати, укрытая лишь легким одеялом, лежит, забывшись беспокойным сном, Тарквиния. Сквозь закрытые веки видно глаза, что во сне отчаянно мечутся, словно пытаясь что-то разглядеть в том кошмаре, где обрел свое пристанище ее уставший разум. Лоб покрылся испариной. Иногда она испуганно вздрагивает, сжимая в руках одеяло.

— Господин Вебер, что с ней? — Гвиневра с тревогой смотрит на свою подругу, иногда вытирая тряпочкой пот с ее побледневшего лица, — Господин?

Инквизитор мрачным взором осматривает помещение. После стольких дней уединения видеть сейчас всю свою группу в полном составе даже как-то непривычно. И обсуждать подобное с ксеносами и кем-то из чужаков, явно не то, о чем он мечтает.

— Твоя Тарквиния была одержима.

— Одержима? Но кицуне-би не берут под контроль мамоно, только человеческих женщин!

— Я говорю не о местной пародии на опасности варпа! — Вебер прислоняется к опорной балке, вопросительно глядя на Гвиневру. — Ваш народ уже очень долгое время играет с силами имматериума, и, в целом, ты очень неплохо осведомлена о вашей Демонической Энергии.

— Да, я даже была в Зипангу, но ушла оттуда сразу, как только почувствовала, что становлюсь слишком мягкой, — она на секунду задумывается, — но ведь всем известно, что ДЭ опасна разве что для человеческих женщин.

— Имматериум опасен для всех, кто проявляет излишнее пренебрежение опасностям, — Эйлад, до этого полуневидимой тенью стоявший в стороне вышел вперед, обнажив тонкие скулы своего лица и белую, почти алебастровую кожу своего облика, — Твоя подруга хоть и не является великим магом, по меркам вашего народа, но достаточна сильна, чтобы стать объектом для вселения тварей варпа.

— Тварей кого? О чем вы вообще говорите? У девочки просто нервный срыв, она ляпнула не подумав, но это не повод ее наказывать, инквизитор.

— Наказывать?! Да я едва сдержал себя от того, чтобы не заколоть ее прямо там, едва поняв, что передо мной отродье темных сил! — тон его голоса повышается, он в гневе смотрит на тело медленно приходящей в себя инари, после чего переводит взгляд на подавляющие шум генераторы по краям помещения.

— Не темных, инквизитор. Пока только неизвестной нам еще силы, — заметил Эйлад.

— Наш уважаемый инквизитор хочет сказать, что в твою девочку могло что-то вселиться, или же что-то взяло ее под контроль на время ее зажигательного выступления. Мы не знаем еще что это, и, если бы не вмешательство Эйлада, сказавшего, что это нечто полностью покинуло разум твоей подруги, то вы бы были уже мертвы.

— Мертвы? Но за что?

Вебер лишь устало садится на стул, с интересом поглядывая на существо, что использует силы варпа для своей жизни, но не знает о нем почти ничего. Какая ирония!

— С этого момента Тарквиния будет неразлучно находится подле меня. Когда я ем, когда сплю и когда бодрствую. Всегда в поле моего зрения. И она обязана будет носить обереги, подавляющие ее магию. Хоть один намек на попытку их снять и ее голова пополнит коллекцию охотничьих трофеев Салливана.

— Послушайте, я не понимаю о чем вы говорите. Я прожила долгую жизнь, слушала самые нелепые байки у походных костров и самые странные рассказы в самых злачных тавернах. И среди них не было историй про призраков-убийц и злых демонах. Да о чем я вообще говорю, появись тут демон и вы можете ждать оргию, а не море крови.

— Появись тут демон из твоего мира, — Эйлад кривит свои тонкие губы, — как только мы появились в этом мире, то тот путь, по которому прошли, сомкнулся во стократ.

— ….Сомкнулся, а не закрылся. И можешь поверить, что там где есть дверь в Варп, скоро появляются ужасы, что твой разум едва ли сможет осознать.

Эльдар отворачивается, выходя из палатки: «Рекомендую вам показать ей свои архивы инквизитор. Это тот случай, когда знание будет полезней чем спасительное неведение.»

Когда балахон входа в палатку перестают колыхаться, Вебер, не отрывая своего взора от входа в его временный дом, произносит фразу, которая вскоре перевернет весь хрупкий внутренний мир Гвиневры: «Фродо, расскажи ей о мире, откуда мы пришли. И часть моих записей. Ту, где заснят инцидент в Килаксидском секторе».

— Слушаюсь, инквизитор.

— А ты, Клиф, организуй доставку для Молотова новых образцов. Всех минотаврих, их мужей, детей и пару семей гольштавр. Магосу не терпится увидеть новые образцы местной ксеножизни.

Эйлад молча смотрел как техноварвары Молотова запихивали в стальные фургоны плачущих «мамоно» вместе с их семьями. Сколько еще страдания будут готовы принести эти мон-кеи на эти земли, прежде чем их мертвый Император будет доволен?

Но даже столь короткая остановка его радовала. Юная Тарквиния не представляла угрозы. Некая сила, очень могущественная, но явно не враждебная, лишь краем задела ее разум. О том, кто населяет этот мир, где колдовством никого не удивишь, он мог лишь догадываться, но тот факт, что новый спутник не стала всех убивать направо и налево, сильно успокаивал эльдара.

«Глупые мон-кеи не способны озаботиться такой мерой предосторожности, как защита разума от тварей Варпа, куда им тягаться с талантом и мастерством провидцев эльдар.»- иронизировал Эйлад.

Спустя небольшое время после медитации изгнанник решил посмотреть информацию о следующей деревни куда они направлялись. По тем пиктам, что он успел увидеть, один в один как та, в которой он сейчас находился. За исключением того факта что в районе этой деревни дроны мон-кеев обнаружили следы таинственной цивилизации. Древние капища, исписанные нечестивыми рунами, на которые было больно смотреть даже в фото. Сомнений не было. И Вебер, и Молотов, затеяли это сафари не ради покорения этой планеты, а ради ксеноартефактов, что могли пролить свет, на тайны этого мира.

Но было что-то еще в этой деревни, что-то, от чего при разглядывании пиктов у Эйлада начинала болеть голова. Также, когда он смотрел на изображения, на которых можно было разглядеть жителей деревни, ему казалось необычным поведение крестьян. «Надо быть осторожным, когда там окажемся.» — подумал про себя эльдар.