Под знаменами Аквилы (СИ)

Абхуманы

В воздухе повисла тишина. Гвиневра все еще напрягала свой слух, чтобы услышать хоть что-то из-за закрытой двери, куда увезли Тарквинию, но слышала лишь раздражающее дыхание своего палача, искаженное надетой на него маской.

Она осталась одна наедине с молчаливым охранником, что пристально смотрел на нее из залитого полумраком угла комнаты.

Вдох-выдох. Половина его лица закрыта, а на теле та же броня как и у того воина в лесу. Быть может, это он и есть?

— А ты неплохо держишься.

Странный тип теперь снял свою дыхательную маску, что прежде почти полностью заслоняла его лик, и взгляду Гвиневры открылось лицо, которое она бы с трудом могла назвать человеческим. В приоткрытой улыбке существа стал виден ряд острых треугольных зубов и длинный толстый язык, что скользнул по зубам, выискивая несуществующие крошки, после чего, удлинившись, все так же буднично облизнул механический глаз.

Тело Гвиневры непроизвольно напряглось. Сейчас она была прикована к странному металлическому столу. Без брони, без оружия и даже без возможности пошевелиться саламандра чувствует себя куском мяса, что попал на разделочную доску мясника.

Уставший вздох. Странный человек не спеша подходит к столу, где лежит Гвиневра, пристально рассматривая своего пленника. В холодном свете искусственного освещения его видно хорошо. Настолько хорошо, что сердце саламандры, до этого пылающее от гнева, на мгновение замирает. Она вдруг вспоминает эту плавную походку, столь необычную для людей. Ее тюремщик. Он был там, когда она сидела в темнице вместе с остальными вервольфами в ожидании своего часа. Каждые два часа он появлялся, методично выбирая по лишь одному ему ведомой схеме, одну мамоно, которую его железная свита утаскивала вглубь катакомб. Он подходит ближе и Гвиневра невольно задерживает дыхание: от него пахнет псиной и сырым мясом.

Человек склоняется над ней так близко, что она чувствует его жаркое дыхание и в следующую минуту она вздрагивает, чувствуя как его пальцы медленно скользят по ее телу, останавливаясь там, где ее бархатистая кожа была отмечена шрамами.

— Эти шрамы ты получила не в бою, — на его лице появляется оскал, — уже доводилось бывать в плену?

Гвиневра лишь злобно сжимает челюсть. Она знает правила этой игры. Чем сильнее ты просишь о милости, чем больше страха написано на твоем лице, тем сильнее те садисты, которым судьба дала в руки возможность заработать на своей болезни.

— Ты смелая, — Он наклоняется еще чуть ближе, вдыхая аромат ее тела и на его лице появляется ухмылка, — О, ты наверно думаешь, что я один из этих фанатиков вашего… эм… «Ордена»?

— Ты просто трус, — она вдруг чувствует, как страх медленно уходит под воспоминаниями о Тарквинии, — что тебе сделала эта бедная инари? У нее ведь только один хвост, она тебя разве что насморком может наградить, да и то непродолжительным.

Она вертит головой, пытаясь найти его силуэт и вот их взгляды встречаются: — Ты просто жалок. Вам страшно выбирать равного по силам. Единственная возможность для вас почувствовать себя хоть чуточку сильнее это причинить боль тому, кто в своей жизни даже рыбу не может нормально порезать от жалости к ней.

— Трус? — Салливан цокает языком, — Да будет тебе известно, нелюдь, что я в своей жизни встречался с таким ужасом, от которого бывалые ветераны в штаны от страха гадили. И побеждал.

Он вдруг склоняет голову набок, словно прислушиваясь к невидимому голосу, после чего подходит к саламандре, медленно вытаскивая из-за спины длинный нож черного цвета.

Его металл чёрен, как обломок ночного неба. Он с нажимом прижимает кончик к горлу саламандры: «Шевельнешься, и одним шрамом будет больше».

— Знаешь, когда я слушал предсмертный рассказ той пикси, то не мог поверить, что есть люди, готовые добровольно пасть перед вами ради ваших достоинств, — нож медленно скользит по телу, останавливаясь на лобке, — В моем родном мире было животное, что искусно имитировало детские голоса, заманивая в свои ловушки бедных людей, был цветок, что своим пьянящим запахом дурманил разум, посылая видения счастливой жизни, но видеть мимикрию столь идеальную, мне в новинку.

В горле Гвиневры пересыхает. Она не знает, что такое мимикрия, но если он из наемников, то не скован правилами ордена верховной. В груди шевелится робкая надежда, губы кривятся в отвращении к самой себе, но она произносит: «Пожалуйста, помоги Тарквинии. Она же все равно вам не нужна. И тогда я согласна добровольно прийти к тебе в….в…в постель, — последние слова она словно выплевывает. — И клянусь душами предков, что добровольно присягну тебе на верность».

Наступившую было тишину комнаты разрывает громкий смех. Человек смеется так, словно она только что сказала что-то очень смешное и в мрачных стенах комнаты его смех похож на лай безумной гиены.

— Я серьезно! Ты знаешь сколько стоят тело и верность саламандры в пограничных землях? Да тебе столько за всю твою жалкую жизнь не заработать! Просто помоги моей подруге! И я… Я буду твоей.

Кем бы ни был этот наемник, он вдруг мрачнеет и смотрит на нее с некоторым уважением во взгляде: «Давно я не видел такой силы духа». Он подходит и как-то ласково проводит рукой ее по щеке. Гвиневра едва сдерживает себя чтобы не отвернуться в отвращении к его подобию ласки.

— Знаешь, всеми любимый нами агент золотого трона, представитель святых Ордос и наш многоуважаемый Магос пять минут назад даровали тебе «Презумпцию невиновности. Praesumptio innocentiae, если тебе так более угодно. Не упусти свой шанс. Второго не будет».

Он еще немного внимательно разглядывает ее лицо, после чего резко встает, развернувшись в сторону входа.

Гвиневра слышит шипение открывающейся двери, после чего стол, на котором она лежит вдруг разворачивается вертикально, открыв взору саламандры их посетителей.

Один из них одет в странную рыцарскую броню, украшенный письменами и с обмотанными вокруг рук странными печатями. Серые цепкие глаза на миг впиваются в саламандру, тщательно ее изучая. В руках — странное оружие чужаков. Он не спеша проходит в комнату, останавливаясь прямо напротив нее… Рядом с ним тот страшный механический монстр, что привел сюда связанную Тарквинию.

Этих двух объединяет одно. Их взгляд полон презрения. Даже тот механический монстр смотрит на нее враждебно, хотя Гвиневра и не может сказать, почему ей так кажется. Наверно, все дело в том, как он движется: не сводя с нее глаз и не показывая ей спину.

Но люди, зашедшие следом, выбивается из общей картины. Женщина в самом расцвете сил: пышные, черные, вьющиеся волосы и изумрудные как у кошки глаза. И мужчина, что мог быть каким-нибудь зажиточным охотником на ведьм — именно эта мысль первой приходит на ум Гвиневре. Но самое интересное, что их взгляд не был наполнен ненавистью, а был даже немного сочувствующим.

Женщина с улыбкой смотрит на Гвиневру, после чего говорит: «Сейчас ты увидишь Тарквинию». Заметив обеспокоенный взгляд, добавляет: «Не волнуйся, ты не будешь любоваться на изувеченный труп. Она жива. Но вот будет ли она оставаться живой и дальше, будет зависеть только от твоего поведения, так что будь лапочкой и не создавай лишних проблем». Ее улыбка становится приторно сладкой: «Лады?».

Гвиневра едва шевелит губами. Ее разум не верит в происходящее, но если есть возможность спасти глупую инари, то она согласна на все, что только они ей скажут.

Серый холодный коридор кажется бесконечным. Сердце гулко стучит в груди, отдаваясь в висках звоном наковален. Саламандра идет, едва сдерживая себя от того, чтобы сорваться на бег и поскорее увидеть Тарквинию, но ее тюремщики словно в насмешку идет не торопясь, будто вышли на воскресную прогулку.

Они совсем рядом. Если бы она захотела, то могла протянуть руку и достать каждого из них. Быть может, она смогла бы даже одного прикончить, но от одной лишь мысли устроить драку с ними ей страшно.

Ей страшно, но не за себя. Подобный страх покинул Гвиневру уже давным давно, в тот самый день, когда не стало ее Гауры. Ей страшно за Тарквинию. Странный человек, что представился Вебером недвусмысленно дал ей понять, что сейчас жизнь ее подруги у нее в руках, и лишь от нее будет зависеть то, что с ней станет. И именно эта мысль удерживает саламандру лучше всяких цепей.

Пламя на кончике хвоста вспыхивает чуть сильнее. Судя по тому, как себя повели ее спутники, они прибыли в пункт назначения.

Раздается противный визг циркулярной пилы.

— Вы уверены, что этой дозы обезболивающего хватит?

— Подобное нужно проводить, пока пациент находится в сознании, мой ушастый друг.

Инари зажмуривает глаза. Как в детстве, когда она хотела спрятаться от всего мира. Так, чтобы не было видно этот гадкий свет, что сейчас льётся с потолка, так, чтобы забыть о том, где она находится.

Мир меркнет, даже звуки приглушены, словно она накрылась подушкой. Сердце судорожно бьется в груди. Темнота в глазах уходит, уступая место сиянию. Вот и все. Она с ужасом ждет, когда циркулярна пила в руках металического паука, примется за работу.

Разум услужливо подсказывает, как это может выглядеть со стороны. Она лежит. Голая, изнеможенная и уставшая. На столе у двух безумных ученых. Воистину, королевская ирония. Та, что с самого детства изучала мир, сама послужит материалом для изучения.

Сердце отмеряет время подобно метроному. Удар. Еще удар. Хочется хныкать. Словно за спасательный круг разум хватается за единственную радостную мысль: Гвиневра жива. И пока они заняты ей, Гвиневра будет жить.

«Пожалуйста, пожалуйста, пусть только случится чудо и она спасется. Пожалуйста».

Тело судорожно извивается, как дождевой червяк, на которого случайно наступили. Она должна уже была корчится в муках, вскрываемая заживо, но боли еще нет. Как долго длится эта отсрочка? Сколько еще мгновений ей даровано?

В момент, когда чьи-то теплые и сухие руки обхватывают ее, весь ее внутренний мир взрывается паникой: «Нет! Пожалуйста! Все, что угодно. Нет! Я не хочу умирать!». На глазах, сквозь плотно сжатые веки, пробиваются слезы. Она судорожно колотит своей слабой, почти детской ручкой, по чьему-то телу, не замечая того, что они больше не скованы в зажимах.

— Тише, тише лисенок, это я, Гвиневра.

Наконец, Тарквиния открывает глаза, всматриваясь в облик саламандры с чувством удивления и счастья, после чего сжимает ее в объятиях, утыкаясь своей мордочкой ей в грудь.

— Мне… Мне было так страшно. Пожалуйста, не оставляй меня больше, — инари всхлипывает, шмыгая заложившим носом, — Я не хочу умереть в одиночестве.

Тарквиния рыдает, спрятавшись от жестокого мира в объятиях Гвиневры. Может она (Тарквиния) и умрет, но пусть она (Тарквиния) умрет рядом с ней. Они могут делать что угодно, угрожать ей самыми страшными пытками, но она больше ни за что не отпустит из своей жизни этот последний лучик света.

Стальной механический голос врывается в её едва созданный островок тепла падающим метеоритом: «Инари жива, как мы и обещали. Теперь потрудитесь одеться. Вебер и Молотов хотят поговорить с вами наедине».

— Не отпускай меня, — Инари сидела, чувствуя как внутри все сжимается от взгляда тех, кто еще несколько минут назад, хотел вскрыть ей череп и потому сейчас крепко сжимала ладонь Гвиневры, боясь выпустить ее хоть на мгновение.

Они были в небольшой комнате, три на три метра. Чистой и вымытой. Только один выход, что теперь был скрыт тяжелой стальной дверью. Три стальных стула, приваренных к полу. Стол. И противный яркий свет слепивший привыкшие к скудному освещению глаза.

Их главарь — именно так решила называть его Тарквиния, краешком взгляда проследил за тем, как они сели, после чего подошел к неприметному изображению на стене в виде схематичной двухголовой птицы и сложил руки в необычный молитвенном жесте, напоминающий идол, перед которым он встал.

— Император всемогущий, все в твоих руках, пусть тьма рассеется и свет озарит мой путь, — губы почти бесшумной шепчут слова чуждой молитвы.

Он ей не знаком. И если паука она успела хорошо рассмотреть еще пока была прикована к постели, то облик второго Тарквиния видит впервые.

Он был важен. Очень. Тяжелый кожаный плащ, исписанный непонятными письменами, широкополая шляпа, что сейчас была аккуратно поставлена в угол стола, волосы с налетом седины и пронзительные голубые глаза, необычайно добрые, что словно впились ей в душу, наполняя изнутри каким то внутренним теплом. Он приветливо улыбнулся и Тарквиния увидела вторую его странность. Его лицо. Это было лицо молодого мужчины, быть может, чуть старше тридцати лет. Может и чересчур бледное, но слишком молодое для такого человека.

Она чувствовала его вкус, его возраст прямо таки витал в воздухе — несколько столетий. Это пугало и сбивало с толку. Люди столько не живут.

— От имени Империума и нашего Бога-Императора я, Максимилиан Вебер и мой друг, Молотов фон Майер, приветствуем вас в нашей скромной обители, — Вебер наконец решил разорвать ставшее тягостным молчание и с улыбкой обратился к двум девушкам, что сейчас сидели, с затравленным видом озираясь по сторонам.

Обычно на всех переговорах слово брала на себя бойкая инари, но, едва взглянув на нее, Гвиневра поняла, что от нее сейчас толку будет немного: «Давайте сразу к делу, кто вы и что вам от нас нужно?».

— Нам от вас? — на лице Вебера скользнуло легкое недоумение, — Вы наверно что-то перепутали, но это сейчас ВАМ от нас кое-что нужно, не так ли?

— Господин инквизитор, сейчас не время для пустопорожних бесед, — Механический паук развернулся к ним, заставив Инари с силой сдерживать рыдания страха. — Не скажу, что столь резкий поворот в вашей судьбе радует всех из нас, но сейчас у вас есть уникальный шанс заслужить право на жизнь. Мои исследования показали, что вас, с небольшой натяжкой, можно назвать людьми.

— Людьми? Это абсурд! — Гвиневру охватывает недоумение, — но вы же сами прекрасно видите, что между нами нет почти ничего общего. Она пытается что-то добавить, но умолкает, получив от Тарквинии ощутимый удар локтем.

— Это большая честь для нас, но мы всего лишь скромные путники, что шли вслед за небесными камнями. И, если вы признали нас людьми, то может вы тогда дадите нам шанс окончить свое путешествие?

На лице Вебера появилась сочувствующая улыбка: «Поймите, вас сейчас освободили не для того, чтобы спокойно отпустить, будто ничего не было. Вы нам нужны. Мы в этих землях чужаки и нам нужен… Проводник. Кто-то с опытом путешествий».

— Чужаки? — Гвиневра с сомнением посмотрела на Вебера, — Да, на лескатанийцев вы не похожи, но вы явно и не из пограничных княжеств, откуда же тогда вы?

Улыбка Вебера стала еще чуть шире, словно он ждал этого вопроса: «Наш дом далеко отсюда, но, чтобы вам было чуть проще, можете думать, что мы пришли со звёзд».

— Со звезд?! — Тарквиния прикрыла открывшийся в изумлении рот свободной ладошкой. Скажи ей это кто-то еще, то она бы просто подняла его на смех, но здесь, в окружении людей, что были чужды для этого мира, среди вещей, для которых у нее не было названий, эти слова заиграли новыми красками. Может и не со звезд, но из очень далекого места — точно.

— А небесные камни? В лесу недавно упали небесные камни, вы уже что-нибудь слышали про них?

— Вы внутри одного из них, — Вебер с наслаждением смотрел, как выражение страха сменяется искренним любопытством. Поведение полностью укладывалось в отчет адептус биологус по инари.

— Что?! — Тарквиния стала с любопытством рассматривать помещение, — Так это правда? Постройка гигантского ковчега для полета к звездам возможна?

— Довольно, ваше время истекает, — Магос нервно постукивал своим адамантиевым когтем по железным стенам камеры, — Мы предложили вам путь к спасению, теперь слово только за вами.

— Что будет, если мы откажемся?

— Инари вернется ко мне на операционный стол, а ты — в камеру для ожидания.

Гвиневра крепко обняла Тарквинию, чувствуя как ее тело задрожало от страха при одной лишь упоминании той комнаты: — «Мы согласны».

Ну, это было даже проще, чем обычно. Вебер посмотрел на двух новых абхуманов, мысленно радуясь тому, что они похожи на симпатичных девушек, а не на страшных насекомых. Придумывать, почему эти две особы нужны Империуму и почему они не должны быть очищены как другие представители местной фауны будет несколько проще.

— Рад это слышать, но остался один, очень важный вопрос, который мы должны решить еще в этой комнате, — Вебер нервно постукивал костяшками пальцев по стальному столу, — ваша Демоническая энергия.

— Демоническая энергия? — во взгляде Тарквинии появилось недоумение. — Но причем здесь наша духовная энергия?

— Скажем так, нас интересует то, насколько сильна она в вас и то, как это отразится на других членах нашей команды.

— Но мы…

Вебер вскинул руку в примиряющем жесте обнажив в улыбке свои ровные и безукоризненно белые зубы: — «Не волнуйтесь, мы не собираемся вас сжигать лишь за одно обладание подобным «даром», но если вдруг мы не учтем все факторы, то при возникновении какого-нибудь инцидента, который мы бы могли предотвратить, вся вина ляжет на ваши хрупкие плечи».

— Мы ведь этого не хотим? Верно? — его взгляд меняется. Тепло в его глазах исчезает и теперь они похожи на кристально чистый лед замерзшего озера.

Гвиневра внимательно посмотрела на этого загадочного мужчину, пытаясь найти подвох: — «Но наши кланы никогда не поклонялись Великой Суккубе».

Разум инари пронзает вспышка понимания: — «Послушайте, если вы ведете охоту за мамоно, приносящими дар Великой Сладострастницы, то произошла ужасная ошибка. Мы всего лишь мирные жители периферии. Да, признаю, частичкой дара обладаем и мы, но он слаб и неспособен на что-то серьезнее, чем послужить афродизиаком при, — ее лицо покрывается пунцом, — занятии любовью».

— Ложь! — стальной паук в один шаг оказывается над Тарквинией, сжимая ее горло адамантиевой рукой, — Неужели ты думаешь, что мы поверим, будто после вашего создания ваш творец позволил вам просто так взять вещи и уйти?!

— Но это правда, легенды говорят, что когда она явила себя монстрам, желая привлечь их под свои знамена, многие решили что не желают менять свободу на могущество и ушли! — Гвиневра в панике кричит, видя как жизнь Тарквинии вновь повисла на волоске.

Когти Молотова больно впиваются в нежную кожу на шее инари.

— Уважаемый Молотов, проявите благоразумие. Вы же не хуже моего знаете, что этот несчастный абхуман не врет вам.

Тарквиния чувствует, как адамантиевые когти ослабляют свою хватку и она безвольным мешком падает в объятия Гвиневры.

— Под вашу ответственность, инквизитор. Не заставляйте меня жалеть о моем милосердии, — он медленно отходит от них, поворачивая свое подобие лица к Веберу, — мне не нравится, что мы решились на добровольное сотрудничество.

Инквизитор посмотрел на девушек, вернув на лицо немного уставшую и сочувствующую улыбку: «Прошу его простить, порой он бывает излишне ретив в своей вере. Но вопрос все еще не решен. Так что прошу мне рассказать все с самого начала. Вашу версию событий».

— Что скажешь? — Вебер задумчиво посмотрел на отчет по этим двум странным ксеносам.

— Есть вероятность, что они не лгут. Конечно, никогда нельзя быть уверенным до конца, когда имеешь дело с нечеловеческим разумом, но если их физиология хоть в чем-то похожа на нашу, то их словам можно доверять.

— Так значит та вспышка ярости была…

— Они ксеносы, Вебер, затронутые имматериумом. Их разум может быть настолько чужд нашему, что мы можем оставить любые попытки наладить контакт. А все их слезы, уверения и то подобие человеческих эмоций, может быть лишь лживой маской. Или, как удачно выразился твой аколит, лишь «мимикрией».

Он развернулся, вперив в инквизитора взгляд своих визоров: «Они паразитируют на людях, инквизитор. Все их поведение может быть лишь игрой на грубых мужских инстинктах, призванная обеспечить их защитой, пищей и биологическим партнером. Не забывайте об этом».

Вебер еще раз посмотрел отчет Молотова по этой Тарквинии: биологический возраст 25 лет, имеются признаки замедления старения после 19-и, половозрелая особь, способная к репродукции и… девственница. Это было странно, будь она и вправду культисткой Слаанеш, то последний пункт выглядел бы как оксюморон.

Да еще и ее слова, что они не причастны к культу Владыки Демонов. В это не верилось. Если предсмертные слова тех ксеносов были правдой, то именно Повелительница демонов и была причиной их появления. А в его практике еще не было случая, когда творения хаоса в массовом порядке и без последствий для себя меняли покровителя.

Молотов оторвался от своего планшета, соизволив, наконец, изобразить подобие жизни: — «Есть основания полагать, что влияние темных сил в этом мире ослабло в какой-то момент, или же мы сейчас имеем дело лишь с осколком той темной сущности, что пробилась в этот мир».

— Так значит они опасны? Стоит ветрам варпа усилится, как все вернется на круги своя?

— Не думаю. Сейчас бы я сравнил это все с псайкерами. Они затронуты варпом, им легче пасть перед хаосом, но их падение перед темными силами акт всегда добровольный. Будь все действительно так плохо, то борьба была бы закончена задолго до нашего появления в этом мире.

— Это успокаивает, но я все же провел бы встречу с нашим Генрихом. Я конечно доверяю предсказанию Эйлада о пользе этих двух, но он ксенос, а потому лишняя проверка не помешает.

Гвиневра с подозрением смотрела на людей в комнате, боясь выпустить Тарквинию из объятий. Разговор с Вебером длился куда более одного часа и, по сути, представлял из себя разговор о падшей, Друэлле, Зипангу и о энергии мамоно. Одни и те же вопросы под разным углом и через разные слова.

После того, как он узнал все, что хотел, их привели сюда. Огромный зал, напоминавший собой уродливое подобие человеческих монастырей.

Однажды ей пришлось бывать в таком. Его стены тщательно отбелены побелкой и украшения святых героев и Верховной выполненные из лучшего хрусталя в витражных окнах. И всегда — цветы. Неважно, насколько бедна была та деревня, в которой люди общими усилиями строили церковь, каждый раз они были готовы отдать последнее, покупая лучшее из того, что они могли себе позволить. Всякий раз, когда она входила в нее, она понимала, почему людские сердца так стремились в эти намоленные стены.

Может верховная и была безумной сукой, но места ее поклонения воистину несли мир и покой в души замученных нелегким бытом людей.

А сейчас она лицезрела уродливую пародию на религию людей. Храм чужаков больше напоминал склеп. Мрачные темные стены взвились в высоту, навевая мысли о ничтожестве человека перед лицом высших сил. Вместо одухотворенных, светлых образов героев — мрачные фигуры, на чьем лице скульптор смог передать гнев и непреклонность перед ударами судьбы.

И черепа — вместо цветов. Она посмотрела на арку, что стояла в самом конце комнаты и была центральным местом этого мрачного храма смерти. Статуя, что стояла под ней являлось самим воплощением мастерства скульптора. Мрамор, что под умелыми руками мастера превратился в глину, впитывая в себя всю всю ту палитру красок и буйства человеческих эмоций, на которую только способен сын рода людского. Даже мимолетный взгляд на его лик внушал внутреннее чувство уважение к той мудрости, что была скрыта в его взоре. Не просто воин. Светоч во мраке, лидер, чьи пламенные речи воспламеняли сердца, чей голос гремел над полем боя, вселяя в воинов отвагу. Ученый, чей разум видел возможности для победы над самими законами природы, укрощая их во благо человечества.

Император. Это простое слово само пришло к ней на ум, яркой вспышкой затмив боль и страх, что были с ней с того самого проклятого момента, когда ее схватили в том лесу. Она опустила взор, ощущая себя грязной просто от того, что посмела посмотреть на лик их божества без должного почтения.

И только сейчас услышала мелодичный голос, что разнесся под мрачными сводами этого храма, изгоняя из сердца страдания.

— Гвиневра, скажи мне, ты видишь то же самое, что и я? Пожалуйста, скажи мне, что это всего лишь мое безумие и этого нет на самом деле.

Взгляд Тарквинии был устремлен куда-то вверх.

Саламандра проследила за ним взглядом и почувствовала, как закружилась голова от зрелища, что было богомерзким для любого, вне зависимости от того, кому он поклонялся.

Существо похожее на ребенка лет десяти. Тощее, жилистое тело было одето в какое-то подобие тряпок, пронизано ставшими уже привычными стальными веревками. Воительница несколько раз моргнула, чтобы убедиться, что ей не показалось — у существа были крылья.

Она видела изображения валькирий в людских книгах и на фресках, пару раз видела мамоно с крыльями, но везде их крылья являлись частью их сущности, а тут крылья были насильно прикручены с помощью их техномагии.

Существо сидело на одной из колонн и пело песни своим удивительно красивым голосом, тем, что просто не должен был принадлежать такой мерзости. Оно пело, собирая вокруг себя те летающие черепа, что подобно пчелам на лугу до этого деловито сновали по всему залу от человека к человеку.

Наконец, пение прекратилось. Эта мерзость вдруг посмотрела на Гвиневру, словно поняв, что лишь она с Тарквинией не наслаждались его пением и с нечеловеческим визгом прыгнуло, взвив на своих крыльях к самому потолку.

Саламандра почувствовала, как к горлу, не смотря на жуткий голод, подкатил комок тошноты. В свете их колдовских фонарей она увидела, что подобных существ под сводами этого храма целые десятки. Они витали под потолком, заслоняя собой цветные фрески, словно стая руб, что кружилась в бесконечном водовороте, отбрасывая тени, что уродливыми уродливыми кляксами расползались по всему залу.

Теперь слова о том, что эти люди прибыли со звезд не казались такой уж дикой мыслью. Она и до этого была в людских селениях, видела издалека их странных баронов и лордов, но то, что она наблюдала в этой комнате, выходило за рамки ее понимания.

Половина людей даже на людей не были похожи! Она украдкой посмотрела на человека, чей мозг был увеличен настолько, что банально не умещался в голове и его большая часть покоилась в специальном футляре у него на спине.

— Во имя гибели Твоей и воскрешения, как Бога Человечества — храни и укрепляй нас, сражающихся ради Тебя, — Фродо прошептал молитву, поцеловав серебряную аквилу на тонкой цепочке. После чего неодобрительно посмотрел на двух абхуманов, что сейчас таращились на все, словно крестьяне на мануфактории.

— Запомните на будущее, что подобное поведение недопустимо в храме Императора, — полурослик вновь собирался вернуться к молитве, но вдруг услышал слабый оклик от пленников Вебера.

— Что с нами теперь произойдет? — Гвиневра посмотрела на полурослика, мысленно надеясь, что удивление на ее лице несколько притупилось и теперь она не похожа не деревенщину в городе.

— С вами? Ну, если наш священник признает вас не затронутой порчей Хаоса, то тот человек со свитком и пером, — Он на миг оторвал взгляд от статуи Императора, посмотрев куда-то в толпу, — официально зачислит вас в подразделения под командованием Тиберия, а уж оттуда в свиту к нашему инквизитору.

— А если не признает?

— Ну, плохи тогда ваши дела. А теперь прошу меня извинить. Представление начинается.

— Что? Что значит плохи? — Гвиневра попыталась спросить быстро удаляющуюся фигуру, но была остановлена железным воином, что преградил ей дорогу.

— Не выходи за пределы очерченной зоны, абхуман.

Тарквиния обиженно посмотрела на него, съязвив: «Какой смысл, если мы опять в цепях?».

Гул голосов стих. Огромные, отделанные под золото (это же всего лишь видимость золота, правильно?) двери бесшумно распахнулись, приковав взоры присутствующих ко входу.

Полный человек, одетый в странную матерчатую одежду, украшенную металлическими побрякушками вытянулся по стойке «смирно», после чего широко улыбнулся, произнеся: — «Мое почтение, уважаемый Крамер. Приятно, что вы смогли почтить нас своим присутствием».

— Сейчас не время для пустопорожних бесед, Тиберий. Где эти затронутые варпом абхуманы? Вы должны были сообщить мне в первую очередь, сразу после того, как они были пойманы.

Не став дослушивать его оправдания, прибывший равнодушно прошел мимо толп людей, даже не удостоив их взглядом, остановившись лишь перед Вебером.

— Вебер, — он поприветствовал его кивком головы.

— Приятно видеть вас, Генрих. Не волнуйтесь, исследования Молотова показали, что, несмотря на мутации, они не причастны к скверне.

— Не сомневаюсь в его профессионализме, но я предпочитаю убедиться лично.

Он отвернулся, молча выискивая взглядом свою цель.

— Не поймите неправильно, инквизитор, но никогда нельзя полагаться только на интеллект, когда имеешь дело с силами имматериума.

Генрих резко развернулся, направившись к концу зала пружинящей походкой.

За ним, с поразительной для такой махины тишиной проследовал его верный телохранитель зверолюд Томас.

Кем бы не был этот священник, он не принадлежал ордену. Но времени на изучение его регалий не было. Сейчас все внимание Тарквинии было приковано к огромному двухметровому монстру, что мрачной скалой возвышался позади щуплого тела священника, недобро щуря свои глаза при взгляде на нее и Гвиневру.

— Скажи мне, твоя душа чиста от порчи?

— Что? Какой порчи?!

Священник вдруг резко схватил инари за подбородок, направив ее взгляд на себя: «Смотри на меня, дитя, и даже не думай прятать свой взор».

Он не был магом, но стоило Тарквинии заглянуть в его карие, уставшие глаза, как время словно остановилось. Это были глаза безумца, фанатика, горевшие изнутри особым внутренним огнем, что есть у каждого истинно верующего существа. Внутренности словно сковало. Даже если она и хотела бы сейчас отвести свой взгляд, то просто не смогла бы этого сделать.

Наконец, он отвел взор и Тарквиния обессиленно рухнула на стул, тяжело переводя дыхание. Взгляд этого человека буквально выпил из нее все силы, оставив вместо инари лишь пустую оболочку.

Она тяжело дышала, затуманенным взором смотря на Вебера, что сейчас медленно перебирал четки в своих руках, не сводя с нее своих кристально голубых глаз. Рядом раздался приглушенный звук падения тела Гвиневры.

— В душах этих женщин нет яда скверны, — успокоившийся Генрих медленно взял из рук Томаса свиток, расписавшись в его уголке и поставив свою печать, — Теперь прошу меня простить, но Император не терпит праздности, а потому я вынужден посвятить остаток вечера молитвам о нашем скорейшем возвращении домой.

Он медленно отошел от стола, теперь больше напоминая уставшего от жизни старика, нежели неумолимого фанатика. Отточенным движением руки поправил свой балахон, пальцами коснувшись медали «тройной череп».

— Эта бумага признает вас невинными перед ликом Его., - он на секунду остановился, подбирая правильные слова — Сейчас вы получили шанс искупить грех рождения абхуманами служа в Его армии. И тогда, возможно, вы можете заслужить место у подножия Золотого Трона.

— Утренняя служба начинается в 5:30. К этому времени вы должны знать молитвы.

— Господин, вам нужно отдохнуть, — низкий, утробный голос Томаса пронесся над толпой, — я помогу вам дойти до опочивальни.

— Спасибо Томас, — священник оперся на руку своего телохранителя, после чего медленно побрел из храма.

В утихшем зале раздался голос Вебера: «Добро пожаловать в Империум».

Лаборатория. Опять. Колетт, Вебер, Клиф, Фродо, Салливан, и два абхумана, что сейчас шли, испуганно смотря на своих тюремщиков. Они шли теми же коридорами, которые когда-то подобно «тропе мертвых» вели их в последний путь. Но теперь они были свободны. С их рук были сняты кандалы, убраны ошейники с шей. Только что их признали людьми. Признали их равными, с таким видом, словно причислили к богам.

Гвиневра украдкой посмотрела на Колетт. Вполне возможно, что эти сумасшедшие люди и считали себя детьми богов: «Безумная сука!».

— Мне кажется, наши гости стали забывать о правилах приличия, — мягкий голос Колетт заставил сердце саламандры биться чуть чаще. В голову полезли неприятные мысли о том, что каким-то непостижимым образом она прочла ее мысли.

— Дай им время. Для такой процедуры срок действительно феноменально быстрый.

— Но на вашем месте я бы присматривала за ними. Особенно за этой «саламандрой».

Гвиневра едва сдержала возмущенное фырканье.

Коридор тянулся долго и теперь, без мыслей о своей скорой смерти, разум Тарквинии наконец-то стал подмечать все те странности, что прежде проскользнули мимо ее глаз.

Первое: Их спасли не просто так. Нет, конечно это было понятно и раньше, но теперь стало понятно, что они им нужны. Эта мысль была почти очевидна, но Тарквиния не спешила радоваться. Было неизвестно, как легко они могли обойтись без них.

Второе: Религиозность. Символы на их броне, на их оружии, все это имело под собой религиозную подоплеку. Она читалась в том, как полумуж часто дотрагивался до своей серебрянной побрякушки на груди, в сходстве тех символов что она видела в храме и на броне этих людей.

Третье….

Формированию мысли помешал до ужаса знакомый звук. Звяканье металла. К ужасу Тарквинии оно не пропадало, а лишь усиливалось. Звяк. Звяк. Звук стал громче. И теперь к нему прибавилось тихое всхлипывание.

Когда они свернули за следующий поворот, она уже знала, что увидит.

— Господин Вебер, уважаемая Колетт. Рад видеть, что все прошло без происшествий.

Брэн стоял там, держа за шкирку одну из волкодев, едва взглянув на которую, Тарквинии стало дурно. Она вспомнила этот забавный белый кончик хвоста. Узница камеры 09–10. Сейчас она сжалась в комочек, изредка всхлипывая. Руки и ноги скованы. Мех на ногах свалялся от пропитавшей его крови. Лодыжка неестественно вывернута и как-то безвольно лежит на полу. Попытка к бегству. Отчаянная, последняя попытка к бегству. И раздробленная конечность — как награда за храбрость.

— Молотов сейчас у себя? Я попытался выйти с ним на связь, но он не доступен.

— В настоящее время он проводит одно важное вскрытие. Но, я думаю, он закончит до вашего прихода.

Страх и любопытство смешались в теле инари, образовав гремучую смесь. Она не хотела видеть вервольфа, чья жизнь скоро оборвется. Ей вдруг стало мерзко от того, что они спаслись, что им был дарован выбор, в отличие от этих несчастных созданий. Но она не может сдержать себя от того, чтобы хоть одним глазком взглянуть на них вблизи.

Вервольф поднимает голову и инари побыстрее отворачивает лицо, чтобы не встречаться с ней взглядами. У нее красные, опухшие глаза. Молодое лицо девушки 16–17 лет. Она с мольбой смотрит на саламандру, протягивая к ней руки. Губы беззвучно шепчут мольбы о спасении.

Это замечает Брэн, с силой ударяя своим механдритом по ее руке.

В коридоре раздается жалобный вой и Тарквинии хочется исчезнуть лишь бы не слышать его.

— Брэн, неужели вы все еще не закончили с этими экземплярами? — Колетт с любопытством смотрит на испуганного щенка, — Я думала, Молотов хотел ликвидировать остатки.

— Это моя личная инициатива. Я бы хотел провести еще кое-какие исследования, — магос секунду молчит, а затем слегка кивает головой, приветствуя двух абхуманов. — Рад видеть, что лекарство подействовало. Ваша пневмония почти прошла.

Все это похоже на сюрреалистический сон. Разговор, что больше подошел для вечерний прогулки. Тарквиния осторожно выглядывает из-за саламандры: «И вам доброго… времени суток».

В свете фонарей он ей хорошо виден. Тогда, в камере, ей показалось, что его руки все еще были человеческими, но сейчас видно, что все это было обманом. От человека тут остался только тонкий слой кожи, что довольно аккуратно натянут на железное тело. Кажется, будто тварь просто решила содрать кожу старика и теперь щеголяет в ней как модник на званом балу.

— Не буду вас больше задерживать. Молотов уже наверняка закончил свои научные изыскания.

Он не спеша уходит вглубь коридора, уволакивая за собой мамоно, что уже смирилась со своей судьбой.

Вебер замечает выражение их лиц: «Я знаю, что вы не любите меня. Как и всех, кто вам повстречался. Но хочу вам напомнить, что если бы не я, то на месте той мамоно сейчас были бы вы. А теперь нам нужно идти дальше».

Они вновь в той лаборатории. Молотов был уже тут. От него пахнет кровью.

— Ну, вот теперь мы можем поговорить спокойно. Как цивилизованные граждане Империума.

— Что теперь с нами будет? — голос Гвиневры холоден и спокоен.

— Теперь вы граждане Империума. Это налагает на вас определенные права и обязанности.

— Правило первое. Есть лишь только один бог. Это Бог-Император человечества. Наш свет во тьме и наш заступник. Говорить что-то иное — ересь! Это худшее преступление, которое только может быть. И если я, или кто-то другой услышит подобное от вас, то аутодафе это самое лучшее, на что вы можете тогда от меня рассчитывать. Это не обсуждается. И это самое главное правило.

— Не волнуйтесь, господин инквизитор, мы сможем изобра…

Лицо инквизитора исказила гримаса ненависти: «Еще одно подобное слово и я вас лично сожгу. Никаких иллюзий, никакого притворства. Ваша вера должна быть искренней. За этим я буду следить лично. Конечно, я прекрасно понимаю, что нельзя искренне поверить за одну ночь. Но только намек на поклонение вашим лжебогам, только одно слово хулы на Императора и наказание последует незамедлительно».

Он внимательно смотрит на их притихшие лица: «Правило второе. Теперь вы поданные Империума. Дезертирство, ненадлежащее исполнение своих обязанностей и нарушение устава будет караться по всей строгости закона. Если у вас есть желание сбежать, есть надежда на возвращение к старой жизни, то советую вам забыть о ней, как об утреннем сне».

— И наконец, третье правило. Для вас я господин Вебер. Инквизитор. Агент золотого трона и десница Императора в этом мире. Мои приказы не обсуждаются. Вы не должны спрашивать у меня о причинах моих поступков, не должны ставить под сомнения мои слова и мои распоряжения. В мое отсутствие моим заместителем будет являтся Салливан, но должны также относиться к Молотову или его первому помощнику Колетт де Моро. Они единственные, чьи слова могут изменить мой прямой приказ.

— Следуйте этим словам и вы останетесь жить. А может, даже и преуспеете.

Он встает и не оглядываясь идет к двери.

— На сегодня все. Отбой будет через три часа. Салливан познакомит вас с остальными деталями вашего обихода.

Дверь закрывается с противным стуком. Странно, но как только его облик скрывается за толстой стальной дверь, инари чувствует, что ей как будто становится легче дышать.

— Вот за что мне нравится Вебер. Не любит говорить попусту., -Молотов несколько секунд смотрит в закрытую дверь, после чего медленно движется в сторону закрытой двери. — Следуйте за мной.

Тарквиния вновь прячет свой взгляд, стараясь не смотреть на эти до боли знакомые стены, что обступили ее со всех сторон. Это та самая операционная, где она когда то лежала, готовя себя к близкой смерти.

Но не это ее пугает. На том стальном столе, что когда был ее последним ложем, под белой скатертью лежит чье-то бездыханное тело. Алые пятна крови, что расползлись по белой ткани, не оставляют простора для фантазии.

Кто ты, несчастная вервольф? Билась ли ты в испуге, отчаянно вымаливая для себя последние минуты жизни? Или до последнего ли горело в твоей груди пламя бойца, чья борьба закончится лишь с его последним вздохом?

Ей уже не помочь. А ее убийца спокойно расхаживает рядом, оценивающе смотря на них с Гвиневрой. Сколько еще продлится эта безумная игра? И ради чего?

— Гвиневра. Ты первая.

Саламандра в страхе посмотрела на Магоса. На лице под маской злости невидимой тенью проскальзывает испуг. Она делает шаг и в холодном свете комнаты можно увидеть как бледна ее кожа.

— Протяни руку.

Как только Гвиневра неуверенно протягивает свою руку, один из механдритов с молниеносной скоростью обвивает ее запястье, оставляя на ней несмываемую метку. Саламандра даже не успевает вскрикнуть, как все уже заканчивается. Она видит как покрасневшей коже проступает неведомый ей символ — череп в обрамлении лавровых венков. Руку словно пронзают тысячи раскаленных иголок.

— Это метка инквизиции. Она ваш пропуск и ваша защита. И гарантия вашей верности.

— Да, не делайте такие удивленные лица. Этот рисунок- всего лишь рисунок, а вот то, что сейчас распространяется внутри твоего тела, — он с удовольствием отмечает как Гвиневра отчаянно пытается расчесать место метки, от которого черными нитями по всей руке стало разносится его технозелье. — Это ваша метка. Бежать с ней бесполезно, бесполезно скрываться и прятаться. Отныне каждая собака в этом лагере будет знать, где вы, так что подумайте дважды, прежде чем решиться на глупость.

Он оценивающее смотрит на Гвиневру, словно чего-то ожидая.

— Ты не умерла. Отлично. Теперь Тарквиния.

Серые стальные стены. Две жесткие койки. Две тумбочки. Раковина и отдельный санузел. Минимум техномагии, только простая руна, отвечающая за свет. Им сказали, что по меркам этого корабля, это роскошь.

Гвиневра с грустью листала выданный ей молитвенник.

— Послушай, я не знаю, о чем он говорил, но мы должны отсюда бежать. Я не знаю, что это такое, но я не чувствую магии в этих печатях.

— Бежать? — голос Гвиневры глухо разносится в стенах их маленькой комнаты. — Куда?

— Куда? Куда?! Да какая разница! Тут лес на многие дни пути. Стоит им хоть один раз выпустить нас наружу и мы сразу побежим. К реке. Как и планировали в самом начале., - Тарквиния с надеждой смотрит на свою подругу. — Я больше ни часа не продержусь в этом месте. Сразу, при первой возможности. Как только будем у двери, я постараюсь оглушить инквизитора и….

В возбуждении она встает и начинает быстро ходить по комнате, быстро перечисляя способы побега: «Наверно, мы должны вторгнуться к ним в доверие, а потом, когда контроль ослабнет… Да, наверно так и сделаем».

«Хотя нет, это опасно, никто не знает, что взбредет им на ум уже завтра, к вечеру завтрашнего дня нас могут уже казнить или пустить на опыты. Мы же никто. Сами чужеземцы в этих землях. Да любой крестьянин из местной деревни за пару медяков и кружку пива расскажет больше, чем мы знаем»: ее глаза лихорадочно блестят, разум замкнулся в своем маленьком мирке и теперь ничего не осознает кроме давящих стен и желания покинуть их. Она усаживается на край кровати, продолжая уже полушепотом проговаривать очередной план и причину не тянуть до рассвета. — Послушай Гвиневра, как думаешь, сможешь оглушить охрану? Хотя нет, проще сбежать по вентиляции…

— Тарквиния, — саламандра пытается докричаться до что-то лихорадочно говорящей инари, — Тарквиния! Послушай меня! Я остаюсь!

— Что?! — От удивления Тарквиния подпрыгивает на своей койке, — Ты наверно шутишь, да? — Она несколько секунд вглядывается в ее лицо, надеясь, что все это всего лишь неудачная шутка, но не находит той озорной искорки в ее глазах, что раньше давала утешительный ответ. — Ты не шутишь. Но почему?!

— Я дала им слово саламандры. Они сказали, что в обмен на твою жизнь они хотят моей покорности. И я дала им Слово. Свое слово они сдержали. Теперь мой черед.

Рот Тарквини беззвучно раскрывается, как у рыбы, выброшенной на берег: «Ты что такое говоришь?! Ты что говоришь?!». Она ударяется в слезы, налетая на саламандру со своими слабыми кулаками. — Бросить меня решила?! Да? После всего, что я ради тебя сделала!

— Они обещали сохранить тебе жизнь и они ее сохранили! — Инари быстро отходит назад. Впервые она видит как Гвиневра с нескрываемой ненавистью смотрит на нее. — Я остаюсь. И я не буду помогать тебе в завтрашнем побеге!

— Не буду?! — Тарквиния тяжело дышит. — Ну и отлично, без тебя справлюсь, старая карга! Ты мне не мама, чтобы указывать! Я сама все сделаю!

— Гаура, нет!

В комнате наступает звенящая тишина. Тарквиния ошарашено смотрит на Гвиневру, что сейчас отвернула свое лицо, стараясь не смотреть в ее сторону.

— Гаура? Кто это?

Она отвечает не сразу. Сперва сглатывает появившийся в горле ком. А после говорит тихим, чуть слышимым голосом.

— Неважно. Просто девушка. Которую я не смогла отговорить.

Тарквиния устало прислоняется к стене. В груди комом растет чувство безразличия и какой-то странной отстраненности.

— Ты это серьезно? — последняя вялая попытка изменит положение.

— Да.

Короткое слово звучит как приговор.

— Если хочешь, то я помогу тебе бежать, но не сейчас. Сейчас слишком опасно. Нас только поймали и за нами следят. Возможно, когда их контроль ослабнет, как ты и говорила.

Инари ложится на койку, отворачиваясь к стенке: «Тогда я остаюсь с тобой. Даже не думай меня отговаривать».

— Не делай мне это назло! — на лице Гвиневры появляется гнев, моментально сменяясь усталостью, — Я старая, отжившая свой век саламандра, а ты даже не целовалась ни разу. Да тебе детей рожать и рожать. Наплоди себе детей на футбольную команду, а одну дочку назови в честь старой боевой подруги.

— Мы либо бежим вместе, либо не бежим вообще!

— И как я тебе смогу помочь? Мечом? Который у меня отобрали? К тому же я дала им слово.

— Я остаюсь, — слова короткие и острые, как лезвия бритвы. Тарквиния поджимает под себя ноги, сверху укрывшись хвостом и продолжает буравить своим взглядом стенку.

— Ты упряма, как осел.

— Да, прямо как ты, — она продолжает с ненавистью смотреть на стенку, словно та была в вине за слова ее подруги.

В комнате тишина.

Наконец, Тарквиния устает смотреть на серую сталь. Оно ворочается, пытаясь улечься поспокойнее, хмурится, злясь на тупую саламандру, но не выдерживает и смотрит на Гвиневру.

Бойкой воительницы нет. Есть лишь уставшая от жизни, от бесконечных тревог и приключений женщина. Плечи опущены, пламенный огонь в глазах потух и теперь они напоминают два угасающих уголька.

«Как же она стара!». Тарквиния теперь с жалостью смотрит на нее. Она так и не узнала, почему, проведя всю свою жизнь в странствиях, она так и не охмурила какого-нибудь рыцаря, обзаведясь дочкой, воинственной, как и она сама. Эти темы были для нее табу.

— Прости, я….

— Я понимаю, — кровать саламандры скрипит, когда рядом усаживается Тарквиния.

— Что теперь?

— Не знаю, — Тарквиния смотрит в пол. — Но знаю одно. Тебя я не брошу.

Три коротких стука в дверь, что разорвали тишину, напомнили Тарквинии о стуке молота, когда в гроб заколачивают гвозди.

Три коротких стука в дверь.

Салливан еще раз пригладил свою идеально выглаженную форму. Подобное не входило в круг его обязанностей. Но события сегодняшнего дня не давали ему покоя.

В их команде было пополнение. И не просто пополнение, а два абхумана. Чисто номинально, т. к. Магос признавать их людьми ну очень не хотел и согласился только после того, как в спор вступила его дипломат по имени Колетт.

Он вновь и вновь прокручивал в голове события этого дня. Даже привычная молитва не смогла успокоить его мысли. Уже завтра утром ему предстоит увидеть их в одном ряду на утренней молитве, объяснять им как правильно пользоваться воксом, как правильно одевать броню и еще куче вещей.

Но Генрих признал их души чистыми перед Императором. Это напрочь выбивало из колеи. Упрямый факт просто не заставлял смотреть на них так же, как и на остальных нелюдей, таких, как орки или темные эльдары.

И сейчас, несмотря на номинальный отбой, он стоял перед входом в каюты этих двух… наемников.

— То есть два ксеноса, — он хмуро проговорил себе под нос, чувствуя как сердце в его груди вдруг начало биться чуть быстрее, словно у школьника на первом свидании.

— Черт! — одним ругательством больше.

Еще раз три коротких стука.

Обостренные органы чувств уловили как за стеной что-то зашуршало, забегало, неуверенно подошло к двери и…

— Надеюсь, не помешал вашему отдыху.

В раскрытых дверях стояла хорошо знакомая ему саламандра. Взгляд сосредоточен. Полусогнутые колени и напряженные рельефные мышцы рук. Тело готово к любому исходу: бежать или драться. За ее спиной, стоит, испуганно смотря на него, ее подруга с пушистым хвостом.

Император! Теперь, одетые в штаны защитного цвета и черные футболки с символикой империума они стали выглядеть как те горячие крошки с пропагандистских плакатов. Сердце непроизвольно забилось чуть быстрее.

— Я могу войти?

Казалось, будто их ошеломила сама постановка вопроса.

Наконец, та, что с огненным хвостом, неуверенно кивает.

Пальцы сами собой нащупывают кобуру с заряженным лазганом. Не столько ради ощущения собственной безопасности, сколько ради того, чтобы они увидели, что он вооружен. Император защищает тех, кто заботится о себе.

— Господин, что привело вас в нашу обитель? — голос Гвиневры сочится злостью. Это приятно. Работать с теми, кто сопротивляется всегда приятней. Чувствуется борьба.

— Я первый заместитель вашего господина Вебера. Я имею полное право в любой момент провести инспекцию ваших вещей, вашего помещения, вашего здоровья и ваши души на заражение скверной.

— И что вы планируете проверить, господин?

— Ваши души.

Гвиневра шарахается в сторону, инстинктивно закрывая собой Тарквинию.

— И почему вы всегда так реагируете? — Он вдруг рассмеялся, прислушиваясь к своему редкому смеху, что прорывался сквозь респиратор на его лице. — Император не терпит неуверенности в делах, посвященных ему, а биометрия ваших тел говорит что вы стрессом разве что не фонтанируете. Хотя вы же ксеносы, может для вас это и норма.

Он с довольной ухмылкой посмотрел на их лица, на которых вновь проступил столь сладостный для него страх.

— А теперь серьезно, — голос меняется на хорошо знакомое для Гвиневры шипение пустынного змея. — С этого дня вы аколиты инквизитора. Для многих людей это честь, за которую они без колебаний убили бы лучшего друга, а вы даже примерно не представляете, с чем будете работать.

— Ну разумеется, мы же только что об этом узнали. Еще утром мы сидели в своих камерах и ты. Ты! Приходил каждые два часа и уводил их на смерть! — Гвиневра отходит первой. Как только приходит понимание, что он пришел просто поговорить, а не прервать их жизненный путь, к ней возвращается привычная уверенность.

Взгляд Салливана способен испепелить: «Я прощаю тебе твое неуважение. Но только в этот раз.»

— Уже завтра за душами тех, кто остался, вполне могут послать тебя. И не дай Император тебе ляпнуть Веберу, что это негуманно. Или, что ты отказываешься выполнять его приказ. Император видит, исполнения наказания поручат мне, а я не хочу причинять вам боль.

— Тогда почему ты с ними? Почему не убежишь? — Тарквиния поддается вперед, возбужденно виляя хвостом. — Один из них сам пришел к ней, приведя с собой ответы на мучавшие их вопросы.

— Почему с ними? Убежишь? А не, к примеру, кто такой Бог-Император? Или откуда мы?… Убежать хотите? — он хитро прищуривается, видя замешательство на их симпатичных мордашках. — Так я и думал.

Он подтягивает к себе стул, с размаху садясь на него: «Я понимаю ваши чувства. Когда-то я тоже думал о нем, как о монстре. Но он на самом деле неплохой человек. Действительно. Вам никто не скажет об этом, но именно он выступил за ваше спасение.

Да да, не удивляйтесь. Мужик просто так долго жил среди дерьма и крови, что просто позабыл каково это — улыбаться просто так, а не ради обмана.

Просто скажу, что все его друзья погибли. Все. Кроме меня.

Его учитель мертв, как и его возлюбленная. Те, с которыми он только начинал свой путь и те, которые заменили ему семью. Они все мертвы. Да, он выглядит, как больной садист, но еще никого не пытал просто ради развлечения.

А сейчас на его плечах забота о многих мирах и бесчисленных жизнях, которые он может спасти, если его план осуществится».

— Это не ответ.

— Послушай, я пришел сюда не оправдываться за его поведение, а помочь вам не сыграть в ящик к концу этой недели. И вот вам первый совет- даже не думайте о побеге.

Он обводит по ним взглядом своих прищуренных глаз: «Я знаю, что как минимум одна из вас обсуждала подобные планы. И могу тебя уверить, что в следующий раз Вебер узнает о твоем плане еще до того, как ты сможешь их осмыслить».

Салливан закатывает рукав своей рубашки демонстрируя ей череп, обрамленный лавровым венком: «Было время, и я хотел сбежать, пока не узнал, что с космического корабля это сделать несколько проблематично. Меня ловили наверно раз десять. В вашем случае он может потерпит одну, может две попытки, а потом просто пошлет по вашему следу гончих сервиторов Молотова, отряд своих штурмовиков или меня. И это еще если он решит проявить капельку великодушия, давая вам иллюзию возможного спасения».

Тарквиния осторожно садится по поближе к этому чудоковатому человеку. Не очень близко. На самый краешек кровати: «Десять раз? А ты не пробовал разную тактику?».

— Тактику? Похвально. Хочешь заранее узнать что не работает? Так вот забудь! Помнишь те черные нити, что раскаленными иглами пронзили твою плоть когда на теле впервые появилась эта метка? Это ведь не чернила были.

Салливан широко улыбается под респиратором и в его глазах появляется пламя внутренних бесов: «С того момента, когда на тебе появилась эта метка — ты под колпаком. С того момента Вебер знает о тебе все. Где ты, здорова ли, какое у тебя настроение.

Не знаю как, но то, что внутри нас, сообщает ему о том, что с нами происходит. Черт, поговаривают, что носителей этой метки могут умереть только по желанию их хозяина».

Умереть по желанию хозяина… Слова повисают в воздухе, внезапно ставшем до ужаса затхлым и спертым. В глазах Тарквинии появляется много маленьких черных точек, что подобно саранче неумолимо пожирают освещение. Стены медленно наклоняются. Она, сидя на кровати, прижимает тело к коленям, чувствуя как противный комок тошноты, проделав свой путь наполовину и остановившись в ее груди, решил сделать небольшой перекур. Даже голоса в комнате стихают.

С самого начала, как только этот странный человек начал говорить, она направляла все свои магические силы, старательно отсеивая правду от лжи.

Он не лгал. Ни разу. В его словах сквозила уверенность человека, что не только слышал об этом от других, но и сам видел это все воочию.

— Так эта метка…, - голос Гвиневры слышится плохо, словно она говорит откуда то из погреба.

— Я же сказал. Метка — это только символ.

Салливан достает из-за спины нож, делая небольшой укол на пальце. Смотрит за тем, как две крупные капли крови падают на стол, после чего жестом подзывает к себе саламандру с Инари.

— Видите? Эти маленькие черные точки? Раньше их не было. Теперь вы с ними до конца жизни. Они и есть источник могущества хозяина метки.

Вот и все Тарквиния. Не будет никакого побега. Она садится на кровать, в шоке уставившись в одну точку. Тело колотит мелкая дрожь. Теперь ты пленник без тюрьмы. Самый лучший пленник — тот, который даже боится помыслить о побеге. Она смотрит на саламандру, но та лишь понуро уставилась в пол, сосредоточенно обдумывая свои грустные мысли.

— Господин Салливан… — Гвиневра вдруг сбрасывает с себя оцепенение, обращая на Салливана взгляд, полный надежды. — Моя подруга, Тарквиния. Господин, она совсем юная девушка. У которой никогда не было парня, а вся жизнь которой состояла из трудностей и бед. Пожалуйста, смилуйтесь над невинным ребенком. Дайте ей шанс на хорошую жизнь.

Салливан нервно передернул плечами. Он уже рассказывал подобное новичкам, выполняя роль предохранителя от поспешных действий. Он был готов к крикам, истерике, угрозам, банальному неверию. И это было бы куда предпочтительней того, что он сейчас видит. Две симпатичные девушки со взглядом побитых щенят.

Император! Неделю назад он бы лишь злобно скалился. Но сначала Эйлад сказал, что они будут нужны, потом Вебер решил их приютить, а под конец еще и Генрих признал их души чистыми перед Императором.

Он осторожно присел на край кровати рядом с инари, боясь ее напугать.

— Эй, не нужно расстраиваться. Все ведь не так плохо, — он старается улыбнуться, но вспоминает, что его рот скрыт за респиратором. Да и само желание улыбки пропадает, когда он видит ее полные печали глаза. Он с грустью вздыхает. — Многовато на твои девичьи плечи выпало испытаний, да?

Рыжеволосая девушка медленно кивает.

— Все не так плохо. Вы в свите инквизитора. Причем не абы какого, а Максимиллиана Вебера. Человека, что спас бесчисленные души. Который никогда не подставлял своих напарников ради мелочной выгоды и не забывал о «попутчиках», как только миссия заканчивалась. Не знаю, что будет, но на фоне всех остальных могу гарантировать вам хорошую выпивку, еду и нескучную жизнь.

Саламандра садится на свою кровать: «Мы этой веселой жизни и так уже были сыты «по горло».

— Вот, чуть не забыл. Хотел дать вам после завтрашней проповеди, но не думаю, что тогда смогу найти подходящий момент, — Он достает из под мундира большую плитку, завернутую в фольгу, после чего протягивает его Инари. — Попробуй, в мире, откуда я родом, эта вещь нравится многим женщинам.

Под плиткой обнаруживается ароматно пахнущий брусок черного цвета.

— Фродо его специально для тебя выиграл в карту у Тиберия. Заложил свою последнюю упаковку курева! Так что даже не думай отказываться.

Инари делает маленький укус и на ее лице появляется искреннее удивление: «Это же шоколад! Я его только маленькой ела. На свой день рождения!». На губах появляется улыбка, от которой в мрачном интерьере комнаты становится теплее, словно шальной ветер занес сюда тепло майских дней.

Гвиневра с улыбкой смотрит на инари, что сейчас напоминает бобра за обедом. — Зачем ты все это делаешь?

— А разве нужна особая причина? Вебер принял вас в отряд не на положении рабов. Видимо, смог в вас что-то разглядеть. А он никогда не ошибается. И, я надеюсь, однажды мы сможем назвать друг друга друзьями.

Он встает, направляясь к двери.

— Завтра для вас будет тяжелый день. Так что постарайтесь хорошо выспаться.

У самой двери он останавливается, почувствовав на спине пристальный взгляд, что заставляет невольно обернуться.

Гвиневра стоит прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Игра теней подчеркивает ее стройное тело в облегающей черной футболке и накаченные бугорки мышц на руках. Алые волосы языками пламени раскинулись на плечах. А спокойное и теперь уже несколько умиротворенное лицо невольно приковывает взгляд.

Салливан чувствует, как ее кожа приятно пахнет потом и легким незабываемым дымом весеннего костра под звездным небом.

Она внимательно смотрит на Баргеста Салливана, изучая его задумчивым взглядом своих рыжих глаз.

— Люди со звезд… Вы умеете удивлять, — она слегка наклоняет голову вбок, — словно пытается увидеть его с новой, ранее незнакомой ей стороны.

Неизвестно почему, но он вдруг смущается.

— Знаешь, я думаю, тебе это пригодится, — он достает из внутреннего кармана своей формы цепочку с медной аквилой на ней, после чего подходит к саламандре и вешает её ей на шею под удивленное хлопанье ее ресниц.

— Я купил ее у одного торгаша, когда был на «Армагеддоне». Барыга утверждал, что она приносит удачу. Глупость конечно, но за время той кампании меня ни разу не ранили. Может, она принесет удачу и тебе.

Пальцы саламандры нежно поглаживают грубо сделанную безделушку: «Спасибо тебе, человек со звезд».

— Боюсь, мне нужно идти. Проследи, чтобы твоя подруга не съела весь десерт. Тут это страшный дефицит. И не засиживайтесь допоздна, Генрих просто звереет, если на утренней проповеди кто-то начинает зевать.

Инари с интересом смотрит, как человек, в котором она не видела ничего больше, чем безжалостного убийцу, закрывает за собой дверь.

Он был тем, кто с равнодушием мясника смотрел на смерть вервольфов, тем, кто гнался за ними в том объятом пламенем лесу, словно они были дикие животные и она не могла сказать, что он был злым. Она видела людей с сердцем черствым и черным, как уголь, но не могла поставить его в один ряд с ними. Это и сбивало с толку и обнадеживало. Судя по взгляду саламандры, в ее голове роились точно такие же мысли.

В руках Тарквиния держала уже немного подтаявшую плитку шоколада.

— Гвини, давай спать. Он прав, нам завтра потребуются силы.

Саламандра смотрит на нее взглядом, в котором теперь тлеет слабый огонек надежды, находит колдовскую руну на стене и с легким щелчком погружает комнату во мрак.

Механикусы не терпят расточительства ресурсами.

Эту простую истину вбивают в голову каждому новорожденному члену культа, как только он становится достаточно разумным, чтобы осознать смысл произносимых слов.

Как и не терпят милосердия к слабым. Особенно к врагам.

Он склонился над клеткой.

Всего несколько часов назад он сделал немыслимое — оспорил решение Молотова об уничтожении оставшихся образцов и теперь осматривал образцы для СВОЕГО исследования.

Осталось всего четырнадцать. Четырнадцать волчиц из нескольких десятков, что были схвачены во время того рейда. В груди томится неприятное чувство разочарование — псайкерша уже мертва. Внеплановое вскрытие, как высказался Молотов.

— Вы победили болезни, старение, но все равно живете как дикари, строя свои жалкие хижины под сенью лесов. Какое убожество.

В его голосе сочится яд. Он медленно идет вдоль клеток, фиксируя как вжимаются в спасительную темноту их жители. Около одной из клеток Брэн останавливается. Его любимый образец — вервольф с белым кончиком на конце хвоста. Она уяснила правила игры. Подчинись — и будет не так больно, как могло бы быть.

Мамоно уже не страшно. Она смотрит на него обреченным взглядом, словно жертва палача смирившаяся со своей участью.

Дверь в ее камеру со скрипом отворяется.

— Пожалуйста, нет…, - она со слезами на глазах просит Брэна о милосердии. Скорее для вида, нежели действительно веря, что ее слова хоть что-то для него значат.

— Быстрее, абхуман. Я хочу закончить все свои исследования еще до утра.

Стальной стол, на который она добровольно взбирается, кажется ей холоднее льда. Она сжимается в комок, поджимая ноги, прижав уши и руками закрыв свои глаза, стараясь уйти от страшной реальности хоть на мгновение.

Механдриты магоса с пугающей мерность вырывают ее из попытки бегства в мир грез, фиксируя ее руки и ноги в специальных зажимах, не обращая внимания на болезненный стон, когда он касается покореженной лодыжки.

— Пожалуйста, пусть боли будет поменьше, — она с каким то внутренним отчаянием смотрит как обтянутый человеческой кожей железный человек берет шприц, наполненный странной зеленой жидкостью из рук полумеханического слуги.

— На твоем месте я бы благодарил меня. Быть источником знаний для познания Омниссии — это честь.

Как только игла вонзается в ее тонкую шею, лабораторию заполняет нестройный вой мамоно, оплакивающих свою сестренку.

За пределами корабля огромное небо было усеяно миллионами звезд. Скудный лунный свет жидким серебром окрапил ночной мир, вырывая из ночного сумрака истерзанную химикатами пустыню вокруг остова крейсера, что Молотов назвал карантинной зоной, а выходцы с загаженных миров-ульев прозвали куском родного мира.

Простые гвардейцы все чаще лишь номинально изображали порядок, продолжая перешептываться даже после отбоя. И сегодня их шепот напоминал гуденье растревоженного улья. Каждый стремился вставить свое слово о тех двух абхуманах, о которых им рассказали на вечернем полит-собрании.

Их генерал сейчас в отчаянии рвал на себе волосы, проигрывая последнюю бутылку вина этому несколько слащавому пижону из дипломатического корпуса.

— Ты же сказал, что мы их до нитки оберем!

Но раздетый до трусов и благоразумно решивший не ставить на кон последний предмет одежды Фродо лишь недоуменно разводил руками.

В покоях, что резко контрастировали, ярким пятном выделяясь на фоне привычного интерьера имперских кораблей, Эйлад встревоженно вертел в своих тонких паучьих пальцах инфокристалл. Послание, что было на нем записано, олицетворяло собой величайших страх и величайшую надежду всех эльдар. Ответственность, от которой он с радостью отказался, будь у него подобный выбор.

В тишине пустой церкви Клиф стоял на коленях перед статуей Императора, моля шанс дать ему, бездушному, встать после его смерти, подле Золотого Трона.

Молотов, что наконец то сбросил с себя остаток своих дневных дел, уверенно приближаясь к комнате, что каждую ночь дарила удовольствие плотской любви Колетт де Моро.

Наказанная Амелия, что сейчас ворочалась в своей кровати, не согласная с несправедливым наказанием матери: «они сами сказали, что на корабле новые ксеносы, а там были лишь голые мохнатые тетки!».

И Вебер, что сейчас лишь тихо посмеивался, прокручивая на экране своего голопроектора разговор своего первого заместителя с двумя абхуманами.

Весь этот букет самых разных эмоций: От отчаянного ужаса до невообразимого огня страсти прошли сквозь тело медитирующего Николая подобно теплому дыханию живого существа. Огромного, чувствующего и… разумного.

Он с испугом открыл глаза: «Эйлад прав, я еще не дорос до подобного уровня управления над потоками варпа». Он встал, пошатываясь от усталости и, едва дойдя до кровати, как подкошенный рухнул на нее, даже не раздеваясь. Когда его глаза почти сомкнулись, он как в полусне сам себе проговорил фразу, пытаясь успокоится: «Это всего лишь побочный эффект тренировок, мне лишь показалось».

И как затихающее горное эхо перед тем как провалиться в забытье сна, он услышал: «Да, показалось».