Подмастерье палача

ГЛАВА 4

Стоило нам подъехать и вылезти из возка, как дверь открылась и в проеме действительно показалась женщина. У нее была хорошая фигура, выразительные глаза, пышные волосы, вот только сильно накрашенное лицо портило общее впечатление. Она быстро скользнула по нам глазами, но тут же задержала взгляд на мне.

— А это кто? — в ее голосе было неприкрытое удивление.

— Это, Амелия, мой найденыш. Я нашел его под эшафотом.

"Так ты у нас еще и юморист, — усмехнулся про себя я, при этом еще раз отметил, что Пьер Монтре, похоже, неординарный человек.

— Как? — в ее голосе было слышно удивление.

— Сядем за стол, Амелия и….

— Потом, Пьер, — перебила женщина палача. — К нам сегодня два богатеньких купца завалились и теперь соревнуются, кто больше моих кобылок покроет. Сам понимаешь, пригляд нужен. У тебя там сейчас Морион. Она накроет стол, а затем уйдет, уж больно много сейчас у нас работы.

— Понимаю. Будет время, забегай.

— Мог бы и не говорить, — женщина повернулась ко мне. — Красавчик, у тебя имя имеется?

К этому моменту я уже сообразил, кто передо мной стоит.

— Клод, мадам Амелия.

— Не деревня, уже хорошо. Все, Пьер, я убедилась, что с тобой все в порядке, так что побегу, — с этими словами женщина быстро пошла по улице, не забывая поднимать юбки, обходя наиболее грязные места.

— Вы, двое, займитесь лошадью, я пока отнесу вещи в дом, — скомандовал Монтре, при этом, как я заметил, он хитро усмехнулся. Я огляделся. Конюшни здесь не было, а только коновязь. Мне уже было известно, что лошадь была наемная, а возок принадлежал городу. Подведя лошадь поближе, я ее распряг под прямым руководством Жана. Стоило нам закончить, как парень с силой ударил меня здоровой рукой в грудь, отбросив к стене дома, а затем попытался схватить за шею.

— Ты, крыса….

"Силушкой его бог не обидел, а вот умишка-то не дал, — подумал я, выкрутив ему руку, после чего, со всей силы, приложил его физиономией к стене дома.

— А-а-а!! — закричал здоровяк от боли.

Отпустил его, после чего сделал пару шагов назад. Он пошатнулся, а когда развернулся, я увидел кровоточащие царапины на его лице, к тому же левая бровь была рассечена и теперь кровь заливала глаз, который он инстинктивно закрыл. От удара он, видно, плохо соображал, потому что, не разобравшись, сразу закричал: — Ах, ты, сволочь! Ты мне глаз выбил! Убью!

Парень бросился на меня с занесенным кулаком, но я без труда уклонился от неуклюжего удара, при этом подставив ногу. Бугай, споткнувшись, со всей силы грохнулся на землю, и задел искалеченную руку, потому что просто взвыл от боли. Мне не хотелось его сильно уродовать, но зная наглую и тупую породу подобных ему людей, решил проучить его так, чтобы тот запомнил на всю свою жизнь. Я позволил ему встать. Судя по его искаженной болью физиономии, его ярость уже испарилась и желание продолжать драку исчезло, вот только я не собирался заканчивать урок. Быстрый шажок вперед и мой кулак врезается в его солнечное сплетение, после чего парень сгибается, наклоняясь вперед, тем самым подставляя мне подбородок под второй удар — локтем той же руки, от которого его голова откидывается назад и он, хрипя, снова падает на землю. Подхожу, чуть наклоняюсь и спрашиваю задиру: — Как ты, мальчик? Не больно ушибся?

В ответ тот хрипит, сопит, пытаясь восстановить дыхание, а в глазах плещется страх.

"Урок, похоже, усвоил".

— Давай руку. Помогу подняться.

Поднимал я его с трудом. Несколько минут он стоял, покачиваясь, прежде чем окончательно пришел в себя. Увидев его грязное, с потеками грязи и крови, лицо, я усмехнулся.

— Ну и рожа у тебя, Жан. Есть вода?

— Там, возле поилки ведро должно стоять.

Пришлось повозиться с ним, пока не привел его в относительный порядок.

— Пошли.

Когда мы зашли в дом, то увидели Пьера, сидящего за столом, с кружкой вина, разговаривающего с молодой девушкой. Она была довольно миловидна, но слой белил, и краска на щеках делали ее похожей на грубо размалеванную куклу. Увидев нас, Монтре засмеялся, а потом ехидно спросил: — Ну как, подружились?

— Ага, — ответил я. — У нас теперь с Жаном любовь до гроба.

— Как? — сначала удивился Монтре, но, когда сообразил, что это шутка, снова весело рассмеялся. — Если ты его и дальше будешь так любить, то до гроба ему недолго осталось.

Вслед ему засмеялась девушка: — Жан, жирдяй ты наш, это кто тебя так отделал? Неужели этот красавчик?

Здоровяк что-то невнятно пробурчал. Выражение обиды в сочетании с разбитой физиономией заставило мастера вместе с девушкой закатиться от смеха. Отсмеявшись, он сказал, показывая на стол: — Садитесь уже, шуты гороховые, пока все горячее.

Девушка тут же вскочила со своего места и захлопотала у печи, я, тем временем, быстро осмотрелся. Насколько я мог понять, в доме было две комнаты. Большая комната сочетала в себе кухню и столовую. Здесь был стол со стульями и печь, возле которой лежала маленькая поленница дров. В углу за печью стоял топчан, прикрытый лоскутным одеялом.

"Ничего так, — подумал я. — Могло быть и хуже".

Уселся. На столе, перед нами, лежала деревянная доска с уже нарезанными кусками окорока, колбасы, сыра и хлеба. Рядом стояла глубокая миска с паштетом. Вино уже было налито в оловянные кружки. Еще минута и девушка принесла горшок, окутанный вкусным запахом, затем поставила на стол. Похлебка, даже на вид, была что надо, густая, пряная, наваристая.

— Морион, садись с нами, — пригласил ее хозяин дома.

— Нет-нет, не могу. Мне нужно бежать. Вот только еще стаканчик вина с вами выпью, да с мальчиком познакомлюсь. Тебя как зовут, красавчик?

— Клод, а тебя Морион.

— За знакомство, — произнесла тост девушка и выпила вино. — Надо будет с тобой поближе познакомиться.

— Я не против, — усмехнулся я. — Можем прямо сейчас.

— Ишь какой быстрый, — девушка лукаво улыбнулась. — Еще успеем. Мне сейчас работать надо. Все, я побежала.

Не успела она подойти к двери, она вдруг резко остановилась и обернулась. — Совсем забыла. Там еще есть вареное мясо. Сами возьмите.

В следующую секунду дверь за ней хлопнула.

— Клод, тащи мясо, — скомандовал Пьер.

После того как я покрошил часть мяса и заправил им суп, мы стали есть. Вино, сытный обед, а главное, появившаяся в моей новой жизни определенность, окончательно расслабили меня, создав иллюзорное ощущение возвращения домой. Дом палача должен был стать для меня укрытием, дав возможность и время для внедрения в этот мир. Кроме этого, я считал, мне повезло с хозяином. Этот неглупый человек, возможно, даже образованный для своего времени, сможет дать мне начальный уровень информации. К тому же мои странности его мало беспокоили, насколько я мог судить, зато прекрасно видел с какой щепетильностью он относиться к своим служебным обязанностям. Ему был нужен смышленый помощник, которого он получил, а заодно и душевного собеседника. Судя по его отношению ко мне, его больше ничего не волновало, а про меня и говорить не приходилось.

Если хозяин дома ел не торопясь, основательно и не отвлекаясь, впрочем, как и делал свою работу, то, в отличии от него, Жан, жрал как свинья, чавкая и громко отрыгивая, не успевал съесть один кусок, как сразу хватал другой. Когда я поднялся из-за стола, чтобы собрать посуду, Пьер вдруг неожиданно спросил Жана: — Поел, кабан?

— Да, мастер.

— Забирай одеяло и пошел вон. Спать будешь в сарае за домом. Вот возьми, — и он кинул перед ним на стол несколько монет.

Пока я пытался понять, чем вызван довольно странный на мой взгляд приказ, Жан, похоже, ничуть не огорчившись, быстро сунул свернутое одеяло под мышку и исчез за дверью. Монтре заметил мой взгляд, брошенный вслед Жану, и пояснил: — У него хватает здесь приятелей — гуляк, а если повезет, может еще и шлюху подцепит. А ты садись, успеешь еще вымыть. Выпьем еще по стакану вина.

Мы выпили, закусив сыром. Хозяин дома окончательно расслабился. Он благодушно смотрел на меня и было видно, что ему явно хочется поговорить, но сам почему-то начинать разговор не торопился.

— У меня есть вопросы, мастер.

— А я все ждал…. Давай задавай!

— Похоже, что подмастерье палача люди не боятся. Это так?

— И так, и не так. Как я уже говорил, простые люди верят, что палач проклят, поэтому боятся его и стараются не касаться ни его самого, ни его вещей. А подмастерье что? Он сам не убивает, значит, ему, как и всем остальным людям открыты врата рая, если он, конечно, не будет грешить.

— Погоди, мастер. А как же виселица и колесо в Амбуазе? Ты же их касался, значит они прокляты.

— Все очень просто. В Амбуазе есть могильщик и живодер, вот их город и наймет снять трупы, когда придет время. Они же их потом и закопают.

Да и денежки неплохие заработают, особенно на веревках повешенных.

— Это как?

— Все время забываю, парень, что у тебя с головой неладно. Дело в том, что у нас кусок веревки повешенного считается амулетом, который приносит удачу, — он взял паузу, затем усмехнулся и продолжил. — Знаешь, смотрю на тебя и вспоминаю свою маленькую дочку. Ей я, с таким же удовольствием, объяснял все эти простые вещи. И вот что удивительно, я вижу в тебе неподдельный интерес к тому, что объясняю.

— Мне действительно интересно. Так что там, с подмастерьями?

— Тут все от людей зависит. Большинство простых людей будет сторониться тебя, но не будет шарахаться, как при виде меня. Чтобы было еще понятнее, приведу пример. Если мне стоит выпить в таверне вина или пива, то кружку, из которой я пил, обязательно разобьют, а твою могут и не разбить. Понял, что я хотел сказать?

— Понял. А как же Жан?

— Он просто тупой баран и не понимает простых вещей, сколько раз ему это не объясняй. Он вколотил себе в дурную башку, что проклят и в рай не попадет, молись — не молись, поэтому пытается быть счастливым здесь и сейчас.

— Понял.

— Тебе вот понятно, а я его сколько раз палкой бил, думал хоть через боль что-то в голову войдет, да куда там. Все без толку!

— А эти женщины? Похоже, твое проклятие их не сильно заботит?

— Амелия является хозяйкой борделя. Сколько я ее знаю, она всегда была шлюхой. Мы познакомились с ней в тот год, когда произошла битва при Монлери. Она тогда еще не была хозяйкой борделя, а одной из девушек. Я не знаю, что случилось с твоей головой, но получается, ты не знаешь даже простых вещей. Палачи, живодеры, могильщики, проститутки. Мы все, словно, проклятые. Нас никто не зовет в гости, не приглашает в таверну выпить стакан вина. Поэтому что ей мое проклятие? Нет, шлюха может выйти замуж, но все равно останется для всех отверженной или как говорят, "порченой женщиной". Или, заработав достаточно денег, уехать из города и зажить новой жизнью там, где ее никто не знает. Может быть и Амелия когда-нибудь заведет семью. Морион ей почти как дочь. Если захочет, так сама расскажет, как они познакомились. Иногда мы с ней просто болтаем, а когда у нее есть настроение, она готовит мне что-нибудь вкусное, ну и сам должен понимать, что мужчине, время от времени, необходима женщина. Кроме того, ей и кобылкам, как она любит называть своих девушек, я как лекарь, оказываю услуги.

— Мастер, ты лечишь людей? — удивился я.

— Смотри ты, опять удивился, — усмехнулся хозяин дома. — Налей вина, да сыра подрежь.

— Рассказывай мастер. Я тебя слушаю, — подтолкнул я Монтре к рассказу, подавая ему кружку с вином.

— Отец готовил меня к себе на замену не торопясь, потому что у него тогда было два опытных подмастерья. Он был умным человеком и знал, что меня ждет, поэтому считал, что пока я молод, должен познать простые радости жизни. Вино, девчонки, веселая компания. Я и сам по себе был парень веселый и шебутной, так что меня не надо было подталкивать к развлечениям. Моя мать, очень богобоязненная женщина, была очень недовольна, как я себя веду, а отец только посмеивался. Сначала я связался с компанией молодых шалопаев, пили, ходили к шлюхам, потом случайно попал на диспут, где познакомился со студентами нашего университета. С ними мне оказалось намного интереснее, чем с прежней компанией. Особенно сильно я сошелся со студентами-медиками. Кстати, забыл тебе сказать, что мой отец, в свое время, считался неплохим лекарем. Он даже начал составлять медицинскую энциклопедию, но так и не закончил. Его увлечение медициной передалось мне, наверно поэтому я довольно быстро сошелся с одним из преподавателей, читающего лекции по строению человеческого тела. Узнав, кто я, он предложил мне совершить противоправный поступок. Я был молод, горяч, да и самому было интересно, что из всего этого получится, поэтому без раздумья, согласился. Ты ведь знаешь, что вскрытие трупа и изучение его — это смертный грех? — я кивнул, соглашаясь, так как уже мог догадаться, что без церкви здесь в любом деле не обходится. — Мне было известно, где недавно закопали самоубийцу. Мы, с парнями, выкопали его труп и отнесли преподавателю. Тот дал нам денег и разрешил участвовать на его вскрытии. Это было противно, но и страшно интересно. С этого времени я начал изучать медицину, ходил на лекции, участвовал в диспутах. А с преподавателем, Жераром Леграном, еще долго поддерживал отношения, пока тот не уехал из города, но сегодняшнего дня у меня сохранились неплохие отношения с двумя бывшими моими приятелями-студентами, ставшие врачами. К чему я тебе это говорю. Ко мне довольно часто приходят люди с различными недугами, которым я помогаю, насколько хватает моего умения.

— А как же проклятье палача?

— Когда у человека болит так, что он света белого не видит, то он согласен к дьяволу на прием прийти, а не то, что к палачу, с его проклятьем. Одни больные приходят и больше не появляются, а другие снова приходят. Правда, все они приходят под покровом ночи, чтобы, не дай бог, никто их не увидел. От отца у меня много записей осталось, да и сам за эти годы я много чего узнал.

"Вот это фокус! Палач-лекарь. Никогда бы не подумал, но судя по всему, это его любимая тема. Как говорили мои учителя: найдешь в человеке то, что его действительно интересует, считай, что ты ему уже наполовину друг".

Теперь подгонять и задавать вопросы хозяину дома не было нужды. Из него потоком полились информация, правда, особого интереса для меня она не представляла.

— В основе нашей медицины лежит наука о гуморах или соках. Ее основы заложили еще античные медики Алкмеон Кротонский, Гален, Гиппократ, Эмпедокл. Считается, что в организме человека выделяются разными органами четыре основные жидкости — чёрная желчь, жёлтая желчь, флегма (слизь) и кровь. Если их равновесие нарушается, это означает, что человек заболел. Например, избыток флегмы вызывает проблемы с лёгкими, отчего кашлем организм пытается избавиться от избытка слизи и восстановить равновесие.

— Это… М-м-м… И как этот доктор определяет, какая у человека болезнь, когда эти… м-м-м… жидкости нарушаются?

— Исследует место, где у человека болит. А еще по моче. По цвету и запаху.

"Тут лучше не болеть. Так как с медициной здесь вопрос стоит так: лечить или пусть живет?".

— Мастер, а ты что лечишь?

— Рву зубы, чищу гнойники, вскрываю фурункулы, вправляю вывихи, готовлю мази от болей в спине и коленях. Могу с желудком помочь, когда он болит или его пучит. Помогаю излечиться от срамных болезней. Знаешь, парень, мне и такой работы хватает. Другими болезнями, как огонь святого Лаврентия или болезнь святого Иоанна я не занимаюсь. Для этого есть ученые лекари с патентами, — сейчас в его голосе чувствовалась горечь.

"Парень хотел стать врачом, а стал палачом".

Разбудил меня перезвон церковных колоколов. Пока я приводил себя в порядок, хозяин быстро оделся и стал накрывать стол для завтрака. Я ожидал появления обжоры Жана, но тот так и не появился, чему можно было только радоваться, так как от вчерашнего ужина не так уже много осталось. Сыр, колбаса и хлеб. Позавтракали, после чего Пьер закрыл входную дверь, и мы отправились на "работу". Идти было недалеко, метров двести. Идя чуть позади Монтре, я смотрел, как привычно огибают палача горожане, спешащие, в такую рань, по своим делам, и пытался проанализировать свои ощущения. В общих чертах я представлял, что мне предстоит делать, но утихомирить свое воображение пока не мог, поэтому напряжение росло с каждым шагом, как я не пытался расслабиться. Когда мы подошли к тюрьме, я неожиданно увидел, лежавшие на земле, корзиночки. К их ручкам были привязаны веревки, концы которых уходили в окна камер, забранных решетками, сквозь которые были видны бледные лица узников.

— Корзиночки для подаяния? — уже догадавшись для чего они, поинтересовался я.

— Да, так ты можешь проявить свое милосердие, которое зачтется тебе на небесах, когда придет твое время, — ответил он мне, в очередной раз поражая меня цветистостью и пафосом своих слов, но позже понял, что люди нередко пользовались такими фразами, выдирая их из проповедей священников.

Стражник, стоявший у входа в тюрьму, поздоровался с Монтре, затем покосился на меня, но препятствовать или что-либо спрашивать не стал. Мрачные, серые стены и влажный, тяжелый воздух обступили нас, стоило нам войти под своды этого мрачного заведения. Стражники и надзиратели, которые встречались нам по пути, не шарахались от палача, как от чумного, а по-приятельски здоровались с палачом, при этом с нескрываемым любопытством разглядывали меня. Я, в свою очередь, с не меньшим любопытством смотрел по сторонам. Какое-то время мы шли коридором, по обе стороны которого находились камеры, забранные решеткой, в которых сидели десятки грязных, вонючих, одетых в лохмотья, людей. При виде нас они начинали кричать, умолять, ругаться.

— Выпустите меня! Выпустите! Я… Не виноват! Я… Выпустите! — выл узник в камере, мимо которой мы шли. Обеими руками он вцепился в решетку, словно хотел выломать ее из стены. Другой, стоявший рядом с ним, молча смотрел на нас. В его глазах была пустота и безразличие. Из следующей камеры к нам тянулись грязные, с обломанными ногтями, покрытые язвами, руки, сопровождаемые криками: — Хлеба, ваши милости! Хлеба! Не дайте умереть с голода!

Идущий нам навстречу тюремный надзиратель, кивнул нам, а затем заорал и стал лупить деревянной дубинкой по рукам, протискивающимся сквозь решетки камер: — Чертовы ублюдки! А ну, отошли от решетки, шлюхино отродье!

Мрачная обстановка тюрьмы заставила меня еще больше напрячься. Дойдя до конца коридора, мы остановились у тяжелой, обитой железом, двери. Палач толкнул ее, и я увидел, при свете чадящих факелов, ведущую вниз каменную лестницу.

"Дорога в преисподнюю, — невольно подумалось мне.

По ней мы спустились в подвал тюрьмы, где находилась камера пыток. Пьер открыл дверь, за которой стояла плотная, непроницаемая глазом, стена мрака. У входа, в специальном креплении, горел факел, а прямо у двери стоял ящик, где беспорядочно лежали готовые факелы.

— Бери факелы, зажигай и вставляй в крепления, — скомандовал палач, проходя вперед.

Обойдя по периметру помещение, я зажег десять факелов, заодно оглядывая место своей будущей работы. Высокий арочный потолок, мрачные, серого камня, закопченные стены, которые, казалось, были пропитаны запахами пота, нечистот и горелой плоти. Больше всего меня впечатлили пыточные приспособления. Дыба, крюк на цепи, перекинутый через шкив закрепленный под потолком, который можно было опускать воротом, под названием "страппадо" и металлический стул с иглами. Треть одной из стен занимал громадный камин, рядом с которым лежала большая поленница уже наколотых дров. Чуть дальше находился стол, на котором лежали пыточные инструменты: клещи, щипцы и иглы. Рядом с ним стояла жаровня. У противоположной стены, рядом с входной дверью, стоял длинный стол и три стула. На столешнице стояли два подсвечника, на три свечи.

— Сначала разожги камин. Когда придет помощник прево с писцом, зажжешь на столе свечи. И фартук одень. Вон там на гвоздике висит, — отдавал короткие команды Монтре. — Так будешь делать из-за дня в день.

С определенной долей брезгливости, я надел на себя кожаный фартук, похожий на те, что носят мясники на рынках, после чего занялся огнем. Пока я занимался камином, палач рассказывал в чем потребуется моя помощь при той или иной пытке, попутно объясняя действия пыточных станков. В конце придал себе суровый вид и строгим голосом сказал:

— Усвой, Клод, раз и навсегда. Пока я прямо не скажу тебе, что делать, никуда не лезь. Не дай бог тебе нанести вред или покалечить пытаемого без прямого указания! Меня тогда боровы из городского совета с дерьмом съедят!

— Я постараюсь, мастер, — ответил я и подумал, что палач, похоже, тоже волнуется.

Стоило раздаться шагам на лестнице, как я невольно оглянулся по сторонам: все ли в порядке. Красные отблески пламени отражаясь, дрожали на стенах, освещали дыбу с рыжими пятнами крови, скользили по цепям "страппадо" и матово-тускло блестели на металлических пыточных инструментах, разложенных на столе.

"Чем не филиал ада?".

Первым в дверь, неторопливо, вошел наш непосредственный начальник, заместитель прево Робер де Вилан, который выполнял обязанности следователя. Это был мужчина средних лет, с обычным лицом, а вот взгляд у него был острый и жесткий. Со слов палача мне было известно, что помощник прево являлся большим любителем женского пола и веселых компаний. Благодаря его необузданным страстям Монтре, время от времени, приходилось лечить Робера от постыдных заболеваний.

Мы коротко поклонились ему, но тот никак не отреагировал на наше приветствие, хотя при виде меня, спросил удивленно: — Ты откуда этого красавчика взял, Пьер? Неужели, наконец, сумел обменять на своего жирного придурка?

— Жан повредил руку, сударь. Пока не вылечится, этот парень, по имени Клод, будет со мной работать. Надеюсь, у вас не будет возражений, сударь?

Заместитель прево небрежно махнул рукой, как бы говоря, мне все равно, после чего уселся за стол.

За ним следом даже не вошел, а просочился в комнату, болезненного вида, писец. Монтре мне уже объяснил, что Робер де Вилан работает здесь постоянно, а вот писцы, время от времени, менялись. Сегодня, судя по данному мне описанию, пришел Андрэ Леруа. Скользнув по мне взглядом, он сел на свое место, предварительно достав из сумки, а затем разложив на столе бумагу, чернильницу и перья. Писец серьезно болел желудком и тоже лечился у палача. Усевшись, сразу достал небольшой ножик и стал очинивать перья. Третий человек, пришедший с ними, остался стоять на пороге. Это был Дядюшка Гастон, главный надзиратель тюрьмы. Откуда он получил это прозвище я так и не узнал. Полный человек, с широкими плечами и круглым лицом, на котором постоянно играла полуулыбка. Как мне рассказал Монтре, большой обжора и любитель пива, он был душой любой компании, любил и умел пошутить. В отличие от других надзирателей, вооруженных дубинками, у него с широкого пояса свисал здоровенный тесак (или короткий меч), а в руке он держал связку ключей. Он улыбнулся мне, а затем подмигнул.

— Андрэ, список, — коротко и недовольно буркнул Робер де Вилан.

Писарь торопливо бросил очередное перо и ножик на стол, а затем стал шелестеть бумагами.

— Вот, сударь. Первая, Маргарита Шеро. Следующим, Гастон, — он обратился к тюремщику, — приведешь убийцу и грабителя Луи Базена.

— И живее, Гастон! Не заставляй меня ждать! — прикрикнул на него заместитель прево, явно чем-то недовольный.

— Уже бегу, сударь, уже бегу, — и старший надзиратель исчез в проеме двери.

Справился Дядюшка Гастон довольно быстро. Позже я узнал, что женский блок находился на первом этаже, здесь же располагался лазарет, помещение для мессы, администрация тюрьмы, а также комната писцов. Верхние три этажа были отведены под мужчин-заключенных. Втолкнув в помещение невысокую худенькую женщину, надзиратель продолжал стоять в дверях, пока я не подвел ее к столу следователя и только после этого развернулся и ушел.

— Маргарита Шеро, — в голосе заместителя прево была скука и равнодушие, — верно ли, что ты служанка дьявола, с помощью колдовского зелья отравила своего мужа, Анри Шеро?

— Нет, ваша милость, нет! Он где-то пил с приятелями, а когда пришел домой, у него вдруг изо рта пошла пена и тогда он умер! Так и было! На чем хотите поклянусь, ваша милость!

Стоя за ее спиной, я видел, как женщину охватила нервная дрожь, а ее пальцы беспрерывно мяли и дергали испачканное платье.

— Значит, сознаваться не хочешь. Жаль, — констатировал ее ответ заместитель прево. — Палач, приступай!

— Дыба, сударь? — спросил его Пьер Монте.

— Дыба. Если не сознается, раз она ведьма, применишь раскаленные клещи.

— Милосердия прошу, ваша милость! — рванулась из моих рук женщина. — Я не в чем не виновата!

— Все вы так говорите, — сердито буркнул писец.

Женщина не сопротивлялась, только истерически рыдала все это время. Вскоре она лежала, привязанная, на дыбе. Свет факелов ложился на ее худое тело, выгнутое дугой, на ее небольшую, напряженную грудь и кустик волос там, где сходились ноги.

— Ваша милость, это не я! Меня оговорил наш сосед, рыбник Луи Ушар! Он хотел, чтобы я раздвинула под ним ноги! Это он, Ушар, отравил моего мужа! Не я, он!

— Пусть так, как ты говоришь. Его показания против твоих, но что ты тогда скажешь о родителях Анри Шеро. Они тоже тебя оговаривают, ведьма? — заместитель прево поднес бумагу ближе к свечам. — Они принесли клятву на Евангелие, что видели не раз, как ты варила колдовские зелья, от которых их сын был словно пьяный.

— Родители Анри? Клятву? — сейчас голос женщины был растерянный и слабый.

— А что ты скажешь о городских стражников, которые тебя застали дома, рядом с умирающим мужем? Они тоже тебя хотели, ведьма, а потому оговаривают? Что ты на скажешь?

— Не я!! — истерически, во весь голос, дико заорала женщина. — Я не ведьма!! Я не травила мужа!!

— Палач, начинай! — отдал приказ Робер де Вилан Монтре. Тот кивнул мне.

Защелкали шестерни дыбы, когда мы вдвоем нажали на рукоять. Веревки растянули Маргариту Шеро на столе, прижимая ее тело к острым иголкам под спиной. Женщина дико заорала.

— А-А-А!!

— Погоди, палач!

— Маргарита Шеро, признаешься ли ты в убийстве своего мужа Анри Шеро по наущениям дьявола и с помощью колдовского зелья?

— Не е ет!! Это не я а а!! Не я!! — надрывно закричала женщина. — Милосердия прошу!! Дева Мария, защитница, спаси и помоги мне!!

— Андрэ, пиши. Не признает вину, несмотря на использование дыбы.

Перо заскрипело по бумаге.

— Палач, готовь раскаленные клещи.

Монтре, взяв в жаровне свой инструмент, повернувшись к ней, подошел и щелкнул, раскаленными до красна, клещами прямо перед ее лицом. Это окончательно сломало женщину. Она дернулась всем телом, застонала и неожиданно признала вину:

— Признаюсь… Я отравила. Я ведьма.

— Писец, пиши. Обвиняемая признает вину!

Перо противно заскрипело по бумаге. В моей прошлой работе без подлых и грязных приемов никак нельзя было обойтись, но при этом я никогда не играл роль честного шерифа. На душе стало гадко и противно, словно я только что наступил в кучу дерьма.

"Это не правосудие, а какая-то жуткая пародия на него. Скорее всего, женщину оговорил рыбник, который ее домогался. Взял и придумал сказку о колдовских зельях. Но тогда почему ее оговорили родители мужа? И почему стражники взяли ее на месте преступления. По наводке?".

— Маргарита Шеро, признаешься ли ты в том, что по наущению дьявола и с помощью колдовской отравы убила своего мужа, Анри Шеро?

— Признаюсь.

— Продала ли ты душу дьяволу? Призывала ли ты его, чтобы подписать с ним договор?

— Призывала. Признаюсь, — тихим и безжизненным голосом отвечала на его вопросы женщина.

— У меня к тебе больше нет вопросов, — сказал заместитель прево. — Палач, ослабь веревку.

Пьер поднял стопоры, медленно ослабляя веревки, — в противном случае боль возвращаемых на место суставов оказалась бы страшнее, чем причиненные ранее мучения. Маргарита заплакала, слезы потекли по ее щекам. Отвязав женщину от стола, я помог ей подняться, стараясь не смотреть на ее спину. Деревянные иглы дыбы были все в крови.

— Оденьте ее.

Я помог ей одеться. Женщина, казалось, ушла в себя, не на что, не обращая внимания, только по лицу пробегали судороги боли. Поддерживая ее, снова подвел ее к столу.

— Милосердие призывает меня предупредить тебя, Маргарита Шеро, что после твоего признания тебя ждет виселица.

Было видно, что ее психика надломлена и она, похоже, даже не услышала его слова, потому что даже не взглянула на Робера, продолжая безучастно смотреть в пол.

Потом разбирали еще два дела: грабителя Луи Базена и вора, залезшего в дом и схваченного ночной стражей. Если Луи сознался довольно быстро, то вор оказался крепким орешком и пройдя все пытки, не сказал ни слова, поэтому его дело отложили на завтра. Как я понял, получив со временем своеобразный опыт, такие упрямые и неразговорчивые, тоже попадались, вот только их хватало ненадолго. Два — три дня, и они обычно ломались, давая признания. Закончив с делами этих двух злодеев, заместитель прево решил, что пора обедать, а следом за ним ушел писец.

— Есть хочешь? — спросил меня Пьер.

— Нет.

— Ты крепкий парень, Клод. Не помню ни одного своего подмастерья, а их у меня было трое, кто бы так хорошо держался. Ладно. Робер не скоро придет, так что время есть. Пошли.

Выйдя из здания тюрьмы, мы завернули за угол, и я увидел пасторальную картинку: клумбу с цветами и рядом стоящие две лавочки. На одной из них сидели два стражника, уже пожилые, с сединой в волосах. Они поздоровались с палачом, как старые знакомые.

— Франсуа, как твоя спина? — спросил палач одного из них.

— Пока не очень, но уже лучше. Спасибо тебе, Пьер.

— Заходи, если что, — ответил Монтре и попросил. — Вы парня не дергайте. У него сегодня первый день.

— Да все понятно. Пусть отдышится, — ответил Франсуа.

Монтре пришел за мной где-то через час. У сидевшего на своем месте заместителя прево был весьма довольный вид, а вот насчет Леруа этого сказать нельзя, было видно, что, время от времени, он морщит лицо от боли. Из четырех дел, которые были предложены к разбирательству, только одно заместитель прево отправил на доследование, а вот по последнему делу вышел курьез. Пришел Дядюшка Гастон и развел руками. Оказалось, что наш подозреваемый разбил себе голову о стену и сейчас с ним разбирается тюремный лекарь. Робер де Вилан расплылся в довольной улыбке и тут же заявил: — На сегодня все.

Проходя мимо, он неожиданно похвалил меня: — Хороший тебе на этот раз помощник достался, Пьер. Ни разу не блеванул. Не то, что твой жирный болван Жан, который в первый день все здесь заблевал. Ха-ха-ха!

Мы вышли из тюрьмы, а у меня из головы не выходила Маргарита Шеро. Дело в том, что причиной ее смерти стало не банальное преступление, а средневековая мистика.

"Дикость какая-то! — возмущаться я мог сколько угодно, но только не в слух. — Обвинить женщину, что она заключила договор с дьяволом и варила колдовские зелья… Даже не знаю, как это можно назвать".

Чувство отвращения к судилищу, в котором мне пришлось принять участие, никак не хотело проходить. Я понимал, что во Франции, как и в других странах, рассматриваются сотни таких дел, а для судей и палачей это обычное дело. В следующую минуту мне в голову пришла одна мысль: — Мастер, а в суде есть люди, которые защищают обвиненных?

— Есть. Адвокаты. Вот только эти крючкотворы стоят очень дорого, поэтому про них так говорят: если у тебя есть деньги, значит, есть шанс уйти от петли. К чему этот вопрос?

— Просто интересно. Тогда расскажи, а как вообще судят у вас людей?

Я уже догадывался, что Пьер Монтре был, по нынешним временам, довольно образованным человеком. Его интересовало многое, и он пытался найти ответы на вопросы там, где люди даже не пытались искать, очевидно сказывалась исследовательская жилка ученого. Он много чего не понимал или ошибочно верил неправильным выводам ученых прошлых веков, но в судебных делах хорошо разбирался, поневоле сказывался большой практический и теоретический опыт. Исходя из его короткого, но предельно четкого объяснения, стало понятно, что средневековому суду нет дела до расследования преступления: он все решает исключительно на основании тех доказательств, которые представляют ему стороны, а также согласно формам судопроизводства, установленными со времен римского права. В средние века в уголовном процессе клятва двух свидетелей влекла за собой окончательное осуждение обвиняемого, как если бы его застали на месте ограбления или над трупом жертвы, как в случае с Маргаритой Шаро, а длительное и формальное судопроизводство применялось лишь к сомнительным случаям, когда ответчик полностью отрицает проступок, в котором его обвиняют, но прямых свидетелей нет. Именно поэтому для средневекового судьи — большой соблазн довести преступника до признания кратчайшим путем, через пытки, которые считались одним из официальных путей для получения истины.

— Пусть так, но если она ведьма, то почему ее не судит церковный суд?

— В свое время папа специальной буллой приравнял еретиков к грабителям и разбойникам, то есть официально разрешил подвергать их пыткам в светских судах. То же касается и ведьм.

— Тогда почему не было церковника на допросе? — не отставал я от него.

— Зачем он нужен? Дело ведь простое. Писец потом сделает копию с допроса, и бумагу отнесут в церковный суд. Я смотрю, ты переживаешь за эту женщину, парень. Дам тебе совет: не слушай ни оправданий, ни обвинений. Не береди душу, просто выполняй свою работу.

Мне оставалось в ответ только кивнуть, соглашаясь. Страдания людей, растянутые на часы, их истошные крики, неоправданная жестокость пыток — все это стало для меня серьезным испытанием. Совет, что мне дал палач, был правильный. В моей прежней жизни, так говорили учителя и кураторы: пропускай все сквозь себя, со временем привыкнешь.

"Конечно, работа. Конечно. Ничего личного, это просто работа, так будут говорить в будущем. Да и временная она. Отработаю как-нибудь, — успокаивал я сам себя, вот только по ночам меня мучили кошмары, заставляя вскакивать, в холодном поту, несколько раз за ночь.