Подмастерье палача

ГЛАВА 6

На следующий день, быстро позавтракав, мастер отправил Жана в тюрьму, а мы, тем временем, отправились на центральную площадь, чтобы осмотреть лобное место, а также приспособление для колесования, которое должны были установить на эшафоте. После короткого осмотра Пьер начал давать указания плотникам насчет установки колеса, а я, спустившись вниз, стоял рядом с помостом и со скукой в глазах смотрел по сторонам.

"Чего вылупились, придурки, — подумал я, бросив злой взгляд на зевак, которые с любопытством смотрели на спор палача и плотников. — Ждите своего часа, тогда и насмотритесь".

Честно говоря, злился я сейчас не на них, а на свою работу. За две с половиной недели моя душа успела огрубеть, как и предсказывал Монтре, но чувство едкой горечи так никуда и не делось. Правда, сейчас мои мысли касались как моей работы, так и Николь, моей подруги. Если она придет смотреть на казнь, а при ее любопытстве и бойком характере у меня и сомнений не было, меня ждет большой скандал и отлучение от ее тела. Изменить что-либо я был не в силах, поэтому и злился. Мои мысли перебил подошедший палач: — Пошли, Клод. Будем надеяться, что эти бездельники к шестому часу управятся.

Тут же автоматически перевел в уме средневековые часы на современный лад. Час Шестой у монахов означал шестой час после рассвета или полдень. Средневековый город, несмотря на городские часы, жил и определял для себя время по звону церковных колоколов, призывавших к молитвам, начиная от Часа Первого (около шести часов утра) и кончая Вечерней (на заходе солнца).

— Будем надеяться, — буркнул я.

Неспешно добравшись до тюрьмы и уже спускаясь по лестнице, мы услышали злые крики заместителя прево, который был явно зол и теперь отрывался на Жане, обзывая его всякими грязными словами. Впрочем, мне тоже досталось, стоило только появиться перед его глазами. Пьера он никогда не трогал, ценя его, как профессионала в своем деле, и как лекаря, чьими услугами он пользовался. Дядюшка Гастон тут же привел нам очередного преступника, и мы принялись за работу. Мы успели рассмотреть два дела, прежде чем за нами пришли. Я закинул на плечо большую полотняную сумку с инструментом и пошел следом за Монтре.

По дороге мы не раз слышали звуки труб и громкие голоса городских глашатаев, извещавших жителей и гостей города о казни убийцы — слуги дьявола. Слушая, народ с особой радостью и возбуждением обсуждал это событие, так как слух о дьяволе с горящими красными глазами, гуляющим по улицам Тура, в местном рейтинге стоял под?1.

Когда колокола пробили полдень, толпа в несколько сотен людей, обступившая плотным кольцом эшафот и полная радостного ожидания, возбужденно зашумела. Среди толпы четко выделялись, сидевшие на лошадях, дворяне, окруженные свитой и слугами. На балконах и окнах домов, выходящих площадь, стояли и сидели члены городского совета, именитые дворяне, богатые купцы, вместе с семьями и родственниками. Деревянный помост был окружен шестью стражниками в начищенных нагрудниках и с алебардами в руках. Рядом с лестницей на помост стоял седоусый лейтенант городской стражи в кирасе с важным видом. Ведь это под его непосредственным руководством был схвачен злодей на месте преступления. Как тут не гордиться! Народ, то негромко шумел, то взрывался нетерпеливыми криками. Сквозь толпу нас провел судебный пристав с жезлом, крича: — Расступитесь! Дорогу палачу города Тура! Расступитесь! Дорогу палачу города Тура!

Увидев нас, народ заорал, заулюлюкал, засвистел. Войдя на помост вслед за Пьером, я снял дублет и закатал рукава нижней рубахи. Во всей этой ситуации был только один плюс: может, наконец, меня хоть здесь кто-то узнает.

Первой в очереди на виселицу была женщина, бывшая воровка и шлюха по прозвищу "Большая дырка", которая устроилась служанкой к пожилой семейной паре, а спустя три месяца зарезала и ограбила своих хозяев. Вторым шел грабитель и вор, промышлявший на городских улицах. Его схватили рядом с жертвой, с окровавленным ножом в руках. Третьим был муж, который непонятно отчего зарезал беременную жену. Пытку к нему не применяли, так как тот искренне покаялся в суде, полностью признав свою вину. А главной звездой в этом шоу стал ночной убийца, слуга дьявола. Вместе с подъехавшей телегой с преступниками по лестнице взошли на помост глашатай, городской чиновник, наблюдавший за казнью и священник. Сержанты втащили, одного за другим, преступников на помост, за исключением Сореля, которого принесли на носилках и оставили лежать на помосте. Я поставил приговоренных к казни на колени, а сам стал позади них. Вперед вышел глашатай, который торжественно зачитал их список преступлений, а затем сошел с помоста. Священник, подойдя к ним, помолился вместе с преступниками, дал поцеловать каждому крест и отошел в сторону. Шлюху нам пришлось тащить на виселицу чуть ли не на руках, так как женщина находилась в полуобморочном состоянии. Даже когда Пьер набросил ей на шею петлю, она никак не отреагировала, как и на призыв священника: — Покайся, дочь моя!

Когда ее тело дернулось пару раз и закачалось в петле, народ закричал и засвистел, отпуская грубые шутки. Сейчас я уже работал без подсказок, дав людям полностью насладиться моментом, поднял с колен следующего преступника. Грабитель и вор, с петлей на шее, наоборот, слишком долго каялся, людям это быстро надоело, и толпа взорвалась недовольными криками. Священник быстро сунул ему крест для поцелуя и отошел в сторону. Палач ударил ногой по лесенке, выбивая ее из-под ног казненного, веревка натянулась как струна…. С убийцей жены у нас тоже не было проблем. Находясь в какой-то прострации, он смотрел на меня наивными глазами ребенка и делал то, что от него требовали. На суде он сразу заявил, что убил свою жену, но не знает, почему это сделал. Судьи решил не ломать себе над этим голову и отправили убийцу на виселицу, хотя, как по мне, ему дорога в сумасшедший дом. Его безропотность разозлила толпу, которая хотела от жертвы решительных слов или действий, на которые можно было остро реагировать, поэтому люди стали обзывать и ругать его, чтобы хоть как-то вызвать ответную реакцию. Только тот никак не реагировал на бурное возмущение и чуть ли не сам сунул голову в петлю. Пьер закончил ритуал ударом ноги, вышибая лесенку, и третье тело закачалось в петле под неистовые крики, возбужденной чужими смертями, толпы.

Повешение, даже сами преступники, считали позорной казнью. Так как смерть не наступает моментально, человек испытывает физические страдания и несколько секунд остается в сознании, прекрасно осознавая приближение конца, а в это время все его мучения и проявления агонии наблюдают сотни зевак. К тому же в подавляющем большинстве случаев в момент удушения расслабляются все мышцы тела, что приводит к полному опорожнению кишечника и мочевого пузыря. Понятное дело, что никому не хотелось, чтобы после казни его обгаженное тело, в течение нескольких дней, болталось в петле на виду у людей, среди которых могли быть его родственники, друзья и знакомые.

Тем временем, мы с Пьером, подняв носилки с телом Сомеля, переложили его на колесо и стали неторопливо привязывать его изуродованные пытками руки и ноги к колышкам, под его стоны и проклятия. Горожане, найдя новый объект для своих шуток, стали издеваться над его страхом и болью, пока убийца в полном исступлении, вдруг не закричал во весь голос: — Господин мой, дьявол!! Призываю тебя!! Нашли на этих поганых людишек самые страшные болезни и мор, чтобы эти мерзкие твари и дети их умерли в самых страшных муках!! Чтобы заживо гнили их внутренности, а их тела покрылись язвами!! Чтобы….

Сотни горожан, переполненные бурлившими в них чувствами, вдруг разом замолчали, со страхом вслушиваясь в гремевшие на всю площадь проклятия, а затем взревев, в едином порыве, вдруг качнулась к эшафоту. Подогретые вином и разозленные проклятиями они были готовы смести растерявшихся стражников и ворвавшись на помост, разорвать на клочки прислужника дьявола. Еще секунда…. В этот самый момент вперед неожиданно вышел палач и громко закричал: — Я палач города Тура, Пьер Монтре!! Данной мне городом властью, только я здесь вершу правосудие!! Кто хочет оспорить мое право — идите сюда!!

Секунда растерянности и тот самый миг, когда толпа в диком порыве была готова ворваться на помост, чтобы крушить и убивать, был упущен, искра ненависти, готовая вспыхнуть и разгореться во всеобъемлющее пламя, пожирающего все и всех, гнева, затухла. Люди еще кричали, сыпали проклятьями, грозили кулаками, но в них уже не было единства. Чтобы погасить последние всплески недовольства, с балкона раздался громкий голос мэра, поставивший в этом противостоянии последнюю точку: — Палач, делай свою работу!

Монтре, понимая сложность обстановки, не стал медлить. Обойдя распятую на колесе жертву, на секунду замер, примериваясь, затем резко вскинул кованый прут над головой и ударил, ломая кость. Крик боли Огюста Сореля, почти сразу утонул в исступленных криках толпы.

Судебный пристав вывел нас сквозь толпу возбужденных людей, а дальше мы уже пошли сами. Палач шел, по привычке, стараясь держаться стен зданий, а люди, по той же привычке, отводя глаза, переходили на другую сторону улицы, за исключением подростков, которые провожали нас взглядами. Идя вслед за Пьером, я видел перед глазами не городскую улицу, а пьяную, озверевшую толпу, которая вполне могла нас растерзать, если бы не хладнокровие палача города Тура. Монтре, в этом у меня даже сомнений не было, несмотря на его каменную физиономию, чувствовал себя не лучше. Спустя какое-то время, я сообразил, что мы сейчас не идем в сторону тюрьмы. В отличие от меня, Пьер хорошо ориентировался в лабиринте улиц, явно избегая оживленных улиц. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, ведь он всю свою жизнь прожил в этом городе, в отличие от меня. Вскоре мы дошли до небольшого рынка, который обосновался рядом с городской стеной. В основном, здесь торговали зеленью и овощами приезжие крестьяне. Стоило нам только подойти к одному из них, как он узнал Пьера, затем невольно подался назад, выдерживая расстояние, после чего уткнулся взглядом в разложенную перед ним свою продукцию. Палач, не теряя времени, достал из сумки небольшую палочку и стал ею тыкать в овощи и зелень. Крестьянин, не поднимая глаз, стал передавать их мне, а я уже укладывал их в сумку. Затем Пьер достал монету и положил ее перед продавцом. Крестьянин хотел что-то сказать, но вместо этого шумно сглотнул, бросил взгляд по сторонам, потом помотал головой и сделал жест рукой: не надо. Палач, с тем же каменным выражением лица, забрал монету, развернулся и пошел прочь. Я только покачал головой: какое-то дурацкое представление. Следующей была лавка колбасника. Стоило тому увидеть нас, как на его лице появилось кислое выражение, но при этом взгляд отводить не стал. Пьер снова стал тыкать палочкой в продукцию, выложенную на прилавке.

— Эта колбаса как? Свежая?

— Вчера свинью забивали! Клянусь святым Марком! Вкусная и душистая, с солью, перцем и душистыми травами.

— Давай два круга. Положи еще штуки… три мясных лепешек. Еще от этого окорока кусок отрежь! Да не хитри, как в прошлый раз! А то отрезал, а там одно сало.

Следующей остановкой стала лавка пекаря, в которой нас ожидала совсем другая картина. При виде нас хозяин лавки даже улыбнулся. Правда улыбка у него вышла какая-то неуверенная, словно виноватая.

"Этот палача не боится. В чем подвох?".

Пока я удивлялся, Пьер делал заказ.

— Дюжину этих булочек и еще вон те вафли. Два каравая. У меня сегодня гости, Луи.

— Да понял я. Себе ты бы, Монтре, вафли не брал. Хорошо отдохнуть! Как там, на площади, все хорошо прошло?

— Тебе сегодня вечером жена расскажет. Спасибо!

Мы вышли из лавки.

— Можно тебя спросить, мастер?

— Если ты насчет Луи хочешь спросить, то он мой клиент. У него суставы рук сильно болят, а у меня для этого мазь есть хорошая. Еще есть вопросы?

— Ага, а зачем нам мясные лепешки?

— Это для Амелии. У нее с зубами плохо, так что лепешки ей будут в радость.

— А что в них?

Палач уже давно перестал удивляться моим наивным вопросам. Наверно, просто считал меня странным парнем, так как не заметить, что своим мышлением я отличаюсь от других людей, он никак не мог.

— Точно такое же мясо, что и в колбасе, приправленное травами и приправами, только здесь оно растертое в ступке.

О праве палача, один раз в день, прийти на рынок и взять столько продуктов, сколько сможет унести в двух руках, мне уже было известно, и вот теперь я увидел это воочию. Монтре, рассказывая мне о своих привилегиях, при этом добавил, что очень редко пользуется этой возможностью.

— Люди и так мне не рады, так зачем злить их еще больше, — объяснил он мне, почему так делает.

Его объяснения, касавшиеся жизни и быта средневекового человека, по большей части, были мне понятны и мало чем отличались от нужд и желаний человека будущего, но когда он пытался объяснить что-либо, имевшее хоть частично отношение к католической вере, то логика из его слов исчезала напрочь. Церковные догмы напрочь заслоняли Пьеру видение нормального, естественного мира, давая искаженную картину. Кроме этого, мне нередко приходилось слышать от него откровенный бред. Стоило мне как-то услышать от него, что насекомые, плесень, черви, мыши и крысы рождаются сами по себе из земли и гнилья, то я тут же решил, что он так шутит, а когда решил уточнить в чем смысл этого юмора, Монтре обиделся, а затем забросал меня изречениями из трудов античных и средневековых философов и ученых. Больше в таких вопросах я с ним не спорил.

Внутренняя и внешняя политика Франции, география и нации, медицина и история — все эти знания я собирал по крохам, раскладывая по полочкам своей памяти все, до чего мог только дотянуться.

"Повезло мне с Пьером! Ум исследователя. Вот только… — не успел я додумать свою мысль, как Монтре вдруг неожиданно остановился на одной из улочек. Я сразу бросил быстрый и настороженный взгляд по сторонам, так как нервы после сегодняшних событий, были у меня еще на взводе. Не увидев ничего подозрительного, вопросительно посмотрел на палача.

— Там впереди таверна. Зайдешь и спросишь хозяина, затем скажешь ему, что ты от Пьера. Возьмешь пирог с почками, паштет, сыр и вино. Да и скажи ему, чтобы еды дал на большую компанию. Иди.

Переспрашивать и уточнять по поводу его поведения не имело смысла, так как все лежало на поверхности. Сам он, конечно, пойти мог, но зачем пугать клиентов и ломать бизнес? Хозяин даже не скривился, стоило ему услышать, от чьего имени я пришел, только попросил подождать за углом. Еще спустя пятнадцать минут, нагруженные продуктами, мы, наконец, отправились в дом палача.

Когда мы пришли, нас встретила Амелия с новой девушкой, которую раньше мне не доводилось видеть, а вот Жана, к моему удивлению, не было, хотя у него был нюх на подобные застолья.

"Значит, гуляет в веселой компании, — решил я.

Не успели мы все выложить на стол, как хозяин вдруг неожиданно спросил: — Девочки, ванна готова?

— Да. Водоносы принесли воду и часть ее мы уже согрели. Можно уже купаться. Кто пойдет первым? — лукаво улыбаясь, спросила его Амелия.

— Конечно, мы с тобой, подруга.

Пока я пытался понять, это шутка или нет, они вышли из дома. Как-то я рассказал Пьеру про свой поход в купальню, на что тот только рассмеялся и сказал, что следующий раз у меня будет возможность искупаться в ванне. У него дома был таз, в котором мы мыли лицо и руки, к тому же него была печь, что было для частного дома большой редкостью, так что нагреть воду было несложно, что я и делал изредка. Пока я пытался сообразить, где тут может быть ванна, ко мне подошла миловидная девушка.

— Тебя же, Клод, зовут?

Я кивнул, разглядывая ее. Судя по тонкой, но уже вполне оформившейся, фигуре и юному лицу ей могло быть как пятнадцать, так и восемнадцать лет. Что меня сразу удивило, так это то, что на ее лице не было ни белил, ни краски.

— Угу. А тебя как звать?

— Эмма. Знаешь, как я люблю купаться в горячей воде?! Нет, ты еще не знаешь! Но скоро увидишь! — сходу затараторила она. — Мы с собой принесли ромашковую воду и марсельское мыло. Я тебе нравлюсь?

"Судя по пустой болтовне ей лет пятнадцать, не больше".

— Погоди, девочка. Расскажи, что у мастера за ванна?

— Как, ты не знаешь?! Ты же у него живешь! — девушка округлила от удивления глаза. — Ты действительно странный. Так и Амелия говорит. Хотя она слышала от Пьера, что ты сообразительный малый. А ты и в самом деле, красавчик. Так я тебе нравлюсь?

Ее наивная болтовня помогла мне полностью расслабился, окончательно забыть события сегодняшнего дня, словно не было виселиц и озверевшей толпы.

— Очень.

— Мне многие говорили, что у меня красивая грудь, а один менестрель даже сказал, что у меня задница, как у богини. Грех так говорить, но мне понравилось.

Мне стало смешно, потому что она не играла наивную простушку, а говорила, что думала.

— Я тоже хочу посмотреть на твою божественную задницу.

— Быстрый какой. Успеешь! Так ты совсем не знал о ванне? У него же есть сарайчик за домом, а там стоит большая деревянная бадья, а главное, у Пьера есть печь, на которой можно погреть воду. Это так здорово! Мне как-то довелось быть дома у Жулио Габра, торговца тканями. Ах, какая у него кровать! Мягкое, словно облако! Он, очень богато живет, а печи у него нет. И в городе почти ни у кого нет печи, только у пекарей. Ты это не знал?

— Знал. А откуда столько воды взяли?

— Ты не странный, ты смешной, — засмеялась девушка, ей, похоже, нравилось мне все объяснять. — Да были бы деньги! Тебе сколько хочешь воды доставят за пару мелких монет уличные водоносы. Богатые так и делают! Им горячую и холодную воду доставляют. Ты даже этого не знаешь! Откуда ты родом?

Отвечать я болтушке не стал, а вместо этого начал рассказывать: — Был я недавно в одной купальне…

— И ты мне это говоришь! Знаю я все про них, — не дав сказать, перебила меня взбалмошная девчонка. — В городе есть раздельные бани, мужские и женские, но там дорого, поэтому я там не была, зато ходила несколько раз в общую купальню, но там девушке боязно. Иной раз студенты компанией приходят и сразу руки распускают, лезут куда не надо. Ой, забыла! Амелия же мне сказала: стол приготовить. Давай, чего сидишь!

Не успел я выложить на стол пирог, нарезать на деревянной доске мясные лепешки и колбасу, как девчонка опять вспомнила: — Ой! Опять забыла! Ставь воду на огонь! И подбрось дрова, огонь почти угас!

Только я поставил греть воду, как она подошла, плотно прижалась ко мне всем телом, положила руки мне на шею и сказала чуть капризно, надув губки, словно маленькая девочка: — Ну-ка, покажи быстро, как я тебе нравлюсь.

Шевеление в области штанов не осталось незамеченным.

— Ого, — негромко сказала она и для достоверности провела по гульфику рукой. — Похоже, наша улитка вылезла из своей раковины.

Не успел я перейти к активным действиям, как девчонка резко вырвалась у меня из рук с криком: — Ишь, какой быстрый! Еще не время!

Еще минут через двадцать вернулся Пьер с Амелией. Судя по их довольным лицам, им понравилось купаться. Ни слова ни говоря, я отправился смотреть, что собой представляет ванная палача. Зайдя за дом, я увидел самый настоящий сарай, который палач приспособил для купания. Это было полутемное помещение, с небольшим окошком под потолком и полом, засыпанным тростником. На полочке, над самым входом горела свеча. У стены стояла скамейка, на которой стоял небольшой кувшинчик, а в грязной луже расположилась деревянная бадья, имеющая форму овала, в которой, где-то на треть, плескалась грязная вода.

— Просто отлично. Мне еще и убирать за ними! Мать вашу! — не сдержавшись, я выругался на русском языке, после чего принялся готовить себе ванну. Сначала вычерпал и вылил с десяток ведер грязной воды на землю за сараем, потом залил холодную воду и горячую. В итоге получилась слегка теплая ванна, что абсолютно не радовало мою душу. Пришлось сходить за новой порцией горячей воды. Налил и только стал раздеваться, как появилась девчонка с маленьким свертком в руках. Как оказалось, это было марсельское мыло, которое, как я уже знал, считалось самым дорогим.

— Погоди, Клод! Где ромашковая вода? Ага, — и она бухнула из кувшинчика какую-то вязкую жидкость и сразу в воздухе поплыл цветочный запах.

— Как тебе? Правда, вкусно пахнет? — спросила она меня и принялась раздеваться. Хотя света было немного, но и его хватило, чтобы увидеть крепкую грудь с задорно торчащими сосками, покатые тугие бедра и мохнатый холмик между ног. Девушка не только не стеснялась своей наготы, а наоборот, принимала откровенные эротические позы. Ванна палача была мало приспособлена к сексу, к тому же Эмма разошлась не на шутку, брызгалась, щипалась, вела себя как непоседливая девчонка, правда, при этом повадки опытной шлюхи никуда не делись. Мыло, теплая ароматная вода, молодое и упругое женское тело — все это помогло мне смыть накопившуюся за последние несколько дней усталость и напряжение.

Спустя какое-то время мы вылезли из ванной, вытерлись, надели чистое нижнее белье и отправились в дом, к столу. Пьер и Амелия, похоже, пока нас не было, перенесли любовные упражнения из ванны на кровать, потому что, когда мы вернулись, за столом сидел один палач, а мадам, появилась из его спальни спустя несколько минут, поправляя прическу. Посидели мы неплохо. Когда колокола ударили к вечерне, Амелия попрощалась и ушла, так как в городских борделях начиналось самое горячее время, но при этом разрешила остаться Эмме с условием, что та наведет порядок в доме и в ванной. Девушка с радостью согласилась. Мы с Пьером неспешно беседовали, попивая вино, пока девушка хлопотала по дому. Так неудавшийся с самого начала день закончился весьма приятным и уютным вечером.

Следующий день продолжил нас радовать приятными новостями. В тюрьму неожиданно явился городской чиновник и торжественно вручил Монтре кошелек с деньгами в качестве благодарности от городского совета.

"Все-таки совесть у властей есть. Сообразили, что если бы не Монтре, то вчера вместо шоу могло бы выйти знатное побоище".

Заместитель прево и писец при вручении награды только проводили толстый кошелек завистливыми взглядами, зато Дядюшка Гастон, узнав об этой новости, засиял как новенькая серебряная монета, явно рассчитывая на даровую выпивку. В первую половину дня мы неспешно разобрали два дела: убийцы и поджигателя. Вернувшись после обеда на рабочее место, я привычно ожидал появления в дверях очередного преступника, которого приведут надзиратели, но вместо него порог переступил хорошо одетый мужчина в сопровождении главного надзирателя. Он оказался представителем городской торговой гильдии, после чего выдал Монтре часть премии, которую обещали купцы. Когда я услышал, что она составила всего три ливра, я обиделся.

"Да это просто наглое воровство! — возмущался я в душе, глядя на почему-то довольное лицо палача. — Ободрали нас как липку, а он радуется!"

Как бы то не было, палач оказался прав в своем предположении, и большая часть денег досталась городской страже, но мы все-таки получили свой кусок пирога. Вечером, мой непосредственный начальник, Пьер Монтре, поступил, как честный человек, выделив мою часть премии, которая составила один ливр. Для нищего бродяги, у которого три недели тому назад не было даже обола, я, можно сказать, разбогател. К тому же я скоро должен был получить зарплату за две недели и неплохие премиальные за сверхурочные работы.

— Как собираешься хранить? — и Пьер кивнул на мешочек с серебром и медью, лежавший передо мной на столе.

— Доверю их тебе, мастер.

За все то время, что я прожил в доме палача, у нас с Монтре сложились неплохие отношения. Ему не хватало грамотного и понимающего собеседника, с которым можно было поговорить на разные темы, обсудить или поспорить. Я старался контролировать себя, чтобы не сболтнуть лишнее, при этом старательно изучал нюансы старофранцузского языка и стараясь узнать как можно больше об этом мире. Срок соглашения, который мы заключили с Монтре, скоро заканчивался, а деньги, причем приличные, давали мне независимость. Теперь я мог снять комнату в городе и не торопясь присмотреться к какому-нибудь ремеслу или делу, которым можно заняться на первых порах. Правда, скорее всего, мне придется переехать в другой город, так как здесь меня уже знали, как подмастерье палача.

Теперь наступило время подумать о том, что мне делать дальше. Я уже прикидывал свои возможности в соответствии с истинным положением вещей. Военное дело для меня было закрыто по причине полного отсутствия навыков владения средневековым оружием. Единственным оружием, что более или менее, мне подходило, являлся арбалет. К этому я мог еще прибавить основы ножевого боя. Мое знание приемов рукопашного боя вполне могло сработать с грабителем, вооруженного ножом, но бесполезно против рыцаря, закованного в железо и с детства умеющего владеть мечом и копьем. К тому же у меня не было ни малейшего желания умереть на поле боя с копьем в животе или при штурме замка со стрелой в горле. Когда я спросил Пьера о возможности устроиться в другом городе стражником или писцом, Монтре усмехнулся и сказал, что в стражники или в мэрию мне путь закрыт по одной простой причине: туда берут только своих.

— Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты парень сообразительный должен сообразить, что к чему. Королевский сержант в нашем городе получает один су в день, что в три-четыре раза меньше заработка квалифицированного ремесленника. О чем это говорит тебе, парень?

Я задумался, правда, ненадолго.

— У стражников есть дополнительные доходы, причем, не всегда честные.

— Правильно. Ты, парень, ловкий и грамотный, а значит, можешь попробовать пойти в услужение к купцу, вот только не думаю, что тебе придется по душе угождать своему хозяину. Можешь пойти на улицу торговать или в коробейники податься. Плечи у тебя широкие, физиономия симпатичная, деньги есть. Может, что и получиться, — он помолчал, задумчиво глядя на меня, а потом спросил. — Клод, а может ты не будешь ломать себе голову и останешься со мной?

— Нет, мастер, это не мое.

— Понимаю. Могу дать тебе еще один совет. Внешностью тебя бог не обидел, так используй этот подарок. Найди себе вдовушку с деньгами или со своим делом. Хочешь попрошу Амелию?

"Нет, это тоже не мое, — подумал я, но говорить ничего не стал, только отрицательно качнул головой.

— Ну, тогда я даже не знаю, какое дело тебе еще можно предложить.

Несколько раз я специально забредал в кварталы ремесленников, пытаясь ощутить внутри себя интерес к какому-нибудь ремеслу, но ничего внутри меня не дрогнуло и не отозвалось, за исключением того, что меня чуть не вывернуло от отвратительного запаха, стоило мне подойти к мастерским кожевенников.

"Может поехать на Русь? Но там тоже архаичный язык, который мне придется изучать и такая же незнакомая мне жизнь. Да и истории Руси я не знаю, так же, как и Франции. Есть ли смысл от этого переезда?".

Правда, одна мысль за время моих размышлений все же сформировалась, стоило мне наткнуться, на одной из городских улиц, на ганзейских купцов. Идя, они громко говорили между собой, по-немецки, обсуждая какую-то сделку и я, пусть через слово, а то и через два, но все же понял, о чем шел разговор. Сразу в голову пришел вопрос: а не сделаться ли мне переводчиком? У меня всегда были способности к языкам, а тут я уже знал основы трех языков. Есть с чего начать. При этом было понятно, что придется упорно трудиться полгода-год, но зато потом можно поехать в крупный портовый город и попробовать устроиться при дворе местного правителя, и не обязательно во Франции. Не то чтобы мне этого сильно хотелось, вот только мой шпионский опыт здесь никому и даром не нужен. Как и я сам.

В который раз я попробовал обобщить проявившиеся во мне странности, возможно дающие подсказку к его прошлому. Фразы на латинском языке, могли говорить, что тот Клод мог быть монахом, но и это предположение скоро дало трещину. Когда мы, с Николь, как-то гуляли, я вдруг мысленно стал подпевать уличному музыканту, мимо которого проходили. Слова этой баллады мне были явно знакомы, но стоило мне сосредоточиться, как все исчезло из моей памяти. И мелодия, и слова. Дождавшись, когда менестрель закончил петь, я бросил ему мелкую монету и попросил у него инструмент, чтобы попробовать сыграть. Пальцы привычно обхватили гриф. Ударил по струнам… и все. Мышечных рефлексов хватило только на простой перебор струн. Похоже, тот Клод когда-то умел играть, а я — нет. Своим экспериментом я только рассмешил девушку, которая подумала, что я хотел подобным образом произвести на нее впечатление. Этот случай привел меня к мысли, что возможно я был уличным музыкантом, но так как в той жизни я никогда не испытывал трепета к музыке, то и сейчас не собирался идти по этому пути. К тому же уличные артисты здесь считались на уровне живодеров и проституток, то есть относились к низшему социальному слою. Была еще одна причина. Та одежда, в которой я очнулся на берегу реки, никак не могла принадлежать уличному музыканту. Был еще один непонятный случай, когда я решил навестить Николь и узнать, была ли та на казни, но не застав девушку дома, пошел обратно, а спустя какое-то время заметил, что за мной следят. Прилично одетый мужчина, средних лет, сначала неуклюже следил за мной, а потом пару раз забегал вперед, но так как он не подходил ко мне и не пытался заговорить, я решил, что он выпил вина, узнал во мне помощника палача и теперь валяет дурака. Я уже знал, что реакция простых людей на палача и его помощников весьма неадекватна, поэтому не обратил на него никакого внимания, но в какой-то момент мне пришло в голову, что это именно тот человек, знавший меня прежнего, но по какой-то причине побоялся подойти. Только я решил с ним поговорить, как тот уже пропал, затерялся в толпе. Мне только и осталось, что обругать свою тупую голову всякими нехорошими словами.

Если судить в целом, то моя жизнь складывалась пока неплохо, за исключением самой работы. У меня была крыша над головой, бесплатная еда и пародия на ванную комнату. Помимо премии, я очень неплохо заработал за время Королевской ярмарки. Палач каждую неделю передавал в городской совет перечень скрупулезно расписанных пыток со всеми переработками, заверенный заместителем прево. Да и с Николь мне повезло. В тот день она была у заказчицы и опоздала на казнь, а когда пришла, то на площадь уже было не втиснуться. Она немного послушала, как орет народ, а затем ушла оттуда в расстроенных чувствах. Я сначала обрадовался ее словам, а потом задумался: как это стоять с любимой девушкой в обнимку перед эшафотом и смотреть на предсмертные судороги повешенного. Не то чтобы меня покоробило, но в целом мне картина не понравилась. Здесь люди по-другому смотрят на многие вещи, при этом нередко говорят, что думают, не скрывая своих чувств и эмоции. Хитрецов, обманщиков и лжецов в эти времена тоже хватало, но их попытки, по крайней мере для меня, выглядели просто и наивно, а главное, логики у них и в помине нет, правда, теперь меня это не удивляло. Как можно человек мог последовательно и разумно мыслить, если у тебя над головой ангелы играют на арфах, ублажая души праведников, а под ногами, глубоко под землей, черти мучают души грешников. Люди всерьез верили в домовых и призраков, в то, что ведьмы устраивают шабаши, где развлекались со своими любовниками-чертями, а не упокоенные мертвецы вставали из своих могил и бродили в поисках живой плоти.

Многие утверждали, что видели все это своими глазами, а другие им верили, хотя надо признать, что не все были такими доверчивыми. Взять хотя бы Пьера Монтре, палача города Тура, с котором мы как-то разговорились на подобную тему. Сам по себе глубоко верующий человек, он исходя из своих знаний, не верил, что человек может обратиться в волка или что ведьма может летать на метле, как не поверил слухам, что дьявол похищает души людей, так как знал в чем причина смерти горожан. Пьер не только умел разумно рассуждать, но и отделять второстепенное от главного, что было не менее важно для хитросплетений французской политики. Я весьма обрадовался, когда узнал, что он достаточно серьезно интересуется этим вопросом. После пары бесед мне стало понятно, что внутренняя политика Франции строится вокруг противостояния двух европейских государей — Людовика XI и его формального вассала Карла Смелого, герцога Бургундского, который по статусу и по размерам своих амбиций не уступал королю. От него же узнал, что Столетняя война с Англией закончилась около двадцати лет тому назад, но легче не стало, так как после ее окончания начались распри вельмож, которые, за отсутствием общего врага, который их раньше сплачивал, перессорились друг с другом, а некоторые даже оказались в смертельной вражде со своими семьями. Убийства своих близких стали обычным делом. Графы и герцоги, казалось, перенесли жестокость, боль и кровь с полей битв в свои земли, в мирную жизнь.

— Взять Жана Люксембургского, сеньора де Обурдена, прославленного военачальника, которого в своих хрониках Оливье де Ла Марш называет "превосходным рыцарем, одним из самых уважаемых в свое время". Еще в своем детстве я слышал, что после взятия города Шомон в графстве Шароле, он обесславил свою победу тем, что приказал повесить сто пленников. А когда после окончания войны с Англией вернулся домой, он преподал своему племяннику, юному графу Сен-Полю, урок, приказав тому убивать связанных и беспомощных военнопленных во дворе своего замка. Дядя указывал на человека, племянник наносил удар, и горячая кровь проливалась на землю. Люди говорили, что в тот день сорок человек распрощались со своей жизнью.

Уже позже я понял, что война с англичанами на протяжении сотни лет наложила на французских дворян особый отпечаток свободы, так как им часто приходилось самим принимать решения, сражаться на свой страх и риск, защищая свои земли, без оглядки на сюзерена. Теперь, когда война закончилась, им было трудно отказаться от привычной жестокости и вседозволенности, к которой их приучила война — быть полноправными владыками в своих землях. Крупнейшие вассалы, такие как герцоги Бургундский, Бретонский, граф Жан V д" Арманьяк, стали оплотами сопротивления королевской власти. Следуя их примеру, каждый феодал старался отстоять свою независимость, насколько ему позволяло удаление от королевского двора и неприступность его замков. Все эти мелкие тираны, считая себя королями на своей земле, не считаясь с королевскими законами и пользуясь своей безнаказанностью, творили, что хотели. Для них пытки, изнасилования и убийства были самым обычным делом. Помимо произвола своих дворян, в страну, которою постоянно сотрясали междоусобные войны, наводнили вооруженные шайки наемников, предлагавшие свои услуги тому, кто даст им больше денег, а когда на них не было спроса, брали штурмом замки, которые потом нередко использовались как убежища, или небольшие города, которые грабили, творя беззаконие, захватывали в плен знатных людей для получения выкупа, облагали данью беззащитные селения и прилегавшие к ним земли.

— Зачем использовать наемников? — поинтересовался я. — Не проще ли создать свою армию.

— Так повелось с незапамятных времен. Взять хотя бы свадьбу нашего короля на Маргарите Шотландской. Его отец, Карл, вместе с приданным невестки получил еще десять тысяч воинов от шотландского короля. Ему тогда очень были нужны солдаты. Еще я как-то слышал, что армия герцога Бургундского сплошь состоит из одних наемников: немцев, англичан, фламандцев, итальянцев. А сколько таких солдат бродит по стране. Грабят, жгут, убивают.

Он рассказал мне, что спустя столько лет страна все еще переживает последствия войны с Англией, а при этом до сих не прекращается внутренняя, гражданская война, которую ведет Людовик XI со своими феодалами, пытаясь укрепить королевскую власть. Сейчас ему противостоял ряд могущественных вассалов, которые не только наплевательски относились к своим обязанностям, но и при малейшем поводе были готовы восстать против своего государя и сюзерена — французского короля. Как рассказал Пьер, они даже создали коалицию под названием "Лига общего блага", во главе которой стоит герцог Карл Смелый, владевший Бургундской провинцией и лучшей, богатейшей частью Фландрии. Он сам по себе был настолько богат и силен, что ни в могуществе, ни в великолепии не уступал королевскому двору.

— Прямой, смелый, решительный и жестокий воитель. Он постоянно воюет со своими соседями, за что и получил свое прозвище "Смелый". Говорят, когда он подавил мятеж в Льеже, то улицы города были завалены телами убитых горожан и залиты потоками крови, а в Маасе не было видно воды из-за плавающих в ней трупов. Город грабили три дня, после чего его подожгли и тот, как рассказывали очевидцы, горел еще целую неделю, — раньше, в той жизни, услышав подобное, сразу бы решил, что тут явное преувеличение, но теперь я был готов поверить тому, о чем рассказывал мне Монтре. — Ходят слухи, что он хочет примерить трон и корону. Он даже ведет об этом переговоры, через послов, с другими правителями.

— А что король? — поинтересовался я. — Думаю, ему такое желание Карла не нравится.

— Конечно, не нравится. Он спит и видит, как присоединить Бургундию к своим владениям.

— А сам король? Что он за человек?

— Про него разное говорят. В отличие от Карла Бургундского с его пышным двором, воинственностью, любовью к славе и почестям, в нашем короле нет даже искры той благородной рыцарской отваги, хотя, как я слышал, в битве при Монлери он показал себя достойно. Нашему королю не интересна боевая доблесть и не нужна слава победителя, он не устраивает рыцарских турниров и пиров для своих придворных, у него даже нет богатого двора, как и положено королю. Говорят, чтобы высмеять рыцарские доблести, он, присутствуя на одном турнире, пригласил здоровенного мясника с дубиной, где тот расправился с несколькими рыцарями. Наш христианнейший король Людовик в отличие от остальных правителей равнодушен к женщинам, предметам роскоши и почестям.

— И что? Ему совсем ничего не нужно?

— Почему? Он, как и любой человек, подвержен страстям. Это охота. Его королевский замок, Плесси-ле-Тур, расположен в двух лье от нашего города.

Люди говорят, что там великолепные охотничьи угодья и наш король частенько там охотится на оленей и кабанов.

— Погоди, мастер. Ведь в Амбуазе тоже есть королевский замок. Или я что-то путаю?

— Он же король! — сейчас в его голосе звучало возмущение непониманием простых вещей, о которых знают маленькие дети.

— Понял, — я не стал требовать объяснений на эту тему, потому что и так стало понятно, что у правителя Франции должно быть очень много замков, а иначе какой он король. — А что еще его интересует?

— Власть над людьми, как и любого другого правителя, но в отличие от них наш король использует ее для объединения страны. Наши и иноземные купцы хвалят его, говорят, что он многое делает для развития торговли и ремесла.

"Какой-то неправильный король получается. Местами даже прогрессивный. Что-то тут не то, — усомнился я, а затем задал новый вопрос. — А что герцоги и графы? Им, похоже, такой король не нравится.

— Конечно, нет. Наш король не любит воевать, а те не могут жить без войны, потому что они, как и все разбойники, живут грабежами и разбоем, разоряя простых людей. Вельможам не нравится, что король ограничивает их жестокость и жадность, заставляя склонить перед ним голову и подчиняться королевскому закону. Они просто плещут злобой и брызгают бешенством только от того, что не они стоят у трона его величества, а простые люди.

Правда, не могу при этом сказать, что это славные и честные люди, так как про них разные слухи ходят, но при этом они телом и душой преданы королю.

"Еще бы. Из грязи в князи. Они без него пустое место. А ты, Пьер Монтре, похоже, у нас монархист".

— Про одного мне довелось слышать. Его называли Оливье-Негодяй или…

— Да знаю я, о ком ты говоришь. Это Оливье ле Дэн — брадобрей и советник короля. Кроме него еще есть Луи Тристан Лермит, который является королевским прево, начальником полицейской и судебной службы его величества. У него есть заместитель по имени Жильбер Гошье. Вот с ним мне довелось встречаться, — я бросил на Монтре вопросительный взгляд. — Что ты так смотришь? Да, пришлось мне как-то быть в королевском замке. У королевского прево заболел палач, а дело было срочное. Гошье тогда и вел допрос. И знаешь, что я тебе скажу, Клод. Будет лучше, если твоя дорожка никогда не пересечется с этими людьми.

— Так он тоже не дворянин, этот Гошье?

— Нет. Как и Тристан Отшельник. Умные люди говорят, что наш король окружил себя выходцами из незнатного сословия, потому что так они ему всем обязаны, а значит, находятся в полной его власти.

— Ну, а сам король, он что за человек?

— В народе про него разное говорят, но из того, что мне доводилось слышать от умных людей: это умный, расчетливый и коварный правитель. Еще он мстителен и жесток, не знает ни милосердия, ни пощады, когда преследует своих врагов. В его замке, кроме обычной тюрьмы, есть подвал, где стоят клетки, в которых король содержит наиболее знатных врагов. Заключенный в них пленник, может там только лежать или сидеть, а вот выпрямиться во весь рост у него нет такой возможности. Еще я согласен с мнением одного ученого человека, который сказал так: наш король управляет страной золотом, коварством и хитростью. Помимо этого, он очень религиозен. Много жертвует храмам и нищим. Ведь недаром про него в народе говорят: "христианнейший лис".

"Злой и коварный гений, мастер хитроумных комбинаций. Впрочем, какова эпоха, таков и король".