Подмастерье палача

ГЛАВА 8

Войдя в королевские покои Оливье мгновенно преобразился, опустил глаза, придав себе вид услужливого и заурядного человека. Никто из королевского двора давно уже не верил в маску слуги, которую Оливье носил при посторонних, поэтому обращались с этим человеком с величайшей осторожностью и тактом, зная его злопамятность и большое влияние на короля. Впрочем, не только он один носил подобную маску, многие из придворных, частенько играли роли им несвойственные, изображая честных и благородных людей, которыми на самом деле не являлись.

Все придворные королевского двора входили в ту или иную партию, которые боролись за свое влияние на короля, но при этом нередко обменивались услугами, заключали сделки и взаимовыгодные союзы, которые, правда, держались до тех пор, пока их условия удовлетворяли обеим сторонам. Исключением являлось ближайшее окружение короля, которые являлись теми, кем были, но даже они, верные и преданные королю до последней капли крови, не избежали вражды между собой.

Оливье низко поклонился королю, сидевшему на высоком стуле с резной спинкой, быстро скользнув взглядом по лицам, присутствующих в комнате людей. Ему нетрудно было догадаться, о чем пойдет речь, стоило только уловить злобный и острый, как кинжал, взгляд великого прево, начальника королевской полиции. Это был высокий, худой, но при этом плечистый старик с обветренным лицом и водянистыми глазами, одетый в темно-коричневое придворное платье изысканного покроя. Хотя взгляд прево, казалось, прожигал его насквозь, Оливье ничуть не волновался, так как это был далеко не первый и не последний брошенный на него взгляд "висельника", как про себя он называл своего давнего недруга. Так уж получилось, что самые верные королю люди не любили друг друга, хотя и были вынуждены тесно сотрудничать, причем своей враждой они были обязаны королю, который придерживался правила истинного правителя: разделяй и властвуй. Отношение Оливье к Тристану Отшельнику в полной мере относилось и к его заместителю. Именно поэтому королевский брадобрей так развеселился, стоило Вателю опозорить его доверенного человека. В комнате, помимо прево, находился королевский банкир, сеньор Жак де Бомон, священник — исповедник короля и астролог Мартиус Галеотти. Итальянский астролог был высоким и тучным человеком средних лет, имевшим большую черную бороду, которая спускалась до середины его груди. Одет он был в похожее на рясу одеяние, только пошитое не из грубого сукна, а из шелка.

— Мой дорогой друг Тристан жалуется на тебя, Оливье. Говорит, что твой человек нехорошо обошелся с Жильбером. Это как понять?

Брадобрей короля, неплохой психолог, за столько лет сумел настолько хорошо изучить своего повелителя, что с лета умел подмечать те маленькие детали в поведении и облике короля, которые позволяли ему понять в каком настроении находится Людовик. К тому же он прекрасно знал, как тот любит вмешиваться в личные дела своих придворных, при этом разговаривая со своими советниками, людьми низкого рода, он всегда играл роль славного малого, как бы показывая им, что они все как бы равны, вот только им прекрасно было известно, что король держит их за горло и в любой момент может сжать пальцы. Вот и сейчас, судя по веселью в глазах короля, тому хотелось развлечься, глядя на стычку своих советников, но было в нем еще что-то, весьма похожее на любопытство.

"Скорее всего, — сообразил брадобрей, — мэтр успел поделиться новостью с королем о странном человеке моем в кабине. И теперь ему хочется его увидеть".

Несмотря на то, Людовик был весьма богобоязненным человеком, он верил в мистику и черную магию, и стоило ему услышать о преображении человека, которому проломили голову, он вызвал своего исповедника, преподобного отца Серафима и астролога, который потом должен будет составить гороскоп, чтобы определить, что за этим чудом стоит: бог или дьявол. Сеньору Жаку де Бомону, королевскому банкиру, было весьма любопытно, чем кончится история с Клодом Вателем, услугами которого он пару раз пользовался.

Полторы недели тому назад, уезжая по государственным делам и проезжая через Тур, он чисто случайно оказался на площади во время проведения казни, где и узнал в подмастерье палача Клода Вателя, пропавшего несколько недель тому назад. По возвращении обратно, он вспомнил о нем, а так будучи близок с Оливье, решил помочь тому разгадать эту загадку.

— Ваше величество, вы же меня хорошо знаете! Как я мог допустить такое безобразие, да еще с кем, с самим Жильбером Гошье, — и он начал играть роль простого и наивного парня, в которой, как ему показалось, хотел его видеть король. — Я сам бы даже подумать о таком не мог. Это все Клод Ватель, ваше величество! Вот с ним действительно случилось чудо! Я вам как-то говорил о нем. Помните, вы еще смеялись над прозвищем, которое я ему дал. "Лисий хвост".

— А! Этот. Помню. Ты еще тогда отозвался о нем, как о весьма ловком жулике.

— Именно о нем, ваше величество, вот только он стал другим человеком и совсем не помнит своего прошлого. Наш прежний Клод всегда был трусоват, при этом до смерти боялся Гошье. Если в чем он был и силен, так это распускать слухи за чужой спиной, а тут раз! — и скрутил нашего храброго Гошье, как мальчишку. Горло ему сжал, тот плачет, морщиться, кашляет, а Ватель, надсмехаясь над ним, говорит: может удавить его, а потом мы скажем, что тот оступился на лестнице и сломал себе шею.

— Так и сказал? Оступился на лестнице? Ха-ха-ха! — рассмеялся король. — А что же Жильбер?

— Стоит, плачет, а у самого глаза выпучены и рожа красная-красная… Извините меня, ваше величество, а можно если я по-простому скажу?

— Да говори уже, говори!

— У нашего храброго Гошье физиономия была точь-в-точь, как у жабы, которой в задницу соломинку вставили, а потом надули.

— Ха-ха-ха! Как у жабы…. Ха-ха-ха! Жильбер с соломинкой в заднице… Ха-ха-ха!

Его смех тут же подхватили Жак де Бомон и Оливье. Тристан крепко сжал губы, тем самым выражая крайнюю степень негодования. Священник, стараясь сохранить достоинство своего сана и астролог, чтобы не терять ученого вида, изо всех сил сдерживали рвущийся из них смех, но при этом было видно, как их губы подрагивали. Когда король закончил смеяться, он сказал: — Как жаль, что мне не удалось этого видеть. Занятное, видно, было зрелище! Пусть приведут сюда Клода Вателя! Мне хочется посмотреть на него!

Под конвоем двух королевских телохранителей я переступил порог королевских покоев. Моя отчаянная выходка позволила мне выжить на данном этапе, вот только как на это дело посмотрит король, сейчас предстояло выяснить. Меня в свое время многому учили, но такой дисциплины, как "психология средневековых королей" среди моих предметов не было, а та характеристика, которую на него дал Пьер, никак не могла меня порадовать, одни отрицательные черты. При этом нет ни одной близкой нам обоим темы, которая могла бы объединить нас и единственное, что я знал точно и на чем мог сыграть, так на его религиозности. Как уловить момент, где надо проявить твердость и смелость, а когда нужно низко склонить голову, если ты совершенно ничего не знаешь о человеке, кроме общих слов: умен, вероломен, жесток.

Через два высоких стрельчатых окна падал солнечный свет, но несмотря на то, что в комнате было светло и тепло, в громадном камине горел огонь. Сразу бросилось в глаза, что помимо обычных поленьев, там горели настоящие бревна. На стенах висели гобелены на религиозные темы, но при этом не было ни доспехов, ни оружия. Напротив окон стоял стол и шесть стульев-кресел. У камина стояло мягкое кресло, а на полу лежала пара подушек для ног. Сам пол был застелен мягким, ворсистым ковром, в котором утопали ноги. Король сидел на высоком троне-стуле, изукрашенным искусной резьбой, с подставкой для ног, а рядом с ним стоял богато украшенный пюпитр, с раскрытой на нем толстой книгой. На нем был бархатный камзол темно-синего цвета и такие же штаны, а с плеч свисал короткий плащ, подбитый мехом. Вот только его головной убор резко отличался от богатых одеяний, представлявший собой стандартную шляпу горожанина. Такую же носил и я, но его тулье, в отличие от моего головного убора, были прикреплены пять свинцовых или оловянных образков святых, выполненных в виде медалей. На его груди висела красивая золотая цепь со знаком ордена Святого Михаила. Лицо короля было некрасивым — резкие черты, длинный нос, впалые щеки и глубоко сидящие глаза. В углах сжатого рта чувствовались ирония и жестокость, а взгляд был властный, жестокий и пронизывающий.

Судя по тому, что в помещении находилось всего несколько человек, то можно было предположить, что здесь собрались только свои, близкие, люди. Свой маленький круг. Я низко поклонился, надеясь, что смог достойно выразить свое уважение и преданность королю по принятому этикету.

"Священник, это понятно. Вдруг я слуга дьявола? Старик с колючими глазами, это, наверно, Тристан. А это кто, с роскошной бородой?".

Людовик, тем временем, с любопытством и недоверием рассматривал меня так, как смотрит энтомолог-любитель на бабочку или жука перед тем, как наколоть насекомое на иголку, а затем поместить под стекло. Впрочем, с неменьшим любопытством на меня смотрели все остальные присутствующие в комнате, за исключением начальника государственной полиции Тристана. В его глазах не было любопытства, так как он уже вынес мне приговор.

— Оливье, что ты нам скажешь об этом человеке? — поинтересовался король, после того как закончил осмотр.

— Когда-то он был королевским слугой, вот только теперь не помнит своего прошлого. Он даже не узнал меня, ваше величество, я это видел по его глазам. Я даже специально позвал мэтра Куактье, чтобы тот его осмотрел. Он подтвердил, что голова Клода пробита и что согласно древним научным трудам, такое возможно. Еще Ватель говорит, что молил господа о спасении днями и ночами.

— Кто ты, Клод Ватель? — вдруг неожиданно спросил меня король.

— Подмастерье палача города Тура, ваше величество, — отчеканил я.

Вдруг неожиданно встрепенулся священник, до этого стоявший неподвижно, с бесстрастным лицом.

— Разрешите мне сказать, ваше величество?

— Говори, отче.

— Ваше величество, я хорошо знаю отца-инквизитора, который вел дело убийцы и слуги дьявола Огюста Сореля. При недавней нашей встрече он мне рассказал, что именно подмастерье палача помог его изловить, при этом он назвал это имя. Еще он сказал, что лично с ним беседовал и тот произвел на него впечатление честного и богобоязненного человека, — священник повернулся ко мне. — От себя я могу пожелать тебе, сын мой, раз ты возродился заново, стать на дорогу добродетели, отринув всяческие соблазны, ведущие по извилистому пути греха. Да пребудет милость Божья над тобой, сын мой! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему за его милости. Делай это до тех пор, пока твое сердце не наполниться любовью и благодатью.

Он перекрестил меня, тем самым, закончив свою маленькую проповедь. Слова священника видно нашли отклик в душе Людовика, глубоко верующего человека, который до сих пор не мог понять, чьих рук дело перевоплощение этого человека, бога или дьявола, так как он кивнул, соглашаясь со своим исповедником.

— Куманек, а ты что скажешь?

— Я бы прямо сейчас отправил этого мерзавца на виселицу, — при этом на губах королевского прево появилась зловещая улыбка.

— Я достаточно слышал. Оставьте нас!

Все вышли, но Оливье даже не стронулся с места. Теперь, когда он остался один на один с королем, брадобрей изменился, расправил плечи и стер льстивое выражение со своего лица. У короля снова появился цепкий и пристальный взгляд, которым он оглядел меня.

— Господь действительно сотворил чудо и все благодаря твоим горячим молитвам, как ты говоришь. Вот только я не понимаю одного: зачем он это сделал? Ты можешь это объяснить?

— Нет, ваше величество. Я просто искренне молился нашему господу о помощи.

В моих словах не было ни грамма логики, но Людовик был человеком своего времени, ничего не понимавший в медицине, зато горячо и искренне верил в бога и святых. Человеческая вера была в эти времена естественна и всеобъемлюща; существование бога, рая, ада и библейских чудес являлось для людей этого времени непреложной истиной, именно мое перерождение, как я успел убедиться, отлично вписывалось в эти самые чудеса. Я уже думал, что очередная проверка закончена, как выражение глаз короля вдруг резко изменилось, взгляд стал злым, напряженным и подозрительным.

— Значит, ты стал другим, Клод Ватель?

— Да, ваше величество.

— Если ты другой, то тогда Оливье тебя не знает. Ведь он знал другого человека. Тогда кто ты? Ты наш друг или враг? — прищурившись, король впился яростным взглядом в мое лицо. — Кто может поручиться, что ты не шпион и убийца, которого подослали ко мне враги?

Он не кричал, ни угрожал, а спросил меня тихим голосом, но в его тоне был холод и острота кинжала, прижатого к моей шее.

— Ваше величество… — я еще пытался найти слова для оправдания, как последовал неожиданный для меня приказ:

— Взять его!

В следующую секунду, с легким шелестом, мечи королевских телохранителей покинули ножны, а на мои плечи опустились руки в стальных перчатках, и я понял, стоит мне сделать хоть одно лишнее движение, как меня порубят на куски. Честно говоря, я не понимал, что прямо сейчас произошло. У Людовика разыгрался приступ маниакальной подозрительности?

— Бросьте его в тюрьму! — последовал новый приказ.

Королевские телохранители вывели меня из покоев и снова повели по переходам и лестницам, только теперь меня не сопровождали, а конвоировали, держа в руках мечи. Стоило нам только начать спускаться в подвал по широкой каменной лестнице, как в нос ударил специфический запах тюрьмы.

"Ну, прямо как на моей прежней работе, — подумал я, когда мы шли по тюремному коридору, причем это был не юмор, так как смешно мне не было, а просто констатация факта. Горящие факелы на стенах, тюремщики, стража, вонь, крики и вопли заключенных.

На полу камеры, куда меня втолкнули, лежали остатки гнилой соломы, а от стен тянуло тяжелым запахом человеческих нечистот и сыростью. В темноте, вдоль стены, шурша, пробежала крыса. Стараясь не обращать внимания на крики надсмотрщиков и вопли заключенных, я попытался понять, что же все-таки произошло.

"Вроде, все шло хорошо. И Оливье сумел угодить, и священник в мою пользу высказался. А вот король… Может он подвержен вспышкам гнева? Или приступам подозрительности? Или тут дело в самом Вателе?".

Спустя какое-то время понял бессмысленность своих попыток, после чего нагреб соломы в одно место и попытался уснуть. Спал отвратительно, урывками, мучили кошмары. Сначала дико орал какой-то заключенный. Я слышал, как тюремщики пытались его урезонить, а когда не помогло, взялись за дубинки, потом, когда удалось заснуть, неожиданно, чуть ли не над самым ухом, раздался резкий и частый стук. Оказалось, что это провел по металлическим прутьям решетки тюремщик своей деревянной дубинкой. Увидев, что я проснулся, он довольно оскалился и пошел дальше. Уже под самое утро приснился кошмар с пытками и виселицей, заставив меня проснуться в холодном поту.

Несмотря на пословицу "утро вечера мудренее" новых мыслей по поводу вчерашнего приема у короля у меня не появилось. Оставалось только ждать, чем все это кончится, а чтобы отвлечься, начал составлять мнение о короле и его советниках. Впрочем, долго углубляться в анализ мне не дали, так как со стороны входа в тюрьму послышался шум.

"Еще одного пленника приволокли? Или еду с кухни несут?".

Не успел я так подумать, как раздались приближающиеся шаги нескольких людей и негромкий лязг железа.

— Здесь он, сударь! Здесь! — раздался чей-то испуганный голос. — Так вот он, я же говорил!

На меня упал свет от двух факелов. Один из них держал тюремщик, другой — один из солдат, но хуже всего было то, что прямо перед решеткой вместе со своими людьми стоял Жильбер Гошье, собственной персоной.

"Неужели меня все-таки отдали этому живодеру?! Закончить жизнь в камере пыток?! Нет! Только не это!"

От этих мыслей отдавало паникой, сердце дрогнуло и сильно застучало, словно пыталось вырваться из груди. Ощущение собственного бессилия и неотвратимости жестокой смерти, чуть было не накрыло меня с головой, вот только падать на колени и молить о пощаде я не собирался.

— Теперь, ты мой, дьявольское отродье! — подойдя к решетке, заорал заместитель прево. — Сын шлюхи! Я выпотрошу тебя, как зайца! Поджарю твои яйца на угольях! Ты меня еще будешь молить о смерти, тварь!

"Почему так получилось?! — но ответа у меня этот вопрос не было, впрочем, как и времени, которого, похоже, осталось у меня совсем немного.

Расклад был паршивый. Четыре меча, да и надзиратель, который в стороне не останется. Для меня это было слишком много, да и куда тут бежать.

— Тюремщик, открывай камеру!

Раздался металлический лязг и дверь распахнулась. Надзиратель отошел в сторону и поднял повыше факел.

— Живо выходи, крыса тюремная! — заорал Гошье.

— Не хочу. Мне здесь больше нравиться.

У тюремщика от моего заявления даже рот от удивления раскрылся, а солдаты, наоборот, стали весело ухмыляться.

— Чего стоите, олухи! — заорал на своих людей заместитель прево. — Тащите его оттуда!

Чувство самосохранения истошно завопило: не стой, как дурак! Тебя тащат на расправу! Сопротивляйся! Сейчас, в моей ситуации, я не видел иного выхода и отдался на волю инстинктов. Стоило одному из солдат приблизиться, как я начал двигаться. Со стороны могло показаться, что я перетек из одного положения в другое — быстрым и резким ударом кулака я сломал лучнику нос. На какое-то мгновение боль парализовала сильное тело, он закричал, этой заминки мне хватило, чтобы сильным ударом ноги кинуть его на каменный пол, но не просто так, а под ноги солдату с факелом, который споткнувшись, не удержался на ногах и упал. Я не видел, что с ним случилось, все внимание сосредоточив на третьем солдате и на помощнике прево, которые выхватив мечи, подходили ко мне, зато слышал его крик: — Антуан, помоги! Горю!

— Помоги ему, тупица! — последовал приказ и солдат кинулся на помощь товарищу, а заместитель прево стал осторожными, мягкими шажками, словно зверь, подбираться ко мне. Это были движения хищника, подкрадывающегося к своей жертве. Я не сомневался, что он был сильным и умелым бойцом, вот только мое чувство страха куда-то исчезло. Вполне возможно, что оно растворилось в диком напряжении последних суток, вместе с кошмарной ночью, проведенной в тюрьме, но, как бы то ни было, сейчас у меня осталось только одно дикое желание: добраться до этой твари и свернуть ему шею, услышать, как хрустят, ломаясь, позвонки, а затем смотреть, как из уголка его рта потечет кровь, смешанная со слюной.

Чувство мести ударило в голову и на какие-то мгновения я перестал контролировать окружающее меня пространство, за что сразу поплатился. Стоило мне очертя голову кинуться на Гошье, как тот сделал вид, что отступает, чем и воспользовались его люди, бросившись, одновременно, на меня с двух сторон. Над моей головой тускло блеснуло лезвие клинка солдата, но это был обманный маневр, для того чтобы заставить меня отпрянуть и подвести под новый удар, нанесенный уже, с другой стороны, плоской стороной меча. За вспышкой резкой боли последовал новый удар, уже в висок, который погрузил меня во тьму. Мне уже доводилось слышать, что люди королевского прево считались искусными охотниками за людьми, а теперь их искусство я испытал на себе.

Очнулся я от сильной головной боли, в камере пыток, на дыбе, голый до пояса. В свете факелов я увидел, стоящего возле ворота, подмастерья палача, здоровенного детину, глядевшего на меня скучными, невыразительными глазами. Сам палач, стоял у камина, глядя на пламя. Я повернул голову в противоположную сторону. Стол дознавателя был пуст. Ни его, ни писца не было.

"Понятно, ждут их прихода, — сообразил я, но тут же следом возник вопрос. — Стоп. А где тогда Гошье?".

Голова болела и кружилась. Напряжение внутри меня начало расти, так как опять ничего не понимал. Чувство страха я пока контролировал, но при этом знал, что это ненадолго, так как прекрасно представлял, на что способен опытный палач. Мертвая тишина сделала свое дело, заставив напряженно вслушиваться в малейшие звуки, именно поэтому я нервно дернул голову на скрип двери.

"Вот и все… Началось… Или нет? — мой короткий недоуменный вопрос относился к появившейся на пороге фигуре… брадобрея, а следом в голове вспыхнула догадка. — Мать вашу! Так это была проверка?!".

Оливье подошел, остановился в двух шагах, затем мы с минуту смотрели друг другу в глаза. У него был укоризненный взгляд школьного учителя, заставшего своего ученика за мелкой шалостью.

— Вот зачем ты вчера, Клод, разгневал его величество? Ты и сам должен знать, что у короля много врагов. Ты своими глупыми ответами заставил его заподозрить в тебе шпиона. Теперь не жалуйся, потому как сам во всем виноват.

До его последних слов, я пропускал все, что тот говорил, мимо сознания, просто привыкал к мысли, что остался жив, но стоило ему заявить, что это я во всем виноват, у меня появилось жгучее желание врезать ему кулаком так, чтобы он проглотил свое наглое вранье вместе с зубами. Правда, сейчас я контролировал себя, поэтому ярость, как вспыхнула, так и пропала.

— Виноват, господин. Чем я могу искупить свою вину? — вступил я в игру, придав покаянное выражение своей физиономии.

— Искупишь, "лисий хвост", обязательно искупишь, — и он повернулся к палачу, который уже подошел и стоял рядом, в ожидании распоряжений. — Отвяжите моего приятеля! И пусть его приведут ко мне, да как можно скорее!

Отдав приказ, Оливье развернулся и вышел из камеры пыток. Подмастерье палача меня развязал, помог одеться и проводил меня до выхода из тюрьмы, где меня уже встретил слуга цирюльника, который отвел меня к своему хозяину. Переступая порог камеры пыток, я ощутил громадную усталость, которая погребла под собой все мои чувства, оставив полностью опустошенным, но стоило только выйти на застекленную галерею, полную тепла и солнечного света, как где-то внутри меня затрепетало, забилось, пока еще слабое, ощущение радости. У меня не было ни малейшего желания встречаться и говорить с Оливье. Вот если мне предоставили возможность избить его до полусмерти, а потом спокойно уехать из замка, я бы не пошел, а побежал к нему. Только, к сожалению, я так поступить не мог, поэтому спустя какое-то время слуга подвел меня к двери кабинета брадобрея. Быстро и коротко постучав, он, приоткрыв дверь, коротко мне поклонился и сказал: — Проходите, сударь.

Войдя, в свою очередь, я вежливо поклонился Оливье, а тот при виде меня брезгливо сморщился. Ничего удивительного в этом не было, так как от меня за версту несло тюрьмой.

— Знаешь, Клод, это я попросил короля, чтобы дать тебе возможность проявить себя, — с ходу, нагло и цинично, соврал мне королевский советник по прозвищу Оливье Негодяй.

"Действительно, негодяй. Вот только как-то ты грубо работаешь. Впрочем, то дерьмо, которое раньше было Клодом Вателем, посчитало бы тебя благодетелем и было готово лизать твои башмаки. Благодетель, мать твою!".

Изобразив, насколько смог, выражение преданности на моем лице, я сказал:

— Благодарю вас, господин, за то, что вы поверили в меня и прошу вас передать мое нижайшее почтение его величеству, за оказанное мне доверие. Я навеки его преданный слуга.

— Вот сейчас я вижу перед собой прежнего Вателя, который всегда умел найти верные и правильные слова. Теперь, приятель, тебе надо привести себя в порядок. От тебя воняет, как от козла.

Он дернул за шелковую ленту, после чего через пару минут дверь открылась и на пороге встал слуга.

— Жан, покажи ему комнату и приведи его в порядок.

Тот коротко поклонился брадобрею, а мне сказал: — Следуйте за мной, сударь.

Спальня, которую мне отвели, судя по всему, являлась комнатой для личных гостей Оливье. У меня даже не сомнений не было, что она прослушивается. Обстановка была стандартной: кровать с пологом, стол, два стула и стоящий в углу сундук. Солнечный свет проникал сквозь небольшое окно. На столе стоял подсвечник с тремя свечами.

— Сударь, дайте мне вашу одежду, ее надо почистить. Что еще желаете?

— Еды и вина, — ответил я.

После того, как слуга ушел, я уселся за стол в одних подштанниках. Лечь на кровать не решился, так как знал, что не выдержу и засну. Вскоре мне принесли таз с горячей водой, у которой был цветочный запах, мыло и полотенце. Не успел сполоснуться, как принесли еду. Завтрак на серебряном подносе мне принес уже другой слуга.

— Что-нибудь еще угодно, сударь?

Я быстро оглядел, что лежало на подносе. Кусок жареной свинины с гарниром из тушеных овощей, нарезанная ветчина, какая-то птица, политая соусом, хлеб и кувшин с вином, а помимо этого, на подносе стояла глубокая миска с цветочной водой для ополаскивания рук и полотенце. Я ткнул пальцем в птицу: — Это что?

— Куропатка, сударь.

— Больше ничего не надо. Иди.

Ел я, не просто с наслаждением, а с чувством праздника в душе. Понимая, что такие минуты коротки и эйфория быстро проходит, но при этом старался растянуть их на как можно большее время. Не допив вино, уже находясь в полусонном состоянии, я добрался до кровати, закрыл глаза и сразу заснул. Сказалось напряжение и бессонная ночь в тюремном подвале. Меня разбудил стук в дверь. Поднял голову, судя по свету, падающему из окна, было уже далеко за полдень.

— Входите!

Дверь открылась и в спальню вошел слуга брадобрея Жан.

— Сударь, ваша одежда.

— Положи на сундук.

Он положил чистую и приведенную в порядок одежду на сундук, но вместо того, чтобы уйти, неожиданно сообщил: — Вас ждут, сударь.

Как не хотелось мне доспать, пришлось одеваться и идти. Жан подвел меня к кабинету Оливье, постучал в дверь, затем открыл ее и доложив о моем приходе, отошел в сторону. Перешагнув порог, я уже во второй раз оказался в кабинете брадобрея. Оливье, сидя в кресле, быстро и цепко оглядел меня с ног до головы и, похоже, остался доволен увиденным, после чего впервые, за время моего с ним знакомства, предложил сесть. Судя по всему, разговор предстоял длинный, и я решил, что именно сейчас пойдет разговор о моей будущей работе, после чего застыл в напряженном ожидании.

— Значит, Клод, ты совершенно не помнишь, чем занимался раньше?

— Не помню, господин.

Оливье многозначительно хмыкнул, после чего с ярко выраженным налетом пафоса произнес: — Ты, Клод Ватель, был королевским шпионом, глазами и ушами нашего христианнейшего повелителя.

"Что?! Трусишка Ватель был шпионом? Это как понять?".

При этом он бросил на меня цепкий и внимательный взгляд, пытаясь увидеть, как я отреагирую его слова. Свое удивление я не мог скрыть.

"Значит, я буду работать по специальности? Вот это фокус! Правда, условия работы, как и задачи, здесь другие, но та же суть. Красть чужие тайны, выпытывать секреты и вербовать агентов среди врагов".

— Ты удивлен? Я вижу. Но нам нужен ИМЕННО ТАКОЙ человек, Клод. Другой нам не нужен.

Этим он четко дал мне понять, что при отказе я могу снова оказаться в подвале.

— Я согласен. Только мне надо кое-что знать.

— Конечно. Спрашивай, — брадобрей снисходительно улыбнулся.

— Что представлял собой Клод Ватель?

— Интересный вопрос, особенно, если, задавая его, человек спрашивает о самом себе. Скажу тебе, как есть. Тот "лисий хвост" был жадным, тщеславным, очень осторожным, вплоть до трусости, человеком, но при этом умел найти подход к почти любому человеку, разговорить его, влезть ему в душу. Его обаяние, умение играть на лютне и сочинять слезливые стишки, влекло к нему женщин, служанок и дам, с непреодолимой силой. Еще он был неплохим актером, с легкостью натягивая на себя чужую личину. В прошлый раз ты должен был привезти для нас ценные сведения… Но увы! Вместо этого ты утратил то, что должен помнить. К тому же ты, как говоришь, переродился! Если раньше я видел Клода насквозь, то теперь даже не знаю, что от тебя ожидать. Вот как я тебе могу доверять? Кстати, ты умеешь бренчать на лютне или сочинять стихи? А жонглировать?

— Нет, господин.

— Так чем ты можешь меня удивить? Или только тем, что умеешь махать кулаками, как простой крестьянин? Или еще на что-то способен?

Вопрос был с подвохом.

"Похоже, он пытался понять кто такой, этот новый Клод Ватель. Пустой кувшин или в нем уже что-то налито?".

— То, что мне известно, я получил от Пьера Монтре, палача города Тура.

Теперь мне была интересна реакция королевского советника на "проклятье палача". Вот только брадобрей никак не среагировал на проклятье, зато сразу заинтересовался моим опытом работы у палача.

— То есть крови ты не боишься и можешь пытать человека?

— Да, господин.

— У тебя нет того, что было у прежнего Вателя, зато есть то, чего у него и быть не могло. Об этом говорит твоя схватка с людьми Гошье в тюрьме. Броситься, очертя голову, с кулаками на мечи, может только отчаянно смелый человек. Это хорошо. Как тебе палач города Тура?

Оливье, как оказалось, тоже умел строить допросы, маскируя их под дружескую беседу. Какое-то время мы беседовали, перескакивая с темы на тему: торговля, налоги, внешняя и внутренняя политика страны, Карл Бургундский. Нетрудно было понять, что Оливье пытается составить обо мне мнение, словно заправский психолог, иной раз давая время на раздумье, а когда задавал вопросы прямо в лоб, требуя немедленного ответа.

— Ты мне понравился, приятель, — подвел итог нашей беседы королевский советник, — но запомни на будущее, Клод Ватель: за хорошую работу тебе будут платить хорошие деньги, а за предательство у нас одна плата — смерть. Кстати, ты уже один раз был приговорен к виселице. Тоже не помнишь?

На его лице появилась ехидная усмешка. В ответ я пожал плечами, а потом спросил о том, о чем давно хотел спросить: — Господин, а кем в прошлом был Ватель?

— Клод вырос в монастыре, готовился стать монахом, но сбежал, после чего пристал к бродячим актерам, был акробатом и жонглером, а в конце концов стал сутенером и вором.

"Так вот откуда у этого типа знание латыни. Но сутенер и вор? Ну и биография у этой твари, — при этих мыслях я невольно поморщился, словно вступил в дерьмо. Брадобрей не сводивший с меня глаз, холодно усмехнулся, заметив мою невольную гримасу.

— Он должен был закончить жизнь на виселице, но ему здорово повезло. Или тебе повезло, Клод Ватель? — вдруг неожиданно спросил он меня.

— Я не он, но при этом вынужден согласиться с вами, господин. И что ему поручали?

— Все это осталось в прошлом и тебе незачем об этом знать, — при его словах я мысленно выругался, так как не понимал, как еще можно учится специфике средневекового шпионажа, если не разбирать и анализировать старые дела. — Скажу одно: он был весьма хитрый и изворотливый малый. Его методы: подметные письма, украденные документы, оговоры, сплетни, яд. Он очаровывал служанок, подкупал слуг, раздувал вражду и ненависть между нашими врагами.

"Совсем другой подход, впрочем, как и время. Вот только чтобы проникнуть в чужое окружение, надо изучить врага, а я пока в местных реалиях еще путаюсь. Вывод прост: мне нужны учителя. Срочно!".

Предложение мне было по душе, правда, не сам стиль и методы работы прежнего Вателя, изложенные брадобреем, вот только я уже заключил сделку с дьяволом и отступать не собирался. Нет, конечно, можно забрать у Монтре деньги и удариться в бега, при этом меня долго искать не будут, как и того Вателя. Плюнут и забудут, но если попадусь, то повесят, причем с превеликим удовольствием.

— Ты знаешь, что герцог Бургундский и его приспешники кружат вокруг короны Франции, словно крысы вокруг сыра, накрытого колпаком? — вдруг неожиданно снова спросил меня королевский советник, хотя мы уже говорили по этому вопросу.

— Да, господин.

— В прошлом году, сразу после дня святого Губерта, наш король созвал в Type собрание нотаблей (светских и духовных вельмож), где перечислил им все обиды, которые претерпел от своего вассала герцога Бургундского, после чего попросил освободить его от соблюдения Пероннского договора. Это освобождение ему было дано. Ты об этом знаешь?

— Нет. Не довелось узнать.

— Крупнейшие вассалы, такие как герцоги Бургундский, Бретонский, граф д" Арманьяк вместо того, чтобы преклонить колени перед своим господином и смиренно просить прощения, отказываются повиноваться королевской власти. Они не только бунтуют против законной власти сами, но и настраивают против нее своих слуг. Им нет оправдания!

Взгляд и тон голоса брадобрея требовали от меня сурового осуждения противников короля.

— Они наши враги, господин. Сильное государство — сильный король. Я приложу все свои усилия к тому, чтобы повергнуть его врагов в прах, а их земли вернуть под руку его величества. In hostem omnia licita, — добавил я латинское выражение, которое в очередной раз всплыло у меня в голове, но увидев вопросительный взгляд брадобрея, тут же выдал перевод. — В отношении врага все позволено.

— Хорошо сказано. Его величеству должно понравиться это выражение, — сейчас в голосе брадобрея звучали одобрительные нотки — Знаешь, Ватель, а таким, как сейчас, ты мне нравишься больше. Он был льстивым, с гибкой спиной, а ты. Ты покрепче чем он, будешь. Знаешь, смотрю я на тебя и поражаюсь могуществу и величию нашего создателя, который смог вылепить из трусоватого стихоплета Вателя другого, сильного человека. При этом я надеюсь, что новый Клод Ватель останется таким же верным и преданным слугой нашего короля!

— В своих молитвах к господу, я до конца дней своих буду благодарить его за то, что он не отвернулся от ничтожного грешника и пришел мне на помощь.

— Ты не только должен благодарить господа за его милосердие, но и нашего христианнейшего короля. Хоть я и сказал свое слово за тебя перед его величеством, но именно он проявил милосердие и участие в твоей судьбе.

"Сказочники. Не вы одни, я тоже врать умею. Меня этому учили. Врать с правдивым лицом и честными глазами".

— Никогда не перестану благодарить его величество за оказанное мне снисхождение и милосердие! — с притворной горячностью воскликнул я.

— Положи руку на библию. А теперь клянись, что будешь служить нашему королю верой и правдой.

— Клянусь хранить его величеству верность до последнего часа своей жизни, а если я обману его доверие, то гореть мне в гиене огненной на вечные времена.

Оливье одобрительно кивнул, после чего я убрал руку с библии.

— Что ж, теперь тебе осталось делами доказать свою преданность королю, "лисий хвост"!

— Докажу! А откуда это прозвище?

— Это я тебя так прозвал. Прежний Клод делал свои дела исподтишка, умело заметая за собой следы. Не хуже, чем матерый лис.

— Еще вопрос можно? — получив кивок, я продолжил. — А что мы не поделили с Жильбером Гошье? Если это, конечно, не секрет.

— Не секрет. Ватель сочинил скабрезный стишок, где изобразил Жильбера кровавым мясником, а тот об этом как-то узнал. С этого все и началось.

"С тебя, сволочь, все началось. Ватель, с его осторожностью, вряд ли стал его декламировать кому попало. Он знал, что ты ненавидишь Гошье и чтобы угодить, прочитал его тебе, а затем ты сам, а вернее, через кого-то, передал его содержание Жильберу. Так и есть — банка с пауками".

— О чем задумался, Клод? О твоей вражде с Жильбером? Не волнуйся, — Оливье сделал вид, что успокаивает меня, а у самого в голосе звучало самодовольство, дескать посадил придурка на еще один крючок, только теперь, страха. — Пока ты все будешь делать правильно, он тебя даже пальцем не сможет тронуть. Теперь поговорим о деле. Ты готов?

— Готов. Только прикажите, — не забыв изобразить на лице старательность.

— Мой доверенный человек донес, что в Туре, в базилике Святого Мартина, читает проповеди францисканский монах Антуан Обен. Его речи, как мне доложили, собирают много народа, но при этом не отличаются истинным почтением к его королевскому величеству. Надо провести негласное расследование и понять, что кроется за подобными речами.

Для того Клода Вателя задание может быть и пустяковое, а вот для меня, скажем так, было не по профилю. Не было у меня никаких дел с церковью в прошлой жизни, зато теперь прекрасно сознавал, что здесь все пронизано верой в бога, вплоть до поз, которые рекомендовались церковниками для использования в супружеской постели. Здесь мне приходилось ходить на воскресные мессы, молиться по утрам и вечерам, при случае кляться святыми и постоянно контролировать себя, как только в разговорах речь касалась веры, бога и жития святых. За этот месяц я многое узнал, впитывая в себя информацию, как губка, выделял главное, анализировал, но при этом все равно многое для меня оставалось непонятным, и как правило, все эти вопросы были связаны с верой. Понимать и принимать веру в бога, как местные жители, я пока так и не научился. Например, почему грабители и убийцы, приговоренные к смерти, так жаждут исповедаться? Сначала я думал, что они просто хотят облегчить душу, выговориться. А вот и нет. Оказалась, что предлагаемая исповедь давала им слабую, но все же надежду на прощение и спасение души. Кайтесь, грешники и вам на небесах зачтется! Именно поэтому многие закоренелые преступники, переносившие жесточайшие пытки и при этом молчавшие на допросах, делали свои последние признания уже на эшафоте, так как именно эта исповедь, представлявшее собой добровольное покаяние перед народом, давала им шанс на спасение души и воскрешение тела в Судный день. Если для любого средневекового человека это было просто и понятно, то как уловить подобный нюанс человеку будущего, к тому же практически не знакомому с католической верой. Подобные откровения, а для меня они такими и были, мне сначала приходилось осознавать, пропуская через себя, чтобы затем принимать, как данность. Причем таких понятий было очень много, даже слишком много для меня. Вот и сейчас мне предлагалась изобличить священника, через его проповедь, который, в глазах своих прихожан, являлся голосом всевышнего.

— Ты что, задумался? Тот Клод Ватель справился бы играючи с этим делом. Выверни его душу наружу, как ты всегда умел делать. Я верю в тебя "лисий хвост"!

— Если я пойму, что он враг, что с ним делать?

— Попробуй склонить его на нашу сторону, а если не получится, отдай Жильберу. Ах, да! Забыл тебе сказать: он с тобой поедет и присмотрит, чтобы у тебя все хорошо получилось.

Оливье с ухмылкой смотрел на меня, готовый услышать мои возражения, но так и не дождался. Я понимал, что брадобрею был нужен лишний повод, чтобы в очередной раз поставить меня на место и показать кто в этом доме хозяин. Его разочарование во взгляде сказало мне об этом, когда я спокойно ответил: — Как скажете, господин.

Теперь у меня никаких сомнений не осталось в том, что именно он стравил Клода и заместителя прево. Все правильно: разделяй и властвуй! Оливье мог себе это позволить, так как Жильбер, Клод и он сам были выходцами из третьего сословия, то есть равны по своему происхождению.

— Встретишься с Гошье у входа в церковь, когда колокола пробьют к вечерне.

— А теперь что мне делать?

— Пока есть время, займись своими делами, — увидев мой вопросительный взгляд, он начал пояснять. — Ты снимал комнату в городе, у вдовы Бове. Внизу находится лавка пекаря, где сейчас торгует младший брат ее покойного супруга. Сам дом находится недалеко от центральных ворот, рядом с Овощным рынком. Если сумеешь быстро разобраться с монахом, то ночевать сегодня будешь уже дома.

— А как с деньгами?

— Все ждал, когда ты меня об этом спросишь. Держи, — Оливье кинул мне кошелек. — На первое время тебе хватит.

— Благодарю за щедрость, господин.

— Сюда больше нужды нет приезжать. В городе найдешь постоялый двор "Дубовый лист". Хозяина зовут Жерар Бриоль. Вот, держи, — он дал мне перстень. — Не носить. Просто покажешь его хозяину таверны. Когда ты мне понадобишься для следующего дела, он пришлет за тобой мальчишку. Все понятно?

— Да, господин. Благодарю вас от всего сердца за участие в моей судьбе.

Я уже знал, что лесть не чужда королевскому советнику, поэтому решил еще раз прогнуться перед ним. Лицо брадобрея не изменилось, но по глазам я видел, что ему пришлись по душе мои слова.

— За дверью тебя ждет Жан. Он знает, что делать. Иди.

Поднявшись, я коротко поклонился и направился к двери.

— Идемте за мной, сударь, — сказал слуга, стоило ему меня увидеть.

Мы снова шли, петляя, галереями и коридорами, мимо замерших, как статуи, королевских телохранителей, пока не остановились у поста, где небольшой группой стояло несколько шотландцев. Трое из них, стоявшие в ряд, в латах и с оружием в руках, готовились сменить часовых, получая последние наставления от офицера. Слуга подождал, пока развод окончиться и только тогда подошел к старшему из них, мужчине, с сединой на висках и усах. Несмотря на возраст шотландец имел подтянутую, спортивную фигуру и широкие плечи. Слуга, подойдя к нему, поклонился, затем что-то очень тихо прошептал, при этом кивнув головой в мою сторону, после чего, мужчина негромко позвал: — Квентин!

От группы шотландцев, которая только что уменьшилась наполовину, отделился молодой парень в легкой броне. С его пояса свисали меч и кинжал, а на голове ловко сидела небольшая шапочка с пером. Молодое лицо, не лишенное приятности. Во взгляде почтение и внимательность, но при этом в его светло-голубых глазах нетрудно увидеть искорки веселья, свойственные беспечной молодости.

"Квентин Дорвард? Спросить? Нет. Не зачем привлекать к себе лишнее внимание. И так, похоже, я нахожусь на контроле у своего босса".

— Проводишь этого человека через посты! — последовал приказ.

— Слушаюсь!

Слуга брадобрея снова подошел ко мне.

— Сударь, на выходе из замка вас ждет слуга с лошадью. Когда приедете в город, просто отведите коня на постоялый двор под названием "Дубовый лист". Там за ним присмотрят.

Снова пошли коридоры, галереи и лестницы, пока я не оказался перед воротами замка, сопровождаемый настороженными взглядами замковой стражи, стоящей у ворот и стрелков, стоящих на стенах. Слуга, который уже ждал меня с конем, коротко поклонился, передал повод и сразу ушел. Ногу в стремя — и я в седле. Сейчас мои ощущения, наверно, можно было сравнить с чувствами человека, выходящего после заключения из тюрьмы.

Наконец тяжелая кованая решетка медленно, с лязгом и скрипом, пошла вверх. Я не страдаю клаустрофобией, но стоило лошадиным копытам дробью отозваться на деревянных досках подвесного моста, а самому оказаться на просторе, под ярким солнцем, как с некоторым удивлением понял, что не только обитатели замка, но и сама гнетущая атмосфера королевского замка давила на меня, заставляя держаться в постоянном напряжении. Не оглядываясь, я послал коня вскачь, стараясь оставить как можно большее расстояние между собой и местом, где судьба в очередной раз испытывала меня, заставив ходить по лезвию ножа.