Подпольная кличка - Михаил

Глава третья

У калужского учителя Семена Макаровича Пшенай среди учеников были свои любимцы. Он никогда не показывал этого в классе, но после занятий, что называется, отводил с ними душу. Без этих разговоров с мальчишками он просто не мог прожить. В свое время Семен Макарович вдоль и поперек изъездил Россию, всего насмотрелся. Был он из тех русских интеллигентов, что не могут относиться равнодушно к страданиям других, поэтому и в других ценил отзывчивость. Сильнее всего привязался он к сыну маляра Вилонова. Может быть, потому, что чувствовал в рослом парнишке дерзкую силу, которой не хватало ему самому. Никифора уличные сверстники признали своим атаманом — во всех играх и забавах он был первым: мог одним ударом вышибить городошную фигуру, наперед других прыгнуть с высокого обрыва, а за дело и крепко поколотить. И в классе железнодорожного училища, где преподавал Семен Макарович, он первый: учеба давалась ему легко.

Никифора тоже тянуло к учителю. В семье, на Московско-Ямской, часто было не до него. Дом маляра железнодорожных мастерских Ефрема Вилонова — обыкновенная крестьянская изба, треть ее занимала русская печь. Всякому, кто заходил в нее, было ясно: здесь уже не бедность — нищета. В углу иконы, у окна ничем не покрытый стол плотницкой работы, рядом длинная скамья и табуретка. Около стены широкая кровать, на которой нет ни матраса, ни простыней, ни одеяла — на досках только куча барахла из старой одежды. Здесь да на печке и спала вповалку многочисленная семья Вилоновых (сами да пятеро детей). Когда все уходили из дома, дверь на замок не закрывали — вор не смог бы поживиться, пожалуй, и куском хлеба.

Детей родители по-своему любили, смышленого Никифора, когда тот окончил двухклассное училище, несмотря ни на что, решили учить дальше, вывести в люди. Но между собой ссорились, часто были пьяны, и, пожалуй, мать чаще отца: она пристрастилась к водке еще в Моршанске, где с пятнадцати лет работала на махорочной фабрике. Когда начинался пьяный скандал, Никифор исчезал из дома и до позднего вечера пропадал у любимого учителя. Он прибегал к Семену Макаровичу и с другими тревогами и бедами.

Так было и в тот день, когда полицейский избил соседа-инвалида. Напившись, тот начинал на всю улицу крыть матом начальство, а иногда добирался даже до высочайшего имени. Вот и теперь сосед валялся на пыльной дороге, выкрикивая что-то сквозь пьяные слезы, а подоспевший городовой бил его кованым сапогом и ритмично повторял: «Вот тебе, вот тебе, вот тебе…»

Никифор почувствовал, как у него закипело внутри. Разъяренный, не чувствуя себя, он набросился… на городового, но получил такую затрещину, что отлетел к забору. Он бросился бы еще, если бы городовой, взглянув в гневное мальчишечье лицо, не ушагал вдруг прочь.

Никифор долго ходил тогда по улицам, вздрагивая от незнакомого щемящего чувства. Уже стемнело, когда он остановился перед губернаторским домом. Из ярко освещенных окон неслись звуки оркестра, мелькали беззаботно танцующие пары. «Бал в пользу голодающих», — вспомнил он афишу на тумбе. Рука его подняла с мостовой камень и запустила в сверкающее окно…

Никифор пришел к Семену Макаровичу поздно, но они еще долго проговорили в тот вечер. А уходя, Никифор унес за пазухой «Подпольную Россию» Степняка.

Калуга в конце прошлого века — это типичное захолустье, хотя и губернский центр. Благодушно по вечерам звонили колокола церквей, а на заросших травой улицах мирно разгуливали куры. Тихо и однотонно жили здесь люди. Жандармские отчеты тех лет начинались стереотипной фразой: «Население губернии питает глубокие чувства верноподданической преданности и любви к Государю Императору и его августейшему семейству и ко всем велениям Государя Императора относится с совершенным доверием».

Но и здесь, в провинциальной глуши, под покровом внешней покорности уже рождались проекты Циолковского о покорении космоса, вынашивались планы переделки мира.

Приближался XX век, век невиданных социальных потрясений, век великих надежд и разочарований. Встревожено было и спокойствие калужского обывателя. Слухи о стачках рабочих, крестьянских бунтах, студенческих беспорядках будоражили умы, вызывая беспокойно-настороженное ожидание перемен. Появлялись новые непривычные люди с дерзкими мыслями. На рубеже веков судьба с помощью департамента полиции забросила сюда А. В. Луначарского, И. И. Скворцова-Степанова, А. А. Богданова, Р- А- Руднева… Они и здесь, под надзором полиции, жили интенсивной умственной жизнью. В калужских интеллигентных кругах фрондировали высланные из Москвы студенты. Появилась нелегальная литература, на вечеринках стали говорить о политике.

После училища Никифор стал работать техником в железнодорожных мастерских. Здесь-то он и познакомился с Иваном Никитиным, сыгравшим немалую роль в его жизни. Никитин был постарше, кое-что повидал на своем веку, был дерзко-умен и начитан, в Калуге состоял под надзором полиции. Они стали приятелями. Однажды Иван позвал Вилонова на заседание нелегального кружка.

Никифор был разочарован. Он ожидал увидеть таинственное подземелье, где загадочные революционеры обсуждают план вооруженного восстания или, по крайней мере, террористического акта, а попал в уютный, утопающий в сирени домик, где хрупкая девушка певучим голосом рассказывала о капитале, производственных отношениях и прибавочной стоимости.

Он был нетерпелив. Ему уже надоели разговоры, хотелось действовать, хотелось перевернуть, переделать мир по-своему. И когда Екатерина Рерих — высланная из Киева пропагандистка — предложила самим издать к 1 Мая прокламацию для рабочих, Никифор загорелся. Наконец-то настоящее дело!

Вместе с Рерих он поехал в Киев за гектографом. По дороге с горящими глазами слушал ее рассказы о киевском подполье. Он интуитивно почувствовал мир близких ему людей, ему захотелось быть с ними, быть похожим на них, с ними вместе бороться.

Гектограф привезли. В апреле в Калуге появилась первая прокламация. И в апреле же в жандармских бумагах появилась запись: «Установить над техником токарного цеха железнодорожных мастерских Никифором Вилоновым негласное наблюдение».

В мае 1902 года уехали В Киев Рерих и Иван Никитин. После их отъезда Вилонов заскучал. Он чувствовал, что ему не хватает не только друзей, но и атмосферы опасной и таинственной революционной работы. На лето уехали из Калуги и многие Другие члены кружка. Город опустел и притих. А натура Никифора требовала немедленных действий. И он не выдержал. В конце лета он берет расчет и оставляет маленький домик на Московско-Ямской улице.