Подрывник

ГЛАВА 3

Район, куда они прибыли, назывался Соцгородом. Когда-то это был передовой район молодого, социалистического города Кривова. Почти весь он состоял из двухэтажных, деревянных бараков постройки тридцатых годов. С течением времени он изрядно обветшал, потерял свою престижность. И в Соцгороде как-то незаметно начали сосредотачиваться деклассированные элементы. Продав свои квартиры, они покупали эти убогие коморки с одним туалетом в самом конце коридора, и общей кухней. Это всё усилилось как раз в девяностые годы, когда в город пришла дикая наркомания и безработица. Самоубийство в этом районе было вещью, самой что ни на есть обычной.

Найти нужный им барак помогла всё та же приметная, дежурная «Волга» прокуратуры. На этот раз на ней приехал, правда, не Шалимов, а другой следователь, Василий Потехин. Полноватый блондин с красноватыми глазами альбиноса, он стоял рядом с машиной, и, неторопливо курил.

— Привет, Василий. Что, тебя на это дело пригнали? — спросил Колодников, здороваясь за руку с Потехиным.

— Да, как самого младшенького. Прямо с отходной Сундеева, прикинь, как обидно? Из-за стола выгнали.

— Новый то прокурор там был?

— Нет, завтра его ещё только обещали привести.

— Это у вас хорошо, а то у нас всё как растянется на месяц — жуть!

— А чего плохого то?

— А то, что все эти ИО никогда не хотят брать на себя ответственность.

Колодников кивнул головой на барак.

— Не заходил ещё туда?

— Нет. Жду Беленко. Да и из криминалистов кто-то должен подъехать. Закончить уж сразу, да и всё.

— А я пойду, пожалуй, посмотрю.

Колодников махнул рукой Астафьеву, и они вошли в барак. Колодников шёл так уверенно, как будто точно знал, где произошёл очередной суицид.

— Комната шестнадцать, это где-то наверху, — пояснил он на ходу. — Все эти бараки одинаковые. Комнаты до десяти на первом этаже, после десяти — на втором.

Искать комнату по номерам им не пришлось — около дверей нужного жилья маячила круглая фигура Фортуны.

— Ну, вот, опять свиделись, и всё по тому же поводу, — сказал Колодников, пожимая руку участковому. — Невезуха у нас с этими удавленниками.

— Да, как пойдёт такая полоса, так хрен отвяжешься. То одни висельники, то резаные, то наркоманы с передозой.

— Что, как покойничек: наркоша, или алконавт? — спросил Андрей. — Твой клиент?

Фортуна пожал плечами.

— Да нет. Я его и не знал толком, хотя, видел, конечно, сто раз. Сам тут рядом живу. Старик как старик, чистенький такой. Мужик ни бухал, ни кололся, ни скандалил. Вообще, он уже пенсионер…

— А всё понятно! — начал было Колодников. — Денег нет, жить не на что, одинокий. Ещё, поди, и болел.

— Нет, он, хоть и на пенсии уже, но в силе был, работал.

— Где?

— Соседи говорят — на заводе. На «Металлопласте». И получал хорошо. Я там квитки его по оплате на столе видел, не хуже чем у нас с тобой была зарплата. Плюс пенсия.

В это время приоткрылась соседняя с комнатой покойного дверь, и показалось заплаканное личико маленькой старушенции.

— Вы извините, но я тут всё слышала из-за двери. Это я Васю нашла. У меня ключ был от его комнаты. Василий Егорыч у нас правильный мужчина был. Он не пил, не кололся, он не курил даже, вы понимаете? Вася же у нас на заводе всю жизнь в передовиках ходил. Тридцать лет в одном цехе проработал, всё на доске почёта висел. Как какой праздник — так среди премируемовых непременно Серов будет.

— А кем он работал? — спросил Колодников.

— Он сначала мастером был, потом механиком цеха, а потом, после ухода на пенсию — работником ОТК. Он был очень ответственным человеком, его даже оставили на работе, когда начали увольнять лишних. Когда пошла эта… как её — конверсия, первым делом сократили всех пенсионеров. Понимаете — всех, а его оставили. Просто в этом цехе он знал все досконально. Он за всех был — и за мастера, и за ремонтника мог сойти, и всю электрику знал. Ну — просто всё знал. Незаменимый был в нашей мастерской человек.

— А что делал этот цех? — спросил Колодников. Женщина как-то даже удивилась.

— Как что? Конечно продукцию. Самую разную, он небольших изделий, до самых мощных.

Кто-то, может, и не понял бы этого разговора. Но в Кривове все прекрасно знали, что «продукция» — это патроны, снаряды, или бомбы. Просто город не выпускал ничего другого. А «изделие» — это как раз разновидности этой самой продукции. В зависимости от номера, она имела больший или меньший калибр, и большую или меньшую разрушительную силу.

— И, что, вы хотите сказать, что он не мог повеситься? — настаивал Колодников.

Старушка пожала плечами.

— Да, кто его знает. Он же коммунист…

— Был, — попробовал уточнить Колодников.

— Нет, он остался коммунистом, Василий Егорович из партии не вышел. Он всегда честным человеком был. "Я, — говорил, — убеждений не меняю". До сих пор и взносы платил, и на все демонстрации ходил, и на пикеты, когда памятник Ленину свалили. Как время есть, он туда, на площадь, с красным флагом.

— А что же он тогда в бараке жил, если такой идейный и передовик? — поинтересовался Фортуна.

— Да, ему должны были квартиру дать в восемьдесят шестом, а он отказался в пользу одного слесаря. У того уже семья была большая, трое детей. Вот он и отказался, пропустил того вперёд. Дочь его тогда обиделась, несколько дней с ним тогда не разговаривала. А тут эти времена пошли, дома строить перестали, и всё. Так и остался он на очереди первым.

— А жена у него была? — продолжал расспрашивать Колодников.

— Жена года три назад умерла, Нина Анатольевна. Хорошая была женщина, спокойная такая, полная. От рака умерла.

— Дочь у него одна?

— Да, больше не было никого. Она в Железногорске живёт, юридический институт кончала.

Тут в коридоре появилось несколько человек, и деревянный пол барака сразу отозвался на это шумом и топотом. Это были и Потехин, и Сычёв, и Беленко.

— Николай, ты опять у нас тут за крайнего? — засмеялся Колодников при виде криминалиста. Тот развёл руками, в одной из них был неизменный, потёртый дипломат эксперта.

— Да, а кому ещё то тут быть? Мы с Виктором одни на весь город остались.

— Все разбежались?

— А кто будет работать на такую зарплату? И я бы ушёл, если бы жена на рынке мясом не приторговывала.

Колодников невольно хмыкнул. Торговля мясом была выгодная Сычёву ещё потому, что его не решались трясти рэкетиры. Всё же работник милиции. За это он и держался в органах.

— Ну, что тут у вас на этот раз? — спросил Беленко. Этот черноволосый, удивительно обаятельный мужчина был другом Колодникова, поэтому Андрей только махнул головой в сторону закрытой двери.

— Идите, криминальные крысы, вынюхивайте следы преступления.

Кто-то, кажется Фортуна, засмеялся. Дверь открылась, и, прежде чем торопливо отвернуться, Астафьев всё-таки успел зацепить взглядом силуэт висящего прямо посредине комнаты человека. Юрию снова стало тошно. Андрей заметил это, и, сунув ему свою папку, велел: — Иди, опроси соседей.

— Что спрашивать?

— Как что? Всё, что положено спрашивать в таких случаях.

На лице лейтенанта было всё такое же, туповатое выражение, и Колодников, со вздохом, продолжил.

— Кто что слышал, когда видел соседа в последний раз, не жаловался ли он на жизнь. Может, он ходил по коридору с верёвкой, спрашивал в долг мыло или табуретку. Начни с этой вот бабки, — он кивнул в сторону двери, за которой уже скрылась доброхотная старушка, — она больше всех должна знать.

— Хорошо.

Когда за Астафьевым закрылась дверь соседней комнаты, Потехин тихо спросил: — Это что, ваш новый опер?

— Ну да. Прислали парня за какую-то провинность из дежурной части.

— И как он?

Колодников раздраженно отмахнулся.

— Да, ни как. Кажется мне, что толку из него не будет. Подержим малость, да сдадим пэпээсникам. Будет по улицам в патруле шакалить.

Тут открылась дверь, Беленко махнул рукой.

— Заходите. Всё тут, похоже, ясно.

Через полчаса Астафьев вышел из четырнадцатой комнаты, и подошёл к другой, восемнадцатой. Из-за двери была слышна громкая музыка, что-то импортное, в ритме танго. Юрий постучался. Дверь ему открыла черноглазая девушка в коротком домашнем халатике, с торчащей снизу кружевами ночной сорочки. Астафьев сразу определил её возраст лет в двадцать семь, может даже больше — двадцать девять.

— Ну, чего надо? — спросила она не очень приветливо.

— Я из милиции.

Девица, откровенно рассматривающая Астафьева, заявила: — А по виду не скажешь?

Юрий удивился.

— Почему?

— Все менты, каких я только видела, удивительно нахальны и не симпатичны. А ты ничего, лапочка. Заходи.

Пройдя в комнату, она плюхнулась на единственную в этом помещении приспособлении для сна — широкую, практически квадратную кровать. При этом сорочка задралась куда выше колена, но хозяйка не сильно спешила её одёрнуть, предоставив гостю возможность рассмотреть свои очень даже красивые ноги. Да и сама она была ещё хороша: черные, выразительные глаза, чуть впалые щёки, пухлые губки. Но, при этом у ней не было какой-то ухоженности: вся косметика смыта, не очень чистые волосы забраны в пучок на затылке, да и сама она была какая-то уже слегка подержанная. Морщинки рядом с глазами, и небольшие тени под глазами уже обозначили свой неумолимый план на старение.

— Ну, и что вам надо от меня, — спросила девица, закуривая. После этого она всё же одёрнула свою сорочку.

— У вас тут сосед этой ночью повесился. В шестнадцатой комнате.

— Да что вы говорите!? — Как-то неестественно засмеялась девушка. — Это Егорыч то повесился?

— Да, а что вас удивляет?

— Странно, никогда бы не подумала на него. Такой кремень был, хоть на постамент вместо Ильича ставь. Хотя, слава богу, хоть пилить меня не будет больше. А то ни мафон не включишь, ни компашку не приведёшь. Сразу молотить тапком по стенке начинал.

— Вас как зовут? — спросил Астафьев, присаживаясь за единственный в этой комнате стол и открывая папку.

— Наташа.

— А фамилия.

— Официально значит? Пишите: Наталья Васильевна Соенко. А вас как зовут?

— Юрий. Юрий Андреевич Астафьев.

— Юра, — протянула Наталья, словно смакуя звуки. — Хорошее у тебя имя. Был у меня один Юрка, нежный был, как телёнок. Ты такой же, или нет?

Астафьев смешался.

— Не знаю. С телятами меня ещё никто не сравнивал. Скажите, вы давно знали своего соседа?

— Да с рождения. Я выросла тут, с дочкой Егорыча ходила в одну школу, правда она на три года меня старше. Он всегда был таким правильным, до тошноты. Не пил, ни курил. Всё меня жизни учил. Валька, я думаю, из-за этого и уехала от родичей подальше, в Железногорск, в общаге там сколько лет уже кукует. Задолбали они с матерью её своей моралью. Хотя и Валька тоже хороша, в последнее время такая сквалыга стала. Приезжала тут на днях, тоже меня как-то пыталась жизни учить. То не делай, это не делай! Учись иди!

Юрий решил, что это уже к делу не относится.

— А когда вы видели вашего соседа в последний раз?

— А, вчера последний раз и видела. Вернее слышала. Я пришла поздно, чуть под мухой, у подруги день рождения был. Ну, как обычно, с разгону душа требует музыки. Я и врубила «Комбинацию» на полную мощность. Так он тут же стучать в стену тапком начал. Манера у него такая, тапок снимает, и начинает долбить. Такой изуверский звук, квакающий какой-то.

— Во сколько это было?

— В час где-то, чуть побольше даже.

— И что было дальше? Вот он постучал, а потом?

— Да, что потом. Вырубила звук. Вернее — убавила. Не до этого было, что бы с ним ругаться.

Юрий внезапно догадался. Он понял, что сейчас чувствует свою собеседницу.

"Наверняка разведенка, до мужиков жадная. Готова отдаться хоть сейчас", — подумал Юрий.

— У вас был мужчина? — спросил он.

Этого она не ожидала, но, рассмеялась, и легко согласилась.

— Угадал, молодец. Был.

Она как-то потянулась всем телом, потом повторила: — Был. Так что нам было не до музыки, и не до ссор. Я убавила её, но совсем не выключила. С музыкой всё как-то лучше. Музыка — она всегда спасает. Так Егорыч сам потом шуметь начал.

— Как это? — не понял Юрий. — Опять стучать начал?

— Нет, ну, как объяснить? Просто, шум какой-то был. Вроде, как кричал кто там у него, что-то там упало, разбилось. Потом ничего, замолкло всё.

— Вы это хорошо расслышали?

— Да, тут стены то — одна деревяшка толщиной. Слышно, как тараканы по стенке носятся. Лёшка даже предложил в стену постучать — для прикола. Да я его отговорила. Егорыч противный, когда его достанешь. До милиции может дойти.

— Во сколько этот шум был?

— Часа в три ночи. Лёшка как раз на толчок собрался, я и запомнила.

Юрий всё это аккуратно записал. Потом попросил: — А этот ваш Лёшка, он сможет это подтвердить?

— Да хрен его знает, сможет он или не может. Я его первый раз видела, и наверняка последний. Телефона даже не взяла.

— Чего так?

— Да, по нему было видно, что мужик женатый. Что с него толку? Жена либо на смене, либо у мамы в гостях, вот он и оторвался по полной форме.

— С чего вы взяли, что он женатый? Расспрашивали?

— Нет, я про это мужиков уже не спрашиваю. Они после этого пугаются, словно я их уже женить на себе собираюсь.

— А, у него было кольцо на пальце? — попробовал угадать Юрий.

— При чём тут кольцо? Не было у него кольца, но это и так видно, когда мужик женат. Гладкий он весь — ест хорошо, вкусно, регулярно. Сам весь ухоженный, рубашки чистые, наглаженные, носки не воняют.

— Ты даже так их различаешь? — не удержался, и хихикнул Юрий.

— А что, разве не видно? Я вот, например, точно могу сказать, что ты у нас не женат.

Юрий смешался.

— У меня что, носки воняют?

— Нет, просто ты с мамой живёшь.

Теперь Астафьев удивился по настоящему. Он действительно жил вдвоем с матерью.

— Откуда ты это знаешь? — заинтересовался он.

— Что, угадала?

— Да, точно.

Она засмеялась.

— У тебя рубаха вон, хоть и новая, но старомодная — в полосочку, с маленьким воротником. Такую только мать могла купить, на два размера больше, чтобы можно было две майки одеть, а то мальчик мёрзнет. Я бы тебе такую простыню в жизни бы не купила. Тебе нужно что-нибудь приталенное, и яркое, а не эта серая муть.

— Да? Может быть.

Они проговорили ещё полчаса, потом Юрий сдался.

— Ладно, пожалуй — всё. Подпишите протокол опроса.

Наталья подошла, наклонилась так, что он отчетливо смог рассмотреть её аккуратные груди в глубоком разрезе сорочки.

— Что писать? — спросила она.

— С моих слов записано верно. И подпись.

Наталья расписалась, Юрий сунул бумагу в папку, поднялся. Теперь хозяйка стояла совсем близко, очень близко, и смотрела снизу вверх на своего рослого гостя.

— Ну, что? Придёшь сегодня? — Очень просто спросила она, и положила руку на плечо Астафьеву, как при танце.

Юрий сломался. Эта девушка была гораздо старше его, лет на семь, может — больше. Но в ней было что-то притягивающее. Может, житейский цинизм, чего не было у его сверстниц, может эта пугающая и волнующая одновременно доступность. До этого ему приходилось пускать вход какие-то ухищрения, приглашать в ресторан, или, хотя бы, в кино. А тут просто и откровенно приглашали в постель.

— Не знаю, — признался он. — Если рано уложимся тут, то, может, и зайду.

— Я сегодня одна. Так что приходи в любое время. И ничего не надо. Мне на работу завтра к девяти, не до выпивки. Так что выспимся, успеем.

Юрий не стал ничего ей обещать, он и сам не знал, как всё повернётся.

В коридоре он столкнулся с Колодниковым. Тот, по-своему обыкновению, курил в коридоре.

— Ну, что ты у нас нарыл, пионэр? — спросил он. Юрий начал докладывать.

— Старушка ничего не знает, она сегодня днем приехала от дочери, а соседка слева говорит, что в час ночи старик был ещё живой. Стучал им в стенку, когда она с хахалем врубила музыку на полную мощность.

— А потом?

— Потом, чуть попозже, в три, у соседа был крик, что-то там сильно грохнуло.

— И всё?

— Всё. А что у вас?

— Заканчивают. Похоже, старик сам вздёрнулся. Никаких следов добровольных помощников.

Этот разговор был прерван появлением в коридоре стремительно ворвавшейся в пространство барака девушки. Ей было хорошо за тридцать, брюнетка, с гладко зачёсанными назад волосами. Лицо её было некрасивым и решительным одновременно. Большой нос с горбинкой, впалые щёки, и хотя глаза были хороши, но ни грамма косметики не подчёркивали их преимущества.

— Что, что с ним?! — с ходу заговорила она, разматывая на шее кашне. — Кто его убил? Кто у вас главный в опергруппе?

— Вы дочь Василия Егоровича? — догадался Колодников.

— Да, Валентина Васильевна.

— Увы, Валентина Васильевна. Похоже, что ваш отец сам наложил на себя руки.

Она покачала головой.

— Нет, он не мог такого сделать. Он всегда осуждал подобное слабоволие.

— Увы. Мы не нашли ни на нём, ни в комнате, никаких следов насилия.

Они прошли в комнату. Юрий, не очень весело, но последовал за ними. Тело старика, слава богу, уже сняли и даже прикрыли на полу простынкой. Астафьев ожидал от дочери покойного истерики, слез, рыданий. Но она решительно сорвала с тела простыню, несколько минут рассматривала перекошенное лицо отца. Потом она выпрямилась, и, словно проглотив ком, спросила: — Он оставил предсмертную записку?

— Нет, мы ничего не нашли.

— Не может быть. Он должен был хоть что-то мне написать!

После этого Валентина осмотрела комнату, и спросила нечто, совершенно невпопад.

— А куда вы дели цветок?

— Какой цветок?

Она показала рукой на подоконник.

— Тут стоял огромный такой цветок, индийский лук называется. Отец его очень любил. Когда у него начинали болеть суставы, он рвал листья и натирался ими. Говорил, хорошо помогает от артрита.

— Может, он его выбросил? Или отдал кому, — предположил Потехин.

— Я была тут всего три дня назад, он стоял на своём месте. Отец очень им дорожил, всегда сам пересаживал, поливал.

— Ну, это не столь важно… — начал Потехин.

— Нет, важно! — отрезала Валентина, и сделала нечто, удивившее всех. Она встала на колени, и заглянула под диван. Астафьев машинально отметил, что в такой позиции эта женщина смотрится гораздо привлекательней.

— Вот! — торжествующе возвестила она. — Вот же земля и осколки!

Она запустила в узкую щель под диваном руку, и в самом деле выгребла из-под дивана несколько небольших осколков светло-коричневой керамики, и чёрные крупинки земли.

— Вы, прямо таки, как следователь, — пошутил Потехин.

— А я и есть следователь, — отрезала девушка. — Следователь прокуратуры Железногорска Валентина Серова.

Она достала из сумки и показала им свои документы. Все невольно подтянулись. Так всегда бывает, когда к провинциалам приезжали коллеги из областного центра.

— Нужно посмотреть, давно разбился этот горшок, или нет, — предложила она. — Диван надо убрать. Вы его сняли? — Обратилась она к криминалисту.

— Да, конечно, — ответил Сычёв.

— Нужно поднять его, — настаивала Валентина.

— Ну-ка, Юра, Володя — поднимите-ка этот диван, — велел Колодников.

Астафьев и Фортуна дружно взялись за две стороны и приподняли диван. Серова была права — земля и осколки керамики занимали весьма обширное пространство. Но, кроме земли и осколков там было ещё кое-что — большой лист бумаги. Андрей сделал знак Сычёву, тот поспешно достал из своего дипломата пинцет, и подцепил им листок бумаги. Он положил его на стол, и Колодников первый прочел строчки, написанные в правом углу бумаги: "В Комитет государственной безопасности". Затем писавший зачеркнул эти слова, и ниже попробовал написать нечто другое: "В Федеральную Службу Безопасности". Больше на листе не было ничего.