Подсвечник Чпока

Рябой

Однажды сидя в «Пузыре» и отдыхая там вместе с Боксером и Пешим, Чпок повстречал своего одноклассника Рябого. Пригласил его за стол, заказал беленькой. Рябой рассказал, что в поселке все в порядке, отец Чпока, по слухам, успокоился, угомонился, больше не бузит, даже обзавелся какой-то бабой, которая за ним присматривает. Сестра по-прежнему работает на радиоламповом, исправно служит, замуж не вышла. Слизняк стал бродягой и затерялся в буераках, рытвинах и колдобинах нашей Страны. А отец Плесени после того случая с заборами с завода, где, как и отец Чпока, служил инженером, уволился, забрал Плесень и переехал в Столицу. Оказалось, что в доме, где они поселились, прямо под ними проживал актер Шарапов из любимого Чпоком фильма «Место встречи изменить нельзя», сдавший Серым банду «Черная кошка», за что его люто ненавидел Плесень, особенно после случая с заборами. Однажды набухавшийся Плесень гулял по городу и отрывал телефонные трубки в автоматах. Трубки складывал в сумку. Когда гулять надоело, поехал домой. Выйдя из метро, познакомился с приезжим, таким же, как он, гостем столицы. В знак дружбы раскрыл сумку и показал ему свою добычу. Приезжий удивился и расстроился.

— Лимита, епта, — выругался Плесень и, как террорист, метнувший бомбу в царя, хряпнул трубки на асфальт между собой и приезжим, поранив осколками и себя, и его.

Приезжий труханул и пустился наутек. Плесень бросился за ним в погоню, долго бежал, но не нагнал. По пути обратно он выбивал кулаком стекла в окнах квартир первого этажа изогнувшегося длинной змеей многокорпусного и многоэтажного соседского дома. Придя домой, вышел на балкон покурить. Спать не хотелось. Удаль молодецкая не иссякла. Плесень радовался новой жизни в незнакомом Столичном городе. Хотелось повеселиться, побузить, отчебучить что-то еще. Вспомнил про Шарапова. Обнаружил на балконе стоявшие в рядок пятилитровые банки с краской, купленные родаками для ремонта. Оживился. Довольная улыбка исказила рожу Плесени нехорошей гримасой. Взял и запустил одну за другой все банки в окна Шарапову. Банки выбивали стекла, влетали в квартиру, ударялись об стену и заливали краской пол и потолок. Вволю порезвившись, Плесень спокойно улегся спать и забылся богатырским сном человека, неплохо потрудившегося за день. Отец Плесени проснулся от настойчивых звонков в дверь. Это был отряд Серых, вызванный Шараповым. Отец все понял без слов.

— Подождите, — сказал он Серым, — я сам.

Долго тряс за плечо Плесень. Наконец, тот продрал глаза.

— Одевайся, — сказал отец. — Ехать пора.

И вывел его Серым. Уже во дворе Плесень окончательно проснулся.

— Шарапов, сука, — заорал он вверх в тьму разбитых окон, — знай, ты второй раз накосячил, вернусь, на перья тебя поставим!

Тьма не отвечала. Плесень затолкали в кузовок. По второй судимости его отправили на кичу. А что было дальше, никто не знает, в поселок он не возвращался, Рябому на письма не отвечал.

— А Жирдяй как? — поинтересовался Чпок.

— Жирдяй вообще умора!

Оказалось, Жирдяй поднаторел в компах, вышел в люди, стал районным сисадмином важным. Поднакопил бабуль, решил на Новый Годец в заморские страны сгонять, не был же еще в загранке. Вот поехал он в Азию, типа, там и подешевле, удовольствия подоступнее, надо было ему приключений на свою жопу искать. Телки там смазливые, к неповоротливому Жирдяю за копеечные бабули приветливые, здесь-то у него отродясь бабы не было. В общем, тек Жирдяев отдых сладкой кашей, изюмом приправленной, покамест однажды, едучи на рикше, не увидал он прямо перед собой другого рикшу, с притороченным к седлу петухом. Морда у петуха была довольная, а глаза дюже красные. Ехал себе петух спокойно, будто на отдыхе, ровно как и сам Жирдяй. Мимо протарахтел грузовик. В кузове грузовика приметил Жирдяй двух хряков, вальяжно развалившихся, будто едут они не на убой, а в заграничный вояж, да и морды их красные Жирдяю собственный подрыльник напомнили.

— Что это, мол, такое? — поинтересовался Жирдяй у рикши.

— Счастья поели, — пояснил тот. — Мы всегда при перевозке скот счастьем накармливаем.

— В смысле? — удивился Жирдяй.

— Счастье — наша национальная еда. Ты что, хэппи-пиццы не пробовал? — в свою очередь удивился рикша.

И услужливо подвез Жирдяя к рядку непритязательных заведений. Жирдяй недоверчиво вкатился внутрь, распирая важным пузом маленьких косожелтиков. Уселся за стол, позыркал в меню. Заказал самую большую — зе биггест ван — и самую счастливую — зе хеппиест ван — пиццу. «Все равно наебос, — рассудил расчетливый Жирдяй, — вряд ли они туда до хуя счастья положат». Взял в придачу два больших пиваса, на всякий случай, если вообще не вставит. Принесли пиццу. Она была сплошь в два ряда густым слоем усыпана счастьем. «Горечь такая, жрать невозможно», — чертыхнулся Жирдяй, но все же по жадности сожрал всю. «Чтобы я делал, если бы не Хайнекен?» — радовался собственной находчивости Жирдяй. Местный кисло-сладкий Хайнекен и вправду оказался идеально растворявшей горечь запивкой.

Жирдяй рассчитался и выкатился на улицу. Ночные фонари горели необычно ярко, переливаясь словно северное сияние. По телу Жирдяя растеклось приятное тепло. Где-то в недрах его пуза зародилось ощущение внезапной легкости и эйфории, вскоре всецело его захватившее, закружившее в темпе неуклюжего вальса. Жирдяй в самом деле затанцевал, запрыгал, как воздушный шарик, по мостовой, полетел куда-то вдоль набережной. Сколько так прошло времени, он не помнил. Но неожиданно обнаружил, что фонари закончились. Жирдяй оказался на грязной и темной улице. Реки видно не было. Жирдяй понял, что заблудился. Чувство эйфории столь же быстро сменилось ощущением внезапно нахлынувшего ужаса. Жирдяй побежал. Он не знал, куда бежит. Самое страшное случилось, когда Жирдяй пробегал мимо какого-то одинокого кафе, затерянного в недрах мусора. Оттуда доносились звуки музыки. И Жирдяй понял, узнал, что это за музыка. Это было пение Пугачевой. Жирдяй догадался — это верный знак, что за ним следят. Он ускорился. Ему чудилось, что кто-то гонится за ним. Оттого Жирдяй бежал еще быстрее. За ним и в самом деле кто-то гнался. Сзади слышался стук шагов. Жирдяй старался оторваться. Он быстро выбился из сил. Сердце его выскакивало наружу из пасти вольной птицей. Жирдяй задыхался. Пытался набрать в легкие воздуха, но тяжелый и влажный воздух оседал на губах. Жирдяй силился бежать, но тонул в потоках собственного пота. Ему казалось, что он несется вперед быстрым цунами, но на самом деле он еле ковылял, почти стоял на одном месте, шатаясь и держась за сердце.

Домой Жирдяй добрел только на рассвете. Густой туман тяжелым рисом стелился у воды. Жирдяй жил в гостинице на сваях. Он вполз в свой номер. Заперся на все засовы. Закинулся привычным колесом. Потолок вдруг накренился. Жирдяй упал на колени. Пополз к кровати. Сердце рванулось на свободу и выпрыгнуло дикой птицей из груди. Жирдяй из последних сил потянулся его поймать, но не успел. Так его утром и нашел консьерж, умершего на коленях у кровати пятидолларового душного номера с вентилятором и без окна, с рукой, сжавшей в судороге желтую простыню, скомканную на бамбуковой кровати.

Живописуя детали Жирдяевой кончины, Рябой рассказывал и нажирался. Опрокинул очередной стопарик и упал под стол.

— Эй, пацаны, — услыхал Чпок знакомый бабий смех, — вы чего в культурном месте вести себя не умеете. Выйдите на улицу, освежитесь, воздухом подышите.

Чпок повернул голову. Это ржал Сухостой. И, вторя ему, ржала его братва. Кровь прилила в бошку Чпоку, застучала в висках. Он тоже был изрядно пьян. «Хули он, сука, — думал Чпок, — вздумал мне при братве замечания делать, кто он такой, Петушина дроченый».

— Ты чо, братан, — медленно и тяжко заговорил Чпок, — где хочу, там и сижу, не нравится, сам выйди.

Глухая тишина пришла и повисла.

— Вот те раз, — вдруг загоготал Сухостой, — цепуру новую напялил и уже, считай, все можно!

— Пойдем поговорим, — прервал его Чпок, — позырим, у кого цепура длиннее.

— Ты чего, брат, — заливался Сухостой, — совсем с дубу упал.

— Пойдем, — жестко отрубил Чпок и потопал к двери.

Сухостой сплюнул, встал и вразвалочку пошкрябал за ним.

— Ха-ха-ха, он его в миг уделает, — хохотала вслед сухостоева братва.

Во дворе Сухостой затих. Молча исподлобья смотрел он на Чпока. Расставил ноги, расстегнул фуфайку и извлек свою цепуру. Стал разматывать. Такой цепуры у Сухостоя Чпок прежде не видывал. В три, а то и четыре раза обмотанная вокруг шеи, доходила она ему почти до колен, свисая тяжелыми, даже в ночной тьме ярко сверкавшими слитками. Чпок достал свою короткую цепуру, отлитую из девяноста Лысых. Сухостой победно улыбнулся. Чпок снял свою цепуру, сложил пополам, раскрутил и вмиг дальним концом залупонил Сухостою по кумполу. «Не зря ж я так долго крутил нунчаки Бочкиного хмыря!» — сам себе оскалился Чпок. Сухостой просел, держась за бошку. Кровища застилала ему глаза.

— Ох, бля», — заголосил он.

Чпок подбежал к Сухостою, схватил его за цепуру, как пуделя за ошейник, и стал колотить бошкой об стену. Себя не помня, вопил:

— Вот тебе, падла, у кого цепура длиннее, вот тебе, вот!

— Хлюпс, — раздался звук треснувшего ореха.

«Ебана в рот!» — только и промелькнуло в голове Сухостоя. Выдохшись, Чпок остановился, поворотил глаза вниз, увидал расплющенную черепуху Сухостоя, и тут же его вытошнило прямо на нее, не от увиденного вовсе, а просто растормошил он содержимое желудка, беленькую с овощным салатом и кабачковой икрой, селедкой под шубой и холодцом, стандартный Чпоков набор, слишком много, резко и быстро двигался, вот и накатило.

Чпок вернулся в «Пузырь» и молча положил на стол заблеванную Сухостоеву цепуру. Вроде гуднула Сухостоева братва, но тут же враз притихла, потупила бошки, приуныла.

— Поехали, — сказал Чпок своим.

Пеший и Боксер взяли Рябого, пошли.