Поезда идут на Запад

Глава четырнадцатая ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛЕТА

Война удалялась все дальше и дальше на Запад. Мимо станции Грачи по-прежнему торопливо шли по рельсам тяжелые составы, но дорога им с каждым днем предстояла все длиннее. И хорошо! Наши армии и дивизии устремились к границе, оставленной в сорок первом году.

Люди в поселке приободрились, повеселели. Веселее становился и Василий, слушая сводки по радио. Части Советской Армии освободили Харьков. Вечером, когда мы слушали сводку, диктор торжественно объявил: «К исходу дня 23 августа весь белгородско-харьковский плацдарм очищен от немецких захватчиков. Войска Воронежского и Степного фронтов вышли на линию Сумы, Зеньков…» Он назвал еще несколько городов, но я их не запомнил.

— Да-а-а! — Василий даже закурил от волнения папироску, хотя от курева воздерживался долгое время. — Теперь, брат, праздник на нашей улице! В шею гоним фашистов!

Каникулы у нас подходили к концу — скоро в школу. Последние дни августа не шли, а бежали. Матери стирали нам рубахи, покупали учебники и тетради. Мы сходили в парикмахерскую: за лето волосы отросли, по словам Сережкиной матери, как у дьячков. Постриглись и даже поодеколонились.

Наступил последний день августа. Было солнечно и безветренно. Отчетливо слышалось, как на станции лязгают буфера вагонов.

Мы, как всегда, собрались на крыльце. Солнце припекало по-летнему ласково. Крапива вытянулась вровень с крылечком, и по ней ползали прозрачные зеленые букашки. С забора, что отделял наш двор от соседнего, спрыгнул кот Леший. Он, как тигр, кинулся на соседского рыжего кота Тишку. Тот, удирая, отчаянно заверещал, и оба кота скрылись в подворотне.

— Ну и Леший! — Петька лениво сплюнул сквозь зубы. — Отъелся за дето на мышах да воробьях!

Мы уже почти забыли о Шито-крыто, о недавнем происшествии на берегу, но об этом нам напомнил Юрка.

— А шпион уехал, — сказал он.

— Какой шпион? Куда уехал?

— Н-ну, этот, Шито-крыто! И вагон теперь освободился.

— Откуда тебе известно?

— Я видел. Он погрузил свои вещи на тележку и покатил в поселок. Тетки говорят, что ему там дали комнату. И еще тетки сказали, что Шито-крыто у какой-то спекулянтки п-покупал водку. За это, говорят, ему попадет.

— Значит, никакой он не шпион, — сказал Сережка. — Мы ошиблись.

— Надо бы увидеть лейтенанта и спросить, почему Шито-крыто отпустили, — Петька с досадой пожал плечами.

— Как увидим — спросим.

Сережка, прищурившись, посмотрел вдаль:

— А пока пойдемте-ка на станцию. Потом будет некогда туда бегать.

— Пойдем! — согласились мы. — В последний раз перед школой.

Около одиннадцати часов дня к станции тихо подошел санитарный эшелон. В окошки вагонов выглядывали сестры в белых косынках и раненые с повязками. Когда поезд остановился, санитары с огромными пузатыми чайниками побежали за кипятком. Раненые пооткрывали окна, высунулись в них. Поселковые женщины тащили к поезду кто что мог — горячую вареную картошку, свежую морковь и репу, маринованные грибы, молоко. Все это они отдавали сестрам, для раненых.

Из одного вагона по лесенке осторожно спустился боец. На голове у него белела повязка, левая рука была забинтована до локтя и висела на лямке из бязи.

— Поезд скоро пойдет, а вам нельзя быстро передвигаться! — сказала ему сестра.

— Ничего. Постою, подышу воздухом, — раненый посмотрел на солнце, зажмурился. — Эх и денек!

Сестра наблюдала за ним. Мы — тоже. Вдруг Петька кинулся к раненому с криком:

— Степа-а!

Тут и мы узнали в раненом кавалериста Степу, что подарил нам темляк, и тоже подбежали к нему. Голова у него была обрита наголо.

Степа был, как видно, очень удивлен. Он напряженно и пристально разглядывал нас, шевелил бровями, вспоминая. Наконец улыбнулся широко, радостно.

— А… так это вы, ребята? Ну, здравствуйте!

— Вспомнили? Мы вас тоже узнали сразу, — сказали мы ему. — Вы поехали в госпиталь, да?

— В госпиталь, ребятки, на поправку. А потом — опять на фронт. Добивать фашистов…

Степа хотел еще что-то сказать, а мы хотели еще что-то спросить у него, но поезд дал гудок, сестра суетливо подхватила кавалериста под руку и потащила в вагон, говоря:

— Скорее… Ах, боже мой!

Степа довольно быстро поднялся на площадку тамбура и стал оттуда махать нам рукой. Мы тоже махали ему. Сережка кричал:

— Пишите нам! Станция Грачи, Привокзальная два! Ванееву! Привокзальная два, Ва-не-еву!

Степа улыбался и кивал в знак того, что запомнил адрес.

Поезд скрылся. Мы стояли, смотрели вдоль путей, но там уже ничего не было — ни поезда, ни сестер, ни Степы.

Зато у ларька, где обычно продавали квас, появился военный.

— Да это ж лейтенант! — шепнул Петька.

— Пойдем к нему и спросим про Шито-крыто! — предложил Сережка.

Лейтенант вернул продавщице пустую кружку и вытер губы платком. Увидев нас, он улыбнулся одними глазами и сказал:

— Привет рыболовам!

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Мы хотели у вас спросить.

— Мы хотели спросить, — перебивали мы один другого, — про Шито-крыто… то есть про моториста. Вы его тогда отпустили, да?

— Да.

— Значит, он не шпион? — разочарованно протянул Петька.

— Нет, — лейтенант опять улыбнулся. — Но вы, ребята, молодцы: проявили бдительность.

К перрону подходил пассажирский поезд, и мы побежали посмотреть, кто приехал. Народу на нашей станции сошло немного: старуха с мешком, двое бойцов в шинелях — один на костылях, другой с перевязанной рукой. Тот, что на костылях, все пытался закинуть за спину вещевой мешок, но терял равновесие и никак не мог надеть свою ношу. Мы подбежали:

— Давайте, товарищ боец, поможем!

Боец молча протянул мешок Петьке и, приладив костыль под мышкой, подставил руку. Петька надел на нее одну лямку, завел мешок за спину, потом надел лямку на другую руку. Боец поблагодарил и захромал к вокзалу. Видно, оба раненые выписались из госпиталя и ехали домой.

Паровоз дал гудок, вагоны вздрогнули и двинулись. И тут мы увидели еще одну пассажирку, стоявшую посреди перрона. Это была молодая девушка в военной форме — в гимнастерке и юбке защитного цвета, в сапогах и пилотке с маленькой звездочкой.

— Ребята! — обратилась она к нам. — Скажите, пожалуйста, как мне пройти в поселок Грачи, на улицу Привокзальную?

— На Привокзальную? Это недалеко! Идемте, мы покажем. Мы как раз там живем.

— Вот и хорошо! — девушка облегченно вздохнула, вскинула вещмешок за плечо, придерживая рукой за лямки.

— Проводите меня, пожалуйста.

Мы повели ее в поселок. Девушка была высокая, лицо у нее загорелое, чуть-чуть усталое, глаза большие, синие, а волосы светлые, пышные.

— А номер дома какой вам нужен? — спросил Сережка.

— Номер? Кажется, три, — она достала из нагрудного кармана записную книжку, заглянула в нее, — верно, три.

— Это дом Терехиных, — сказали мы.

— Вы с фронта, да? — спросил Петька.

— Да, мне дали краткосрочный отпуск.

Вот и улица Привокзальная. Вот и дом Терехиных, что напротив нашего. Мы провели девушку в калитку и расстались с ней с сожалением: хорошо бы поговорить, порасспросить ее, как там, на фронте, идут дела, каково живется и воюется нашим бойцам.

Мы перешли улицу, направляясь к себе, и тут услышали, как позади скрипнула калитка, и девушка, выйдя со двора Терехиных, окликнула нас:

— Ребята, я ошиблась! Мне нужен дом номер два. Там живут Ванеевы…

— Так это же сюда! — крикнул Сережка. — Ванеевы — это я… то есть мы…

— Правда? — девушка засветилась улыбкой и кинулась бегом через дорогу к нам. — И мне еще нужны Сорокины и Цыгановы.

— Это я Сорокин, — сказал я.

— А я — Цыганов, — ткнул себя в грудь Петька.

— Значит, это вы нам посылали посылки?

Мы были очень удивлены, и поэтому ответили не сразу.

— Да, в самом деле, мы послали две посылки на фронт, службе ВНОС, — сказал Сережка и для пущей важности добавил: — службе Воздушного наблюдения, Оповещения, Связи!

Девушка опустила на тротуар мешок и стала по очереди обнимать нас:

— Ах, Наблюдение! Ах, Оповещение! Скажите, пожалуйста, все они знают! Славные ребята!

В соседних домах жители стали выглядывать в окна. По дорожке от дома к воротам спешил Василий. Он распахнул калитку и пригласил девушку:

— Вы к нам? Проходите, пожалуйста.

Петька тащил вещмешок, мы с Сережкой тянули за руки девушку, и она еле поспевала за нами. Василий шел позади и улыбался. Девушка остановилась, обернулась к нему:

— Извините, мы не познакомились… Меня зовут Таня, Таня Любезнова.

— Таня? Любезнова? — в один голос воскликнули мы. — Это вы писали нам письмо?

Таня кивнула, закусив в волнении губу, и, спохватившись, пожала руку Василия. Он представился:

— Василий Ванеев. Сережин брат. Демобилизован по ранению.

На крыльце дорогу нам загородил Юрка. Он величественно протянул Тане свою, на этот раз чистую руку и сказал звонко, на весь двор:

— Граф Т-тартаковский!

Таня несколько смутилась, но быстро сообразила, в чем дело, и, пожимая Юркину руку, ответила серьезно и уважительно:

— Очень приятно. Здравствуйте, ваше сиятельство!

Юрка озадаченно шмыгнул носом и посмотрел на Таню снизу вверх:

— П-п-почему сиятельство?

— Так принято в дворянском обществе, — ответила Таня.

Василий, смеясь, подхватил Юрку под мышку, как какой-нибудь куль, и потащил наверх по ступенькам:

— Домой, домой, сиятельство!

Все мы шумной гурьбой вошли в квартиру Ванеевых.

Надо ли говорить, что мы приняли Таню Любезнову, как самую дорогую гостью. Вечером все собрались у Ванеевых — и мы, и наши матери — и стали пить чай. На столе попискивал никелированный самовар, на тарелках — вкусные шаньги, яйца, карамель — наши мамы для такого случая развернулись. Василий принес свою фронтовую фляжку.

Таня помылась с дороги, надела новую гимнастерку, и мы увидели на груди у нее две медали: «За Отвагу» и «За боевые заслуги». Юрка, сидя рядом с Таней, все поглядывал на медали, а потом спросил:

— А т-т-там всем дают медали? Если бы я был на фронте, так тоже бы п-п-получил?

— Нет, Юрка, медали дают не всем, а только тем, кто отличился, совершил какой-нибудь боевой подвиг, — ответил Василий.

— Я бы т-т-тоже о-отличился и совершил! — похвастался Юрка. — И мне бы тоже дали награды.

— В этом мы не сомневаемся, — сказал Василий.

Окно было отворено настежь. Вечерняя прохлада наплывала с улицы, освежая лица, разгоряченные чаепитием. Вдали за поселком догорала заря. Было необыкновенно тихо, мирно. Не верилось, что где-то на Западе продолжаются бои.

Наша гостья рассказала, что едет на побывку домой, в село Воскресенское, что в двух часах езды от станции Грачи по этой железнодорожной ветке. Собираясь в отпуск, Таня обещала подругам обязательно сделать у нас остановку и передать нам привет.

Таня привезла подарки: полевой командирский бинокль, компас, трофейную полевую сумку, сержантские погоны и несколько гильз от крупнокалиберного пулемета, а от бойцов-артиллеристов — три алюминиевые ложки, отлитые ими собственноручно из снарядных головок. Одной ложки не хватило, и Таня, порывшись в мешке, дала Юрке свою, четвертую. Ему повезло: он еще получил в подарок губную гармошку, тоже трофейную, и красноармейскую звезду. Таня прикрепила звезду на Юркину рубаху, и он заявил, что больше не желает быть Графом, а станет теперь маршалом.

— Пусть будет так, — сказала девушка. — Не возражаете, ребята?

— Не возражаем! — согласились мы.

Весь вечер Юрка тыкал себе пальцем в грудь и повторял не без гордости:

— Я теперь маршал!

Ну что ж, маршал — так маршал. Как знать, может быть, Юрка выучится, пойдет на военную службу, окончит академию и впрямь станет настоящим маршалом.

Мы сидели, разговаривали с Таней до самой темноты. Поздним вечером жизнь в поселке замирала, становилось тихо, безлюдно. И только со стороны вокзала доносился шум. Мимо станции Грачи все мчались и мчались поезда. И почти все они торопились на Запад, туда, где шли бои, где части Советской Армии, наступая, отвоевывали у фашистов наши города и села. И железнодорожники, и все, кто жил и работал в тылу, помогали нашим войскам громить врага.