Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

IX

В последние дни моего пребывания в Москве, первопрестольная была занята делом известного московского миллионера Солодовникова, состояние которого так велико, что от одного отрезания купонов его бумаг, по словам свидетеля на Суде, кассиры натирали себе мозоли. Об этом деле говорили везде, и многие держали пари за исход дела. О самом «герое» процесса рассказывали весьма характерные подробности. Впрочем, лучше того, что выяснилось на процессе, трудно было и рассказать, а потому я повторять рассказов не буду. Замечу только, что объяснение его поступка с женой и детьми не объяснили только скупостью. В Москве есть типы скупцов-миллионеров, но г. Солодовников к ним не подходит. А судя по рассказу, сообщенному корреспондентом «Голоса», среди московского купечества есть в этом роде замечательные экземпляры, не уступающие Плюшкину.

Не таков г. Солодовников — этот тип совсем другого рода «рыцарей».

Он известный всей Москве «жуир», одевается безукоризненно и, не смотря на свои шестьдесят лет, еще молодится. Он на суде упоминал имена Джонсона и Бокля для доказательства пользы бедности, одним словом, он, некоторым образом, вкусил образования, и тем позорнее для него, конечно, является этот знаменитый процесс, раскрывающий — не в первый, впрочем, раз — бессердечие, жестокость, отсутствие самых примитивных черт порядочности у одного из представителей тех «столпов» капитализма, которые подчас с такой трогательной наивностью говорят о безнравственности, об оскудении добродетелей, когда дело касается рабочего люда. Черты все знакомые, история обыкновенная… Но, во всяком случае, мерзость, обнаружившаяся на процессе, даже и для таких кавалеров, является мерзостью необыкновенною — дело касается уж очень простых отношений, — отношений отца к детям…

Семнадцать лет тому назад, он сошелся с одной бедной, образованной девушкой, жил с ней, как с «законной» женой семнадцать лет и прижил несколько человек детей; но когда, под старость, он увлекся новой страстью, то в один прекрасный день оставил и жену, и детей решительно без всяких средств, попросту выбросил на улицу. Заметьте, что на суде фигура этой брошенной женщины вырисовывается с очень симпатичной стороны. Она ни словом не проговорилась о своей семнадцатилетней жизни, не рассказала ни одной тайны разбитого сердца. Из показаний свидетелей видно, что она, несмотря на миллионы г. Солодовникова, жила всегда очень скромно и вся отдалась воспитанию детей. И вот, мать с пятью человеками детей, воспитанных, заметьте, в известной обстановке довольства и роскоши, должна была перебраться в одну комнатку и терпеть не только недостатки материальные, но и пытки нравственные. «Отец, ты забыл, что нужно платить за квартиру — нас выгоняют!» — писал маленький сын своему отцу, но отец не отвечал и, когда мать явилась к той «женщине», которая завладела старым «жуиром», с просьбой не делать несчастной ее и детей, г. Солодовников прогоняет и жену, и детей и говорит, что они ничего не получат. На вопрос, обращенный к старцу со стороны «фаворитки», узнавшей о прежней долгой связи г. Солодовникова, он отвечает со смехом: «Таких жен в Москве у каждого по десяти!» А насчет детей: «Таких детей у него сотни!»

После всего этого немудрено, что мать, наконец, решилась обратиться к суду, ради детей.

На суде г. Солодовников вместе с достойным своим адвокатом г. Лохвицким считали своим долгом всячески опозорить эту женщину, но в то же время всякий раз, когда князь Урусов, адвокат потерпевшей, допрашивал свидетелей с целью разоблачения на суде гнусных подробностей, оттеняющих всю прелесть нравственного существа этого отца «сотен детей», желавшего «отделаться» и ничем не обеспечить детей, из-за которых мать рискнула вынести в залу суда эту семейную драму, — г. Солодовников, говорю, постоянно прерывал адвоката, замечая, что это «вводные эпизоды», которые заставляют рассказывать, чтобы «причинить ему неприятность». Он, видите ли, этот московский набоб, привыкший за деньги не знать неприятностей, еще обижается, что защита желает, в пределах существа дела, уяснить перед судом все обстоятельства! И надо было видеть, с каким апломбом «медного лба», с какой поднятой головой держал себя г. Солодовников! Он, этот старый греховодник, отрекающийся от детей, явился к своему позорному столбу, в суд, во фраке, в лакированных ботинках, завитой, и посматривал вокруг с таким видом, точно дело шло о каком-нибудь пустяке. Надо во-истину обладать таким же «медным лбом», как и г. Лохвицкий — о, этот привык ко всему! — чтобы держать себя с таким «достоинством», с каким держал себя г. Солодовников.

Разумеется, желая подействовать на суд, он, за несколько дней до разбора дела, внес в сиротский суд 50,000 р. на воспитание своих пятерых детей и, как бы в насмешку, обязался платить матери их по триста рублей в год. «Для них этого совершенно достаточно», говорил он на суде.

Слышите? Г. Солодовников, получивший миллионы от своего отца, и о «собственном труде» имеющий такое же понятие, как и об элементарных правилах совести, туда же осмеливается прочитывать тираду о вреде богатства и говорить о зависти между законными и незаконными детьми!..

Г. Лохвицкий, этот присяжный защитник всякой невозможной пакости, под условием, конечно, что пакость совершена субъектом, который в состоянии заплатить не менее того, что платят сумасшедшие старцы за обстановку модной кокотки, — разумеется, был на высоте своего положения..

Когда в Москве стало известно, что подана жалоба на г. Солодовникова, ни у кого не было сомнения, что защитником у него будет г. Лохвицкий — бывший профессор и пользующийся отчаянной известностью адвокат. С цинизмом превосходящим даже самое смелое воображение развращенного прелюбодея слова, он готов, как показала его долголетняя деятельность в качестве присяжного поверенного, «распинаться» за что угодно. Идет ли дело о заведомом подлоге, об ограблении, об истязании, об изнасиловании, вы наверное можете наперед сказать, без боязни ошибиться, что в таком деле защитником будет никто иной, как г. Лохвицкий, если только — об этом нечего и говорить! — попавший в объятия прокурора принадлежит к числу лиц, в числе добродетелей которых есть и «добродетель богатства».

Логически-последовательный в своем адвокатском цинизме, ловкий, опытный, образованный юрист, защищающий нередко заведомую гнусность с увлекательностью, умом и остроумием, он, конечно, производит тем отвратительнее впечатление. О сохранении своего адвокатского имени в чистоте для современников и потомства, г. Лохвицкий, очевидно, не заботится, и репутация его на столько прочно установилась, что никакая новая с его стороны адвокатская «выходка» ничего не прибавит и не убавит к его репутации. По обыкновению, он был тем же г. Лохвицким на процессе г. Солодовникова, каким привыкли его видеть и на других процессах. С обычной наглостью наемного лицемера он взывал на суде к нравственности и позорил мать детей своего клиента за «порочную» жизнь. Г. Лохвицкий, позорящий заведомо порядочную женщину за то только, что она жила вне брака — это было нечто возмутительно-безнравственное, нечто отчаянно-развратное, но нисколько не удивительное, как только вы вспоминали, что все это говорит г. Лохвицкий. «Если суд присудит этой женщине сумму, которую она требует, то это будет иметь значение награды за её порочную жизнь!» — говорил, между прочим, Лохвицкий. «Надо — воскликнул он в заключение — и право, казалось мне, будто у г. Лохвицкого блеснула слеза на глазах — надо, чтобы она вышла отсюда с опущенной головой, а не с гордо поднятым челом и в раззолоченной карете, получивши такой богатый подарок за порок!» О, он скорбел за порок, ссылаясь на французские законы (и забывая прусские) о незаконнорожденных, этот г. Лохвицкий!

«Детям тоже не следовало присуждать хорошего обеспечения — объяснял г. Лохвицкий, — они незаконные и записаны в мещане, а мещанам вредно быть богатыми и, кроме того, не окажет ли богатство и скверного влияния на нравственность дочери истицы?» — заботился г. Лохвицкий…

Но довольно… Г. Лохвицкий, распинающийся о нравственности… да может ли быть еще что-нибудь более отвратительное в устах заведомо «известного» своей общественной деятельностью адвоката?..

Удивительно еще, как он не сослался в своих доводах на древнее римское законодательство по отношению к незаконнорожденным детям, когда в обычае было просто выкидывать их на овощной рынок или к Авентинской горе или просто забрасывать, как щенков?

Когда суд вынес резолюцию о двухстах девятнадцати тысячах, г. Солодовников, до того с необыкновенной развязностью внимавший своему позору, вдруг как-то весь съежился. Апломб его пропал. В самом деле, из его миллионов придется отсчитать 219,000. И кому же?.. Детям. Цифра на него подействовала. На таких людей только цифры и действуют.

И он, как бы с упреком во взоре, взглянул на г. Лохвицкого. Но г. Лохвицкий ответил взглядом успокоения. Ведь впереди еще — апелляция, еще не все потеряно, еще, быть может, добродетель этих двух «столпов нравственности» и восторжествует! Но так или иначе, а оба они вышли из суда достаточно опозоренными в общественном мнении… Процесс этот повсеместно разнесет весть об этом позоре.