Эгофутуристы
Игорь Северянин*
(1887–1941)
Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) был первым русским поэтом, определившим свое творчество заимствованным у итальянца Ф. Т. Маринетти термином «футуризм», с добавлением к нему латинизма «едо» («я»): в сборник «Ручьи в лилиях» (СПб., 1911) было включено стихотворение «Рядовые люди» с подзаголовком «Из цикла „Эго-футуризм“», а в ноябре 1911 года в Петербурге тиражом 100 экземпляров под издательской маркой «Едо» вышла «тридцать вторая» (как было указано на обложке) брошюра «Пролог „Эгофутуризм“: Поэза-грандиоз», что, впрочем, не было отмечено критикой.
К тому времени имя автора было известно не столько по его многочисленным брошюрам, сколько по отрицательной оценке Л. Н. Толстым стихотворения «Хабанера II»(в настоящем издании «Хабанера»).
Первым поэтом, высоко оценившим талант Северянина, был К. М. Фофанов, чьи слова предваряли книгу будущего эгофутуриста «Лавровые дали»: «Ничего лучшего не мог я придумать, что мне показал Игорь-Северянин. Чту Его душу глубоко. Читаю Его стихи – и все говорит мне: в Тебе – Бог!»[161]. Со своей стороны, Северянин считал Фофанова, наряду с Миррой Лохвицкой, предтечей эгофутуризма.
В октябре 1911 года в Петербурге был образован кружок «Едо», в который, кроме Северянина, вошли К. Олимпов. Грааль-Арельский и Г. Иванов. В январе 1912 года кружок был «преобразован» в «Академию Эгопоэзии».
Однако Северянин, с чьим именем ассоциируется эгофутуризм, был формальным членом группы меньше года. В октябре 1912 года была опубликована брошюра Северянина «Эпилог „Эго-футуризм“». В ноябре 1912 года в журнале «Гиперборей» он объявило своем выходе из кружка «Едо». Основной причиной разрыва с бывшими соратниками послужила, по-видимому, полемика (а точнее, борьба за первенство в группе) с Олимповым. В «открытом письме» к последнему Северянин утверждал: «Теперь, когда для меня миновала надобность в доктрине: „я в будущем“, и находя миссию моего Эго-Футуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад»[162]. Этот период характеризуется и некоторым сближением Северянина с другими литературными кругами, в частности с символистами. В декабре 1912 года В. Брюсов организовал в «Обществе свободной эстетики» первое публичное выступление Северянина. Известны и его контакты с акмеистами.
Вышедший в марте 1913 года с предисловием Ф. Сологуба сборник «Громокипящий кубок» – лучшая книга Северянина, «книга истинной поэзии», по характеристике Брюсова[163], – сделал имя его автора необычайно популярным. Многочисленные «поэзовечера» собирали переполненные залы. Северянин много печатается в периодике, издает и переиздает свои книги огромными по тем временам тиражами («Громокипящий кубок» за два года был издан семь раз), его «поэзы» даже экранизируются. Северянин в центре внимания критики, диапазон оценок его творчества чрезвычайно широк – от самых уничижительных характеристик до безудержных восхвалений. Но большинство хулителей и апологетов сходились в том. что творчество Северянина самобытно, своеобразно, что он нашел свою чему, свой поэтический голос, свою манеру исполнения стихов перед публикой (Северянин исполнял их нараспев). Его поэзию ценили А. Блок. Н. Гумилев, В. Маяковский, В. Ходасевич, К. Бальмонт.
Осенью 1913 года состоялся непродолжительный альянс Северянина с кубофутуристами. Было проведено несколько совместных выступлений, Северянин принимал участие в сборнике «Рыкающий Парнас» (СПб., 1914) и даже подписал декларацию «Идите к черту», открывающую этот сборник, – самый резкий по тону футуристический манифест. Однако зимой 1914 года во время турне футуристов по югу России произошла размолвка, и от дальнейшего сотрудничества с кубофутуристами Северянин отказался.
Выходившие после «Громокипящего кубка» книги Северянина несли на себе печать самоповторения, но продолжали пользоваться большим читательским спросом. В 1916 году вышел сборник критических статей, целиком посвященный творчеству Северянина[164]. Впрочем, пик популярности поэта к этому времени уже прошел.
Тем не менее 27 февраля 1918 года на выборах «Короля поэтов» в Политехническом музее в Москве Северянин одержал победу (вторым оказался Маяковский).
В том же году Северянин переехал из Петрограда в эстонский поселок Эст-Тойла на побережье Балтийского моря и в 1919 году в результате провозглашения независимости Эстонской республики оказался за пределами России. Поэтическое творчество позднего Северянина имеет мало общего с его «Вселенским Эго-Фугуризмом».
Интродукция*
Триолет
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц –
За струнной изгородью лиры…
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!..
1909. Январь
Хабанера*
Синьоре Za
Вонзите штопор в упругость пробки, –
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки…
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счет поцелуям – пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли, –
И будет счастье в удобном смысле!..
1909. Сентябрь
Это было у моря…*
Поэма-миньонет
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж –
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Очень было все просто, очень было все мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
1910. Февраль
Весенняя яблоня*
Акварель
Перу И. И. Ясинского посвящаю
Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу;
Горбатой девушкой – прекрасной, но немой –
Трепещет дерево, туманя гений мой…
Как будто в зеркало – смотрясь в широкий плёс,
Она старается смахнуть росинки слез
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
Она касается, слегка, моих волос,
Потом берет меня в ветвистое кольцо, –
И я целую ей цветущее лицо…
1910. Апрель.
Св. Пасха.
Июльский полдень*
Синематограф
Элегантная коляска, в электрическом биеньи,
Эластично шелестела по шоссейному песку;
В ней две девственные дамы, в быстро-темпном упоеньи,
В ало-встречном устремленьи – это пчелки к лепестку.
А кругом бежали сосны, идеалы равноправий,
Плыло небо, пело солнце, кувыркался ветерок;
И под шинами мотора пыль дымилась, прыгал гравий,
Совпадала с ветром птичка на дороге без дорог…
У ограды монастырской столбенел зловеще инок,
Слыша в хрупоте коляски звуки «нравственных пропаж»…
И с испугом отряхаясь от разбуженных песчинок,
Проклинал безвредным взором шаловливый экипаж.
Хохот, свежий точно море, хохот, жаркий точно кратер,
Лился лавой из коляски, остывая в выси сфер,
Шелестел молниеносно под колесами фарватер,
И пьянел, вином восторга, поощряемый шоффер…
1910
В шалэ березовом*
Поэметта
В шалэ березовом, совсем игрушечном и комфортабельном,
У зеркалозера, в лесу одебренном, в июне севера,
Убила девушка, в смущеньи ревности, ударом сабельным
Слепого юношу, в чье ослепление так слепо верила.
Травой олуненной придя из ельника с охапкой хвороста,
В шалэ березовом над Белолилией застала юного,
Лицо склонившего к цветку молочному в порыве горести,
Тепло шептавшего слова признания в тоске июневой…
У лесоозера, в шалэ березовом, – березозебренном, –
Над мертвой лилией, над трупом юноши, самоуверенно,
Плескалась девушка рыданья хохотом темно-серебряным… –
И было гибельно. – И было тундрово. – И было северно. –
Квадрат квадратов*
Никогда ни о чем не хочу говорить…
О поверь! – я устал, я совсем изнемог…
Был года палачом, – палачу не парить…
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…
Ни о чем никогда говорить не хочу…
Я устал… О поверь! изнемог я совсем…
Палачом был года, – не парить палачу…
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…
Не хочу говорить никогда ни о чем…
Я совсем изнемог… О поверь! я устал…
Палачу не парить!.. был года палачом…
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…
Говорить не хочу ни о чем никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о поверь!..
Не парить палачу!.. палачом был года!..
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
1910
Пролог «Эго-Футуризм»*
Поэза-грандиоз
Вы идете обычной тропой, –
Он к снегам недоступных вершин.
1
Прах Мирры Лохвицкой осклеплен,
Крест изменен на мавзолей, –
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.
Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса мая,
Его окутав пеленой…
Увы, пустынно на опушке
Олимпа грезовых лесов…
Для нас Державиным стал Пушкин, –
Нам надо новых голосов!
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным, –
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово – то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов
И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов…
Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор…
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придет Поэт – он близок! близок! –
Он запоет, он воспарит!
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц претворит.
И, опьянен своим гаремом,
Сойдет с бездушного ума…
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
О, век Безра́зумной Услады,
Безлистно-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..
1911. Июль
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
2
Опять ночей грозовы ризы,
Опять блаженствовать лафа!
Вновь просыпаются капризы, –
Вновь обнимает их строфа.
Да, я влюблен в свой стих державный,
В свой стих изысканно-простой,
И льется он волною плавной
В пустыне чахлой и пустой.
Все освежая, все тревожа,
Топя в дороге встречный сор,
Он поднимает часто с ложа
Своих кристальных струй узор.
Препон не знающий с рожденья,
С пренебреженьем к берегам,
Дает он гордым наслажденье
И шлет презрение рабам.
Что ни верста – все шире, шире
Его надменная струя.
И что задали! что за шири!
Что за цветущие края!
Я облеку, как ночи – в ризы
Свои загадки и грехи,
В тиары строф мои капризы,
Мои волшебные сюрпризы,
Мои ажурные стихи!
1909. Июнь
Ст. Пудость, мыза «Ивановка»
3
Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи, –
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле…
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лед рассудочный докучен, –
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола.
Не мне расчет лабораторий,
Нет для меня учителей.
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! дали! виды!
Какая радость! воздух! свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!
1909. Октябрь
Петербург
4
Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой!..
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой;
Порой бранят меня площадно –;
Из-за меня везде содом!
Я издеваюсь беспощадно
Над скудомысленным судом!
Я одинок в своей задаче
И оттого, что одинок,
Я дряблый мир готовлю к сдаче,
Плетя на гроб себе венок.
1911 г.
Июль
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
Нелли*
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де Кок,
Где брюссельское кружево… на платке из фланели! –
На кушетке загрезился молодой педагог.
Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо.
Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли.
Восхвалив авиацию, осуждает Китай
И в ревнивом неверии тайно метит в констэбли…
Нелли нехотя слушает, – «лучше ты покатай».
«Философия похоти!..» Нелли думает едко:
«Я в любви разуверилась, господин педагог…
О, когда бы на „Блерио“ поместилась кушетка!
Интродукция – Гауптман, а финал – Поль де Кок!»
1911. Июль.
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
На реке форелевой*
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние
В северной губернии, на реке форелевой.
На реке форелевой в трепетной осиновке
Хорошо мечтается над крутыми веслами.
Вечереет холодно. Зябко спят малиновки.
Скачет лодка скользкая камышами рослыми.
На отложье берега лен расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами.
1911. Август
Поэзоконцерт*
Где свой алтарь воздвигли боги,
Не место призракам земли!
В Академии Поэзии – в озерзамке беломраморном –
Ежегодно мая первого фиолетовый концерт,
Посвященный вешним сумеркам, посвященный девам траурным…
Тут – газэллы и рапсодии, тут – и глина, и мольберт.
Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой.
Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс.
Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,
Оттого, что груди женские – тут не груди, а дюшес…
Наполняется поэтами безбородыми, безусыми,
Музыкально говорящими и поющими Любовь.
Золот гордый замок строфами, золот девушками русыми,
Золот юным вдохновением и отсутствием рабов!
Гости ходят кулуарами, возлежат на софном бархате,
Пьют вино, вдыхают лилии, цепят звенья пахитос…
Проклинайте, люди трезвые! Громче, злей, вороны, каркайте! –
Я, как ректор Академии, пью за озерзамок тост!
1911
Кэнзели*
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево…
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена –
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом –
Вы такая эстетная, Вы такая изящная…
Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?
Ножки плэдом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику, в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
1911
Мисс Лиль*
Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки,
Алогубы-цветики жарко протяни…
В грязной репутации хорошенько выпачкай
Имя светозарное гения в тени!..
Ласковая девонька! крошечная грешница!
Ты еще пикантнее от людских помой!
Верю: ты измучилась… Надо онездешниться,
Надо быть улыбчатой, тихой и немой.
Все мои товарищи (как зовешь нечаянно
Ты моих поклонников и незлых врагов…)
Как-то усмехаются и глядят отчаянно
На ночную бабочку выше облаков.
Разве верят скептики, что ночную бабочку
Любит сострадательно молодой орел?
Честная бесчестница! белая арабочка!
Брызгай грязью чистою в славный ореол!..
Клуб дам*
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп…
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе… –
«Индейцы – точно ананасы, и ананасы – как индейцы»…
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому ль?..
1912. Июнь
Мороженое из сирени!*
– Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? – не дорого, – можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень – сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
1912. Сентябрь
Эпилог «Эго Футуризм»*
1
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Я – год назад – сказал: «я буду».
Год отсверкал, и вот – я есть!
Я зрил в Олимпове Иуду,
Но не его отверг, а – месть.
Я одинок в своей задаче! –
Прозренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
Нас стало четверо. Но сила,
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Она росла, в своем единстве
Самодержавна и горда, –
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатёр орда…
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлень болот;
У каждого в плече заноза:
Зане болезнен беглых взлет.
Я их приветил: я умею
Приветить всё, – бежи, Привет!
Лети, голубка, смело к змею!
Змея! обвей орла в ответ!
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным на удачу
Завоевателя порыв.
Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.
Схожу насмешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломленный Рим.
Я изнемог от льстивой свиты
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий – говор хат.
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
24-го Октября, 1912 г.
Полдень
Фиолетовый транс*
О, Лилия ликеров, – о, Creme de Violette![165]
Я выпил грёз фиалок фиалковый фиал…
Я приказал немедля подать кабриолет,
И сел на сером клёне в атласный интервал.
Затянут в черный бархат, шоффер – и мой клеврет –
Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор,
Как жеребец заржавший, пошел на весь простор,
А ветер восхищенный сорвал с меня берэт.
Я приказал дать «полный». Я нагло приказал
Околдовать природу и перепутать путь!
Я выбросил шоффера, когда он отказал, –
Взревел! и сквозь природу – вовсю и как-нибудь!
Встречалась ли деревня, – ни голосов, ни изб!
Врезался в чернолесье, – ни дерева, ни пня!
Когда б мотор взорвался, я руки перегрыз б!!.
Я опьянел грозово, все на пути пьяня!..
И вдруг – безумным жестом остолблен кленоход:
Я лилию заметил у ската в водопад.
Я перед ней склонился, от радости горбат,
Благодаря за встречу, за благостный исход…
Я упоен. Я вешний. Я тихий. Я грёзер.
И разве виноват я, что лилии колет
Так редко можно встретить, что путь без лилий сер?..
О, яд мечты фиалок, – о Creme de Viollette…
<1913>
В блесткой тьме*
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив.
Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе;
Скуку взорвал неожиданно неопоэзный мотив.
Каждая строчка – пощечина. Голос мой – сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства! во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!
1913
Поэза возмездия*
Моя вторая «Хабанера»
Взорвалась, точно динамит.
Мне отдалась сама Венера,
И я всемирно знаменит!
То было в девятьсот девятом,
Но до двенадцатого – дым
Все стлался по местам, объятым
Моим пожаром золотым.
Возгрянул год Наполеона
(Век Эхо громогласных дел!)
Вселенского Хамелеона
Душа – бессмертный мой удел.
Издымлен дым, и в льстивый танец
Пустился мир, войдя в азарт
Я – гениальный корсиканец!
Я – возрожденный Бонапарт!
Но острова святой Елены
Мне не угрозен небосклон:
Не мне трагические плены,
Зане я сам Хамелеон!
Что было в девятьсот девятом
То будет в миллиард втором
Я покорю миры булатом,
Как покорял миры пером!
Извечно странствуя с талантом
По плоской плоскости земной,
Был Карлом Смелым, был я Дантом,
Наполеоном и собой!
И будет то, что было, снова:
Перо, булат, перо, булат! Когда ж
Земли падет основа
О, ужас! – буду я крылат.
1913
Вейнмарн
Тиана*
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло.
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана.
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлена, как эхо… Мадлена, как сон…
Я больше уже ни в кого не влюблен –
Влюбляются сердцем, но как, если – рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских, – все то же; к тому ж
Кудесней всех женщин – ликер из банана!..
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить Вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто – луна и поляна.
И вдруг – Вы снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, без славы дурмана…
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
1913. Ноябрь
Поэза истребления*
Манифест Игоря Северянина
Меня взорвало это «кубо»,
В котором все бездарно сплошь,–
И я решительно и грубо
Ему свой стих точу, как нож.
Гигантно недоразуменье,–
Я не был никогда безлик:
Да, Пушкин стар для современья,
Но Пушкин – Пушкински велик!
И я, придя к нему на смену.
Его благоговейно чту:
Как он – Татьяну, я Мадлену
Упорно возвожу в Мечту…
Меж тем как все поэзодельцы,
И с ними доблестный Парнас,
Смотря, как наглые пришельцы –
О, Хам Пришедший! – прут на нас,–
Молчат в волшбе оцепенений,
Не находя ударных слов,
Я, средь них единый гений,
Сказать свое уже готов:
Позор стране, поднявшей шумы
Вкруг шарлатанов и шутов! –
Ослы на лбах, «пьеро»-костюмы
И стихотомы…без стихов!
Позор стране, дрожащей смехом
Над вырожденьем! – Дайте слез
Тому, кто приравнял к утехам
Призывы в смерть! в свинью! в навоз!
Позор стране, встречавшей «ржаньем»
Глумленье надо всем святым,
Былым своим очарованьем
И над величием своим!
Я предлагаю: неотложно
Опомниться! и твердо впредь
Псевдоноваторов, – острожно
Иль игнорирно, – но презреть!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова – «с парохода»,
А бурлюков – на Сахалин!
Они – возможники событий,
Где символом всех прав – кастет…
Послушайте меня! поймите! –
Их от сегодня больше нет.
1914 г., февраль
Петербург
Увертюра*
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!
1915. Январь
Петроград
Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) был первым русским поэтом, определившим свое творчество заимствованным у итальянца Ф. Т. Маринетти термином «футуризм», с добавлением к нему латинизма «едо» («я»): в сборник «Ручьи в лилиях» (СПб., 1911) было включено стихотворение «Рядовые люди» с подзаголовком «Из цикла „Эго-футуризм“», а в ноябре 1911 года в Петербурге тиражом 100 экземпляров под издательской маркой «Едо» вышла «тридцать вторая» (как было указано на обложке) брошюра «Пролог „Эгофутуризм“: Поэза-грандиоз», что, впрочем, не было отмечено критикой.
К тому времени имя автора было известно не столько по его многочисленным брошюрам, сколько по отрицательной оценке Л. Н. Толстым стихотворения «Хабанера II»(в настоящем издании «Хабанера»).
Первым поэтом, высоко оценившим талант Северянина, был К. М. Фофанов, чьи слова предваряли книгу будущего эгофутуриста «Лавровые дали»: «Ничего лучшего не мог я придумать, что мне показал Игорь-Северянин. Чту Его душу глубоко. Читаю Его стихи – и все говорит мне: в Тебе – Бог!»[161]. Со своей стороны, Северянин считал Фофанова, наряду с Миррой Лохвицкой, предтечей эгофутуризма.
В октябре 1911 года в Петербурге был образован кружок «Едо», в который, кроме Северянина, вошли К. Олимпов. Грааль-Арельский и Г. Иванов. В январе 1912 года кружок был «преобразован» в «Академию Эгопоэзии».
Однако Северянин, с чьим именем ассоциируется эгофутуризм, был формальным членом группы меньше года. В октябре 1912 года была опубликована брошюра Северянина «Эпилог „Эго-футуризм“». В ноябре 1912 года в журнале «Гиперборей» он объявило своем выходе из кружка «Едо». Основной причиной разрыва с бывшими соратниками послужила, по-видимому, полемика (а точнее, борьба за первенство в группе) с Олимповым. В «открытом письме» к последнему Северянин утверждал: «Теперь, когда для меня миновала надобность в доктрине: „я в будущем“, и находя миссию моего Эго-Футуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад»[162]. Этот период характеризуется и некоторым сближением Северянина с другими литературными кругами, в частности с символистами. В декабре 1912 года В. Брюсов организовал в «Обществе свободной эстетики» первое публичное выступление Северянина. Известны и его контакты с акмеистами.
Вышедший в марте 1913 года с предисловием Ф. Сологуба сборник «Громокипящий кубок» – лучшая книга Северянина, «книга истинной поэзии», по характеристике Брюсова[163], – сделал имя его автора необычайно популярным. Многочисленные «поэзовечера» собирали переполненные залы. Северянин много печатается в периодике, издает и переиздает свои книги огромными по тем временам тиражами («Громокипящий кубок» за два года был издан семь раз), его «поэзы» даже экранизируются. Северянин в центре внимания критики, диапазон оценок его творчества чрезвычайно широк – от самых уничижительных характеристик до безудержных восхвалений. Но большинство хулителей и апологетов сходились в том. что творчество Северянина самобытно, своеобразно, что он нашел свою чему, свой поэтический голос, свою манеру исполнения стихов перед публикой (Северянин исполнял их нараспев). Его поэзию ценили А. Блок. Н. Гумилев, В. Маяковский, В. Ходасевич, К. Бальмонт.
Осенью 1913 года состоялся непродолжительный альянс Северянина с кубофутуристами. Было проведено несколько совместных выступлений, Северянин принимал участие в сборнике «Рыкающий Парнас» (СПб., 1914) и даже подписал декларацию «Идите к черту», открывающую этот сборник, – самый резкий по тону футуристический манифест. Однако зимой 1914 года во время турне футуристов по югу России произошла размолвка, и от дальнейшего сотрудничества с кубофутуристами Северянин отказался.
Выходившие после «Громокипящего кубка» книги Северянина несли на себе печать самоповторения, но продолжали пользоваться большим читательским спросом. В 1916 году вышел сборник критических статей, целиком посвященный творчеству Северянина[164]. Впрочем, пик популярности поэта к этому времени уже прошел.
Тем не менее 27 февраля 1918 года на выборах «Короля поэтов» в Политехническом музее в Москве Северянин одержал победу (вторым оказался Маяковский).
В том же году Северянин переехал из Петрограда в эстонский поселок Эст-Тойла на побережье Балтийского моря и в 1919 году в результате провозглашения независимости Эстонской республики оказался за пределами России. Поэтическое творчество позднего Северянина имеет мало общего с его «Вселенским Эго-Фугуризмом».
Интродукция*
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц –
За струнной изгородью лиры…
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!..
1909. Январь
Хабанера*
Синьоре Za
Вонзите штопор в упругость пробки, –
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки…
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счет поцелуям – пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли, –
И будет счастье в удобном смысле!..
1909. Сентябрь
Это было у моря…*
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж –
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Очень было все просто, очень было все мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
1910. Февраль
Весенняя яблоня*
Перу И. И. Ясинского посвящаю
Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу;
Горбатой девушкой – прекрасной, но немой –
Трепещет дерево, туманя гений мой…
Как будто в зеркало – смотрясь в широкий плёс,
Она старается смахнуть росинки слез
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
Она касается, слегка, моих волос,
Потом берет меня в ветвистое кольцо, –
И я целую ей цветущее лицо…
1910. Апрель.
Св. Пасха.
Июльский полдень*
Элегантная коляска, в электрическом биеньи,
Эластично шелестела по шоссейному песку;
В ней две девственные дамы, в быстро-темпном упоеньи,
В ало-встречном устремленьи – это пчелки к лепестку.
А кругом бежали сосны, идеалы равноправий,
Плыло небо, пело солнце, кувыркался ветерок;
И под шинами мотора пыль дымилась, прыгал гравий,
Совпадала с ветром птичка на дороге без дорог…
У ограды монастырской столбенел зловеще инок,
Слыша в хрупоте коляски звуки «нравственных пропаж»…
И с испугом отряхаясь от разбуженных песчинок,
Проклинал безвредным взором шаловливый экипаж.
Хохот, свежий точно море, хохот, жаркий точно кратер,
Лился лавой из коляски, остывая в выси сфер,
Шелестел молниеносно под колесами фарватер,
И пьянел, вином восторга, поощряемый шоффер…
1910
В шалэ березовом*
В шалэ березовом, совсем игрушечном и комфортабельном,
У зеркалозера, в лесу одебренном, в июне севера,
Убила девушка, в смущеньи ревности, ударом сабельным
Слепого юношу, в чье ослепление так слепо верила.
Травой олуненной придя из ельника с охапкой хвороста,
В шалэ березовом над Белолилией застала юного,
Лицо склонившего к цветку молочному в порыве горести,
Тепло шептавшего слова признания в тоске июневой…
У лесоозера, в шалэ березовом, – березозебренном, –
Над мертвой лилией, над трупом юноши, самоуверенно,
Плескалась девушка рыданья хохотом темно-серебряным… –
И было гибельно. – И было тундрово. – И было северно. –
Квадрат квадратов*
Никогда ни о чем не хочу говорить…
О поверь! – я устал, я совсем изнемог…
Был года палачом, – палачу не парить…
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…
Ни о чем никогда говорить не хочу…
Я устал… О поверь! изнемог я совсем…
Палачом был года, – не парить палачу…
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…
Не хочу говорить никогда ни о чем…
Я совсем изнемог… О поверь! я устал…
Палачу не парить!.. был года палачом…
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…
Говорить не хочу ни о чем никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о поверь!..
Не парить палачу!.. палачом был года!..
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
1910
Пролог «Эго-Футуризм»*
Вы идете обычной тропой, –
Он к снегам недоступных вершин.
Прах Мирры Лохвицкой осклеплен,
Крест изменен на мавзолей, –
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.
Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса мая,
Его окутав пеленой…
Увы, пустынно на опушке
Олимпа грезовых лесов…
Для нас Державиным стал Пушкин, –
Нам надо новых голосов!
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным, –
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово – то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов
И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов…
Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор…
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придет Поэт – он близок! близок! –
Он запоет, он воспарит!
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц претворит.
И, опьянен своим гаремом,
Сойдет с бездушного ума…
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
О, век Безра́зумной Услады,
Безлистно-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..
1911. Июль
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
Опять ночей грозовы ризы,
Опять блаженствовать лафа!
Вновь просыпаются капризы, –
Вновь обнимает их строфа.
Да, я влюблен в свой стих державный,
В свой стих изысканно-простой,
И льется он волною плавной
В пустыне чахлой и пустой.
Все освежая, все тревожа,
Топя в дороге встречный сор,
Он поднимает часто с ложа
Своих кристальных струй узор.
Препон не знающий с рожденья,
С пренебреженьем к берегам,
Дает он гордым наслажденье
И шлет презрение рабам.
Что ни верста – все шире, шире
Его надменная струя.
И что задали! что за шири!
Что за цветущие края!
Я облеку, как ночи – в ризы
Свои загадки и грехи,
В тиары строф мои капризы,
Мои волшебные сюрпризы,
Мои ажурные стихи!
1909. Июнь
Ст. Пудость, мыза «Ивановка»
Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи, –
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле…
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лед рассудочный докучен, –
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола.
Не мне расчет лабораторий,
Нет для меня учителей.
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! дали! виды!
Какая радость! воздух! свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!
1909. Октябрь
Петербург
Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой!..
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой;
Порой бранят меня площадно –;
Из-за меня везде содом!
Я издеваюсь беспощадно
Над скудомысленным судом!
Я одинок в своей задаче
И оттого, что одинок,
Я дряблый мир готовлю к сдаче,
Плетя на гроб себе венок.
1911 г.
Июль
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
Нелли*
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де Кок,
Где брюссельское кружево… на платке из фланели! –
На кушетке загрезился молодой педагог.
Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо.
Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли.
Восхвалив авиацию, осуждает Китай
И в ревнивом неверии тайно метит в констэбли…
Нелли нехотя слушает, – «лучше ты покатай».
«Философия похоти!..» Нелли думает едко:
«Я в любви разуверилась, господин педагог…
О, когда бы на „Блерио“ поместилась кушетка!
Интродукция – Гауптман, а финал – Поль де Кок!»
1911. Июль.
Ст. Елизаветино, село «Дылицы»
На реке форелевой*
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние
В северной губернии, на реке форелевой.
На реке форелевой в трепетной осиновке
Хорошо мечтается над крутыми веслами.
Вечереет холодно. Зябко спят малиновки.
Скачет лодка скользкая камышами рослыми.
На отложье берега лен расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами.
1911. Август
Поэзоконцерт*
Где свой алтарь воздвигли боги,
Не место призракам земли!
В Академии Поэзии – в озерзамке беломраморном –
Ежегодно мая первого фиолетовый концерт,
Посвященный вешним сумеркам, посвященный девам траурным…
Тут – газэллы и рапсодии, тут – и глина, и мольберт.
Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой.
Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс.
Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,
Оттого, что груди женские – тут не груди, а дюшес…
Наполняется поэтами безбородыми, безусыми,
Музыкально говорящими и поющими Любовь.
Золот гордый замок строфами, золот девушками русыми,
Золот юным вдохновением и отсутствием рабов!
Гости ходят кулуарами, возлежат на софном бархате,
Пьют вино, вдыхают лилии, цепят звенья пахитос…
Проклинайте, люди трезвые! Громче, злей, вороны, каркайте! –
Я, как ректор Академии, пью за озерзамок тост!
1911
Кэнзели*
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево…
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена –
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом –
Вы такая эстетная, Вы такая изящная…
Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?
Ножки плэдом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику, в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
1911
Мисс Лиль*
Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки,
Алогубы-цветики жарко протяни…
В грязной репутации хорошенько выпачкай
Имя светозарное гения в тени!..
Ласковая девонька! крошечная грешница!
Ты еще пикантнее от людских помой!
Верю: ты измучилась… Надо онездешниться,
Надо быть улыбчатой, тихой и немой.
Все мои товарищи (как зовешь нечаянно
Ты моих поклонников и незлых врагов…)
Как-то усмехаются и глядят отчаянно
На ночную бабочку выше облаков.
Разве верят скептики, что ночную бабочку
Любит сострадательно молодой орел?
Честная бесчестница! белая арабочка!
Брызгай грязью чистою в славный ореол!..
Клуб дам*
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп…
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе… –
«Индейцы – точно ананасы, и ананасы – как индейцы»…
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому ль?..
1912. Июнь
Мороженое из сирени!*
– Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? – не дорого, – можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень – сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
1912. Сентябрь
Эпилог «Эго Футуризм»*
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Я – год назад – сказал: «я буду».
Год отсверкал, и вот – я есть!
Я зрил в Олимпове Иуду,
Но не его отверг, а – месть.
Я одинок в своей задаче! –
Прозренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
Нас стало четверо. Но сила,
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Она росла, в своем единстве
Самодержавна и горда, –
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатёр орда…
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлень болот;
У каждого в плече заноза:
Зане болезнен беглых взлет.
Я их приветил: я умею
Приветить всё, – бежи, Привет!
Лети, голубка, смело к змею!
Змея! обвей орла в ответ!
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным на удачу
Завоевателя порыв.
Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.
Схожу насмешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломленный Рим.
Я изнемог от льстивой свиты
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий – говор хат.
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
24-го Октября, 1912 г.
Полдень
Фиолетовый транс*
О, Лилия ликеров, – о, Creme de Violette![165]
Я выпил грёз фиалок фиалковый фиал…
Я приказал немедля подать кабриолет,
И сел на сером клёне в атласный интервал.
Затянут в черный бархат, шоффер – и мой клеврет –
Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор,
Как жеребец заржавший, пошел на весь простор,
А ветер восхищенный сорвал с меня берэт.
Я приказал дать «полный». Я нагло приказал
Околдовать природу и перепутать путь!
Я выбросил шоффера, когда он отказал, –
Взревел! и сквозь природу – вовсю и как-нибудь!
Встречалась ли деревня, – ни голосов, ни изб!
Врезался в чернолесье, – ни дерева, ни пня!
Когда б мотор взорвался, я руки перегрыз б!!.
Я опьянел грозово, все на пути пьяня!..
И вдруг – безумным жестом остолблен кленоход:
Я лилию заметил у ската в водопад.
Я перед ней склонился, от радости горбат,
Благодаря за встречу, за благостный исход…
Я упоен. Я вешний. Я тихий. Я грёзер.
И разве виноват я, что лилии колет
Так редко можно встретить, что путь без лилий сер?..
О, яд мечты фиалок, – о Creme de Viollette…
<1913>
В блесткой тьме*
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив.
Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе;
Скуку взорвал неожиданно неопоэзный мотив.
Каждая строчка – пощечина. Голос мой – сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства! во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!
1913
Поэза возмездия*
Моя вторая «Хабанера»
Взорвалась, точно динамит.
Мне отдалась сама Венера,
И я всемирно знаменит!
То было в девятьсот девятом,
Но до двенадцатого – дым
Все стлался по местам, объятым
Моим пожаром золотым.
Возгрянул год Наполеона
(Век Эхо громогласных дел!)
Вселенского Хамелеона
Душа – бессмертный мой удел.
Издымлен дым, и в льстивый танец
Пустился мир, войдя в азарт
Я – гениальный корсиканец!
Я – возрожденный Бонапарт!
Но острова святой Елены
Мне не угрозен небосклон:
Не мне трагические плены,
Зане я сам Хамелеон!
Что было в девятьсот девятом
То будет в миллиард втором
Я покорю миры булатом,
Как покорял миры пером!
Извечно странствуя с талантом
По плоской плоскости земной,
Был Карлом Смелым, был я Дантом,
Наполеоном и собой!
И будет то, что было, снова:
Перо, булат, перо, булат! Когда ж
Земли падет основа
О, ужас! – буду я крылат.
1913
Вейнмарн
Тиана*
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло.
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана.
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлена, как эхо… Мадлена, как сон…
Я больше уже ни в кого не влюблен –
Влюбляются сердцем, но как, если – рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских, – все то же; к тому ж
Кудесней всех женщин – ликер из банана!..
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить Вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто – луна и поляна.
И вдруг – Вы снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, без славы дурмана…
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
1913. Ноябрь
Поэза истребления*
Меня взорвало это «кубо»,
В котором все бездарно сплошь,–
И я решительно и грубо
Ему свой стих точу, как нож.
Гигантно недоразуменье,–
Я не был никогда безлик:
Да, Пушкин стар для современья,
Но Пушкин – Пушкински велик!
И я, придя к нему на смену.
Его благоговейно чту:
Как он – Татьяну, я Мадлену
Упорно возвожу в Мечту…
Меж тем как все поэзодельцы,
И с ними доблестный Парнас,
Смотря, как наглые пришельцы –
О, Хам Пришедший! – прут на нас,–
Молчат в волшбе оцепенений,
Не находя ударных слов,
Я, средь них единый гений,
Сказать свое уже готов:
Позор стране, поднявшей шумы
Вкруг шарлатанов и шутов! –
Ослы на лбах, «пьеро»-костюмы
И стихотомы…без стихов!
Позор стране, дрожащей смехом
Над вырожденьем! – Дайте слез
Тому, кто приравнял к утехам
Призывы в смерть! в свинью! в навоз!
Позор стране, встречавшей «ржаньем»
Глумленье надо всем святым,
Былым своим очарованьем
И над величием своим!
Я предлагаю: неотложно
Опомниться! и твердо впредь
Псевдоноваторов, – острожно
Иль игнорирно, – но презреть!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова – «с парохода»,
А бурлюков – на Сахалин!
Они – возможники событий,
Где символом всех прав – кастет…
Послушайте меня! поймите! –
Их от сегодня больше нет.
1914 г., февраль
Петербург
Увертюра*
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!
1915. Январь
Петроград
Константин Олимпов*
(1889–1940)
Константин Олимпов (Константин Константинович Фофанов) был сыном известного поэта К. М. Фофанова, особо авторитетного в среде эгофутуристов. В октябре 1911 года вместе с И. Северянином Олимпов организовал кружок «Ego». «Явно сумасшедший, но не совсем бездарный» – так охарактеризовал его в своих воспоминаниях Г. Иванов[166].
Если К. Чуковский считал Олимпова «первым учеником Северянина»[167], то Д. Бурлюк в своих мемуарах утверждал, что у «несчастного сына Фофанова» Северянин «многое позаимствовал, правда, усилив и по-северянински подчеркнув»[168]. А сам Олимпов настаивал: «Ключ возникновения футуризма в России лежит в первом моем печатном выступлении»[169]. Именно борьба за право считаться основателем эгофутуризма между Олимповым и Северянином привела к тому, что последний покинул группу.
«В нем была квинтэссенция „эго-футуризма“», – писал об Олимпове В. Пяст[170]. И действительно, если в 1912 году в футуристических изданиях могло многозначительно сообщаться, что «Константин Олимпов носит воротники „Тореадор“ (размер 39)»[171] или что «Вселенский Эго-футурист К. Олимпов в резиденции „Обухово“ за весь истекший летний сезон написал только четыре строчки, за которые ему уже предлагали колоссальную сумму»[172], то с распадом в 1914 году «Академии Эгопоэзии» самовосхваление, свойственное эгофутуристам, достигло у Олимпова предела и, похоже, вышло за рамки поэтической образности. С 1914 года наряду с термином «эгофутуризм» Олимпов начал употреблять «Эго Олимпизм». Он объявляет себя «Феноменом Гением и Самой Эпохой» и, наконец, «Родителем Мироздания». С высоты этого положения он обращается к «негодяям и мерзавцам» (Глагол Родителя Мироздания. Пг., 1916) или «идиотам и кретинам» (Проэмний Родителя Мироздания. Пг., 1916). При этом одно из его произведений сопровождалось «оглашением»: «Человечество не может себе представить, что Великий Мировой Поэт Константин Олимпов не в состоянии заработать даже одной тленной копейки, чтобы приобрести себе насущных макарон для поддержания своей планетной оболочки. Он умирает от голода и нищеты»[173]. В своем последнем изданном произведении – листовке «Анафема Родителя Мироздания» (Пг., 1922), адресованном «проститутам и проституткам», – Олимпов именует себя «Всемогущим, Вездесущим и Всезнающим, Всеблагим, Всенраведным, Всевечным Великим Мировым Поэтом».
В 1931 году В. Шкловский писал об Олимпове:
«Сейчас он где-то управдомом.
Пишет стихи в домовой книге.
Я думаю, что эта домовая книга не пропадет»[174]
Амурет Игорю Северянину*
Танцуй торжественней, пророк,
Воспой Кудесному эксцессы,
Воспламеняющим экспрессом
Экзальтированных сорок.
Проснется Мир на лире мира,
Венок оденет Ниобей, –
Друг, молодой луной вампира
Себя собою не убей.
Волнуй толпу, зови к волне,
Качай качель, качель экстазы, –
Сверкнут рубины и топазы,
Как привиденья в лунном льне.
Мечта звенит опушкой леса,
Околокольченным Венцом.
Душа испанской догарессы
В Тебе буянится ключом!
Август 1911 г.
Сергиево
Интерлюдия*
Эмпиреи – эмблема феургий,
Силуэт сабеизма фетиша.
В роднике вдохновенных вальпургий
Ищет лунное сердце финиша.
Электрический пламень миража
Обескрайнил кудрявые спазмы
И волна вольной волнью виража
Метит путь из огня протоплазмы.
Искрострунный безгрёзия крензель
Тки, шутя экзотичную гибель.
Позвони литургийных бурь вензель
И себя светом солнечно выбель.
Музыкальных религий хоругви
Нюансируют в радужной гамме.
Мы – поэты, пророки, хирурги –
Молньеносно играем богами!
<1912>
«Я хочу быть душевно-больным…»*
Я хочу быть душевно-больным,
Чадной грезой у жизни облечься,
Не сгорая гореть неземным,
Жить и плакать душою младенца
Навсегда, навсегда, навсегда.
Надоела стоустая ложь,
Утомили страдания душ, –
Я хочу быть душевно больным!
Над землей, словно сволочный проч,
В суету улыбается Дьявол,
Давит в людях духовную мочь,
Но меня в смрадный ад не раздавит
Никогда, никогда, никогда.
Я стихийным эдемом гремуч,
Ослепляю людское злосчастье.
Я на небе, как молния, зряч,
На земле – в облаках – без поместья.
Для толпы навсегда, навсегда,
Я хочу быть душевно-больным!
<1912>
«Гении в ритмах экспрессий…»*
Гении в ритмах экспрессии
Мыслят созвездьем талантов.
Сказочнят в море эксцессов
Их острова хиромантии.
Ясного Гения остров
Терем воздвигнул Искусства:
С Лирой великого чувства,
С Музой – любовницей острой.
Райчатся окна Бессмертья,
Солнчится Гения терем!
Люди! в мой терем уверьтесь?
– «Верим в Олимпова, верим!»
<1912>
Буква Маринетти*
Я. Алфавит, мои поэзы – буквы.
И люди – мои буквы.
Мозги черепа – улицы города.
Идеи – трамваи с публикой – грезы –
Мчатся по рельсам извилистых нервов
В гарные будни кинемо жизни.
Глаз-небокоп бытия мирозданья
Ритмом зажег электрической мысли
Триумф!
Зрячее ухо звони в экспансивный набат.
Двигайтесь пеньем магнитные губы
В колесо ног рысака на асфальте:
Гоп гоп, гопотом, шлёпотным копытом,
Аплодируй топотом, хлопайте копыта
Оптом, оптом!
1 февраля 1914 г.
Флейта славы*
Я От Рожденья Гениальный –
Бог Электричеством Больной.
Мой В боге Дух Феноменальный
Пылает Солнечной Весной.
Сплетая Радуги Зона,
Огни Созвездий Сотворил.
Давно-Давно От Ориона
Пути Вселенных Искрылил.
И На земле Явился В Нервах,
Сверкая Сердцем Красоты.
Строфами Светозарных Перлов
Спалил толпу Грозой Мечты.
Войдя В Экстаз – Великолепен –
В «Пенатах» Пением Звучал.
Тогда Меня Великий Репин
Пером Великим Начертал.
Я – Самодержец Вдохновенья,
Непогрешимец Божества.
Собою Сам, Творец Творенья,
Бессмертной Жизни – Голова!
Полдень 1 мая 1914 г.
Глагол Родителя Мироздания*
(Буквы произносятся густым басом)
НЕГОДЯЯМ и МЕРЗАВЦАМ
Олимпов Родил Мирозданье.
Бессмертная Жизнь Клокочи.
Великое Сердце Страданья
Безумную Лиру Звучи.
Да будет проклята земля!
Да будут прокляты земные!
Эдемной Славы Бытия
Не понимают рты глазные.
Меня поносят и клеймят
Последней руганью собаке,
Со Мной помойно говорят,
Ютят на кухне в чадном мраке.
Меня из дома прогнали родные
За то, что не работаю нигде.
Помогите эфиры льняные
Прокормиться Вечной Звезде.
У Меня даже нет полотенца,
Чтобы вытереть плотски лицо.
Я Блаженней любого младенца
Пробираюсь сквозь будней кольцо.
Я считаю фунт хлеба за роскошь.
И из чайной беру кипяток.
Одолжить семь копеек попросишь
И поджаришь конинный биток.
Рыдайте и плачьте кто может,
Великий Поэт в нищете.
И голод Его не тревожит,
Он Утаился в Мечте.
Не Надо Мне денежных знаков и службы,
и дружбы на ярмарке будней,
Не Приемлет земного Бессмертное Зодчество,
Духовно Питаясь Единственно Ко́смосным
Звоном Из Ангельских Лютней,
Торжествует Над Богом Мое Одиночество.
Я – До́ма В Звездное Лото
Играю С Наготой.
Не Приходи Ко Мне Никто
На Разговор Пустой.
<1916>
Третье Рождество*
Где только возможно, на всех перекрестках
Я стану кричать о Величьи Своем.
Пусть будет известно на клубных подмостках,
Я Выше Бога Сверкаю Венцом.
Здравствуй улица! Из Космоса приехал
Поэт бессмертия, поправший божество.
Я духом упоен, величием успеха
И в сердце благовест, и Третье Рождество.
Я – Пролетарий
Скитаюся в нищей одежде;
Как Пролетарий,
Я полон грядущей надежды;
Как Пролетарий,
Я занят великой задачей;
Как Пролетарий,
Я занял дворцовые дачи;
Как Пролетарий,
Для королей – зловещая гроза;
Как Пролетарий,
Горят в моей Республике глаза;
Я – Вещий Пролетарий!
Открыл бессмертия глаза,
Вложил в народные уста
Кричать всегда с утра,
С утра, весь день до вечера
И с вечера до полночи, всю ночь
И до утра
Кричать всегда с утра: Ура!!!
Да здравствует коммуна интернационала!
Да здравствует Звездная коммуна – Олимпизм!
Да здравствует Социальная революция
Титанического Пролетариата!
Рабовладельцев она доканала,
Белогвардейцев перехитрила,
Перемудрила декретом свобод
Да здравствует седьмое ноября!
Эй, подымайся, человек,
На новую ступень культуры,
Громлю стихом литературы
Продажный отошедший век.
Эй, просыпайся человек!
Смотри, ударили в набат
Заводы, фабрики и шахты.
Нет императоров на яхте!
Эй, слышишь в молниях раскат.
То льется бой.
Гробовый бой,
Бой громбомбойный:
Тра-ра, ра-ра-ра! Тра-та, та-та-та,
Гром… дзын… бом-бомба… гром-катакомба…
Бом… бомба… пломба!
Тррр… дзын… вдребезги!
… Мы, трудящие народы,
В нас кипящие сердца,
Дышим праздником свободы,
Как сиянием венца.
Разрушаем, грабим, режем,
Жгем, пока не создаем,
Но когда все перережем,
Разгромим и разобьем,
Коль придется, сбросим брюки,
Станем в очередь пороть
Тунеядцев близоруких,
Чтобы леность побороть.
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Если надо скинем звезды,
Солнце в камни превратим
Разорим вселенных гнезда,
Снова бездны создадим.
Гармоничней и прелестней
Существующих миров,
Потому, что нашей песней
Коронована любовь,
Гордись, Совдепия, поэтом,
Я всех враждебность победил,
Разбил религии с заветом,
Нерв мироздания претворил
В ладью земли, но с человеком
В гербах серпа и молотка,
Подняться солнцем к звездным рекам,
Пить красным знаменем века!
Да будет всем близка свобода!
Долой земные короли!
Я быть могу вождем народа,
Предсовнаркомом всей земли!
Нет сожаленья, нет пощады
Врагам космической мечты
Сверхчеловеческого взгляда.
Я выше божьей красоты!
Эрадиацию пожара
Раскрыл Олимпов – Красота.
На талисман земного шара
Гляди планетная тщета!
<1922>
Анафема Родителя Мироздания*
КОНСТА. Я, КОНСТАНТИН ОЛИМПОВ,
УТВЕРЖДАЮ, ЧТО ХРИСТОС – ВЕЛИЧАЙШИЙ ГРЕШНИК НА ЗЕМНОМ ШАРЕ.
(Проститутам и проституткам)
ПРОКЛЯТЬЕ, ПРОКЛЯТЬЕ, ПРОКЛЯТЬЕ
Я ШЛЮ ИЗУМЛЕННОМУ МИРУ.
Я ПРОКЛЯЛ ХРИСТА ЗА РАСПЯТЬЕ,
ВЗЯВ В РУКИ БЕССМЕРТИЯ ЛИРУ.
ВСЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА – ПОШЛОСТЬ,
ЖЕСТОКОСТЬ, ПРОДАЖНОСТЬ, ГЛУМЛЕНЬЕ;
А БУДУЩНОСТЬ, НЫНЧЕСТЬ И ПРОШЛОСТЬ –
ОТБРОСЫ СМЕРДЯЩЕГО ТЛЕНЬЯ.
ДОСТОЙНО ЛЬ ВНИМАНЬЯ, ДОСТОЙНО ЛЬ СОЧУВСТВИЙ
ЗЕМЛЯ И ПЛАНЕТЫ, СОЗВЕЗДЬЯ, ВСЕЛЕНСТВА
КОГДА Я, ОЛИМПОВ, ГОРДЫНЯ ИСКУССТВА,
СЕБЯ ПРОСЛАВЛЯЮ, СВОЕ СОВЕРШЕНСТВО?!.
<1922>
Константин Олимпов (Константин Константинович Фофанов) был сыном известного поэта К. М. Фофанова, особо авторитетного в среде эгофутуристов. В октябре 1911 года вместе с И. Северянином Олимпов организовал кружок «Ego». «Явно сумасшедший, но не совсем бездарный» – так охарактеризовал его в своих воспоминаниях Г. Иванов[166].
Если К. Чуковский считал Олимпова «первым учеником Северянина»[167], то Д. Бурлюк в своих мемуарах утверждал, что у «несчастного сына Фофанова» Северянин «многое позаимствовал, правда, усилив и по-северянински подчеркнув»[168]. А сам Олимпов настаивал: «Ключ возникновения футуризма в России лежит в первом моем печатном выступлении»[169]. Именно борьба за право считаться основателем эгофутуризма между Олимповым и Северянином привела к тому, что последний покинул группу.
«В нем была квинтэссенция „эго-футуризма“», – писал об Олимпове В. Пяст[170]. И действительно, если в 1912 году в футуристических изданиях могло многозначительно сообщаться, что «Константин Олимпов носит воротники „Тореадор“ (размер 39)»[171] или что «Вселенский Эго-футурист К. Олимпов в резиденции „Обухово“ за весь истекший летний сезон написал только четыре строчки, за которые ему уже предлагали колоссальную сумму»[172], то с распадом в 1914 году «Академии Эгопоэзии» самовосхваление, свойственное эгофутуристам, достигло у Олимпова предела и, похоже, вышло за рамки поэтической образности. С 1914 года наряду с термином «эгофутуризм» Олимпов начал употреблять «Эго Олимпизм». Он объявляет себя «Феноменом Гением и Самой Эпохой» и, наконец, «Родителем Мироздания». С высоты этого положения он обращается к «негодяям и мерзавцам» (Глагол Родителя Мироздания. Пг., 1916) или «идиотам и кретинам» (Проэмний Родителя Мироздания. Пг., 1916). При этом одно из его произведений сопровождалось «оглашением»: «Человечество не может себе представить, что Великий Мировой Поэт Константин Олимпов не в состоянии заработать даже одной тленной копейки, чтобы приобрести себе насущных макарон для поддержания своей планетной оболочки. Он умирает от голода и нищеты»[173]. В своем последнем изданном произведении – листовке «Анафема Родителя Мироздания» (Пг., 1922), адресованном «проститутам и проституткам», – Олимпов именует себя «Всемогущим, Вездесущим и Всезнающим, Всеблагим, Всенраведным, Всевечным Великим Мировым Поэтом».
В 1931 году В. Шкловский писал об Олимпове:
«Сейчас он где-то управдомом.
Пишет стихи в домовой книге.
Я думаю, что эта домовая книга не пропадет»[174]
Амурет Игорю Северянину*
Танцуй торжественней, пророк,
Воспой Кудесному эксцессы,
Воспламеняющим экспрессом
Экзальтированных сорок.
Проснется Мир на лире мира,
Венок оденет Ниобей, –
Друг, молодой луной вампира
Себя собою не убей.
Волнуй толпу, зови к волне,
Качай качель, качель экстазы, –
Сверкнут рубины и топазы,
Как привиденья в лунном льне.
Мечта звенит опушкой леса,
Околокольченным Венцом.
Душа испанской догарессы
В Тебе буянится ключом!
Август 1911 г.
Сергиево
Интерлюдия*
Эмпиреи – эмблема феургий,
Силуэт сабеизма фетиша.
В роднике вдохновенных вальпургий
Ищет лунное сердце финиша.
Электрический пламень миража
Обескрайнил кудрявые спазмы
И волна вольной волнью виража
Метит путь из огня протоплазмы.
Искрострунный безгрёзия крензель
Тки, шутя экзотичную гибель.
Позвони литургийных бурь вензель
И себя светом солнечно выбель.
Музыкальных религий хоругви
Нюансируют в радужной гамме.
Мы – поэты, пророки, хирурги –
Молньеносно играем богами!
<1912>
«Я хочу быть душевно-больным…»*
Я хочу быть душевно-больным,
Чадной грезой у жизни облечься,
Не сгорая гореть неземным,
Жить и плакать душою младенца
Навсегда, навсегда, навсегда.
Надоела стоустая ложь,
Утомили страдания душ, –
Я хочу быть душевно больным!
Над землей, словно сволочный проч,
В суету улыбается Дьявол,
Давит в людях духовную мочь,
Но меня в смрадный ад не раздавит
Никогда, никогда, никогда.
Я стихийным эдемом гремуч,
Ослепляю людское злосчастье.
Я на небе, как молния, зряч,
На земле – в облаках – без поместья.
Для толпы навсегда, навсегда,
Я хочу быть душевно-больным!
<1912>
«Гении в ритмах экспрессий…»*
Гении в ритмах экспрессии
Мыслят созвездьем талантов.
Сказочнят в море эксцессов
Их острова хиромантии.
Ясного Гения остров
Терем воздвигнул Искусства:
С Лирой великого чувства,
С Музой – любовницей острой.
Райчатся окна Бессмертья,
Солнчится Гения терем!
Люди! в мой терем уверьтесь?
– «Верим в Олимпова, верим!»
<1912>
Буква Маринетти*
Я. Алфавит, мои поэзы – буквы.
И люди – мои буквы.
Мозги черепа – улицы города.
Идеи – трамваи с публикой – грезы –
Мчатся по рельсам извилистых нервов
В гарные будни кинемо жизни.
Глаз-небокоп бытия мирозданья
Ритмом зажег электрической мысли
Триумф!
Зрячее ухо звони в экспансивный набат.
Двигайтесь пеньем магнитные губы
В колесо ног рысака на асфальте:
Гоп гоп, гопотом, шлёпотным копытом,
Аплодируй топотом, хлопайте копыта
Оптом, оптом!
1 февраля 1914 г.
Флейта славы*
Я От Рожденья Гениальный –
Бог Электричеством Больной.
Мой В боге Дух Феноменальный
Пылает Солнечной Весной.
Сплетая Радуги Зона,
Огни Созвездий Сотворил.
Давно-Давно От Ориона
Пути Вселенных Искрылил.
И На земле Явился В Нервах,
Сверкая Сердцем Красоты.
Строфами Светозарных Перлов
Спалил толпу Грозой Мечты.
Войдя В Экстаз – Великолепен –
В «Пенатах» Пением Звучал.
Тогда Меня Великий Репин
Пером Великим Начертал.
Я – Самодержец Вдохновенья,
Непогрешимец Божества.
Собою Сам, Творец Творенья,
Бессмертной Жизни – Голова!
Полдень 1 мая 1914 г.
Глагол Родителя Мироздания*
(Буквы произносятся густым басом)
Олимпов Родил Мирозданье.
Бессмертная Жизнь Клокочи.
Великое Сердце Страданья
Безумную Лиру Звучи.
Да будет проклята земля!
Да будут прокляты земные!
Эдемной Славы Бытия
Не понимают рты глазные.
Меня поносят и клеймят
Последней руганью собаке,
Со Мной помойно говорят,
Ютят на кухне в чадном мраке.
Меня из дома прогнали родные
За то, что не работаю нигде.
Помогите эфиры льняные
Прокормиться Вечной Звезде.
У Меня даже нет полотенца,
Чтобы вытереть плотски лицо.
Я Блаженней любого младенца
Пробираюсь сквозь будней кольцо.
Я считаю фунт хлеба за роскошь.
И из чайной беру кипяток.
Одолжить семь копеек попросишь
И поджаришь конинный биток.
Рыдайте и плачьте кто может,
Великий Поэт в нищете.
И голод Его не тревожит,
Он Утаился в Мечте.
Не Надо Мне денежных знаков и службы,
и дружбы на ярмарке будней,
Не Приемлет земного Бессмертное Зодчество,
Духовно Питаясь Единственно Ко́смосным
Звоном Из Ангельских Лютней,
Торжествует Над Богом Мое Одиночество.
Я – До́ма В Звездное Лото
Играю С Наготой.
Не Приходи Ко Мне Никто
На Разговор Пустой.
<1916>
Третье Рождество*
Где только возможно, на всех перекрестках
Я стану кричать о Величьи Своем.
Пусть будет известно на клубных подмостках,
Я Выше Бога Сверкаю Венцом.
Здравствуй улица! Из Космоса приехал
Поэт бессмертия, поправший божество.
Я духом упоен, величием успеха
И в сердце благовест, и Третье Рождество.
Я – Пролетарий
Скитаюся в нищей одежде;
Как Пролетарий,
Я полон грядущей надежды;
Как Пролетарий,
Я занят великой задачей;
Как Пролетарий,
Я занял дворцовые дачи;
Как Пролетарий,
Для королей – зловещая гроза;
Как Пролетарий,
Горят в моей Республике глаза;
Я – Вещий Пролетарий!
Открыл бессмертия глаза,
Вложил в народные уста
Кричать всегда с утра,
С утра, весь день до вечера
И с вечера до полночи, всю ночь
И до утра
Кричать всегда с утра: Ура!!!
Да здравствует коммуна интернационала!
Да здравствует Звездная коммуна – Олимпизм!
Да здравствует Социальная революция
Титанического Пролетариата!
Рабовладельцев она доканала,
Белогвардейцев перехитрила,
Перемудрила декретом свобод
Да здравствует седьмое ноября!
Эй, подымайся, человек,
На новую ступень культуры,
Громлю стихом литературы
Продажный отошедший век.
Эй, просыпайся человек!
Смотри, ударили в набат
Заводы, фабрики и шахты.
Нет императоров на яхте!
Эй, слышишь в молниях раскат.
То льется бой.
Гробовый бой,
Бой громбомбойный:
Тра-ра, ра-ра-ра! Тра-та, та-та-та,
Гром… дзын… бом-бомба… гром-катакомба…
Бом… бомба… пломба!
Тррр… дзын… вдребезги!
… Мы, трудящие народы,
В нас кипящие сердца,
Дышим праздником свободы,
Как сиянием венца.
Разрушаем, грабим, режем,
Жгем, пока не создаем,
Но когда все перережем,
Разгромим и разобьем,
Коль придется, сбросим брюки,
Станем в очередь пороть
Тунеядцев близоруких,
Чтобы леность побороть.
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Если надо скинем звезды,
Солнце в камни превратим
Разорим вселенных гнезда,
Снова бездны создадим.
Гармоничней и прелестней
Существующих миров,
Потому, что нашей песней
Коронована любовь,
Гордись, Совдепия, поэтом,
Я всех враждебность победил,
Разбил религии с заветом,
Нерв мироздания претворил
В ладью земли, но с человеком
В гербах серпа и молотка,
Подняться солнцем к звездным рекам,
Пить красным знаменем века!
Да будет всем близка свобода!
Долой земные короли!
Я быть могу вождем народа,
Предсовнаркомом всей земли!
Нет сожаленья, нет пощады
Врагам космической мечты
Сверхчеловеческого взгляда.
Я выше божьей красоты!
Эрадиацию пожара
Раскрыл Олимпов – Красота.
На талисман земного шара
Гляди планетная тщета!
<1922>
Анафема Родителя Мироздания*
КОНСТА. Я, КОНСТАНТИН ОЛИМПОВ,
УТВЕРЖДАЮ, ЧТО ХРИСТОС – ВЕЛИЧАЙШИЙ ГРЕШНИК НА ЗЕМНОМ ШАРЕ.
ПРОКЛЯТЬЕ, ПРОКЛЯТЬЕ, ПРОКЛЯТЬЕ
Я ШЛЮ ИЗУМЛЕННОМУ МИРУ.
Я ПРОКЛЯЛ ХРИСТА ЗА РАСПЯТЬЕ,
ВЗЯВ В РУКИ БЕССМЕРТИЯ ЛИРУ.
ВСЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА – ПОШЛОСТЬ,
ЖЕСТОКОСТЬ, ПРОДАЖНОСТЬ, ГЛУМЛЕНЬЕ;
А БУДУЩНОСТЬ, НЫНЧЕСТЬ И ПРОШЛОСТЬ –
ОТБРОСЫ СМЕРДЯЩЕГО ТЛЕНЬЯ.
ДОСТОЙНО ЛЬ ВНИМАНЬЯ, ДОСТОЙНО ЛЬ СОЧУВСТВИЙ
ЗЕМЛЯ И ПЛАНЕТЫ, СОЗВЕЗДЬЯ, ВСЕЛЕНСТВА
КОГДА Я, ОЛИМПОВ, ГОРДЫНЯ ИСКУССТВА,
СЕБЯ ПРОСЛАВЛЯЮ, СВОЕ СОВЕРШЕНСТВО?!.
<1922>
Георгий Иванов*
(1894–1958)
Участие Георгия Владимировича Иванова в футуристическом движении относится к самому раннему периоду его творческого пути, оно было недолгим и носило, скорее всего, формальный характер. Под издательской маркой «Едо» в декабре 1911 года вышла первая книга Иванова «Отплытие на о. Цитеру». Был он и членом ректориата «Академии Эгопоэзии». Тем не менее весной 1912 года, откликаясь на предложение Н. Гумилева, Иванов переходит в «Цех поэтов», а в ноябре того же года журнал «Гиперборей» опубликовал письмо, подписанное Ивановым и Грааль-Арельским, в котором, в частности, говорилось: «Кружок „Ego“ продолжает рассылать листки манифеста „Ego-футуристов“, где в списке членов „ректориата“ стоят наши имена. Настоящим доводим до общего сведения, что мы из названного кружка вышли и никакого отношения к нему, а равно и к газете „Петербургский Глашатай“, не имеем»[175].
Позже, весьма скептически оценивая свою «эгофутуристическую» юность, Иванов напишет: «Из моего футуризма ничего не вышло»[176].
Сонет-послание*
Игорю Северянину
Я долго ждал послания от Вас,
Но нет его и я тоской изранен.
Зачем Вы смолкли, Игорь Северянин,
Там в городе, где гам и звон кирас?
Ночь надо мной струит златой экстаз,
Дрожит во мгле неверный лук Дианин…
Ах, мир ночной загадочен и странен,
И кажется, что твердь с землей слилась.
Звучит вдали Шопеновское скерцо,
В томительной разлуке тонет сердце,
Лист падает и близится зима.
Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий;
Я здесь грущу, и Вы меня забыли…
Пишите же, – я жду от Вас письма!
<1911>
Майская баллада*
Принцесса, больная скарлатиной,
Убежала вечером из спальной
И, склонясь над розовой куртиной,
Прислушивалась к музыке дальной.
Посинел золотистый вечер,
Но трещал еще кузнечик шустрый…
За дворцовыми окнами зажглись свечи
И хрустальные люстры.
И принцессе было странно,
Что болит у нее голова и горло…
Голубые крылья тумана
Наступающая ночь простерла.
И стояла над розовой куртиной
Принцесса, сама не зная,
Больна ли она скарлатиной
Или это шутка Мая.
<1912>
Участие Георгия Владимировича Иванова в футуристическом движении относится к самому раннему периоду его творческого пути, оно было недолгим и носило, скорее всего, формальный характер. Под издательской маркой «Едо» в декабре 1911 года вышла первая книга Иванова «Отплытие на о. Цитеру». Был он и членом ректориата «Академии Эгопоэзии». Тем не менее весной 1912 года, откликаясь на предложение Н. Гумилева, Иванов переходит в «Цех поэтов», а в ноябре того же года журнал «Гиперборей» опубликовал письмо, подписанное Ивановым и Грааль-Арельским, в котором, в частности, говорилось: «Кружок „Ego“ продолжает рассылать листки манифеста „Ego-футуристов“, где в списке членов „ректориата“ стоят наши имена. Настоящим доводим до общего сведения, что мы из названного кружка вышли и никакого отношения к нему, а равно и к газете „Петербургский Глашатай“, не имеем»[175].
Позже, весьма скептически оценивая свою «эгофутуристическую» юность, Иванов напишет: «Из моего футуризма ничего не вышло»[176].
Сонет-послание*
Игорю Северянину
Я долго ждал послания от Вас,
Но нет его и я тоской изранен.
Зачем Вы смолкли, Игорь Северянин,
Там в городе, где гам и звон кирас?
Ночь надо мной струит златой экстаз,
Дрожит во мгле неверный лук Дианин…
Ах, мир ночной загадочен и странен,
И кажется, что твердь с землей слилась.
Звучит вдали Шопеновское скерцо,
В томительной разлуке тонет сердце,
Лист падает и близится зима.
Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий;
Я здесь грущу, и Вы меня забыли…
Пишите же, – я жду от Вас письма!
<1911>
Майская баллада*
Принцесса, больная скарлатиной,
Убежала вечером из спальной
И, склонясь над розовой куртиной,
Прислушивалась к музыке дальной.
Посинел золотистый вечер,
Но трещал еще кузнечик шустрый…
За дворцовыми окнами зажглись свечи
И хрустальные люстры.
И принцессе было странно,
Что болит у нее голова и горло…
Голубые крылья тумана
Наступающая ночь простерла.
И стояла над розовой куртиной
Принцесса, сама не зная,
Больна ли она скарлатиной
Или это шутка Мая.
<1912>
Грааль-Арельский*
(1888/1889–1938?)
Грааль-Арельский (Стефан Стефанович Петров) вошел в «Академию Эгопоэзии» и стал членом ее ректориата в январе 1912 года, одновременно вступив в «Цех поэтов». Этому предшествовали знакомство с И. Северянином и К. Олимповым, немногочисленные публикации в периодике и выход в свет книги «Голубой ажур» (СПб., 1911), которая была замечена критикой. Так, Н. Гумилев, отметив в поэзии Грааль-Арельского влияние И. Эренбурга, И. Северянина и «современных поэтов-экзотиков», упрекнув автора в отсутствии «своего слова, которое необходимо сказать ценой чего бы то ни было и которое одно делает поэта», отметил, однако, «горячность молодости, версификационные способности, вкус и знание современной поэзии»[177]. Влияние Северянина и избыток в «Голубом ажуре» «условно-красивого» отмечал В. Брюсов[178]. А. Блок писал Грааль-Арельскому: «Книжка Ваша (за исключением частностей, особенно псевдонима и заглавия) многим мне близка. Вас мучат также звездные миры, на которые Вы смотрите, и особенно хорошо говорите Вы о звездах»[179]. Хотя Грааль-Арельский и стал автором одной из теоретических работ «Академии Эгопоэзии»[180], членство его в «Академии» было весьма краткосрочным. Совместно с Г. Ивановым весной 1912 года он покинул группу эгофутуристов.
Вторая книга Грааль-Арельского «Летейский берег» (СПб., 1913) стала последним его стихотворным сборником, хотя несколько художественно-фантастических и научно-популярных книг в советское время ему опубликовать удалось.
В 1937 году был арестован. Дата и место смерти не установлены.
В томленьи лунном…*
Сквозь гардины узорные заглянул тихий вечер,
И зажег светом трепетным ваши русые кудри,
Вы сидели у зеркала и мечтали о встрече,
И лицо ваше бледное было в розовой пудре.
Жемчугами толчеными вы посыпали ногти,
И любуясь браслетами и своими ногтями,
Вы не видя подвинули опираясь на локте,
Золотые флакончики с голубыми духами.
Вам казалось, – олунена голубая аллея,
И виконт дожидается у подножия Феба,
А вдали, сквозь акации, чуть заметно алея
Разгорается медленно изумрудное небо.
<1912>
Турнир*
Уронила розу леди Бэти, –
Замерли угрюмые гобои,
Грустный паж в лазоревом берете
Дал сигнал о предстоящем бое.
И на круг въезжают друг за другом
Девять рыцарей Святого Марка,
По стальным, сверкающим кольчугам
Вьются ленты, вышитые ярко.
Сам король бледнеет на балконе,
Вспоминает вечер у куртины…
На его мерцающей короне
Загорелись яркие рубины.
Нет прекрасней Бэти в целом мире!
В честь ее сломают много копий,
И об этом сказочном турнире
Разнесутся вести по Европе.
<1912>
Грааль-Арельский (Стефан Стефанович Петров) вошел в «Академию Эгопоэзии» и стал членом ее ректориата в январе 1912 года, одновременно вступив в «Цех поэтов». Этому предшествовали знакомство с И. Северянином и К. Олимповым, немногочисленные публикации в периодике и выход в свет книги «Голубой ажур» (СПб., 1911), которая была замечена критикой. Так, Н. Гумилев, отметив в поэзии Грааль-Арельского влияние И. Эренбурга, И. Северянина и «современных поэтов-экзотиков», упрекнув автора в отсутствии «своего слова, которое необходимо сказать ценой чего бы то ни было и которое одно делает поэта», отметил, однако, «горячность молодости, версификационные способности, вкус и знание современной поэзии»[177]. Влияние Северянина и избыток в «Голубом ажуре» «условно-красивого» отмечал В. Брюсов[178]. А. Блок писал Грааль-Арельскому: «Книжка Ваша (за исключением частностей, особенно псевдонима и заглавия) многим мне близка. Вас мучат также звездные миры, на которые Вы смотрите, и особенно хорошо говорите Вы о звездах»[179]. Хотя Грааль-Арельский и стал автором одной из теоретических работ «Академии Эгопоэзии»[180], членство его в «Академии» было весьма краткосрочным. Совместно с Г. Ивановым весной 1912 года он покинул группу эгофутуристов.
Вторая книга Грааль-Арельского «Летейский берег» (СПб., 1913) стала последним его стихотворным сборником, хотя несколько художественно-фантастических и научно-популярных книг в советское время ему опубликовать удалось.
В 1937 году был арестован. Дата и место смерти не установлены.
В томленьи лунном…*
Сквозь гардины узорные заглянул тихий вечер,
И зажег светом трепетным ваши русые кудри,
Вы сидели у зеркала и мечтали о встрече,
И лицо ваше бледное было в розовой пудре.
Жемчугами толчеными вы посыпали ногти,
И любуясь браслетами и своими ногтями,
Вы не видя подвинули опираясь на локте,
Золотые флакончики с голубыми духами.
Вам казалось, – олунена голубая аллея,
И виконт дожидается у подножия Феба,
А вдали, сквозь акации, чуть заметно алея
Разгорается медленно изумрудное небо.
<1912>
Турнир*
Уронила розу леди Бэти, –
Замерли угрюмые гобои,
Грустный паж в лазоревом берете
Дал сигнал о предстоящем бое.
И на круг въезжают друг за другом
Девять рыцарей Святого Марка,
По стальным, сверкающим кольчугам
Вьются ленты, вышитые ярко.
Сам король бледнеет на балконе,
Вспоминает вечер у куртины…
На его мерцающей короне
Загорелись яркие рубины.
Нет прекрасней Бэти в целом мире!
В честь ее сломают много копий,
И об этом сказочном турнире
Разнесутся вести по Европе.
<1912>
Иван Игнатьев*
(1892–1914)
«Это был холодный дерзатель. Спокойный, трезвый ум, несомненное понимание поставленных перед собою задач и очень маленький талант», – такую характеристику дал Ивану Васильевичу Игнатьеву (настоящая фамилия – Казанский) В. Шершеневич[181].
До знакомства с И. Северянином в конце 1911 года, то есть до того, как он стал эгофутуристом, Игнатьев печатал во многих периодических изданиях свои стихи, рассказы, театральные рецензии.
Сотрудничая в газетах «Нижегородец» (в 1911–1913 годах) и «Дачница» (в 1912-м), Игнатьев способствовал появлению на страницах этих газет произведений практически всех эгофутуристов; для некоторых это был дебют в литературе. В 1912 году Игнатьев организовал издательство «Петербургский Глашатай», под маркой которого вышло в свет большинство эгофутуристических «эдиций»; тогда же начинает публиковаться одноименная газета (вышло четыре номера).
В начале 1913 года, когда И. Северянин разорвал свои отношения с эгофутуристами, Игнатьев стал главой группы, объявив, что перестала существовать северянинская «интуитивная школа Вселенский Эго-футуризм» и «по инициативе директора „Петербургского Глашатая“ Ивана Игнатьева возникает Эго-Фугуризм в качестве интуитивной ассоциации…»[182]. Изменения действительно произошли: во многом новое лицо эгофутуризма стали определять поэты-радикалы, по своему методу близкие к кубофутуристам, – В. Гнедов и сам Игнатьев. Это отмечал тот же Шершеневич: «Даже странно: всем своим существом Игнатьев был совсем близок к позициям кубофутуристов, а между тем он их ненавидел, в свой журнал не пускал и печатал всякую бесцветную мелюзгу…»[183] Игнатьев же стал и основным теоретиком группы. Кроме статей в альманахах, он выпустил брошюру «Эго-Фугуризм» (СПб., 1913). Единственный поэтический сборник Игнатьева «Эшафот: Эго-футуры» (СПб., 1913, на обложке – 1914) вобрал в себя практически все его эгофутуристические стихи.
В день своей свадьбы 21 января 1914 года Игнатьев неожиданно покончил с собой, перерезав горло бритвой. После его смерти эгофутуризм как организованное движение перестал существовать.
Извечное*
ВАСИЛИСКУ ГНЕДОВУ
Почему Я не арочный сквозь?
Почему плен Судьбы?
Почему не средьмирная Ось,
А Средьмирье Борьбы?
Почему не рождая рожду?..
Умираю живя?
Почему Оживая умру?
Почему Я лишь «я»?
Почему «я» мое – Вечный Гид,
Вечный Гид без Лица?
Почему Безначальность страшит
Бесконечность Конца?
Я не знаю Окружности Ключ
Знаю: кончится Бег,
И тогда я увижу всю Звучь,
И услышу весь Спектр.
Декабрь. 1912
Санкт-Петербург
Всегдай*
Аркадию Бухову
В холоде зноя томительного
Бескрыл экстаз.
Пленюсь Упоительным
В Вечно-последний раз.
Узой своею Таинственному
Я Властелин,
Покорный воинственно,
Множественный один.
Ходим путьми василисковыми
И Он, и Я!..
Далекое-Близкое! –
Я не хочу Тебя!
<1913>
Онан*
Зовет.
Отзывается.
Ярмит.
Жданное.
Нежеланное –
Радостны –
Твои!
Окаянное –
Покаянное
Ласкает
Преданностью смертей!
В державу паяя
Мозг…
. . . . . .
Страшнее и
Сладостнее
Пригвозд!..
<1913>
Мигающее пламя*
Взоры Проклятьем молитвенны.
В отмели чувств
Серые рытвины
Медлительны, как лангуст.
Сердце Бодрю Отчаяньем,
Пью ужас закрыв глаза.
Бесцельно раскаянье –
Тихая гроза.
Жду. Кончаются лестницы –
Неравенства Светлый Знак…
Начертит Какая Кудесница
Новый Зодиак?
<1913>
Opus: 15369*
Зовут грозою Розовых воронок
В трубы Проруб.
А для меня совсем-совсем негромок
Удар Курка в Железный зуб.
Надолго Вынужденному срединнику
Закрыть Пугающий привет ВСЕГО.
И нудны все Соседние пустынники –
Пустынней НИЧЕГО.
Это называется «Метрополитен».
<1913>
Opus: 80447*
Давно покинуто собачье –
Приветствую, Кастраты, вас.
Хотя и вылетаю изредка на моно-таксо в Скачки,
Но больше не ищу Себя, Олега и Лолетту Ас.
Это – «Тренировка».
<1913>
Opus: −45*
н
Величайшая
Е
Рье
умомАс
е
б
е
<1913>
«Я жизнью Жертвую – жИВУ…»*
Я жизнью Жертвую – жИВУ…
Палач бездушный и суровый!
Я все сорву твои оковы –
Я так хочу!
Но я умру, когда разряд
Отклонит Милостивый вестник…
Хочу смертей в Бесчестном кресле!
Хочу! Хочу! Хочу! Я рад!..
<1913>
Opus: −5515*
Почему, почему МЫ обязаны?
Почему НЕЖЕЛАНИЕ – рАБ?
Несвободно свободою связанный,
Я – всего лишь кРАП.
Мне дорог, мил Электрический
Эшафот, Тюрьма.
Метрополитена улыбки Садистические,
Синема Бельмо.
Хочу Неестественности Трагической…
Дайте, пожалуйста, вина!..
<1913>
Opus: + − × :*
Bc. Мейерхольду
Улыбнется Ведьма Элегическая
Шакалом Проспектных снов.
Перебираются на небо вывески Венерические
По плечам Растущих Дворцов.
Обезьянье в капули собрано
И причесан, надушен Дух.
Остаток
Когтей в Перчаттах –
Притаился – Потух.
Расстегните Шокирующую Кнопку
И садитесь в Аэро-кеб.
Я промчу Вас Мудрою Тропкой
В республику Покоренных Амеб.
<1913>
Три погибели*
Я выкую себе совесть из Слоновой кости
И буду дергать её за ниточку, как паяца.
Черные розы вырастут у Позолоченной Злости
И взорвется Подземный Треугольник Лица.
Я Зажгу Вам Все Числа Бесчисленной Мерзости,
Зеленые Сандвичи в Бегающих пенсне.
Разрежьте, ретортами жаля, отверзость и
Раи забудутся от Несущих стен.
<1913>
«Аркан на Вечность накинуть…»*
Аркан на Вечность накинуть
И станет жАЛКОЮ она в РУКЕ.
Смертью Покинутый
Зевнет Судьбе.
Заглянуть в Вентилятор Бесконечности,
Захлопнуть его торопливо ВНОВЬ.
Отдаться Милой беспечности,
Бросив в Снеготаялку Любовь.
<1913>
«Тебя, Сегодняшний Навин…»*
Тебя, Сегодняшний Навин,
Приветствую Я радиодепешей.
Скорей на Марсе Землю Вешай
И фото Бег останови.
Зажги Бензинной зажигалкой
Себе пять Солнц и сорок Лун
И темпом Новым и Нежалким
Завертит Космос свой Валун.
<1913>
Непрестанность*
Влекут далекие маки…
В ненависть толп
Сеем осенние злаки,
И дерзновенной атаки
Возводим довлеющий столп
Для Себя,
Чтобы рушить вожделенно
Неизменный
Миф Бытья.
1913
«Я пойду сегодня туда…»*
Я пойду сегодня туда, где играют веселые вальсы,
И буду плакать, как изломанный Арлекин.
А она подойдет и скажет: – Перестань! Не печалься!
Но и с нею вместе я буду один.
Я в этом саване прощальном
Целую Лица Небылиц
И ухожу дорогой Дальней
Туда к Границе без Границ.
19. XI. 1913
«Это был холодный дерзатель. Спокойный, трезвый ум, несомненное понимание поставленных перед собою задач и очень маленький талант», – такую характеристику дал Ивану Васильевичу Игнатьеву (настоящая фамилия – Казанский) В. Шершеневич[181].
До знакомства с И. Северянином в конце 1911 года, то есть до того, как он стал эгофутуристом, Игнатьев печатал во многих периодических изданиях свои стихи, рассказы, театральные рецензии.
Сотрудничая в газетах «Нижегородец» (в 1911–1913 годах) и «Дачница» (в 1912-м), Игнатьев способствовал появлению на страницах этих газет произведений практически всех эгофутуристов; для некоторых это был дебют в литературе. В 1912 году Игнатьев организовал издательство «Петербургский Глашатай», под маркой которого вышло в свет большинство эгофутуристических «эдиций»; тогда же начинает публиковаться одноименная газета (вышло четыре номера).
В начале 1913 года, когда И. Северянин разорвал свои отношения с эгофутуристами, Игнатьев стал главой группы, объявив, что перестала существовать северянинская «интуитивная школа Вселенский Эго-футуризм» и «по инициативе директора „Петербургского Глашатая“ Ивана Игнатьева возникает Эго-Фугуризм в качестве интуитивной ассоциации…»[182]. Изменения действительно произошли: во многом новое лицо эгофутуризма стали определять поэты-радикалы, по своему методу близкие к кубофутуристам, – В. Гнедов и сам Игнатьев. Это отмечал тот же Шершеневич: «Даже странно: всем своим существом Игнатьев был совсем близок к позициям кубофутуристов, а между тем он их ненавидел, в свой журнал не пускал и печатал всякую бесцветную мелюзгу…»[183] Игнатьев же стал и основным теоретиком группы. Кроме статей в альманахах, он выпустил брошюру «Эго-Фугуризм» (СПб., 1913). Единственный поэтический сборник Игнатьева «Эшафот: Эго-футуры» (СПб., 1913, на обложке – 1914) вобрал в себя практически все его эгофутуристические стихи.
В день своей свадьбы 21 января 1914 года Игнатьев неожиданно покончил с собой, перерезав горло бритвой. После его смерти эгофутуризм как организованное движение перестал существовать.
Извечное*
ВАСИЛИСКУ ГНЕДОВУ
Почему Я не арочный сквозь?
Почему плен Судьбы?
Почему не средьмирная Ось,
А Средьмирье Борьбы?
Почему не рождая рожду?..
Умираю живя?
Почему Оживая умру?
Почему Я лишь «я»?
Почему «я» мое – Вечный Гид,
Вечный Гид без Лица?
Почему Безначальность страшит
Бесконечность Конца?
Я не знаю Окружности Ключ
Знаю: кончится Бег,
И тогда я увижу всю Звучь,
И услышу весь Спектр.
Декабрь. 1912
Санкт-Петербург
Всегдай*
Аркадию Бухову
В холоде зноя томительного
Бескрыл экстаз.
Пленюсь Упоительным
В Вечно-последний раз.
Узой своею Таинственному
Я Властелин,
Покорный воинственно,
Множественный один.
Ходим путьми василисковыми
И Он, и Я!..
Далекое-Близкое! –
Я не хочу Тебя!
<1913>
Онан*
Зовет.
Отзывается.
Ярмит.
Жданное.
Нежеланное –
Радостны –
Твои!
Окаянное –
Покаянное
Ласкает
Преданностью смертей!
В державу паяя
Мозг…
. . . . . .
Страшнее и
Сладостнее
Пригвозд!..
<1913>
Мигающее пламя*
Взоры Проклятьем молитвенны.
В отмели чувств
Серые рытвины
Медлительны, как лангуст.
Сердце Бодрю Отчаяньем,
Пью ужас закрыв глаза.
Бесцельно раскаянье –
Тихая гроза.
Жду. Кончаются лестницы –
Неравенства Светлый Знак…
Начертит Какая Кудесница
Новый Зодиак?
<1913>
Opus: 15369*
Зовут грозою Розовых воронок
В трубы Проруб.
А для меня совсем-совсем негромок
Удар Курка в Железный зуб.
Надолго Вынужденному срединнику
Закрыть Пугающий привет ВСЕГО.
И нудны все Соседние пустынники –
Пустынней НИЧЕГО.
Это называется «Метрополитен».
<1913>
Opus: 80447*
Давно покинуто собачье –
Приветствую, Кастраты, вас.
Хотя и вылетаю изредка на моно-таксо в Скачки,
Но больше не ищу Себя, Олега и Лолетту Ас.
Это – «Тренировка».
<1913>
Opus: −45*
н
Величайшая
Е
Рье
умомАс
е
б
е
<1913>
«Я жизнью Жертвую – жИВУ…»*
Я жизнью Жертвую – жИВУ…
Палач бездушный и суровый!
Я все сорву твои оковы –
Я так хочу!
Но я умру, когда разряд
Отклонит Милостивый вестник…
Хочу смертей в Бесчестном кресле!
Хочу! Хочу! Хочу! Я рад!..
<1913>
Opus: −5515*
Почему, почему МЫ обязаны?
Почему НЕЖЕЛАНИЕ – рАБ?
Несвободно свободою связанный,
Я – всего лишь кРАП.
Мне дорог, мил Электрический
Эшафот, Тюрьма.
Метрополитена улыбки Садистические,
Синема Бельмо.
Хочу Неестественности Трагической…
Дайте, пожалуйста, вина!..
<1913>
Opus: + − × :*
Bc. Мейерхольду
Улыбнется Ведьма Элегическая
Шакалом Проспектных снов.
Перебираются на небо вывески Венерические
По плечам Растущих Дворцов.
Обезьянье в капули собрано
И причесан, надушен Дух.
Остаток
Когтей в Перчаттах –
Притаился – Потух.
Расстегните Шокирующую Кнопку
И садитесь в Аэро-кеб.
Я промчу Вас Мудрою Тропкой
В республику Покоренных Амеб.
<1913>
Три погибели*
Я выкую себе совесть из Слоновой кости
И буду дергать её за ниточку, как паяца.
Черные розы вырастут у Позолоченной Злости
И взорвется Подземный Треугольник Лица.
Я Зажгу Вам Все Числа Бесчисленной Мерзости,
Зеленые Сандвичи в Бегающих пенсне.
Разрежьте, ретортами жаля, отверзость и
Раи забудутся от Несущих стен.
<1913>
«Аркан на Вечность накинуть…»*
Аркан на Вечность накинуть
И станет жАЛКОЮ она в РУКЕ.
Смертью Покинутый
Зевнет Судьбе.
Заглянуть в Вентилятор Бесконечности,
Захлопнуть его торопливо ВНОВЬ.
Отдаться Милой беспечности,
Бросив в Снеготаялку Любовь.
<1913>
«Тебя, Сегодняшний Навин…»*
Тебя, Сегодняшний Навин,
Приветствую Я радиодепешей.
Скорей на Марсе Землю Вешай
И фото Бег останови.
Зажги Бензинной зажигалкой
Себе пять Солнц и сорок Лун
И темпом Новым и Нежалким
Завертит Космос свой Валун.
<1913>
Непрестанность*
Влекут далекие маки…
В ненависть толп
Сеем осенние злаки,
И дерзновенной атаки
Возводим довлеющий столп
Для Себя,
Чтобы рушить вожделенно
Неизменный
Миф Бытья.
1913
«Я пойду сегодня туда…»*
Я пойду сегодня туда, где играют веселые вальсы,
И буду плакать, как изломанный Арлекин.
А она подойдет и скажет: – Перестань! Не печалься!
Но и с нею вместе я буду один.
Я в этом саване прощальном
Целую Лица Небылиц
И ухожу дорогой Дальней
Туда к Границе без Границ.
19. XI. 1913
Павел Широков*
(1893–1963)
Павел Дмитриевич Широков – член «ареопага» «Интуитивной Ассоциации Эго-футуризм», постоянный участник футуристических изданий (в том числе альманахов групп «Мезонин поэзии» и «Центрифуга»). Под издательской маркой эгофутуристической газеты «Петербургский Глашатай». Широков выпустил две книги – «Розы в вине» (СПб., 1912) и «В и Вне: Поэзы. II» (СПб., 1913). Совместная с Василиском Гнедовым «Книга Великих» (СПб., 1914) увидела свет уже после распада эгофутуристической группы. В. Брюсов в своей статье, посвященной футуристам, противопоставлял весьма умеренные новшества поэзии Широкова радикализму кубофутуристов (В. Хлебникова, А. Крученых, В. Маяковского), отмечая, что «за пределами этих крайностей остается кое-что, не лишенное своей ценности как новый прием выразительности в поэзии», и находя в стихотворениях Широкова удачные выражения, «еще не нарушающие резко обычных приемов живописания в поэзии, но все же характерно „футуристические“»[184].
Вечерняя любовь*
В жемчуговом убранстве, в белом шумном муаре,
В крупных и кисейных волнах,
Ты ко мне приплываешь в вечеровом пожаре,
Как Влюбленье, как Ласка, как Страх.
Я от пут истомился, надышался гранитом,
Распылился на атомы грез…
В этом грохоте жизни, в этом блеске завитом
Я тебя выше всех превознес.
Алебастровость тела, не стесненного лифом,
Неподвижен покинутый трэн;
Опьяненье собою, упоение мифом,
И бесстенье свободы средь стен.
Фантазия осеннего заката*
Проходит чуть устало в осенней дымке леса,
Светло раскинув косы и удлиняя тень,
Веселая когда-то – печальная принцесса,
Наивная, как утро и строгая, как тень.
Был лес одет зеле́но и бархател луч пе́стро.
Когда она явилась, улыбки раздаря,
Ей были все так рады, ее ласкали сестры,
Ее встречали песни и ей была заря.
Она царила чутко, приказывала нежно,
Звала, волнуя мысли, любила, как никто…
И, утомясь лениво за день даров небрежных.
Изнегно засыпала на розовом плато.
Но грезила ли долго?.. Но долго ли дарила?..
Она была любимой, но злые грубо вдруг
Разветрили улыбки там, где она царила –
И бедная принцесса теперь идет на юг,
Мох сыро уступает под легкими шагами
И лист вчерашний грязно к ноге ее прилип…
Принцесса, сев устало, над павшими стволами
Вдруг жадно зарыдала, не заглушая всхлип.
<1912>
Весной*
Игорю Северянину
1. Заклятие смехом («О. рассмейтесь, смехачи!..».)
Фиоло колокольчики,
Отрельте-ка весну!
Завейте звуки в кольчики,
Я рифмою плесну.
Подзванивайте, ландыши,
В траве глуши лесной!..
Весна – душа полна души,
Душа полна весной.
Шуми, зеленый листобор!..
Ожурчься, ручеек!..
Ликуйте, все!.. Весенься взор…
Взброди, любви поток…
2
Проснулась жизнь; со всех сторон:
«Весна, весна, весна!»..
И грудь, не зная оборон,
Наплывами тесна!
Весна 1912 г.
Галантерейная поэза*
Подражание «Цеху Поэтов».
Сбросил шляпу принц капризник – Вечер,
Небо стало вдруг изсиня – плюшевое
И луна ползет, как глетчер,
Снег муарный серебром опушивая.
Лед не блещет больше перламутром,
Даль задернула завеса тюлевая…
Хорошо проснуться ясным утром,
Видеть солнце в высоте, разгуливая!
Хорошо надеть на ноги лыжи,
Побежать туда, где степь алмазовая…
Но сейчас луна все выше, выше,
Бледным взглядом мне заснуть приказывая.
<1913>
Шепот стальных труб*
Шепчет безумные, безумные песни
Кто-то, забывший, как его зовут;
Стены домов стали отвесней
И одушевленней неподвижных груд.
Кружатся рокочущие толпы под звуки
Среди экипажей; открываются рты дверей;
Тянутся прозрачные, светлые руки
От непрерывного кольца фонарей.
Женщины искусственные лица
Предлагают, их страстью затеня,
Тем, кто сегодня веселится
В улицах, напившихся огня.
Все, что видишь упоенным взором,
Кажется знакомым так давно,
Но непонятным видением, в котором
Бесконечно вдохновения вино.
Я узнаю эти глаза экстазные,
Эти бледные, влюбленные черты –
И в груди моей оживает разное.
Что уронили туда мечты.
<1914>
Да здравствует реклама!*
На улице сквозь ленту рокота
Пронизывается крик, как свет:
– Покупайте поэзы Широкова!
Широков – величайший поэт! –
Да здравствует Реклама! Да здравствует Реклама!
Реклама – двигатель жизни, это знает каждый клерк.
И на земном шаре нет ни дворца, ни храма,
Который бы ее отверг.
Она проникает всюду: попадает в спальни,
Пролезает в карманы, провожает даже гроб,
Нахально оглушая всякого. Будьте же все нахальней
От нее не отстать чтоб!
Вечером в облаках строкою широкою
Буквы из электрического света:
– Покупайте поэзы Широкова,
Великого поэта!
<1914>
Павел Дмитриевич Широков – член «ареопага» «Интуитивной Ассоциации Эго-футуризм», постоянный участник футуристических изданий (в том числе альманахов групп «Мезонин поэзии» и «Центрифуга»). Под издательской маркой эгофутуристической газеты «Петербургский Глашатай». Широков выпустил две книги – «Розы в вине» (СПб., 1912) и «В и Вне: Поэзы. II» (СПб., 1913). Совместная с Василиском Гнедовым «Книга Великих» (СПб., 1914) увидела свет уже после распада эгофутуристической группы. В. Брюсов в своей статье, посвященной футуристам, противопоставлял весьма умеренные новшества поэзии Широкова радикализму кубофутуристов (В. Хлебникова, А. Крученых, В. Маяковского), отмечая, что «за пределами этих крайностей остается кое-что, не лишенное своей ценности как новый прием выразительности в поэзии», и находя в стихотворениях Широкова удачные выражения, «еще не нарушающие резко обычных приемов живописания в поэзии, но все же характерно „футуристические“»[184].
Вечерняя любовь*
В жемчуговом убранстве, в белом шумном муаре,
В крупных и кисейных волнах,
Ты ко мне приплываешь в вечеровом пожаре,
Как Влюбленье, как Ласка, как Страх.
Я от пут истомился, надышался гранитом,
Распылился на атомы грез…
В этом грохоте жизни, в этом блеске завитом
Я тебя выше всех превознес.
Алебастровость тела, не стесненного лифом,
Неподвижен покинутый трэн;
Опьяненье собою, упоение мифом,
И бесстенье свободы средь стен.
Фантазия осеннего заката*
Проходит чуть устало в осенней дымке леса,
Светло раскинув косы и удлиняя тень,
Веселая когда-то – печальная принцесса,
Наивная, как утро и строгая, как тень.
Был лес одет зеле́но и бархател луч пе́стро.
Когда она явилась, улыбки раздаря,
Ей были все так рады, ее ласкали сестры,
Ее встречали песни и ей была заря.
Она царила чутко, приказывала нежно,
Звала, волнуя мысли, любила, как никто…
И, утомясь лениво за день даров небрежных.
Изнегно засыпала на розовом плато.
Но грезила ли долго?.. Но долго ли дарила?..
Она была любимой, но злые грубо вдруг
Разветрили улыбки там, где она царила –
И бедная принцесса теперь идет на юг,
Мох сыро уступает под легкими шагами
И лист вчерашний грязно к ноге ее прилип…
Принцесса, сев устало, над павшими стволами
Вдруг жадно зарыдала, не заглушая всхлип.
<1912>
Весной*
Игорю Северянину
1. Заклятие смехом («О. рассмейтесь, смехачи!..».)
Фиоло колокольчики,
Отрельте-ка весну!
Завейте звуки в кольчики,
Я рифмою плесну.
Подзванивайте, ландыши,
В траве глуши лесной!..
Весна – душа полна души,
Душа полна весной.
Шуми, зеленый листобор!..
Ожурчься, ручеек!..
Ликуйте, все!.. Весенься взор…
Взброди, любви поток…
2
Проснулась жизнь; со всех сторон:
«Весна, весна, весна!»..
И грудь, не зная оборон,
Наплывами тесна!
Весна 1912 г.
Галантерейная поэза*
Сбросил шляпу принц капризник – Вечер,
Небо стало вдруг изсиня – плюшевое
И луна ползет, как глетчер,
Снег муарный серебром опушивая.
Лед не блещет больше перламутром,
Даль задернула завеса тюлевая…
Хорошо проснуться ясным утром,
Видеть солнце в высоте, разгуливая!
Хорошо надеть на ноги лыжи,
Побежать туда, где степь алмазовая…
Но сейчас луна все выше, выше,
Бледным взглядом мне заснуть приказывая.
<1913>
Шепот стальных труб*
Шепчет безумные, безумные песни
Кто-то, забывший, как его зовут;
Стены домов стали отвесней
И одушевленней неподвижных груд.
Кружатся рокочущие толпы под звуки
Среди экипажей; открываются рты дверей;
Тянутся прозрачные, светлые руки
От непрерывного кольца фонарей.
Женщины искусственные лица
Предлагают, их страстью затеня,
Тем, кто сегодня веселится
В улицах, напившихся огня.
Все, что видишь упоенным взором,
Кажется знакомым так давно,
Но непонятным видением, в котором
Бесконечно вдохновения вино.
Я узнаю эти глаза экстазные,
Эти бледные, влюбленные черты –
И в груди моей оживает разное.
Что уронили туда мечты.
<1914>
Да здравствует реклама!*
На улице сквозь ленту рокота
Пронизывается крик, как свет:
– Покупайте поэзы Широкова!
Широков – величайший поэт! –
Да здравствует Реклама! Да здравствует Реклама!
Реклама – двигатель жизни, это знает каждый клерк.
И на земном шаре нет ни дворца, ни храма,
Который бы ее отверг.
Она проникает всюду: попадает в спальни,
Пролезает в карманы, провожает даже гроб,
Нахально оглушая всякого. Будьте же все нахальней
От нее не отстать чтоб!
Вечером в облаках строкою широкою
Буквы из электрического света:
– Покупайте поэзы Широкова,
Великого поэта!
<1914>
Димитрий Крючков*
(1887–1938)
Димитрий Александрович Крючков вошел в «Интуитивную Ассоциацию Эго-футуризм» и стал членом ее «ареопага» в январе 1913 года. Им были выпущены две книги стихов – «Падун немолчный» (СПб., 1913) и «Цветы ледяные» (СПб., 1914), а также стихотворение-листовка «Прелюдный хорал» ([СПб., 1912]). В 1912–1916 годах множество стихотворений и статей Крючкова появилось на страницах футуристических и нефутуристических альманахов и журналов. Несмотря на ощутимое влияние на его творчество поэзии И. Северянина, он был наиболее «умеренный» из членов «ассоциации». Это позволило И. Эренбургу написать в рецензии на сборник «Падун немолчный»: «Раньше всего следует сказать, что ничего „футуристического“ в этой книге нет, если отбросить несколько неудачных словообразований и обложку, на которой, по заведенному футуристами обычаю, напечатаны стихи. Изредка подражая „резвости“ Игоря Северянина, Крючков скорее питается прошлым, жадно собирая „крохи веры“»[185]. В. Брюсов относил Крючкова к поэтам-«порубежникам» и в книге «Цветы ледяные» увидел «значительные успехи» автора: «От футуристических приемов в его новых стихах мало что осталось <…>. Но в них есть проблески чего-то своего, и если они часто не самостоятельны, то иногда уже звучны и красивы»[186].
После революции Крючков сотрудничал в периодических изданиях в качестве критика и переводчика. В 1923 году был арестован и приговорен к десяти годам заключения; после второго ареста в 1937 году расстрелян.
К. М. Фофанову*
Ликуй, неузнанный предтеча,
Приемли блещущий венец!
Свершится радостная встреча
В дому, где благостен Отец.
Не бойся, загнанное стадо!
Тебе – могущество громов,
Пылает Отчая награда,
Ярем свергается оков.
О славен будь, сверкай предтеча,
Сияй, восторженный гусляр!
Провидел битвы ты пожар –
И пала нам на долю сеча,
Взгляни на радостное вече
И, осенив хитоном чар,
Наш первый освяти удар
Громов грядущего, предтеча!
<1912>
В снегу*
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
Снова я, забыв усталости,
В пылких, сумеречных алостях
У подъезда буду ждать.
Надо мной в лугах лазурчатых
Проплывают вдаль ажурчато
Снеговые облака…
В ледяной, холодной прелести
Сколько скрипа, сколько шелеста! –
Звездоносная река.
День как малая жемчужина,
Сердце твердо и остужено,
Сердцу нечего терять.
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
24 августа 1913
«Пустыня любит муки…»*
Пустыня любит муки,
Миражит нам глаза,
Рисует там фелуки,
Где желть и бирюза.
И мы кричим устало:
«Гляди – вода, вода!» –
Над нами солнце ало,
И небо, как слюда.
Мы жаждем тьмы и ночи,
Кончины злого дня,
И голос слаб пророчий
От полудня огня.
Идем… В истоме муки
Закрыли мы глаза –
И вот нас мчат фелуки,
Где желть и бирюза.
<1913>
Осенью*
Я твой, опять твой, город осени,
К тебе пришел с полярных скал,
Где смутно-томен запах сосенный,
Где неуемен светлый вал.
Люблю напев твой электрический,
Трамваев жесткую игру
И плеск каналов элегический
И слитный говор ввечеру.
В душе пленительными тундрами
Простерлись яви и мечты,
А в сердце – бой; гремят полундрами
Воспоминания листы.
И до утра готов я алости
И синевы твоих огней
Пить до губительной усталости
В лесу поющих фонарей.
Все мнится сердцу увертюрою
И близок искрящийся снег,
Что кроет нас карикатурою
Звездисто-радующих рек.
<1913>
«Ты одета в ротонду из лучистых снежинок…»*
Ты одета в ротонду из лучистых снежинок.
Пятый час уж минует. Вечер благостно-тих.
И в далекой лазури Кто-то тысячи льдинок
Разбросал так небрежно. Вечер благостно-тих.
Ты подумай, как ночью будет ярко лучиться,
Изумрудами сыпать там вдали океан,
Как над ним будет реять черноокая птица,
Чернокрылая птица – вещедревний баклан.
Ты подумай, как ночью встанет ветхий святитель
Из серебряной раки, как беззвучен и тих
Обойдет он всю тундру, сбережет он обитель
От невидимых ликов, от обиды и лих.
Ты подумай, как ночью, хладноокой громадой,
Льды полярные стынут, чаля к Новой Земле,
Точно сирые дети, голубые номады,
Проплывая, маячат в мерно-зыблемой мгле.
На окне – плач узорный из замерзших слезинок.
Словно я, он капризен, словно стынущий стих.
Ты проходишь в ротонде из лучистых снежинок,
Пятый час уж минует. Вечер благостно-тих.
8/10 – 13
«В радостной хламиде голубого шелка…»*
В радостной хламиде голубого шелка
День подъехал рано к дремлющим полям.
Вкруг него – усмейность, птичий трепет, гам.
Ах, в лучисто-легкой, светлой одноколке
День подъехал рано к дремлющим полям.
И колосья дышат зыбчато и колко,
А над ними веет сень дневного шелка.
День подъехал рано к дремлющим полям.
<1914>
Димитрий Александрович Крючков вошел в «Интуитивную Ассоциацию Эго-футуризм» и стал членом ее «ареопага» в январе 1913 года. Им были выпущены две книги стихов – «Падун немолчный» (СПб., 1913) и «Цветы ледяные» (СПб., 1914), а также стихотворение-листовка «Прелюдный хорал» ([СПб., 1912]). В 1912–1916 годах множество стихотворений и статей Крючкова появилось на страницах футуристических и нефутуристических альманахов и журналов. Несмотря на ощутимое влияние на его творчество поэзии И. Северянина, он был наиболее «умеренный» из членов «ассоциации». Это позволило И. Эренбургу написать в рецензии на сборник «Падун немолчный»: «Раньше всего следует сказать, что ничего „футуристического“ в этой книге нет, если отбросить несколько неудачных словообразований и обложку, на которой, по заведенному футуристами обычаю, напечатаны стихи. Изредка подражая „резвости“ Игоря Северянина, Крючков скорее питается прошлым, жадно собирая „крохи веры“»[185]. В. Брюсов относил Крючкова к поэтам-«порубежникам» и в книге «Цветы ледяные» увидел «значительные успехи» автора: «От футуристических приемов в его новых стихах мало что осталось <…>. Но в них есть проблески чего-то своего, и если они часто не самостоятельны, то иногда уже звучны и красивы»[186].
После революции Крючков сотрудничал в периодических изданиях в качестве критика и переводчика. В 1923 году был арестован и приговорен к десяти годам заключения; после второго ареста в 1937 году расстрелян.
К. М. Фофанову*
Ликуй, неузнанный предтеча,
Приемли блещущий венец!
Свершится радостная встреча
В дому, где благостен Отец.
Не бойся, загнанное стадо!
Тебе – могущество громов,
Пылает Отчая награда,
Ярем свергается оков.
О славен будь, сверкай предтеча,
Сияй, восторженный гусляр!
Провидел битвы ты пожар –
И пала нам на долю сеча,
Взгляни на радостное вече
И, осенив хитоном чар,
Наш первый освяти удар
Громов грядущего, предтеча!
<1912>
В снегу*
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
Снова я, забыв усталости,
В пылких, сумеречных алостях
У подъезда буду ждать.
Надо мной в лугах лазурчатых
Проплывают вдаль ажурчато
Снеговые облака…
В ледяной, холодной прелести
Сколько скрипа, сколько шелеста! –
Звездоносная река.
День как малая жемчужина,
Сердце твердо и остужено,
Сердцу нечего терять.
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
24 августа 1913
«Пустыня любит муки…»*
Пустыня любит муки,
Миражит нам глаза,
Рисует там фелуки,
Где желть и бирюза.
И мы кричим устало:
«Гляди – вода, вода!» –
Над нами солнце ало,
И небо, как слюда.
Мы жаждем тьмы и ночи,
Кончины злого дня,
И голос слаб пророчий
От полудня огня.
Идем… В истоме муки
Закрыли мы глаза –
И вот нас мчат фелуки,
Где желть и бирюза.
<1913>
Осенью*
Я твой, опять твой, город осени,
К тебе пришел с полярных скал,
Где смутно-томен запах сосенный,
Где неуемен светлый вал.
Люблю напев твой электрический,
Трамваев жесткую игру
И плеск каналов элегический
И слитный говор ввечеру.
В душе пленительными тундрами
Простерлись яви и мечты,
А в сердце – бой; гремят полундрами
Воспоминания листы.
И до утра готов я алости
И синевы твоих огней
Пить до губительной усталости
В лесу поющих фонарей.
Все мнится сердцу увертюрою
И близок искрящийся снег,
Что кроет нас карикатурою
Звездисто-радующих рек.
<1913>
«Ты одета в ротонду из лучистых снежинок…»*
Ты одета в ротонду из лучистых снежинок.
Пятый час уж минует. Вечер благостно-тих.
И в далекой лазури Кто-то тысячи льдинок
Разбросал так небрежно. Вечер благостно-тих.
Ты подумай, как ночью будет ярко лучиться,
Изумрудами сыпать там вдали океан,
Как над ним будет реять черноокая птица,
Чернокрылая птица – вещедревний баклан.
Ты подумай, как ночью встанет ветхий святитель
Из серебряной раки, как беззвучен и тих
Обойдет он всю тундру, сбережет он обитель
От невидимых ликов, от обиды и лих.
Ты подумай, как ночью, хладноокой громадой,
Льды полярные стынут, чаля к Новой Земле,
Точно сирые дети, голубые номады,
Проплывая, маячат в мерно-зыблемой мгле.
На окне – плач узорный из замерзших слезинок.
Словно я, он капризен, словно стынущий стих.
Ты проходишь в ротонде из лучистых снежинок,
Пятый час уж минует. Вечер благостно-тих.
8/10 – 13
«В радостной хламиде голубого шелка…»*
В радостной хламиде голубого шелка
День подъехал рано к дремлющим полям.
Вкруг него – усмейность, птичий трепет, гам.
Ах, в лучисто-легкой, светлой одноколке
День подъехал рано к дремлющим полям.
И колосья дышат зыбчато и колко,
А над ними веет сень дневного шелка.
День подъехал рано к дремлющим полям.
<1914>
Иван Оредеж*
(1892–1940)
Оредеж – эгофутуристический псевдоним Ивана Созонтовича Лукаша, впоследствии видного писателя русской эмиграции. Его сотрудничество в футуристических изданиях не было ни продолжительным, ни интенсивным, ни особо плодотворным. Единичные его произведения (в основном – прозаические) были напечатаны в газетах «Дачница» и «Петербургский Глашатай», а также в альманахах «Оранжевая урна» и «Стеклянные цепи» (оба – СПб., 1912). Работал репортером. В 1915 году ушел добровольцем на фронт. В 1918–1919 годах служил офицером в белой Добровольческой армии. С 1920 года в эмиграции, где стал известен как прозаик.
Я славлю!*
Закованные в железо и медь легионы императора Цезаря,
ткань истлевших знамен старой гвардии,
артиллерийский снаряд,
свист пуль, дробящих черепа и вырывающих мясо,
я славлю.
Траурный гимн полунощной заутрени,
тихий звон шага под сводом собора,
запах ладана от риз парчовых,
молитвенно-шумные вздохи органа,
и трепетанье светлых хоругвей с женственным ликом Христа
славлю я.
Нож, с размаха разящий быка в дымном смраде
зал скотобойни – я славлю.
Тореадора, сорвавшего в агонии жемчуговое шитье своей куртки,
груду кровавых, подернутых паром, кишок на арене
и черного, с розовой пеной у рта, быка,
быка, несущего смерть на конце крученого рога –
я славлю.
Землю, брошенную гигантскими пальцами, как мяч в голубой провал вселенной
и грохот движения круглых планет, –
славлю я.
Милую ласточку, мелькнувшую изящной тенью
под белым и сонным в сумерках озером,
Легкий девичий след на снегу, –
славлю я.
Душное дыханье орхидей и нарциссов,
Пламень ароматных желтых свечей черной мессы,
Воспаленные губы, укус
и сцепленный поток тел сплетенных
я славлю.
Тихую Христову рабыню, приносящую каждое утро
полевые маргаритки и мирты к престолу Девы Марии, –
я славлю.
Я славлю Галла, жилистым кулаком разбившего мраморную герму.
Волчью стаю бледных и безумных поджигателей храмов,
музеев и фабрик – я славлю.
Пыльную тишину переулков старого города,
монету старинную,
мертвый шелк бледной робы,
старинную книгу с застежками и
с гравюрами на шершавой бумаге
и пудреную пастораль –
я славлю!
<1912>
Оредеж – эгофутуристический псевдоним Ивана Созонтовича Лукаша, впоследствии видного писателя русской эмиграции. Его сотрудничество в футуристических изданиях не было ни продолжительным, ни интенсивным, ни особо плодотворным. Единичные его произведения (в основном – прозаические) были напечатаны в газетах «Дачница» и «Петербургский Глашатай», а также в альманахах «Оранжевая урна» и «Стеклянные цепи» (оба – СПб., 1912). Работал репортером. В 1915 году ушел добровольцем на фронт. В 1918–1919 годах служил офицером в белой Добровольческой армии. С 1920 года в эмиграции, где стал известен как прозаик.
Я славлю!*
Закованные в железо и медь легионы императора Цезаря,
ткань истлевших знамен старой гвардии,
артиллерийский снаряд,
свист пуль, дробящих черепа и вырывающих мясо,
я славлю.
Траурный гимн полунощной заутрени,
тихий звон шага под сводом собора,
запах ладана от риз парчовых,
молитвенно-шумные вздохи органа,
и трепетанье светлых хоругвей с женственным ликом Христа
славлю я.
Нож, с размаха разящий быка в дымном смраде
зал скотобойни – я славлю.
Тореадора, сорвавшего в агонии жемчуговое шитье своей куртки,
груду кровавых, подернутых паром, кишок на арене
и черного, с розовой пеной у рта, быка,
быка, несущего смерть на конце крученого рога –
я славлю.
Землю, брошенную гигантскими пальцами, как мяч в голубой провал вселенной
и грохот движения круглых планет, –
славлю я.
Милую ласточку, мелькнувшую изящной тенью
под белым и сонным в сумерках озером,
Легкий девичий след на снегу, –
славлю я.
Душное дыханье орхидей и нарциссов,
Пламень ароматных желтых свечей черной мессы,
Воспаленные губы, укус
и сцепленный поток тел сплетенных
я славлю.
Тихую Христову рабыню, приносящую каждое утро
полевые маргаритки и мирты к престолу Девы Марии, –
я славлю.
Я славлю Галла, жилистым кулаком разбившего мраморную герму.
Волчью стаю бледных и безумных поджигателей храмов,
музеев и фабрик – я славлю.
Пыльную тишину переулков старого города,
монету старинную,
мертвый шелк бледной робы,
старинную книгу с застежками и
с гравюрами на шершавой бумаге
и пудреную пастораль –
я славлю!
<1912>
Павел Кокорин*
(1884 – не ранее 1938)
Павел Михайлович Кокорин формально не был членом группы эгофутуристов. Личное знакомство с К. Олимповым и И. Северянином, влияние Северянина (хотя и очень умеренное) на последнюю из четырех выпущенных Кокориным книг – «Музыка рифм: Поэзо-пьесы» (СПб., 1913), публикация одного стихотворения в альманахе «Орлы над пропастью» и нескольких – в газете «Нижегородец» – это едва ли не все, что связывает приехавшего в Санкт-Петербург из Тверской губернии поэта-самоучку со столичными эгофутуристами. О. Мандельштам, рецензируя «Музыку рифм», писал, что в стихах Кокорина «напряженная серьезность мысли и слова странно не гармонирует с наивно футуристической внешностью». «Книжка Кокорина, – пишет далее Мандельштам, – очень народна, без всякой кумачности и в то же время утонченна, несмотря на ряд грубых промахов от неумелости и наивности автора»[187].
После 1914 года Кокорин не публиковался.
Утреннее стихотворение*
Бог утр, Строг-мудр, мил нам свил храм.
<1913>
В путь-дорогу*
Конь
Тих,
Тронь
Лих,
Тронь
Чуть,
Конь –
В путь.
Мои
Друг,
Гой
В луг,
Гой,
В степь
Мой
Вепрь.
В сок
Трав
Скок
Правь,
Скок –
Лет
В сок
Мед.
Там,
Здесь –
Сам
Взвесь;
Сам
Знай:
Там
Рай!
<1913>
Осень*
Бросим
Шутки, –
Осень…
Жутко!
Слышу:
В крышу
Дождик
Божий
Часто
Бьется,
Связь-то
Гнется…
Пляска,
Тряска,
Охи,
Вздохи…
Свищет
Ветер, –
Ищет –
Встретил:
Всхлипы
Липы,
Слезы
Брезы…
Пали
Ивы –
Встали
Кривы…
Пляшет,
Машет,
Кружит,
Крушит…
Тошно,
Пусто,
Страшно,
Грустно!
Осень…
Бросим
Шутки,
Жутко!
<1913>
Павел Михайлович Кокорин формально не был членом группы эгофутуристов. Личное знакомство с К. Олимповым и И. Северянином, влияние Северянина (хотя и очень умеренное) на последнюю из четырех выпущенных Кокориным книг – «Музыка рифм: Поэзо-пьесы» (СПб., 1913), публикация одного стихотворения в альманахе «Орлы над пропастью» и нескольких – в газете «Нижегородец» – это едва ли не все, что связывает приехавшего в Санкт-Петербург из Тверской губернии поэта-самоучку со столичными эгофутуристами. О. Мандельштам, рецензируя «Музыку рифм», писал, что в стихах Кокорина «напряженная серьезность мысли и слова странно не гармонирует с наивно футуристической внешностью». «Книжка Кокорина, – пишет далее Мандельштам, – очень народна, без всякой кумачности и в то же время утонченна, несмотря на ряд грубых промахов от неумелости и наивности автора»[187].
После 1914 года Кокорин не публиковался.
Утреннее стихотворение*
Бог утр, Строг-мудр, мил нам свил храм.
<1913>
В путь-дорогу*
Конь
Тих,
Тронь
Лих,
Тронь
Чуть,
Конь –
В путь.
Мои
Друг,
Гой
В луг,
Гой,
В степь
Мой
Вепрь.
В сок
Трав
Скок
Правь,
Скок –
Лет
В сок
Мед.
Там,
Здесь –
Сам
Взвесь;
Сам
Знай:
Там
Рай!
<1913>
Осень*
Бросим
Шутки, –
Осень…
Жутко!
Слышу:
В крышу
Дождик
Божий
Часто
Бьется,
Связь-то
Гнется…
Пляска,
Тряска,
Охи,
Вздохи…
Свищет
Ветер, –
Ищет –
Встретил:
Всхлипы
Липы,
Слезы
Брезы…
Пали
Ивы –
Встали
Кривы…
Пляшет,
Машет,
Кружит,
Крушит…
Тошно,
Пусто,
Страшно,
Грустно!
Осень…
Бросим
Шутки,
Жутко!
<1913>
Василиск Гнедов*
(1890–1978)
«Личность хмурая и безнадежная, нисколько не эго-поэт, в сущности переодетый Крученых, тайный кубофутурист, бурлюкист, ничем и никак не связанный с традициями эго-поэзии», – так охарактеризовал Василиска (Василия Ивановича) Гнедова К. Чуковский[188]. Действительно, приехавший в Петербург в конце 1912 года молодой поэт мало походил на приверженца северянинской школы. Он принадлежал ко второму этапу эгофутуризма и здесь отличался крайним экспериментаторством.
В 1913 году Гнедов – самый активный и самый известный поэт «Интуитивной Ассоциации Эго-футуризм». Он участник четырех эгофу-туристических альманахов (один из них – «Небокопы» (СПб., 1913) – больше чем наполовину состоял из произведений Гнедова). Тогда же он опубликовал две книги – «Гостинец сентиментам» и «Смерть искусству: пятнадцать (15) поэм» (обе: СПб., 1913). О первой С. Городецкий писал: «Как отдыхает ум и сердце на этой беспритязательной чепухе! Кажется, что погружаешься в сферу чистого идиотизма…»[189] Второй сборник включал самое знаменитое произведение Гнедова, ставшее его своеобразной визитной карточкой, – «Поэму Конца». В следующем году Гнедов выпускает совместную с П. Широковым «Книгу Великих» (СПб., 1914), печатается в «центрифуговском» альманахе «Руконог» (М., 1914). В сборнике «Грамоты и декларации русских футуристов» (СПб., 1914) появляется его трактат «Глас о согласе и злогласе». Наметилась тенденция сближения Гнедова с кубофутуристами. Б. Лившиц вспоминал: «В связи с присоединением к нам Северянина поднялся вопрос о включении в нашу группу и Василиска Гнедова: среди эгофутуристов он был белой вороной и неоднократно выражал желание перейти в наш лагерь»[190]. Однако этого не произошло.
Футуристическая активность Гнедова ненадолго возобновилась в 191?-1918 годах и проявилась в совместных выступлениях с другими футуристами (В. Каменским, В. Маяковским), участии в футуристических изданиях (Временник. № 4. М., 1917; Газета футуристов. 1918. № 1). В это же время он был включен В. Хлебниковым в «Общество Председателей Земного Шара».
Впоследствии Гнедов от литературы отошел, но стихи писать не перестал (образцы его поздней поэзии были опубликованы С. Сигеем в кн.: Гнедов В. Собрание стихотворений. Trento, 1992).
Триолет…*
Для вас, неги южного неба,
Слагаю я гимны при вьюге… –
«…Там ярко пылали колеса у Феба
Для вас – неги южного неба…»
На севере вы для меня эхо неба,
Как были вы небом на юге… –
«…Там ярко пылали колеса у Феба
Для вас, – неги южного неба…»
<1913>
Летана*
И. В. Игнатьеву
Уверха́ю лёто на мура́вой,
Крыло уверхаю по зеленке.
Сторожую Лёто-дом горавый…
Дерзо под рукой каленки…
Лёто-дом сторожкий, ча́сый –
Круговид – не сной глаз –
Пеленит пеленко газой,
Цветой соной Летка нас…
Уверхаю лёто! Крыло уверхаю!..
<1913>
Козий слащ*
Ко́зой вымной молочки
Даровили хозяям луга!
Луга-га!
Луга-га!
Лугой зели стеблочки
Коренили захвато бега!
Бега-га!
Бега-га!
Ко́зый, сладый медик
Кружо выпенил клик!
Клик! О!
Клик!
Скачок тоски – победа Огне-Лавы*
Берет Меня Тоска – несет на выси скал,
Кружит по тьме долин – кладет на дно пустынь.
Люблю Тоску – несуся с Ней – дрожу дыханкой ветра.
Стремлюсь по воле Вниз…
Несусь, бегу в Воронку Смерти – рождаю Нить Забвенья…
И Все Один, и Все Тоска – Клубок равнины Смерти…
Бегун-Тоска, как Свет кипуч;
Родит Тоска Малютку –
Малютка – Он разрыв сердец – невольник Огне-Лавы –
Тоска-Бегун разрыв сердец…
Копайся в Круге Счастья…
Забвенье Все. – Один на дне, кручусь на круче Бездны…
Дохнет Колдун – убьет Тоску – Я стану на Верши –
Взгляну кругом – скреплю Кольцо – закрою Огне-Лаву…
Сверкну Глазком – Бегун бегит – Зайдет под щель Ненастья
Бегу – ищу Я Подвиг Сил – Горю в Ненастьи Счастья –
Долой с Верши, – Конь стоит – грызет удила Вихря –
Копытом бьет помост Один,
Горит огнинно Грива…
Траву спалит – огнем горит и дышет Огнелаво.
Кружись, гонись – бей бубно…
Нашел Коня – Скалу обнял –
Скачи вперед – Глаза закрой –
Несется Вихрь, кружится Рой –
Что было – не вернется…
Скачи на Верх – глаза закрой – пропасти не видеть –
Заткни Мешок – прошло и не вернется…
Трубой Крутой лизнет в Тоске – Забавно засмеется…
Вихри Коня – вперед – в Горах Сияет Голубящий –
Корон толпы кишат Гурьбой – Зазноба там и Счастье…
Конь! Конь! – Златокопыток!
Плыви скорей, неси к Гурьбе – Покройся Голубящим…
Унесть Меня в Чудесный –, Конь может без Обмана…
К Святой Горе, к Зазнобе Душ – в толпу Корон поющих…
Корми Коня, попоной крой – внесусь с сияньем в Рой…
И там ли свят владыка голубящий?..
Забуду Я в горах-долах Малютку Огне-Лаву –
Упьюсь Мечтой – слезою Голубою – раскрою Зонт, где Скорбь Страстей…
Скачу, скачу дождем из туч… Златокопытко!
Что дам тебе за Бег святой –
Времен улыбки сладость –
Овес с Горы – Златоконюшни…
К Горе! К Горе! Горю на Ней с Конем своим Летучим…
Огонь в Груди зажжен Горой –
Конь ржет Трубой Последуй…
Открылась Синь – Стою… Мерцаю Славой –
В глуби огонь долин блестит святыми светяками…
Грудь полна – у ног Гора – и Конь еще цветущий…
Как длинен Путь – как мигом промелькнуто…
С Конем таким не страшен –,
Всегда с Горы посмотришь – …
Гора Поет – Зигзаг Гремит – Царящий здесь – у Ног Весь Мир,
Звезда внизу в долине…
Стою – не Мру – Копыта целы – Коня треплю рукою свято…
Вверху Зигзаг – Маяк в Руке…
Стою… стою вверху… Царю!
<1913>
Придорогая думь*
Рапсода
Ах! дуб – белый – белый –
Властник гигантый Верши –
Куст передумки-свирели –
Звон захваткой пляши…
Ли́стник в Голубку закрапан –
Небо в листни́к вполоснуто…
Эх! Дубы́-беляки, ржавленки-дубцы,
Дикие вети-гудцы….
Ах! Дуб – белый – белый
Куст придорогой свирели…
<1913>
Муравая*
Эскизев
Крик…
Блик…
Да двадцать улик…
Тра́вой отравой –
Зеленко-мура́вой…
<1913>
На возле бал*
Слезетеки невеселий заплакучились на Текивой,
Борзо гагали веселям – березячьям охотеи –
Веселочьем сыпало перебродое Грохло
Голоса двоенились на двадцать кричаков –
Засолнкло на развитой листяге –
Обхвачена целовами бьетая ненасыта, –
И Вы понимаете ли в этом что-нибудь:
Слезетеки эта – плакуха – извольте – Крыса…
<1913>
Маршегробая пенька моя на мне*
Крылобрат! Водопад! Разгули звери дно! Раскинжаль на Планеты два Сердца! Сердце в Гробу – Сонячко Сердце на гробе. Я блескаю Гробам! Столоку Виноград! Разрыдавлю Все Горы сквозь полночь… Где полосят ущелье гробое… Я и правдить хочу – и на Стон залетнуть – целовать Бирюзу – крокодилить в Гробу – проглотать Троглодит – пусть не будет Стези – я Стезя – Я свой гроб – Я и марши маршу – на плечах Я свой Гроб и себя уношу. – Я свой Гроб и Себя осклепляю в траве, разношу по кустьям – и обглодки божу… Запишу на скалах белых написей Рок: «Здесь лежит», «Здесь лежит»: «Белый Я» – «Кровь моя». Впалачу: «Сожалей» под людские Сердца… Законю на Скалой полосато Мечо: «Не ходите к Мечу» – на Горе закричу – «Положайте Сердца на Доланах!».. На Долистых Доланах кишинеть станет Мир – поставлять под Мечаку Калину… Как Калина Кровка, – Мечает Мечак… Выклоняются Горы в наклоне – Я мечи золочу над Смеянкой лечу – и мечу хохочу, крик ломчу… Две зверяные клетки висут на руках – Столокнилось ба горе счастье. Два полгоря и счастья расшиблись на клетки, клеть одья побежала в могилу, другая на выши рыдачить. Дерзачай Крапива! – Гром затворчу – усну…
<1913>
Свирельга*
Ги! Поэт белоснегий – раскрыленка неяроча сна,
Распоясаны Лебедь – беззадорка задорка
Крашень… Колеса расцветенная спица, – вертовертаный дно небоклон…
Переезжил на Дачу Зимую – переканчивал лес еляки…
Подводовил ГуашоЧиненки – на встрети губы локал.
Назовлял я тебя дрога-дрога – рукой еловито люблял.
Ты томнялся Синевоче Горой – не чаял – не чаял –
Передольчу к тебе ли на Дачу, – буду ласками лгать…
Переехала Кошка на Дачу – загорелся сыр-бор – пустяки,
Снопы долинато плескали – репейник поджалал камыш.
Кругопляш развинтяли колеса – в небе Белка подвышала картон…
Эва! Милостивые Государи – скажите – в котором ухе у меня звенит камертон…
Грудь верблюдкой твоя застонила.
Стоноем заводил Караван – две Пустыни сошлись в поцелуе.
Лебедовик плескался в диван…
Уверхи златопляшу полую – диван под Горою стонал.
Ты Поэт белоснежий,
Раскрывое жало у Пежи…
Стоноемно тебя целовчал…
<1913>
Хитрая Мораль*
Ну-такънапасмурено-напайсмурено–
доПчелойНевозможни.
ВыросъзелкийЯвронагранитойпроходи…
ЦветыпострекоталиплеснулиЗонты
кудряво-звончалъвечерийсвистунъй…
воротилосьполержи-заперепелила
мохаяпостельплитасвалиласьна
прошло…Звездонеумирало…
ОдномалоеПискалоещебегала-ноги
скороподрезяуяь…
УненастояшныЛицорастаетъ–
мокрыебеглякиуворокнутъгладь…
Причинаизвестна-Ненастоящее…
Негодыйрепейнецарапитъ-ЕстьиглаГрома
иВоронънеперекаркаетъГромъЗавтра…
ПрибегутъЛисицы-умилеются-поклоны
Вашимъ-Нашимъзасуетятъ-хлопни
полысине-заблагодарять-совестьне
рвется-можетесъудобоюрастягивать–
закускаприятая-медякъопозолотый.
УкроваСмертиотъЛисицънесшить–
ОстанешьсъЗолотойНаплеве…иголовыми
ПольмиСнега…
УгрядайЛисицыпочуютъдобытьзаследятьй.
1999 г. по P. X.
<1913>
Первовеликодрама*
действОиль∞
лицОиль∞
времядленьяОиль∞
беляьтавилючиъмохаиодроби
сычякаьяпульсмиляетъьгадай
оснахъповеликайьустыизъосами
одназамотыноодноичепраком
устыеустыпомешасидит
извилоизъдоъмкипооянетяликъ
ивотънасукуположоистукайькосмато
завивайЗавиьвайпроносоияуайайнемоьй
стоьйиспогьнетзалежутънасваяьхдупи
Овотгдерослоьймореплавосива
происходитъ безъ помощи бездарей
Станиславских прочи
38687 г. по Р. X.
<1913>
«Слезжит рябидии труньга сно…»*
Слезжит рябидии труньга сно –
Коневама усмешки подтишок,
Да замолчите же нечисти ругты –
Глазами выкрасил подол мозга,
Зверями ястребло пьяны гага –
Сквозь солнце плещется моя нога.
Съезжает с кручи костыль средины
Нечаят желтый скачков вихры,
За хвост нырнула игры кладбище
Кобылья проседь стучит виски
Гормай у сланца щипцы съедая
И горы руки подняли продн.
Крылошко бытюшка камешек горя –
Ябеда радугу глаза,
Вынырник пальца стального
По морю вскочит в рукав
Ягода стражи не больно
Еду на чёрствых буграх.
<1913>
Смерть искусству*
пятнадцать (15) поэм
Поэма 1
СТОНГА
Полынчается – Пепелье Душу.
Поэма 2
КОЗЛО
Бубчиги Козлевая – Сиреня. Скрымь Солнца.
Поэма 3
СВИРЕЛЬГА
Разломчено – Просторечевье… Мхи-Звукопас.
Поэма 4
КОБЕЛЬ ГОРБ
Затумло-Свирельжит. Распростите.
Поэма 5
БЕЗВЕСТЯ
Пойму – поиму – возьмите Душу.
Поэма 6
РОБКОТ
Сом! – а – ви – ка. Сомка! – а – виль – до.
Поэма 7
СМОЛЬГА
Кудрени – Вышлая Мораль.
Поэма 8
ГРОХЛИТ
Сереброй Нить – Коромысля. Брови.
Поэма 9
БУБАЯ ГОРЯ
Буба. Буба. Буба.
Поэма 10
ВОТ
Убезкраю.
Поэма 11
ПОЮЙ
У –
Поэма 12
ВЧЕРАЕТ
Моему Братцу 8 лет. – Петруша.
Поэма 13
Издеват.
Поэма 14
Ю.
Поэма Конца (15)
Азбука вступающим*
Посолнцезеленуолешьтоскло
перепелусатошершавит
Осиянноеосипоносит
Красносерпопроткнувшемужаба
Кудролещеберезевеньспойь
переспойулетилосолнцемъ
Нассчитаютъдураками
амыдуракилучшеумныхъ.
1913 г. по P. X.
Поэма начала*
(Белое)
О, меч Ваш сладок, Павел Широков.
Темнота родит звезды,
Звезды родят тишину.
Месяц рождается в сказке,
Сказки – томи любви.
Откуда ж белый ветер родится?
Из сказок? –
Может, из сказок;
Может, из белых ночей;
Может, из белого тела;
Может, из томных очей.
Все так и реет,
Все так и веет,
Все так и сеет,
Белое все:
Белое счастье, белый восторг,
Белое – белое – часто былое…
Радость несу и бело – былого,
Белое лью и белым смотрю –
И душу, и радость свою обеляю.
Мой восторг, радость, мой белый чертог –
Твое белое тело, а я – покрывало;
Приникнем, и белое будет для нас покрывало –
Не саван, а белый покров…
Ивы смотрели – плакали ивы,
Горы взглянули – в счастьи уснули,
Месяц по сказке поплыл.
Я, ненаглядная, радость бескрылую
Тихо на грудь тебе перелью.
О волны мои сарафаном овитые,
Океан полевых маргариток.
Вихревой аромат обнаженной сирени!
А тебя для меня обнажил белый ветер,
Обнажил, положил, аксамитом укрыл.
Ты у меня лежишь на белых березках,
Твой поцелуй растаял над лесом:
Белый медведь целуется с белым ветром.
Мы нитку порвали и сеть вышиваем…
Свяжем нитку,
Как белый ветер вяжет волосы Наши!
<1914>
Ерошино*
Не зная устали
Лишь зная стали
Грибы рогатины в зубах взрастали
Ржавели палубы
Гора коты в ногах
И бор развесисто
Упрямо в поле
На нашем просвисте
Туманов драхма
Ялик зазвякал
Упала птаха
Сколько на нос полагается дроби
Выкушай смерти и сердце попробуй
Вот и гора вот и пригорок
На слюне через рты
Протащился опорок
Швах! швах! ударились о небо тучи
<1914>
«Бросьте мне лапу скорее коготь и вшей увяданье…»*
Бросьте мне лапу скорее коготь и вшей увяданье
Ткнусь как на поле гаданье
Возле на посох долины
Кроме не выжевать сказок
Ты покровитель подвязок
Сломишь бедро поцелуем
Брови подгадишь и всуе
Надо рыбачьи потуги – войлок повесить на шею
Ябеду выгнать на паство
Хворост в руке выше Ноя
Взять поиграть вышиною
Веки лаптями обвешать
Глаз промочить через солнце
Реки меж ног процедить
Белые великий карманщик
Скоро ли зубы украдешь
Мелом намажешь весь череп
Выбежал лес из затылка
Дреколом махал и горбился
Пусть пропадает черствеет
Горе лягнуть не успеет
В горсть прибегают уморы
Из белого синего моря
Карачено осени скачут
Ды – косолапой лягушке
Дольш не сидеть на макушке
<1914>
«Выступают жаворонки ладно…»*
Выступают жаворонки ладно
Обратив коготья пухирядна
Преподав урок чужих законов
Ковылятся лоном кони
Когтем сжимая сонце
Положив язык на грани.
Может был проездом на Уране
А теперь петля кобыле
Были ноги было сердце
Были.
<1918>
«Личность хмурая и безнадежная, нисколько не эго-поэт, в сущности переодетый Крученых, тайный кубофутурист, бурлюкист, ничем и никак не связанный с традициями эго-поэзии», – так охарактеризовал Василиска (Василия Ивановича) Гнедова К. Чуковский[188]. Действительно, приехавший в Петербург в конце 1912 года молодой поэт мало походил на приверженца северянинской школы. Он принадлежал ко второму этапу эгофутуризма и здесь отличался крайним экспериментаторством.
В 1913 году Гнедов – самый активный и самый известный поэт «Интуитивной Ассоциации Эго-футуризм». Он участник четырех эгофу-туристических альманахов (один из них – «Небокопы» (СПб., 1913) – больше чем наполовину состоял из произведений Гнедова). Тогда же он опубликовал две книги – «Гостинец сентиментам» и «Смерть искусству: пятнадцать (15) поэм» (обе: СПб., 1913). О первой С. Городецкий писал: «Как отдыхает ум и сердце на этой беспритязательной чепухе! Кажется, что погружаешься в сферу чистого идиотизма…»[189] Второй сборник включал самое знаменитое произведение Гнедова, ставшее его своеобразной визитной карточкой, – «Поэму Конца». В следующем году Гнедов выпускает совместную с П. Широковым «Книгу Великих» (СПб., 1914), печатается в «центрифуговском» альманахе «Руконог» (М., 1914). В сборнике «Грамоты и декларации русских футуристов» (СПб., 1914) появляется его трактат «Глас о согласе и злогласе». Наметилась тенденция сближения Гнедова с кубофутуристами. Б. Лившиц вспоминал: «В связи с присоединением к нам Северянина поднялся вопрос о включении в нашу группу и Василиска Гнедова: среди эгофутуристов он был белой вороной и неоднократно выражал желание перейти в наш лагерь»[190]. Однако этого не произошло.
Футуристическая активность Гнедова ненадолго возобновилась в 191?-1918 годах и проявилась в совместных выступлениях с другими футуристами (В. Каменским, В. Маяковским), участии в футуристических изданиях (Временник. № 4. М., 1917; Газета футуристов. 1918. № 1). В это же время он был включен В. Хлебниковым в «Общество Председателей Земного Шара».
Впоследствии Гнедов от литературы отошел, но стихи писать не перестал (образцы его поздней поэзии были опубликованы С. Сигеем в кн.: Гнедов В. Собрание стихотворений. Trento, 1992).
Триолет…*
Для вас, неги южного неба,
Слагаю я гимны при вьюге… –
«…Там ярко пылали колеса у Феба
Для вас – неги южного неба…»
На севере вы для меня эхо неба,
Как были вы небом на юге… –
«…Там ярко пылали колеса у Феба
Для вас, – неги южного неба…»
<1913>
Летана*
И. В. Игнатьеву
Уверха́ю лёто на мура́вой,
Крыло уверхаю по зеленке.
Сторожую Лёто-дом горавый…
Дерзо под рукой каленки…
Лёто-дом сторожкий, ча́сый –
Круговид – не сной глаз –
Пеленит пеленко газой,
Цветой соной Летка нас…
Уверхаю лёто! Крыло уверхаю!..
<1913>
Козий слащ*
Ко́зой вымной молочки
Даровили хозяям луга!
Луга-га!
Луга-га!
Лугой зели стеблочки
Коренили захвато бега!
Бега-га!
Бега-га!
Ко́зый, сладый медик
Кружо выпенил клик!
Клик! О!
Клик!
Скачок тоски – победа Огне-Лавы*
Берет Меня Тоска – несет на выси скал,
Кружит по тьме долин – кладет на дно пустынь.
Люблю Тоску – несуся с Ней – дрожу дыханкой ветра.
Стремлюсь по воле Вниз…
Несусь, бегу в Воронку Смерти – рождаю Нить Забвенья…
И Все Один, и Все Тоска – Клубок равнины Смерти…
Бегун-Тоска, как Свет кипуч;
Родит Тоска Малютку –
Малютка – Он разрыв сердец – невольник Огне-Лавы –
Тоска-Бегун разрыв сердец…
Копайся в Круге Счастья…
Забвенье Все. – Один на дне, кручусь на круче Бездны…
Дохнет Колдун – убьет Тоску – Я стану на Верши –
Взгляну кругом – скреплю Кольцо – закрою Огне-Лаву…
Сверкну Глазком – Бегун бегит – Зайдет под щель Ненастья
Бегу – ищу Я Подвиг Сил – Горю в Ненастьи Счастья –
Долой с Верши, – Конь стоит – грызет удила Вихря –
Копытом бьет помост Один,
Горит огнинно Грива…
Траву спалит – огнем горит и дышет Огнелаво.
Кружись, гонись – бей бубно…
Нашел Коня – Скалу обнял –
Скачи вперед – Глаза закрой –
Несется Вихрь, кружится Рой –
Что было – не вернется…
Скачи на Верх – глаза закрой – пропасти не видеть –
Заткни Мешок – прошло и не вернется…
Трубой Крутой лизнет в Тоске – Забавно засмеется…
Вихри Коня – вперед – в Горах Сияет Голубящий –
Корон толпы кишат Гурьбой – Зазноба там и Счастье…
Конь! Конь! – Златокопыток!
Плыви скорей, неси к Гурьбе – Покройся Голубящим…
Унесть Меня в Чудесный –, Конь может без Обмана…
К Святой Горе, к Зазнобе Душ – в толпу Корон поющих…
Корми Коня, попоной крой – внесусь с сияньем в Рой…
И там ли свят владыка голубящий?..
Забуду Я в горах-долах Малютку Огне-Лаву –
Упьюсь Мечтой – слезою Голубою – раскрою Зонт, где Скорбь Страстей…
Скачу, скачу дождем из туч… Златокопытко!
Что дам тебе за Бег святой –
Времен улыбки сладость –
Овес с Горы – Златоконюшни…
К Горе! К Горе! Горю на Ней с Конем своим Летучим…
Огонь в Груди зажжен Горой –
Конь ржет Трубой Последуй…
Открылась Синь – Стою… Мерцаю Славой –
В глуби огонь долин блестит святыми светяками…
Грудь полна – у ног Гора – и Конь еще цветущий…
Как длинен Путь – как мигом промелькнуто…
С Конем таким не страшен –,
Всегда с Горы посмотришь – …
Гора Поет – Зигзаг Гремит – Царящий здесь – у Ног Весь Мир,
Звезда внизу в долине…
Стою – не Мру – Копыта целы – Коня треплю рукою свято…
Вверху Зигзаг – Маяк в Руке…
Стою… стою вверху… Царю!
<1913>
Придорогая думь*
Ах! дуб – белый – белый –
Властник гигантый Верши –
Куст передумки-свирели –
Звон захваткой пляши…
Ли́стник в Голубку закрапан –
Небо в листни́к вполоснуто…
Эх! Дубы́-беляки, ржавленки-дубцы,
Дикие вети-гудцы….
Ах! Дуб – белый – белый
Куст придорогой свирели…
<1913>
Муравая*
Крик…
Блик…
Да двадцать улик…
Тра́вой отравой –
Зеленко-мура́вой…
<1913>
На возле бал*
Слезетеки невеселий заплакучились на Текивой,
Борзо гагали веселям – березячьям охотеи –
Веселочьем сыпало перебродое Грохло
Голоса двоенились на двадцать кричаков –
Засолнкло на развитой листяге –
Обхвачена целовами бьетая ненасыта, –
И Вы понимаете ли в этом что-нибудь:
Слезетеки эта – плакуха – извольте – Крыса…
<1913>
Маршегробая пенька моя на мне*
Крылобрат! Водопад! Разгули звери дно! Раскинжаль на Планеты два Сердца! Сердце в Гробу – Сонячко Сердце на гробе. Я блескаю Гробам! Столоку Виноград! Разрыдавлю Все Горы сквозь полночь… Где полосят ущелье гробое… Я и правдить хочу – и на Стон залетнуть – целовать Бирюзу – крокодилить в Гробу – проглотать Троглодит – пусть не будет Стези – я Стезя – Я свой гроб – Я и марши маршу – на плечах Я свой Гроб и себя уношу. – Я свой Гроб и Себя осклепляю в траве, разношу по кустьям – и обглодки божу… Запишу на скалах белых написей Рок: «Здесь лежит», «Здесь лежит»: «Белый Я» – «Кровь моя». Впалачу: «Сожалей» под людские Сердца… Законю на Скалой полосато Мечо: «Не ходите к Мечу» – на Горе закричу – «Положайте Сердца на Доланах!».. На Долистых Доланах кишинеть станет Мир – поставлять под Мечаку Калину… Как Калина Кровка, – Мечает Мечак… Выклоняются Горы в наклоне – Я мечи золочу над Смеянкой лечу – и мечу хохочу, крик ломчу… Две зверяные клетки висут на руках – Столокнилось ба горе счастье. Два полгоря и счастья расшиблись на клетки, клеть одья побежала в могилу, другая на выши рыдачить. Дерзачай Крапива! – Гром затворчу – усну…
<1913>
Свирельга*
Ги! Поэт белоснегий – раскрыленка неяроча сна,
Распоясаны Лебедь – беззадорка задорка
Крашень… Колеса расцветенная спица, – вертовертаный дно небоклон…
Переезжил на Дачу Зимую – переканчивал лес еляки…
Подводовил ГуашоЧиненки – на встрети губы локал.
Назовлял я тебя дрога-дрога – рукой еловито люблял.
Ты томнялся Синевоче Горой – не чаял – не чаял –
Передольчу к тебе ли на Дачу, – буду ласками лгать…
Переехала Кошка на Дачу – загорелся сыр-бор – пустяки,
Снопы долинато плескали – репейник поджалал камыш.
Кругопляш развинтяли колеса – в небе Белка подвышала картон…
Эва! Милостивые Государи – скажите – в котором ухе у меня звенит камертон…
Грудь верблюдкой твоя застонила.
Стоноем заводил Караван – две Пустыни сошлись в поцелуе.
Лебедовик плескался в диван…
Уверхи златопляшу полую – диван под Горою стонал.
Ты Поэт белоснежий,
Раскрывое жало у Пежи…
Стоноемно тебя целовчал…
<1913>
Хитрая Мораль*
Ну-такънапасмурено-напайсмурено–
доПчелойНевозможни.
ВыросъзелкийЯвронагранитойпроходи…
ЦветыпострекоталиплеснулиЗонты
кудряво-звончалъвечерийсвистунъй…
воротилосьполержи-заперепелила
мохаяпостельплитасвалиласьна
прошло…Звездонеумирало…
ОдномалоеПискалоещебегала-ноги
скороподрезяуяь…
УненастояшныЛицорастаетъ–
мокрыебеглякиуворокнутъгладь…
Причинаизвестна-Ненастоящее…
Негодыйрепейнецарапитъ-ЕстьиглаГрома
иВоронънеперекаркаетъГромъЗавтра…
ПрибегутъЛисицы-умилеются-поклоны
Вашимъ-Нашимъзасуетятъ-хлопни
полысине-заблагодарять-совестьне
рвется-можетесъудобоюрастягивать–
закускаприятая-медякъопозолотый.
УкроваСмертиотъЛисицънесшить–
ОстанешьсъЗолотойНаплеве…иголовыми
ПольмиСнега…
УгрядайЛисицыпочуютъдобытьзаследятьй.
1999 г. по P. X.
<1913>
Первовеликодрама*
действОиль∞
лицОиль∞
времядленьяОиль∞
беляьтавилючиъмохаиодроби
сычякаьяпульсмиляетъьгадай
оснахъповеликайьустыизъосами
одназамотыноодноичепраком
устыеустыпомешасидит
извилоизъдоъмкипооянетяликъ
ивотънасукуположоистукайькосмато
завивайЗавиьвайпроносоияуайайнемоьй
стоьйиспогьнетзалежутънасваяьхдупи
Овотгдерослоьймореплавосива
происходитъ безъ помощи бездарей
Станиславских прочи
38687 г. по Р. X.
<1913>
«Слезжит рябидии труньга сно…»*
Слезжит рябидии труньга сно –
Коневама усмешки подтишок,
Да замолчите же нечисти ругты –
Глазами выкрасил подол мозга,
Зверями ястребло пьяны гага –
Сквозь солнце плещется моя нога.
Съезжает с кручи костыль средины
Нечаят желтый скачков вихры,
За хвост нырнула игры кладбище
Кобылья проседь стучит виски
Гормай у сланца щипцы съедая
И горы руки подняли продн.
Крылошко бытюшка камешек горя –
Ябеда радугу глаза,
Вынырник пальца стального
По морю вскочит в рукав
Ягода стражи не больно
Еду на чёрствых буграх.
<1913>
Смерть искусству*
Поэма 1
Полынчается – Пепелье Душу.
Поэма 2
Бубчиги Козлевая – Сиреня. Скрымь Солнца.
Поэма 3
Разломчено – Просторечевье… Мхи-Звукопас.
Поэма 4
Затумло-Свирельжит. Распростите.
Поэма 5
Пойму – поиму – возьмите Душу.
Поэма 6
Сом! – а – ви – ка. Сомка! – а – виль – до.
Поэма 7
Кудрени – Вышлая Мораль.
Поэма 8
Сереброй Нить – Коромысля. Брови.
Поэма 9
Буба. Буба. Буба.
Поэма 10
Убезкраю.
Поэма 11
У –
Поэма 12
Моему Братцу 8 лет. – Петруша.
Поэма 13
Издеват.
Поэма 14
Ю.
Азбука вступающим*
Посолнцезеленуолешьтоскло
перепелусатошершавит
Осиянноеосипоносит
Красносерпопроткнувшемужаба
Кудролещеберезевеньспойь
переспойулетилосолнцемъ
Нассчитаютъдураками
амыдуракилучшеумныхъ.
1913 г. по P. X.
Поэма начала*
О, меч Ваш сладок, Павел Широков.
Темнота родит звезды,
Звезды родят тишину.
Месяц рождается в сказке,
Сказки – томи любви.
Откуда ж белый ветер родится?
Из сказок? –
Может, из сказок;
Может, из белых ночей;
Может, из белого тела;
Может, из томных очей.
Все так и реет,
Все так и веет,
Все так и сеет,
Белое все:
Белое счастье, белый восторг,
Белое – белое – часто былое…
Радость несу и бело – былого,
Белое лью и белым смотрю –
И душу, и радость свою обеляю.
Мой восторг, радость, мой белый чертог –
Твое белое тело, а я – покрывало;
Приникнем, и белое будет для нас покрывало –
Не саван, а белый покров…
Ивы смотрели – плакали ивы,
Горы взглянули – в счастьи уснули,
Месяц по сказке поплыл.
Я, ненаглядная, радость бескрылую
Тихо на грудь тебе перелью.
О волны мои сарафаном овитые,
Океан полевых маргариток.
Вихревой аромат обнаженной сирени!
А тебя для меня обнажил белый ветер,
Обнажил, положил, аксамитом укрыл.
Ты у меня лежишь на белых березках,
Твой поцелуй растаял над лесом:
Белый медведь целуется с белым ветром.
Мы нитку порвали и сеть вышиваем…
Свяжем нитку,
Как белый ветер вяжет волосы Наши!
<1914>
Ерошино*
Не зная устали
Лишь зная стали
Грибы рогатины в зубах взрастали
Ржавели палубы
Гора коты в ногах
И бор развесисто
Упрямо в поле
На нашем просвисте
Туманов драхма
Ялик зазвякал
Упала птаха
Сколько на нос полагается дроби
Выкушай смерти и сердце попробуй
Вот и гора вот и пригорок
На слюне через рты
Протащился опорок
Швах! швах! ударились о небо тучи
<1914>
«Бросьте мне лапу скорее коготь и вшей увяданье…»*
Бросьте мне лапу скорее коготь и вшей увяданье
Ткнусь как на поле гаданье
Возле на посох долины
Кроме не выжевать сказок
Ты покровитель подвязок
Сломишь бедро поцелуем
Брови подгадишь и всуе
Надо рыбачьи потуги – войлок повесить на шею
Ябеду выгнать на паство
Хворост в руке выше Ноя
Взять поиграть вышиною
Веки лаптями обвешать
Глаз промочить через солнце
Реки меж ног процедить
Белые великий карманщик
Скоро ли зубы украдешь
Мелом намажешь весь череп
Выбежал лес из затылка
Дреколом махал и горбился
Пусть пропадает черствеет
Горе лягнуть не успеет
В горсть прибегают уморы
Из белого синего моря
Карачено осени скачут
Ды – косолапой лягушке
Дольш не сидеть на макушке
<1914>
«Выступают жаворонки ладно…»*
Выступают жаворонки ладно
Обратив коготья пухирядна
Преподав урок чужих законов
Ковылятся лоном кони
Когтем сжимая сонце
Положив язык на грани.
Может был проездом на Уране
А теперь петля кобыле
Были ноги было сердце
Были.
<1918>
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги