Пожертвовать всем ради нее

Глава 5. В последний момент

Говорят, за секунду до смерти вся жизнь проносится перед глазами, но с Илрианом ничего такого не случилось. Он просто оцепенел. Его эмоции будто сжали в кулаке, оставив одно тупое удивление: «Это все? Неужели это все?»

Фрагменты прошлого не мелькали перед мысленным взором. В эту страшную минуту Илриан не видел никаких прекрасных воспоминаний из детства — только мешанину серых и коричневых пятен, в которую слилась для него окружающая толпа. Ее крики звучали в ушах монотонным гулом, похожим на шум морских волн, что накатывали и накатывали на берег, разбиваясь о камни брызгами белой пены.

Палач зачитывал приговор.

Тело эльфа дрожало от напряжения. Каждая мышца превратилась в тугую струну, натянутую так, что вот-вот лопнет. Пока руки и ноги пленника наливались стылым холодом, разум горел в огне. Все ощущения обострились — он словно отчаянно стремился вобрать в себя последние мгновения жизни.

Болели руки, выкрученные за спиной и скованные массивными железными браслетами. Сломанная кисть онемела, но Илриан чувствовал, как она подрагивает. Коленями ощущал твердые камни мостовой. Щекой — шероховатую поверхность деревянной колоды, в которой лезвие топора оставило глубокие зарубки. Его ноздри улавливали слабый запах застарелой крови.

«Это сон, — подумал Илриан. — У меня лихорадочный бред».

Все казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой.

Его грубо потянули за волосы вверх, чтобы по-другому уложить головой на плаху — не боком, а прямо, так, что взгляд уперся в плетеное дно корзины из сухой лозы.

«Не может быть. Не может быть».

Вдруг толпа замерла, перестав галдеть, и на площади воцарилась гробовая тишина.

Почему все замолкли?

Сердце пропустило удар. Он почувствовал над собой движение. Почувствовал, как палач замахивается. Ощутил восторженное возбуждение людской своры, жаждущей зрелищ. Они смотрели. Они ждали. Им не терпелось.

Топор вот-вот должен был опуститься.

«Как жаль», — мелькнула мысль, и пленник зажмурился. Весь сжался.

— Стойте!

В повисшей тишине зычный мужской бас прозвучал раскатом грома.

— Стойте! Приказом начальника тюрьмы казнь отменяется.

В первую секунду Илриан решил, что этот благословенный спасительный голос раздается в его воображении, что он его выдумал. Но тут над площадью поднялся разочарованный гул, толпа недовольно засвистела — ее лишили любимого развлечения. Вряд ли фантазия Илриана зашла бы так далеко, а это значит…

Скосив взгляд, пленник увидел кисть в красной перчатке, которая сжимала рукоять топора, упертого в камни мостовой. Отсветы солнца играли на дуге острого лезвия.

Это правда!

Казнь отменяется!

Он будет жить!

Его тело, деревянное, гудящее от напряжения, разом обмякло, почти стекло на брусчатку.

В следующую секунду эльфа грубо дернули вверх, подняв с колен.

Палач посмотрел на него сквозь прорези красной тканевой маски и толкнул в сторону тюремных ворот.

— Иди! Давай! Шевели ногами.

Вопреки ожиданиям, Илриана не вернули в камеру, а отвели в допросную, где его уже ждал колдун с глазами-факелами. Едва бывший смертник переступил дверной порог, человеческий маг подлетел к нему и с размаха ударил кулаком под дых.

Измученное тело пленника так привыкло к боли, что почти не отозвалось на порцию новой, однако он все равно захрипел и согнулся пополам, на радость белобрысому садисту.

Потом колдун подтащил Илриана к столу в центре комнаты и усадил на один из двух деревянных стульев. Сам устроился напротив и приказал:

— Дай мне свои руки.

Эльф подозрительно прищурился.

— Дай! — рявкнул маг.

Не ожидая от этого человека ничего хорошего, Илриан опустил обе руки на стол. Его левая кисть представляла собой жалкое зрелище — окровавленная тряпица с вывернутыми пальцами, на фоне этого ужаса его правая ладонь в крупных волдырях казалась вполне здоровой.

— Вонючий слизень, — прошипел колдун, раздувая ноздри.

Илриан замер, предвкушая новые истязания. Он не думал сопротивляться, потому что знал: после пыток мерзкий человечек отвезет его к истинной. Ради такого можно и потерпеть. Главное, чтобы подонок не изменил свое решение, поэтому лучше не брыкаться, позволить ему сорвать на нем злость.

— Как же я ненавижу вашу ушастую братию.

Несмотря на злой тон, прикосновения мага были аккуратными, бережными. Он осторожно взял в ладони покалеченную руку пленника, расправил его дрожащие пальцы и сосредоточенно прикрыл глаза.

Илриан до последнего ждал подвоха, но ничего дурного этот человек с ним не делал. Наоборот! С удивлением эльф понял, что боль уходит, кости срастаются и с тошнотворным хрустом встают на место.

Закончив с его левой рукой, колдун принялся за правую. Сначала исчезло неприятное ощущение стянутости в обожженной коже. Волдыри сдулись, а следом сошла и нездоровая краснота.

С чувством облегчения Илриан поднес исцеленные ладони к лицу, покрутил ими, совершенно нормальными на вид, в воздухе, сжал и разжал пальцы. Не больно!

— Чтобы у леди Алисии не было повода тебя жалеть, — ответил колдун на немой вопрос в глазах пациента. — И чтобы ты не пугал ее своими увечными культяпками.

После стражники отвели Илриана в пустую камеру, где раздели донага и выплеснули на него три ведра ледяной воды. Босой и мокрый, он стоял на голом каменном полу. Зубы стучали от холода, но оно того стоило. Чтобы смыть с себя тюремную вонь, он бы и в проруби с удовольствием искупался.

Правда, чистым эльф себя все равно не чувствовал. Ему бы мыло, скребок и не три ведра воды, а три большие бочки. Не хотелось предстать перед истинной грязным оборванцем. Он ведь красив. Пусть она это увидит.

После этой пародии на ванну настроение Илриана взлетело до небес. Он избежал смерти, впервые за последние дни не чувствовал боли и готовился к встрече с Алисией.

— Одевайся, — в лицо ему швырнули какие-то тряпки. Судя по виду и запаху, чистые. Сегодня боги определенно ему благоволят!

Полотенце ему не дали. Пришлось отряхиваться, как собака, но это не больно-то помогло — белая ткань рубахи облепила влажную грудь. В принесенные штаны он едва втиснулся: те явно принадлежали какому-то хлюпику-коротышке. Илриан не отказался бы от более свободной одежды, но был рад и той подачке, что ему бросили. Всяко лучше, чем явиться к истинной в своих грязных лохмотьях. После нескольких дней заточения его старые вещи годились лишь на половые тряпки да на топливо для костра. С тела Илриана они наверняка отправились прямиком в печку.

— За мной, — скомандовал маг, и пленник пошлепал за ним голыми ногами по ледяному полу тюрьмы. Обувь рабам была не положена. Этим они сразу выделялись среди свободного люда, а еще — цепями, сгорбленными спинами, взглядами в землю. Илриан знал, что невольники ходят босыми и по хозяйскому дому, и по городским улицам — и в дождь, и в грязь. Только зимой им позволяли оборачивать стопы шерстяными тряпками, чтобы не отморозить пальцы, ибо кому нужен раб с оттяпанными конечностями.

— Сядь!

Они вернулись в допросную. В комнатушку без окон с голыми стенами и плесенью в углах. Здесь пахло сыростью, кровью и нечистотами. А еще тут была открытая дверь, которая вела в помещение побольше, по-настоящему просторное. Сквозь эту открытую дверь Илриан видел мрачные деревянные конструкции, освещенные факелами, — высокий табурет на трех ножках с сидением в виде острой пирамиды, кресло, сплошь унизанное шипами, колесо, будто снятое с телеги, но высотой в человеческий рост, с веревками и ручкой для вращения.

Илриан отвернулся от двери и встретил взгляд колдуна, сидящего за столом напротив него. Сейчас желтые глаза этого мужчины казались почти обычными, если не считать цвета. Они больше не мерцали в темноте. Огонь, живущий в их пылающей радужке, погас. Да и в целом маг выглядел уставшим и осунувшимся. Неужели потратил на лечение пленника все силы?

— Видел? — кивнул колдун в сторону пыточных инструментов в соседней комнате. — Будь хорошим песиком, иначе я испробую все эти увлекательные игрушки на тебе. Понял? Без глупостей. Не смей подходить к леди Алисии ближе положенного. И даже не вздумай пытаться с ней общаться.

Взгляд Илриана невольно упал на медальон на шее мага — его единственный шанс донести до истинной правду.

Меж тем гнусный человечишка продолжал:

— Ты, верно, возомнил себя великим хитрецом, пес? Но не обольщайся. Я сниму со своей невесты метку подчинения. Да и тебе применение найду. Иметь в рабах эльфа может быть очень выгодно. Я уже придумал, как ты послужишь моим целям.

Тонкие губы мага изогнула злорадная ухмылка.

Его последние слова Илриан пропустил мимо ушей. В голове эхом повторялась одна-единственная фраза: «Я сниму со своей невесты метку подчинения».

С невесты!

Алисия помолвлена с этим уродом?

Илриан шумно вздохнул и до хруста сжал под столом кулаки. Он представил, как вскакивает со стула и от резкого движения тот с грохотом валится на пол. Как с легкостью отшвыривает от себя стол и бросается на желтоглазого колдуна. Как кулаком стирает с его лица гадкую ухмылку. Бьет по этой мерзкой роже снова и снова, до кровавых пузырей, до треснувших костей челюсти, до хрипов агонии.

Но то были мечты.

Сейчас он мог лишь сидеть на месте и молча слушать оскорбления. От чувства бессилия хотелось выть волком, но Илриан стискивал зубы и терпел. Он раб и, перед тем как ударить, должен дождаться подходящего момента. И он дождется! Обязательно. А потом ударит так ударит. Мало не покажется!

В сырой комнате одежда на нем высыхала медленно. Вода капала с волос на и без того влажную рубаху — на спину, на грудь. Сквозь тонкую белую ткань просвечивались пятна сосков. Босые ноги, стоящие на каменном полу, окоченели.

— Доверия тебе нет, поэтому… — маг нахмурился, словно перед тяжелой работой, которая требовала от него недюжинных усилий. Затем совершил замысловатое движение пальцами в воздухе, и пленник почувствовал, как его запястья наливаются тяжестью, будто от незримых оков. Опустив взгляд, он увидел, как на его коже татуировками проступают золотистые символы.

— Теперь ты не сможешь ни сбежать, ни причинить вред хозяевам.

После колдовства глаза мага потускнели еще больше. Из них ушел не только огонь, но и цвет. Из ярко-желтых они стали почти прозрачными.

— Вставай, пес. Поднимай зад. Пора ехать.

Ехать? К Алисии!

Сердце Илриана забилось чаще, он весь затрепетал в предвкушении встречи, позабыв и о замерзших босых ногах, и о влажной одежде, неприятно липнущей к телу.