Похождения поручика Ржевского

Глава сорок четвертая Переезд в Петербург

В начале мая Лиза разрешилась от бремени. Все прошло благополучно, мальчишка при рождении орал басовито, что по единодушному мнению повитух свидетельствовало о его отличном здоровье. Лиза потеряла с поллитра крови, но восстановилась быстро и через две недели легла с Максом в одну кровать. Их восторги длились почти до утра, а проснулись они в тесном сплетении друг с другом. Но Бог, как известно, не Яшка… Через месяц после рождения у мальчика начался почти непрерывный понос, а спустя пять дней он умер. Лиза почти обезумела от горя, а Городецкий стал очень мрачен, говоря себе: «Вот тебе и эффект бабочки… Не получится у тебя тут, наглый попаданец, плодиться и размножаться!». Когда Лиза пришла в себя, то очень переменилась: вспомнила о Боге, стала часто ходить в церковь, а с мужем в постель больше не ложилась. Более того, сказала ему как-то, поджав губы:

— Заведи себе, Максим Федорович, содержанку. Денег на квартиру для нее у тебя хватит, да и на все ее прихоти тоже. А меня прошу не тревожить. Может я когда-нибудь и оживу, но уже вряд ли в паре с тобой…

Потолкавшись по Москве еще с месяц, Городецкий решил, что ему необходимо сменить обстановку и, уладив все денежные дела и продав участок с начатым домом, уехал в Петербург. Там он пожил с неделю в гостинице, а потом снял две комнаты в четырехкомнатной квартире у вдовы майора, погибшего в Польше при подавлении восстания. Квартира была на Слоновой улице (южная часть Суворовского проспекта), относившейся в 1836 г. к городской окраине новой застройки. Вдову звали Екатериной Васильевной Герцингер, но она предпочитала называться девичьей фамилией Милованова, а лет ей было тридцать три.

С ней жила дочь 15 лет от роду (угрюмоватая, высокая, тощая белобрысая девочка-девушка со взглядом исподлобья — видимо, вся в отца, балтийского немца), была, конечно, и прислуга — широкоплечая финка лет двадцати пяти. Позже Городецкий спохватился: на черта он влез в этот бабий коллектив, но первое время ему было плевать на весь мир, а потом стало совестно их бросать. Екатерина Васильевна свою фамилию оправдывала, то есть была в самом деле мила — и внешностью и характером. Почему при такой привлекательности она не вышла повторно замуж Городецкому было сначала непонятно. И лишь потом ему открылась еще одна черта характера квартирохозяйки: она была очень мнительна.

— Все мои жильцы хотели меня изнасиловать, — жаловалась Милованова, лежа в объятьях Максима спустя пару недель после вселения. — Не скрою, я потом им уступала, но один все же взял меня силой, в первый же вечер. Я так плакала! Обидно чувствовать себя игрушкой в руках самца, к которому даже не успела привыкнуть!

— А женщины квартир не ищут? — спросил Городецкий.

— Значительно реже. Да и потом с этими фуриями я не уживусь ни за что! Мужчина, когда он приручен, бывает даже мил, но представить милую ко мне женщину — по-настоящему милую, без притворства, — я не могу.

— Так выйдите, наконец, замуж за особенно приятного мужчину и дело с концом!

— Я боюсь, что он меня бросит! Мужчины такие изменщики… Мой муж был изменщик, все квартиранты рано или поздно изменяли и съезжали, изменишь и ты, милый Максим! Тем более что ты женат, и жена рано или поздно об этом вспомнит…

— Да, бедная Лиза… Как она там поживает, чему радуется?

— Не терзайте себе сердце, голубчик! Вы сейчас здесь и ничем помочь ей не сможете — кроме денег, конечно. Но ведь они у нее есть? Ну и ладно. Поцелуйте меня еще раз и постарайтесь уснуть. Ой, я просила только поцеловать, а вы что же?

— Вы же знаете, Екатерина Васильевна, чем кончаются наши поцелуи. Да и уснуть после «этого» мне бывает значительно проще…

Сначала Городецкий слонялся по Петебрургу без цели, привыкая к его улицам: вроде бы тем же, что были в его будущем, но все же другим. Невский был средоточием жизни, но людно было и на поперечных улицах: Мойке, Сенной (Садовой), Фонтанке, Литейном проспекте… На Васильевском острове оживленно было возле университета (роились студенты) и на Среднем проспекте. Тут он с приятным удивлением увидел, что вдоль проспекта тянут линию конки. Еще одна, уже действующая, была проложена от Марсова поля через Дворцовую и Сенатскую площади по Конногвардейскому бульвару до Крюкова канала, откуда было рукой подать до Театральной площади. Вот в театр он и вошел как-то вечером — будучи при полном параде, естественно.

Прошелся по просторному фойе, разглядывая публику (иногда в лорнет) и пришел к выводу, что московская знать не чета здешней: никаких вольностей, смешения стилей здесь не допускалось, все выглядели идеально, элегантно, комильфо. Вдруг из группы гуляющих аристократов выдвинулась чета средних лет и комплекции и направилась с легкой улыбкой к Городецкому. В следующий момент он их узнал: то были его мимолетные московские знакомые — князь Трубецкой Петр Иванович и его жена Эмилия Виттгенштейн.

— Здравствуйте, Максим Федорович, — поприветствовал его князь, чуть склонив голову. — Какими судьбами в нашей столице? Неужели с новыми миллионными прожектами?

— Добрый вечер, ваши Сиятельства, — склонился в поклоне Макс. — Признаться, не думал еще о проектах в Петербурге, но если вы составите мне протекцию, почему бы и нет? Разумеется, моя благодарность вам будет не безгранична, но весома.

— Непременно составим, господин Городецкий. Слухи о ваших преобразованиях в Москве дошли даже до императора, и он выразил недоумение, почему в его дворце нет электрического освещения, а у губернатора Голицына есть. Вы где остановились в Петербурге?

— На съемной квартире, недалеко от казарм кавалергардов.

— Дайте мне точный адрес и в ближайшее время ждите вызов в Зимний дворец.

— Прямо к императору? — растерялся Макс.

— Почему же нет? Его величество любит говорить с умными и полезными людьми, а вы зарекомендовали себя именно таким. Не правда ли, мое солнышко?

— Не знаю как императору, а императрице Максим Федорович может понравиться: он молод и хорош собой, а также умен — в противовес ее кавалергардам, которые умеют только ржать как кони и умиляться стройности ее стана и ножек…

— Не забывай, что один из этих кавалергардов — мой троюродный племянник, Александр Трубецкой, — проворчал Петр Иванович, но более не сказал ничего. В итоге Трубецкие и Городецкий раскланялись и расстались — однако многие любопытные глаза из театральной тусовки стали после этой встречи поглядывать на молодого незнакомца.