Покаянные сны Михаила Афанасьевича

2

В тот раз я приезжал в Москву за новым назначением. Во фронтовом госпитале толку от меня было мало, а в сельской местности не хватало докторов — опытных врачей отправляли в действующую армию. В принципе я был не прочь потрудиться на ниве оздоровления страждущих от геморроя или инфлюэнции, поскольку отрезание рук, ног и зашивание под гром артиллерийской канонады вспоротых осколками снаряда животов меня уже не увлекало.

Остановился я у дяди, в шикарном доме на Пречистенке. Если быть точным, я стал желанным гостем сразу для обоих дядьев. Ведь как-никак не только близкая родня, но и коллеги по профессии! Один из них занимался женскими болезнями, другой увлекся лечением детей. Шесть комнат, изысканная мебель. Судя по обстановке в доме, врачебная практика была делом очень прибыльным. Впрочем, я так никогда и не осмелился спросить, кому из них больше повезло — то ли педиатру, то ли гинекологу.

В итоге блуждания по инстанциям новое направление я получил. Мне предстояло трудиться в сельской больнице где-то под Смоленском. Испытывая понятное волнение и сохраняя веру в то, что еще удастся сделать что-то стоящее в этой жизни, я направлялся к дому, надо же было успокоить родственников…

И вдруг увидел ее.

Она шла навстречу мне, по тому же тротуару. Изящная молодая дама с благородной осанкой, с красивым, но почему-то очень грустным лицом. Если бы не эта неожиданная грусть, я бы, наверное, ее и не заметил — мало ли красивых женщин можно повстречать в Москве. А тут в моем воображении сразу возник некий не вполне законченный сюжет. Будто бы муж ушел сражаться на войну, а она осталась совсем одна в этом огромном городе, где нет ни знакомых, ни друзей. И еще показалось, что только я смогу ее утешить. Да, видимо, так было предназначено судьбой.

К моему удивлению, слова незнакомого человека были встречены более чем благосклонно. Видимо, молодая женщина отчаянно нуждалась в друге, способном поддержать в трудную минуту, веселой болтовней отвлечь от наболевшего. Кто знает, о чем она подумала в тот момент, когда взглянула на меня и на ее лице появилась едва заметная улыбка.

Потом мы с ней гуляли по Москве, она рассказывала о себе. Судя по всему, у нее была потребность выговориться, словно бы она напрочь была лишена такой возможности прежде, до того, как встретила меня. Я чувствовал ее доверие и испытывал такую радость, какая бывает лишь при встрече с близким другом, с которым виделся лишь много лет назад.

И тут она произнесла одно магическое слово — Карачев. Маленький уездный город на Орловщине, где до сих пор живет моя родня. Но, по словам новой знакомой, там же, неподалеку от Карачева, находится имение ее отца. Вот ведь поворот судьбы! Эдакий замысловатый зигзаг, столкнувший нас в глухом московском переулке. Похоже, и у нее, и у меня одновременно возникла мысль: ах, почему же мы не встретились тогда?! В то дивное время, когда не было войны, когда мы оба томились в ожидании будущего счастья и не было еще ни мужа у нее, ни у меня вконец опостылевшей жены. Впрочем, о своей женитьбе я ей не рассказывал.

На следующий день мы снова были вместе. Снова бродили по Москве. Снова она вспоминала о своих родных, о жизни в Петербурге, о том, как познакомилась с будущим супругом. Это же надо — князь! Впрочем, еще неизвестно, кому из нас больше повезло — дочери статского советника, вышедшей замуж за сиятельного, или же мне, безвестному врачу, сыну небогатых, властью не обласканных родителей. Мог ли я рассчитывать на подобное знакомство? Да ни в жизнь! Остается верить в странные закономерности судьбы и загадочное свойство этого переулка на Пречистенке.

А между тем было у нас еще нечто общее. Оба мы в прежние годы увлеклись театром — в моде тогда были домашние спектакли, что-то легкое, с обилием комических сцен. Я и сам ставил пьески, и даже сочинял — в основном смешное, пародийное. Кстати, ведь и она познакомилась с князем на домашнем представлении. Было это в доме у графини Шуваловой на Фонтанке, в Петербурге. Только представьте исполнителей ролей — княжна Голицына, баронесса Мейендорф, княжна и князь Оболенские! И среди них не столь родовитая, но на редкость привлекательная, чудесная, неповторимая мадемуазель Кира, дочь камергера и богатого помещика.

— Вы знаете, все получилось весьма забавно. — Кира улыбнулась. — После спектакля князь подошел ко мне, представился. Похвалил мою игру, хотя сразу вам скажу, что роль у меня была эпизодическая. Однако он, ссылаясь на свой опыт работы в дирекции императорских театров, убеждал, что я была неподражаема, ну просто лучше всех. Потом как бы невзначай выяснил, кто мой отец. И вдруг после этого испросил разрешения нанести визит — мы тогда жили на Бассейной. Я-то рассчитывала, что он мне предложит ангажемент в театре… — Кира рассмеялась.

А я был рад тому, что мне удалось ее развеселить. Хотя, честно скажу, большой моей заслуги в этом не было. Потому что говорила в основном она, вспоминала смешные случаи из прежней жизни, красочно описывала некоторых персонажей из тогдашней элиты Петербурга. Моя же роль свелась к поддакиванию, к усиленному киванию. Да и что я мог бы рассказать, когда перед глазами, стоило задуматься, возникали распластанные на столах тела в операционной и кровь, кровь, кровь… В общем, кошмарные будни фронтового госпиталя. Кстати, возможно, именно моя шинель военного врача и привлекла внимание княгини. Да, всего-навсего, не более того — надо же иметь в виду, что шла война, а среди дворянской знати были весьма распространены патриотические настроения. И только когда Кира изредка бросала на меня свой нежный взгляд, возникало впечатление, что роль моя в этой пьесе не столь уж незначительна, а финал может оказаться куда более приятным.

О юных годах, о жизни в имении под Карачевом вплоть до отъезда в Петербург Кира вспоминала неохотно. Рассказывала о подругах, но вот об отношениях в семье не хотела вспоминать. Видимо, было что-то такое в эти годы, что способно враз испортить настроение, даже вызвать нервный срыв. Словно бы взяла вот и отрезала, постаралась начисто забыть. Есть такое ценное свойство у нашей памяти — события тягостные, гнетущие ей удается так запрятать, что, если и захочешь, не достать, не отыскать. И опять — я ведь тоже без особой радости вспоминаю своего отца. Правду сказать, стараюсь вовсе о том времени не думать.

За несколько лет до знакомства с князем Кира решилась на серьезный шаг. Повторюсь, что причина для меня осталась неизвестна, то есть, конечно, я кое-что подозревал, но утверждать категорически нет у меня ни малейших оснований. Вроде бы что-то произошло у них в семье, в результате чего вдруг обострилась болезнь матери, ну а Кира утратила прежнее доверие к отцу. Во всяком случае, с ее слов именно так мне показалось.

И вот я слушал о том, как Кира покинула имение, где семья в те годы жила почти что постоянно, и неожиданно отправилась в Петербург. Это была попытка начать самостоятельную жизнь, выбраться из омута семейных и бытовых проблем, который затягивал, лишал надежд на личное счастье. Надо полагать, провинциальные ухажеры Киру не устраивали. Была еще одна причина — очень хотелось пополнить свои знания. Девушек тогда в университет не принимали, однако стали появляться учебные заведения именно для них. Вот так она оказалась на курсах, учрежденных в Петербурге госпожой Бобрищевой-Пушкиной. Ах, мне ли Киру не понять! Собственно говоря, весьма поверхностное образование, полученное Тасей, явилось одной из главных причин наших нынешних размолвок. Каждый согласится со мной, кто по десятку раз на дню выслушивал бессмысленный бабий треп, стонал с закрытым ртом, внимая очередному рассказу про сварливую соседку, мысленно бился в истерике, думая о том, что еще предстоит в последующие несколько лет. А уж если учесть полнейшее равнодушие моей Таси и к литературе, и к театру…

Да, не всякой женщине оказывается по нутру жизнь, ограниченная заботами о муже и ежедневными хлопотами по дому. Похоже, Кира была не из таких.

Мы уже свернули с Пречистенки в наш переулок… и тут я вспомнил. В кармане армейской гимнастерки у меня лежал сложенный листок бумаги, на котором раненый офицер там, в госпитале, написал своей жене несколько строк. Помнится, он представился как князь… Ах, да неужто?.. Адрес… Прежде чем достать письмо, я отчаянно пытался вспомнить адрес… Ну конечно! Он назвал переулок на Пречистенке, а я ответил, что в том же переулке живут мои дядья.

— Да где же оно? — Я остановился и стал суетливо шарить по карманам, вызвав беспокойство Киры.

— Вы не здоровы? — участливо спросила она.

— Я?.. Нет-нет, что вы, что вы! Просто чуть не забыл… — Тут, наконец, нашел письмо и протянул его княгине, будучи уже совершенно уверен, что предназначено письмо только для нее. — Это передал мне раненый офицер в госпитале под Каменец-Подольским. Ранение очень легкое, вы не беспокойтесь…

— Да как же оно попало к вам?

— Так уж случилось, что я собирался в Москву за новым назначением. И вот, узнав об этом, князь попросил меня передать письмо. Как можно было отказаться, когда и адрес-то такой знакомый?

Княгиня, близоруко щурясь, читала письмо, а я с интересом наблюдал за ее реакцией. Вот чуть улыбнулась, слегка скривила губы, вздохнула… и быстрым движением сунула лист бумаги в ридикюль.

— Так вы военный врач? — спросила она, словно никакого письма никогда и не было.

— Да… То есть нет, — слегка запнулся я. — Скорее всего, меня отправят работать в уездную больницу где-то неподалеку от Москвы, — сказал, будто наверняка ничего еще не знал. Но очень уж непрестижно выглядел адрес деревеньки под Смоленском.

— Как это хорошо! — воскликнула княгиня. — Вы будете вдали от войны, от этих ужасов. Ах, когда же все это закончится? — вздохнула, помолчала и затем игриво посмотрела на меня. — А кстати, вы сможете иногда наведываться в Москву. Надеюсь, что работы будет не много, не то что там, в военном госпитале?

— Я тоже надеюсь, — коротко ответил я, поскольку мысли мои в тот момент были заняты совсем другим.

Кира еще что-то говорила, я краем уха слушал, кивая. Возможно, даже отвечал ей невпопад, но, к счастью, она этого не замечала. А перед глазами у меня возникла странная, завораживающая сцена — князь и княгиня в спальне вскоре после сладостных минут любви. Жаль, но самые интересные события остались словно бы за кадром.

Итак, Юрий Михайлович без пиджака, в одной белой зефирной сорочке, сидел на краю кровати и говорил женщине с бледным и матовым лицом такие слова:

— Ну, Кира, я окончательно решил и поступаю в Конный артиллерийский полк.

На это княгиня, еще не вполне пришедшая в себя после недавних объятий, отвечала так:

— Мне очень жаль, но иногда я не могу понять твоих желаний. Не понимаю и сейчас.

Князь опрокинул в рот рюмку коньяку и произнес:

— Да и не нужно.

Через два дня после этого разговора Юрий Михайлович преобразился. Вместо цилиндра на нем оказалась фуражка блином, а вместо штатского платья — длиннополая шинель и какие-то слишком уж нарядные для такого страшного дела, как война, погоны вольноопределяющегося.

Потом сделали фотографию на память, всей семьей посидели за столом, мать Юрия Михайловича всплакнула — все как полагается, — и князь отправился на фронт защищать от басурманов родимое отечество.

В общем, я уже сказал, что все как у людей. В те дни многие жены провожали мужей на фронт, просили, чтобы муж берег себя и чтобы не забывал писать. Однако вот чего я не могу понять. Почему же Кира никак, то есть никоим образом, не выразила мне благодарность за письмо? Не бросилась на шею, не расцеловала, не расплакалась. На мой взгляд, это было бы вполне естественно. А впрочем, кто их разберет — этих представителей дворянской знати? Чопорные, скупые в выражении своих чувств, они слезинки не уронят на людях. Тем более в присутствии человека низшего сословия. Впрочем, откуда ей об этом знать?..

Если же, напротив, ее реакция на письмо была предельно искренней, это обстоятельство значительно увеличивало мои шансы… На что? В этом я и сам себе признаться не хотел. Попросту гнал, гнал от себя такие мысли…

— А вот интересно было бы узнать, чему нынче учат там, на женских курсах? — поинтересовался я, когда Кира вновь заговорила о жизни в Петербурге. — Кое-что слышал, однако с трудом представляю себе, что вы обучались там изящным рукоделиям либо выжиганию по дереву, а то и вовсе рисованию розанчиков и некоего подобия виньеток на фарфоре.

— Вы правы, — рассмеялась Кира. — Стоило ли уезжать из дома, чтобы посвятить себя занятиям совершенно бесполезным? Да-да, вы правы, на курсы меня привлекла возможность изучения новых языков. Немецкий я неплохо знала, поскольку моя мать, она из обрусевших немцев, в некоторых обстоятельствах не могла обойтись без объяснений на этом языке…

Я тут же представил себе, как строгая мамаша учит уму-разуму свое дитя, приучая к немецкому порядку, и мне стало очень жалко Киру. На мой взгляд, даже вульгарный русский мат для нашего слуха куда более приятен, нежели нравоучения на чужеземном языке. Впрочем, повторюсь, это не более чем личное мнение военврача, только что приехавшего с фронта.

— Знанием французского я обязана отцу и гувернантке, — продолжала Кира. — Этот язык давался мне на удивление легко. Вот английского я тогда не понимала, но так хотелось почитать в оригинале Шекспира или Байрона!

А я смотрел на нее и удивлялся. Мало того что из дворян, княгиня. Мало того что на редкость хороша собой. Но вот ведь выясняется, что еще и умница какая! Честно вам скажу, таких слов ни об одной из встреченных мне в жизни женщин я бы не сказал. Ни до, ни после нашего знакомства с Кирой.

Мы уже почти закончили прогулку. Я, как и в прошлый раз, собирался попрощаться, не провожая княгиню до порога дома. Так для нее было бы спокойнее, хотя оба мы казались тогда людьми без предрассудков. Но тут за моей спиной послышалось:

— О-ля-ля! Wie interessant du die Zeit durchführst, Meine nette Fürstin![1]

Кира остановилась, резко обернулась:

— Ах, милая тетушка! Опять ты пытаешься влезть не в свои дела, — и добавила еще что-то по-немецки.

— Ладно, ладно, Кирочка. Ты не сердись, я это не со зла. А кстати, могла бы и познакомить со своим новым кавалером.

— Ну вот опять! Послушайте, Маргарита Карловна, еще чуть-чуть, и я не на шутку рассержусь. Какая вам радость позорить меня перед Михаилом! — И, перейдя на ты, она добавила: — Тем более что все ты врешь…

— Ах, значит, прелестного офицерика зовут Мишель? — улыбнулась тетушка. — Да, да, хорош… Твой вкус тебе не изменяет, Кирочка. — Она рассматривала меня так, как выбирают пирожные в кондитерской Филиппова. — Ну, здравствуйте, Михаил. Я Кирина тетя, Маргарита Карловна. Но вот незадача, пока что не графиня, не княгиня и даже не княжна. — Тетя вдруг расхохоталась.

Слегка поклонившись, я представился, не зная, что еще добавить. Собственно говоря, доказывать то, что Кирина тетя не являлась титулованной особой, не было никакой нужды. Это было столь же излишне, сколь и очевидно. Передо мной стояла смуглая женщина с горбатым носом, несколько вертлявая, я бы так сказал. Из-под широкополой шляпки выбивались локоны чуть рыжеватых волос. Я было заподозрил, уж не крашеная ли? Да что гадать — наверняка! В одежде ее чувствовалось пристрастие к последним веяниям моды, возможно даже, намерение эпатировать публику своим нарядом. Скорее всего, привычным местом обитания тетки были литературные вечера со всякими там футуро… ну и прочими имажинистами. Я даже был готов поверить, что она в близком знакомстве с Давидом Бурлюком. Хотя его стихов я, понятное дело, не любил, но тут почему-то вспомнилось:

Вот и я, судя по всему, воспринимался ею в кулинарном смысле исключительно.

И еще одно обстоятельство следует отметить. Один глаз у тетушки был зеленый, другой мне показался карим. И оба, что называется, косили кто куда! Я поначалу попытался проследить за ее зрачками, но тут же отказался от этого занятия, поскольку почувствовал, что вот еще чуть-чуть и сам… У меня даже заболела голова.

Сославшись на недомогание, я поспешил откланяться. А вслед мне раздались наверняка какие-то малоприятные слова… По счастью, немецкого я тогда не знал. Да что говорить, и теперь не знаю.

Несколько дней минули незаметно. Дольше я уже не мог затягивать отъезд. Мы договорились, что непременно позвоню, когда в следующий раз мне удастся вырваться в Москву. Кира призналась, что была бы очень рада, особенно если мы встретимся двадцатого декабря. Как я узнал потом, это был день ее рождения.

До сих пор не могу себе простить, что не решился тогда бросить все и не остался. Пусть бы меня считали дезертиром, пусть бы я прятался по подвалам, чердакам… Главное, чтобы была возможность видеть ее. Каждый день, каждый час и каждую минуту! Только ее одну и больше никаких Татьян и Маргарит!

Смутило то, что я боялся стать обузой. Бедный врач и привыкшая к роскоши княгиня — можно ли представить себе такой фантастический альянс? Впрочем, мы тогда ни о чем таком и не задумывались. Хотя, пожалуй, где-то в глубине моей души уже рождалась подобная мечта. Только бы стать прочно на ноги, добиться положения в обществе и славы. И вот тогда… Но о чем же думала она? Этого я до сих пор не знаю.

Так было в прошлом году. И вот я снова в поезде, трясусь в расхлябанном вагоне. В Москву! В Москву!