Покров для архиепископа

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Стояла ароматная и душная ночь, какая бывает только летом в Риме. Тенистый двор Латеранского дворца был наполнен пряным запахом трав, растущих на ухоженных клумбах вдоль стен; в неподвижном воздухе висела густая, тяжелая, бьющая в голову смесь резкого запаха розмарина и пряного базилика. Молодой караульный из дворцовой стражи поднял руку и вытер капельки пота со лба под бронзовым забралом шлема. Было очень жарко, но он помнил, что плотный шерстяной плащ на его плечах еще порадует его через несколько часов, когда тепло резко сменится предрассветной прохладой.

Неподалеку в церкви Святого Иоанна колокол пробил один раз — время полунощной молитвы к Богородице. Молодой стражник пробормотал положенные слова: «Angelus Domini nuntiavit Mariae… Ангел Господень возвестил Марии…» Он произносил молитву машинально, не вникая в смысл слов. Быть может, если бы его ум был более занят молитвой, он бы не услышал шума.

Сквозь колокольный звон и шум фонтана, бившего посреди двора, донесся посторонний звук — шорох подошв по каменным плитам. Юный стражник нахмурился и повернул голову, пытаясь понять, откуда он исходит.

Он был уверен, что из окутанной тенью дальней части двора слышатся тяжелые шаги.

— Кто здесь? — крикнул он.

Ответа не последовало.

Караульный вынул из кожаных ножен короткий меч — гладиус с широким лезвием; когда-то таким мечом славные легионы Рима подчиняли воле императора бесчисленные народы и племена. От этой мысли, не имевшей никакого отношения к делу, он снова нахмурился. В данный момент этот короткий меч должен был защищать покой дворца Епископа Римского — Святого Отца Вселенской церкви Христовой — Sacroscancta Laternensis ecclesia, omnium urbis et orbis ecclesiarum mater et capit.

— Кто там? Покажись! — снова крикнул он, повысив голос.

Вновь никакого ответа… Но вдруг послышалось торопливое шарканье. Кто-то вышел из окутанного мраком двора и побежал вниз по проулку. Проклиная про себя темноту, стражник устремился к выходу из двора. Во мраке он различил сутулую фигуру, быстро удаляющуюся по переулку.

— Стой! — крикнул стражник так громко, как только мог.

Человек бросился бежать, стуча плоскими кожаными подошвами по камню.

Караульный, забыв о подобающей солидности, тоже побежал. Он был молод и проворен, однако преследуемый оказался быстрей, и, когда стражник оказался в конце улицы, незнакомца простыл и след. Улица вела в еще один двор, более просторный и к тому же хорошо освещенный факелами, что было неудивительно — этот двор окружали покои управляющих папского дворца. Из меньшего же двора можно было попасть лишь в спальные покои гостей.

Молодой стражник остановился и, прищурившись, оглядел прямоугольное пространство двора. У дальней стены, около входа в одно из главных зданий, стояли на страже два его товарища. Если позвать их на помощь, можно спугнуть преследуемого. Сжав губы, он продолжил осмотр. Но больше никого видно не было. Караульный уже собрался пойти через двор и спросить товарищей, не заходил ли кто сюда из переулка, как вдруг слева послышался негромкий звук.

Он повернулся, вглядываясь в темноту.

У одной из дверей темнела фигура.

— Назови свое имя! — резко воскликнул он.

Человек выпрямился, сделал несколько шагов вперед, но ничего не сказал.

— Подойди и назови свое имя! — рявкнул стражник с мечом наизготовку.

— Именем Господа, — прозвучал хриплый и вкрадчивый голос, — сперва ты назови свое!

Удивленный, молодой человек сказал:

— Я Лициний, тессерарий дворцовой стражи. А теперь ты представься! — Произнося свое только что полученное звание, Лициний не мог сдержать гордости. В императорской армии Древнего Рима тессерарием назывался человек, который ежедневно получал от своего генерала тессеру — записку с паролем дня. В дворцовой же страже это звание носил дежурный офицер.

— Я — брат Аон Дуйне, — произнес человек, шепеляво, как говорят чужеземцы, и шагнул вперед, так что при свете фонаря можно было увидеть его лицо. Лициний заметил, что незнакомец был полноват и говорил отдуваясь, как бывает при болезнях дыхания или после скорого бега.

Лициний с подозрением оглядел монаха и дал знак подойти ближе, так чтобы фонарь осветил его полностью. У брата Аона Дуйне оказалось круглое, как луна, лицо и необычная тонзура, на ирландский манер: спереди голова была выбрита по линии от уха до уха, а сзади волосы оставались длинными.

— Брат… Айн-Дина? — Он попытался повторить имя, которое назвал ирландец.

Тот, улыбнувшись, кивнул.

— Что ты здесь делаешь в такое время? — спросил юноша.

Немолодой полноватый монах развел руками.

— Я здесь работаю, тессерарий, — кивнул он на здание позади себя.

— Ты был там, в маленьком дворе? — спросил Лициний, указав коротким мечом в переулок.

Луноликий монах удивленно моргнул и посмотрел на него с недоумением.

— Почему я должен был там быть?

Лициний раздраженно вздохнул.

— Потому что буквально только что я гнался за кем-то по этому переулку. Ты хочешь сказать, что это был не ты?

Монах энергично замотал головой.

— Я все это время был у своего пюпитра и только сейчас покинул келью. И как только я вышел за порог, ты заговорил со мной.

Лициний убрал меч в ножны и в растерянности провел рукой по лбу.

— И ты никого не видел? Никто здесь не пробегал?

Монах снова уверенно замотал головой.

— До того, как пришел ты и велел мне назвать свое имя, никого не было.

— Тогда прости меня, брат, и возвратись к своему труду.

Толстый монах на мгновение задержался, чтобы поклониться в знак благодарности, и устремился прочь, стуча подошвами сандалий, через двор и дальше, сквозь арку, в город.

Один из стражников у главных ворот, декурион, подошел посмотреть, что случилось.

— А, это ты, Лициний. Что происходит?

Лициний досадливо поморщился.

— Кто-то шастал там в малом дворе, Марк. Я кинулся за ним и пригнал его сюда, но он, похоже, выкрутился.

— А зачем было за кем-то гнаться, Лициний? — Декурион по имени Марк хихикнул. — Что худого в том, что кто-то зашел в малый двор в этот час, как, впрочем, и в любое другое время?

Лициний мрачно посмотрел на товарища. Все досадно и некстати, а свежее повышение в особенности.

— Как — что худого? Там же domus hospitale, палаты гостей. А у Его Святейшества сейчас почтенные гости — епископы и настоятель из далеких саксонских королевств. Их мне приказано охранять с особым рвением, ведь говорят, что у саксов есть в Риме враги. Мне велели допрашивать каждого, кто будет вести себя подозрительно поблизости от покоев.

Второй стражник фыркнул.

— Хм, а я думал, саксы все еще язычники. — Помолчав, он указал в том направлении, куда скрылся монах: — А кого ты только что допрашивал? Это был не он? Не тот самый подозрительный тип?

— Это был ирландский монах. Брат Айн-Дина — так он назвал себя. Так получилось, что он как раз вышел из кельи, где работал, а я решил, что это тот, за кем я гнался. Но он никого не видел.

Декурион криво усмехнулся.

— Эта дверь ведет не в келью, а в кладовую сакеллария, казначея Его Святейшества. И она всегда была заперта на замок, по крайней мере, с тех пор, как я здесь на страже.

Лициний ошарашенно посмотрел на товарища, схватил со стены факел и пошел к двери, из которой якобы вышел монах. Ржавые засовы и замок подтвердили слова Марка. И тут тессерарий Лициний высказался так, как едва ли подобает офицеру стражи дворца Его Святейшества.

За деревянным столом, склонив голову над листом пергамента и сосредоточенно сжав губы, сидел человек. Хотя сидел он сгорбившись, было видно, что он высокого роста. Выбритая макушка, обрамленная кустами угольно-черных волос, выдавала в нем духовное лицо; цвет волос гармонировал с темными глазами и смуглой кожей. У него была внешность человека, живущего в жарком климате — тонкие черты лица и выдающийся орлиный нос, нос римского патриция. Лицо в отметинах, возможно, от перенесенной в детстве оспы. Тонкие губы были ярко-алыми, словно подкрашенные.

Он сидел молча, погрузившись в работу.

Даже если бы не было видно тонзуры, о его духовном звании можно было догадаться по одеянию: на нем был белый плащ с бахромой — маппула, на ногах кампаги — плоские черные сандалии и белые чулки, или удонес; все это было получено из магистратуры Римского Сената и указывало на принадлежность к высшим иерархам римского духовенства. Алая шелковая туника и золотое распятие, богато украшенное драгоценными камнями, не оставляли сомнений в том, что человек этот — не простой клирик.

Негромкий звон колокольчика прервал его сосредоточенность. Он с недовольным видом поднял глаза.

На другом конце просторной и прохладной мраморной залы отворилась дверь, и вошел молодой монах в грубой бурой домотканой рясе. Он тщательно прикрыл за собой дверь и, спрятав руки в широкие рукава, вперевалку, по-утиному, зашаркал деревянными подошвами по мозаичному полу к столу, за которым сидел черноволосый.

— Beneficio tuo,[1] — поклонившись, молодой монах произнес традиционное приветствие.

Старший со вздохом откинулся на спинку стула, но не ответил на приветствие, а просто махнул рукой, веля говорить.

— С вашего позволения, Ваше Преподобие Геласий, какая-то молодая сестра в наружном покое требует, чтобы ее приняли.

Геласий угрожающе поднял черную бровь.

— Требует? Молодая сестра?

— Из Ирландии. Она привезла устав своего монастыря, чтобы его принял и благословил Пресвятой Отец, а также некоторые послания от Ультана Армакского для Его Святейшества лично.

Геласий слегка улыбнулся.

— Значит, ирландцы все еще ищут благословения Рима, хотя не одобряют действий Рима. В этом есть странное противоречие, ты не находишь, брат Дон?

Монах пожал плечами, не вынимая рук из просторных рукавов.

— Ну, я мало знаю об этих диких далеких местах, разве что я слышал, что люди там следуют пелагианской ереси.

— А эта молодая сестра, значит, требует?.. — повторил он.

— Она уже пять дней ждет, пока ее примут, Ваше Преподобие. Но чиновники, по всей вероятности, просто тянут время.

— Ну, раз эта сестра привезла нам письмо от архиепископа Армакского, нужно немедленно ее принять, тем более что девица проделала такой дальний путь. Что ж, посмотрим на нее, увидим, что за устав она привезла, и послушаем, какими доводами она попытается убедить нас, что Его Святейшество должен поговорить с ней. У этой сестры есть имя, брат Дон?

— Есть, — ответил молодой монах. — Но у нее какое-то необычное имя, которое я не могу точно воспроизвести. Что-то вроде Фелициты или Фиделии.

Геласий вяло улыбнулся тонкими губами.

— И то, и другое может быть знаком. Фелицита — это римская богиня удачи, Фиделия же означает «верная» или «надежная» — та, которой можно доверять. Пусть войдет.

Монах поклонился и пошлепал к двери. Его шаги отдавались эхом по залу.

Геласий отложил свои бумаги, откинулся на резную деревянную спинку стула и стал ждать появления молодой чужестранки, о которой доложил его доверенный слуга, брат Дон.

Открылась дверь, и показалась высокая женщина в монашеской одежде. Не такой, как носят римлянки, отметил Геласий; камилла из некрашеной шерсти и белая льняная туника выдавали человека, только недавно попавшего в знойный Рим. Монахиня прошла по мозаичному полу стремительной девической походкой, неожиданной и странно сочетавшейся со строгостью одеяния. Все движения ее были грациозны и изящны. Геласий заметил, что при своем высоком росте она хорошо сложена. Из-под покрывала выбивались непослушные рыжие пряди. Темные глаза епископа загорелись при виде свежих черт юного лица и замерли изумленно, встретившись с ясными зелеными глазами гостьи.

Она остановилась перед ним, слегка хмурясь. Геласий не пошевелился, только вытянул левую руку; на среднем пальце был большой золотой перстень с изумрудом. Девушка поколебалась, а потом протянула правую руку и мягко пожала руку епископа, коротко склонив голову.

Геласий ничем не выдал своего удивления. Любой римский клирик опустился бы перед ним на колени и поцеловал перстень в знак почтения к высокому сану. А эта странная молодая чужестранка только поклонилась ему, признавая его высокое положение, однако без всякого подобострастия. Более того, лицо у нее при этом застыло, словно она хотела скрыть недовольство.

— Добро пожаловать, сестра… Фиделия?

Девушка ответила с тем же выражением лица:

— Я — Фидельма из Кильдара, из королевства Ирландия.

Геласий заметил, что голос ее звучал твердо, в нем не слышалось, в отличие от других, ни малейшего трепета перед великолепием и пышностью всего, что ее окружало. Он подумал — странно, кажется, этих чужестранцев совсем не впечатляет мощь Рима, его величие и святость. Бретонцы и ирландцы напоминали ему жестоковыйных галлов, о которых писали Цезарь и Тацит. Рассказывают, что король бретонцев, взятый Клавдием в плен, попав в Рим и увидев его великолепие, не затрепетал в благоговении, а сказал только: «У вас есть все это — и вы позарились на наши лачуги?» Геласий гордился благородным прошлым своего государства и часто жалел, что не родился в золотое время расцвета империи. Но сейчас от этой мысли, не подобающей смиренному христианину, он заерзал и вновь взглянул на женщину, стоявшую перед ним.

— Сестра Фидельма? — тщательно выговорил он.

Молодая женщина изящно кивнула, подтверждая, что он верно произнес ее имя.

— Я прибыла сюда по поручению епископа Ультана Армакского, чтобы доставить…

Геласий поднял руку, чтобы прервать ее.

— Вы в Риме впервые, сестра? — спросил он мягко.

Она поколебалась и затем кивнула, думая, не совершила ли какого промаха, беседуя с высоким сановником. Ведь ей не сообщили даже его имени.

— Давно ли вы в нашем прекрасном городе?

Ему показалось, или девушка действительно сдержала вздох? Ее грудь заметно приподнялась и опустилась.

— Я пять дней ожидаю аудиенции Епископа Римского… К сожалению, мне не сообщили вашего имени и сана.

На тонких губах Геласия шевельнулась улыбка. Ему нравилась прямота этой юной женщины.

— Я епископ Геласий, — ответил он. — Я занимаю должность номенклатора Его Святейшества, и моя задача — принимать все прошения на имя Святого Отца, решать, нужно ли ему с ними ознакомиться, а также помогать ему советом.

Глаза сестры Фидельмы засветились.

— Теперь я понимаю, почему меня послали к вам, — сказала она, немного расслабившись и опустив напряженные плечи. — Трудно отвечать как полагается, не зная здешних обычаев. Вы сможете простить мне невольные оплошности, принимая во внимание, что я выросла и училась в другой стране?

Геласий наклонил голову с шутливой торжественностью.

— Прекрасные слова, сестра. Для человека, посетившего наш город впервые, у вас великолепная латынь.

— Я также знаю греческий и немного иврит. У меня есть небольшие способности к языкам, и я даже немного говорю на саксонском наречии.

Геласий посмотрел на нее сурово, пытаясь понять, не издевается ли она над ним. Но в ее голосе не было ни капли хвастовства. Прямота этой женщины его впечатляла.

— Где же вы выучились всей этой премудрости?

— Во время моего послушания в Кильдаре, в обители преподобной Бригид, а потом в Таре у Моранна.

Геласий удивленно сдвинул брови.

— Вы учились и изучали языки только в Ирландии? Что ж, я слышал о ваших школах, но теперь у меня есть доказательство их высокого уровня. Присаживайтесь, сестра, и давайте поговорим о том, что привело вас сюда. Ваш путь, должно быть, был долог, труден и полон опасностей? Вы, разумеется, совершили его не в одиночку?

Фидельма посмотрела в ту сторону, куда указал ей Геласий, и увидела небольшой деревянный стул, стоявший напротив епископского кресла. Она села, устроилась поудобнее и ответила:

— В дороге меня сопровождал брат Эадульф из Кентербери, секретарь архиепископа-дезигната Кентерберийского Вигхарда, из саксонского королевства Кент.

Геласий недоуменно поднял бровь.

— Однако я слышал, что вас, ирландцев, с Кентербери ничто не связывает; или вы из тех ирландских братьев, что следуют не Колумбанскому уставу, а Римскому?

Фидельма чуть заметно улыбнулась.

— Я следую слову Палладия и Патрика, которые принесли веру на наш маленький остров, — спокойно ответила она. — Я была на синоде в Витби и познакомилась там с саксонскими делегатами. В конце синода архиепископ Кентерберийский Деусдедит заболел и вскоре скончался от желтой чумы. Вигхард, назначенный архиепископ, заявил, что собирается ехать сюда, в Рим, искать папского благословения своей должности; и так как Ультан поручил мне доставить сюда устав обители Килдара, я решила отправиться в путь вместе с братом Эадульфом, с которым я недавно познакомилась и которого весьма уважаю.

— А что делали вы на синоде в Витби, сестра? Я уже слышал, что там был спор между верующими о том, соблюдать ли обычаи Рима или ваши, ирландские. Я ошибаюсь, или в самом деле представители Рима одержали победу в споре, и это побудило ирландских делегатов уйти?

Фидельма не обратила внимания на насмешливую нотку в его голосе.

— На синоде я помогала людям нашей церкви советами касательно закона.

Брови епископа поднялись в изумлении.

— Вы? На синоде?

— Да. Я не только монахиня, но также и доули суда брегонов Ирландии. Я ученый защитник обычного суда Сенхус-Мора и суда справедливости, что действуют в нашей стране.

Лицо Геласия приняло недоверчивое выражение.

— Стало быть, по обычаю ваших королей женщинам позволено быть защитниками в судах?

Фидельма равнодушно пожала плечами.

— У нас женщины могут заниматься любым делом, в том числе управлять страной и вести свой народ в битву. Кто не слыхал о Махе Рыжеволосой, нашей величайшей королеве-воительнице? Однако здесь, в Риме, я слышала, женщин не почитают равными мужчинам.

— Да, в этом можете быть уверены, — с чувством ответил Геласий.

— Неужели правда, что в Риме ни одна женщина не может надеяться, что ей позволят выступать прилюдно?

— Правда, разумеется.

— В таком случае это странное государство, коль скоро оно отказывается от тех даров, которыми наделена половина его населения.

— Оно не более странно, милая сестра, чем то общество, где женщины равны с мужчинами. В Риме, как вы сможете заметить, отец и муж имеет полную власть над всеми женщинами в семье.

— Тогда удивительно, что я могу спокойно ходить по улицам этого города, и никто не попрекает меня за бесстыдство, — усмехнулась Фидельма.

— Ваше облачение требует того же уважения, что и stola matronalis — покрывало замужней женщины, так что вы можете посещать не только церкви и монастыри, но и театры, лавки и суды. Однако эти привилегии недоступны тем, кто не носит одежды монахини и не замужем. Девицам не следует удаляться от отчего дома. При всем этом знатные женщины вправе обсуждать хозяйственные дела, но только в стенах своих дворцов и только через посредничество мужа или отца.

Фидельма мрачно покачала головой.

— Невеселый это город для женщин.

— Это город благословенных святых Петра и Павла, что принесли свет во тьму нашего язычества, и этот свет был дан Риму, чтобы мы озарили весь мир.

В голосе его звучала гордость, пожалуй, даже чрезмерная. Откинувшись в кресле, он разглядывал девушку. Геласий был человеком своего сословия, своего народа, своего города.

Фидельма ничего не ответила. Ей хватало ума понять, что порой слова могут закрыть перед тобой двери.

— Стало быть, ваше путешествие прошло без неприятностей? — продолжил разговор Геласий.

— От Массилии наш путь был спокоен, только однажды, когда на юге показался парус, капитан так испугался, что корабль чуть не налетел на скалу.

Лицо епископа помрачнело.

— Это мог быть корабль арабских последователей Магомета, из тех, что бороздят Средиземное море и постоянно нападают на наши корабли и грабят порты нашего императора Константина. Хвала Господу, что ваше судно счастливо спаслось от них. — Помолчав, он спросил: — Вы уже устроились тут, в нашем городе?

— Да, благодарю вас. Я остановилась на маленьком постоялом дворе неподалеку отсюда, рядом с капеллой Святой Евпраксии на Виа Мерулана.

— А, тот, что держит диакон Арсений со своей доброй супругой Эпифанией?

— Именно так.

— Очень хорошо. Я буду знать, где вас искать. А теперь давайте посмотрим послания от Ультана Армакского.

Фидельма вздернула точеный подбородок.

— Они предназначены только для очей Его Святейшества.

Геласий недовольно сдвинул брови. Поймав смелый взгляд зеленых глаз, он вдруг словно передумал и кивнул с улыбкой.

— Вы совершенно правы, сестра. Но правила таковы, что эти письма должны сперва проходить через мои руки, так как моя должность — номенклатор. Я также должен рассмотреть устав, который вы привезли на благословение Его Святейшеству. Это входит в мои полномочия, — добавил он язвительно.

Сестра Фидельма достала из широкого рукава несколько свитков пергамента и протянула их епископу. Он развернул их, пробежал глазами и отложил в сторону.

— Я прочитаю их на досуге и дам своему скриптору на рассмотрение. Если все в порядке, мы назначим вам аудиенцию с Его Святейшеством через семь дней, начиная с сегодняшнего.

Он увидел, что уголки ее рта опустились.

— Не раньше? — разочарованно спросила она.

— Вы так спешите покинуть наш прекрасный город? — усмехнулся Геласий.

— Мое сердце тоскует по родной стране, отец епископ. Я уже столько месяцев вдали от ее берегов.

— В таком случае, дитя мое, какие-то несколько дней мало что изменят. В нашем городе есть множество мест, которые стоит посмотреть, прежде чем уезжать, тем более если вы здесь впервые. Вам, без сомнения, захочется увидеть Ватиканский холм, на котором расположена базилика Святого Петра. Она стоит на том самом месте, где захоронен этот святейший муж, сей святой камень, на коем Христос велел основать Церковь Свою. Сказано, что на этом самом холме Господь наш всеблагой явился Петру, когда тот собрался покинуть город, где Нерон преследовал братьев его. Там Петр развернул стопы свои и вернулся в город, где и был распят вместе со своими учениками, и туда же отнесли тело его для погребения.

Фидельма опустила голову, чтобы не выдать своего раздражения тем, что епископ полагает ее настолько невежественной.

— Тогда я буду ждать, пока вы меня позовете, Геласий, — сказала она, поднялась с места и осталась стоять, будто ожидая, пока он позволит ей уйти. Геласий же снова с трудом скрыл изумление: как легко удается этой юной девушке без всякого усилия управлять ходом беседы! Обычно это была его собственная роль.

— Скажите мне, Фидельма из Кильдара, много ли в ваших краях таких, как вы?

Фидельма нахмурилась, пытаясь понять, что он хочет сказать.

— Я знаком со многими мужчинами из вашей страны, мы даже работали вместе здесь, в Латеранском дворце, но вот опыта общения с вашими женщинами у меня очень мало. Все ли они так же прямодушны, как вы?

Фидельма ответила со спокойной улыбкой:

— Я могу говорить лишь за себя, Геласий. Но, как я уже говорила вам, у нас женщина — не раба мужчины. Мы верим, что Творец создал нас равными. Возможно, однажды вы сможете приехать в наши края и увидеть красоту и сокровища Ирландской земли.

Геласий усмехнулся.

— Возможно! Может быть, хотя боюсь, что мои лета уже не те, чтобы отправляться в долгие путешествия. Пока же надеюсь, что вам понравится наш город. Вы можете идти. Deus vobiscum.[2]

И довольный, что перехватил наконец у гостьи инициативу, Геласий протянул руку и позвонил в маленький серебряный колокольчик.

Затем он протянул левую руку, и вновь, к его неудовольствию, Фидельма просто пожала ее с легким наклоном головы, вместо того чтобы поцеловать епископский перстень, как принято в Риме.

Стройная монахиня развернулась и пошла к выходу, где стоял, придерживая открытую дверь, брат Дон.