Политика постправды и популизм

§ 1. Популизм в контексте современной европейской политики

Популизм как политическое явление в последнее время все чаще становится центральной темой как публицистических выступлений, так и серьезных научных исследований. При этом спектр мнений экспертов и политических аналитиков в этой области относительно перспектив развития данного феномена достаточно широк. У некоторых авторов можно обнаружить точку зрения, согласно которой широкое распространение на современном этапе популистских практик представляет собой серьезный вызов либеральной политической системе, являясь одним из симптомов болезни демократии²²⁵. При этом значительные внутренние трансформации популизма объясняются влиянием постмодернистских изменений в самой современной политике (в частности, на фоне ее театрализации и медиатизации): «Постмодернистские принципы распространились на все общественные сферы (философию, религию, искусство, литературу, экономику, политику и повседневность) и реализуют себя, начиная от религиозной толерантности, космополитизма, мультикультурализма, заканчивая властью свободных рынков, смертью идеологии, бессубъектностью власти и превращением политики в шоу и клоунаду»²²⁶. В другом же срезе аналитических статей и публичных выступлений активизация в последнее время этого пугающего многих феномена в политических системах западных стран зачастую объявляется временным фактом, даже нелепым анахронизмом: согласно прогнозам, популизм должен в ближайшей перспективе сойти с авансцены современной политики, переместиться на ее периферию.

Особую роль рассуждения о характере и перспективах популизма заняли в экспертных докладах и публичных дискуссиях о судьбах Европейского союза накануне выборов в нескольких европейских странах, где по самым различным прогнозам популистские движения и объединения имели серьезные шансы на политический успех (Нидерланды, Франция). Так, в сентябре 2016 г. в своем ежегодном докладе перед членами Европарламента в Страсбурге о положении дел в ЕС председатель Европейской комиссии Жан-Клод Юнкер выделил популизм в качестве одной из важнейших структурных проблем, угрожающей будущности Евросоюза: «Великие демократические государства Европы не должны склоняться перед веянием попу-лизма»²²⁷. Но буквально через несколько месяцев, уже после получения официальных результатов выборов различного уровня в Нидерландах и во Франции, на которых популисты потерпели абсолютное или относительное поражение, председатель Европейского парламента Антонио Таяни оптимистично провозгласил в опубликованном в газете «Коррьере делла сера» (Corriere della Sera — итал.) интервью: «Сезон популизма в Европе подходит к концу»²²⁸. Тем не менее обеспокоенность ростом влияния популизма, особенно его правого спектра, по-прежнему остается в повестке дня и средств массовой информации, и экспертного сообщества, и представителей правящих политических элит.

В связи с этим постановка вопроса акцентируется уже не столько в русле того, что представляет собой популизм как политический феномен, поскольку то, что популизм имеет глубокие исторические традиции и является неустранимым элементом политики, в том числе и в ее демократической версии, не вызывает серьезных сомнений²²⁹. Проблема, скорее, может быть сформулирована следующим образом: каковы специфика и перспективы популизма именно в контексте современной политики? Речь идет о том, чтобы объяснить, каким образом старый политический прием работает в новых культурно-исторических и социально-экономических условиях. Эксперты полагают, что рост популизма в западных странах был «обусловлен несколькими взаимосвязанными как по сути, так и по времени явлениями»²³⁰.

Несомненным объективным основанием для активизации феномена популизма на современном этапе стало углубление начавшегося на рубеже

ХХ-ХХ1 вв. мирового экономического и финансового кризиса, который при этом наложился на фундаментальные проблемы в развитии европейской интеграции. Это привело к серьезным сбоям в функционировании как национальных экономик, так и сложившихся внутригосударственных систем социальной защиты населения: «Угроза рецессии, увеличение безработицы и снижение доходов населения привели к резкому росту недовольства европейцев политикой правящих партий»²³¹. Для Франции это вылилось в то, что, несмотря на свой значительный социально-экономический потенциал (Франция занимает 6-е место в мире по объему ВВП), экономика страны, по оценкам экспертов, «...вошла в длительную фазу стагнации, сопровождающуюся конъюнктурным экономическим ростом и растущей безработицей»²³². Ее часто называют «больным человеком» Европейского союза, поскольку кризисное состояние французской экономики опасно не только для собственных граждан, но и негативно влияет на экономики соседних стран и ЕС в целом, что мало согласуется с претензиями Франции на статус одного из локомотивов общеевропейского проекта.

Второй значимой причиной этих процессов называют самый масштабный после Второй мировой войны миграционный кризис в странах ЕС, который достиг своего пика в 2015 г. Этот кризис был опосредован, в свою очередь, несколькими обстоятельствами: непродуманной внешнеполитической стратегией западных держав, спровоцировавшей вмешательство во внутренние дела стран третьего мира, и военными конфликтами, потоками беженцев из охваченных хаосом регионов (прежде всего, Ближнего Востока и Африки), непоследовательной либеральной миграционной политикой ЕС, а также провалом проекта мультикультурализма, продемонстрировавшего в современных условиях свою бессистемность и неэффективность. Как отмечают исследователи, это приводит к необходимости выработки новых, достаточно амбивалентных стратегий и тактических приемов по разрешению сложившейся кризисной ситуации: «В результате для защиты либеральных принципов и проекта „нации-согражданства“ западное государство отказывается от политики мультикультурализма и все чаще прибегает к практике использования нелиберальных норм в отношении иммигрантов, чтобы „либерализировать нелиберальное“ (С. Joppke), установить культурные и иные ограничения для обеспечения „общности судьбы народа“ и защитить национальную идентичность»²³³.

Во Франции проблема мигрантов и их инкорпорации во французское общество стоит наиболее остро из всех европейских стран: «В настоящее время расширение притока мусульманских мигрантов приобрело необратимый характер вследствие натурализации, высокого уровня рождаемости (в 2-3 раза выше, чем у коренного населения) и политики воссоединения семей мигрантов. Это привело к тому, что во Франции проживает самая многочисленная мусульманская диаспора в Европе, а ислам превратился во вторую религию страны»²³⁴. Это создает плодотворную почву для роста ксенофобских настроений и активно используется в разных контекстах популистскими лидерами. Кроме того, эти настроения подкрепляются и тем обстоятельством, что Франция приобрела в последнее время не слишком привлекательный «титул» самой опасной страны в Европе в связи с количеством террористических актов, которые были осуществлены на ее территории (более десяти терактов за полтора года — с января 2015 г. по июль 2016 г.).

Еще одной важнейшей причиной актуализации феномена популизма на современном этапе становится фактор кризиса демократической легитимности, который разворачивается в странах Евросоюза сразу на двух уровнях — национальном и наднациональном. В первом случае речь идет о росте недоверия граждан к традиционным элитам, о деформации сложившейся системы политических отношений и партийного представительства, неспособности существующей политической системы представлять интересы большого количества разнообразных социальных групп: «Политическая система на самом деле выступает как способ производства власти посредством класса профессиональных политиков. В этом случае отпадает потребность в выражении интересов и артикуляции требований политическим актором. Все эти функции будут исполняться им исключительно для публики в режиме «симулякра», формальной копии классической либеральной системы артикуляции и реализации интересов общества. Сама же «политическая кухня» профессионалов не будет принимать во внимание эти интересы, ибо они не имеют ничего общего с политической деятельностью как реализацией «чистой власти»²³⁵. Примером может служить ситуация, которая сложилась в преддверии президентских и парламентских выборов 2017 г. во Франции, где, как отмечают исследователи, подавляющее большинство французов не испытывали доверия к политической элите: «...они считают, что политики коррумпированы (62 %) и действуют в своих интересах (82 %)»²³⁶. Эти процессы на национальном уровне дополняются высоким уровнем недоверия со стороны граждан к наднациональным политическим институтам и структурам, функционирующим на уровне Евросоюза, к брюссельской бюрократии в целом. Таким образом, оформляется общий для всех европейских стран тренд кризиса политической легитимности: «Сегодняшняя реальность состоит в том, что экономический кризис, независимо от своего происхождения, смешивается с потенциально далеко идущим кризисом легитимности европейской политической системы... Чем больше долговой кризис подрывает послевоенный социальный контракт современной Европы, тем меньше остается доверия избирателей к политической системе, которая рассматривается как нарушитель сделки»²³⁷.

В этом новом для европейской политики контексте популизм начинает активно использоваться различными силами в качестве одной из политических технологий, способной успешно симулировать представительство разновекторно направленных интересов общества при фактическом самоустранении от них традиционных управляющих элит, их замыкании на интересах собственной корпорации. Современным политикам, превратившимся в политических менеджеров, необходимы дополнительные источники легитимности, которые в той или иной мере способны эффективно обеспечивать современные популистские технологии, направленные на формирование однородной идентичности. Поэтому популизм как стратегия политической борьбы активно используется и вполне системными политическими силами для защиты собственных корпоративных интересов в новых исторических условиях, и их оппонентами для борьбы с традиционными неолиберальными элитами.

В этой связи можно рассматривать популизм как особый, нейтральный стиль риторики, который может служить не одной, а множеству идеологий, что и позволяет различать, в зависимости от поддерживаемой и обслуживаемой идеологии и партийных ориентаций, например, левый и правый популизм, к которому в последнее время присоединился новый вариант популизма — центристский. Если левый и правый варианты популизма имеют давнюю предысторию своего существования в европейском контексте, в том числе и на французской почве (например, можно вспомнить бонапартизм, буланжизм, пужадизм и пр.), то центристский вариант активно апробируется в качестве стратегии противостояния первым двум буквально в последнее время. Так, некоторые европейские системные партии или отдельные политики перенимают популистскую риторику, присоединяясь к дискурсу, еще до недавнего времени табуированному в этой среде. При этом «центристский» популизм стал новой технологией самозащиты традиционных политических элит перед лицом угрозы со стороны прежде всего правого популизма как своего главного оппонента на современном этапе.

Правые популисты в большей мере ограничиваются сопротивлением интеграционным и иммиграционным процессам, ориентированы на защиту национального суверенитета, на противостояние процессам размывания традиционных социокультурных оснований, что позволяет говорить в данном случае о популизме идентичности или националистическом популизме. В свою очередь, левый популизм также использует недоверие избирателей к традиционным элитам как на национальном, так и на наднациональном уровне, но акцентирует свое протестное внимание на критике неолиберальных социально-экономических стратегий и видимого снижения уровня жизни граждан европейских стран, играя на их настроениях, направленных против проводимой на фоне кризиса политики строгой экономии. Таким образом, левых и правых европейских популистов объединяет ярко выраженный евроскептицизм, имеющий, тем не менее, разные идеологические основания и реализуемый в их программах с разной степенью последовательности. Кроме того, консолидация системных партий на базе неолиберальной идеологии при размывании их прежних принципов и программных установок позволяет левым и правым популистам перехватывать и успешно использовать в своих программах различные элементы традиционных идеологий. За счет этого европейские популисты существенно расширили в последние годы свою электоральную базу и добиваются серьезных результатов на выборах различного уровня.

Тем самым в рамках обсуждения темы активизации популистских практик в современной европейской политике можно сегодня отметить развитие тренда «многообразия популизма»: популизм постепенно распространяет свое присутствие по всему политическому спектру. В этом контексте особый интерес и прекрасное поле для исследований представляет современная французская политика, в русле которой наиболее рельефно отразился феномен «многообразия популизма».

§ 2. Популизм в современной Франции (особенности президентской кампании 2017 г.)

В качестве кейс-стади (case study) сосредоточимся на президентской кампании 2017 г. во Франции, поскольку в ходе этой кампании можно было наблюдать за беспрецедентным для современной европейской политики сражением популистов разных направлений. На ее старте в числе основных кандидатов на пост президента Франции (всего их было 11) оказались сразу три разнонаправленно ориентированных популиста, изначально имевших лучшие шансы для победы: Марин Ле Пен, глава крайне правой популистской партии «Национальный Фронт» (фр. — Front National, сокращенно — FN), бывший социалист Эммануэль Макрон из новой популистской центристской партии «Ассоциация за обновление политической жизни» (фр. — En Marche! — «Вперед!») и Жан-Люк Меланшон, лидер нового левого движения «Непокорившаяся Франция» (фр. — La France insoumise). Во второй тур вышли два первых кандидата, что и создало своеобразную интригу: борьба за президентский пост развернулась между представителями правого и центристского вариантов популизма. Впервые в истории Пятой республики (с 1958 г.) в последний тур президентских выборов не прошли кандидаты от традиционных правящих партий (голлистов-респу-бликанцев и социалистов).

Жан-Люк Меланшон, лидер нового левого движения, набрал в первом туре 19,58 % голосов и занял четвертое место, не пройдя во второй тур президентской гонки. Но, несмотря на это, 66-летний политик-ветеран (он участвовал в президентских выборах в 2012 г. и также занял четвертое место, получив более 11 % голосов) продемонстрировал самый убедительный результат из всех популистски ориентированных кандидатов (с точки зрения пропорциональности соотношения полученных результатов на этих выборах своим стартовым возможностям). Представитель республиканцев (фр. — Les Républicains), основной системной партии правой оппозиции, Франсуа Фийон занял при этом третье место с результатом в 20,01 % голосов, лишь на десятые доли процента опередив лидера «Непокорившейся Франции»: здесь сыграл немаловажную роль коррупционный скандал, превративший Фийона из бесспорного фаворита президентской гонки в ее «аутсайдера».

Предвыборная программа лидера левого популистского движения, экс-министра профессионального образования в правительстве социалиста Лионеля Жоспена (с 27 марта 2000 г. по 6 мая 2002 г.), была выстроена вокруг лозунга о конце Пятой республики, этой, как он ее именует «президентской монархии». В своих выступлениях Меланшон акцентировал внимание на необходимости проведения глубоких политических реформ всех органов власти, которые станут основой Шестой республики, и в первую очередь осуществления конституционной реформы для ограничения широких президентских полномочий: «Я буду последним президентом Пятой республики, поскольку в случае избрания я созову собрание для подготовки новой конституции, это будет конец президентской монархии. И в это время мы будем реализовывать мою программу» (из предвыборных теледебатов на французском телеканале TF1)²³⁸.

Являющийся крайне левым даже по меркам Социалистической партии, из которой он вышел в 2008 г., Ж.-Л. Меланшон не обладал обширной электоральной базой: с 2009 по 2014 г. он был лидером «Левой партии», а в феврале 2016-го основал независимое политическое движение «Непокорившаяся Франция». Но уже в начале президентской кампании, как свидетельствовали результаты предварительных соцопросов, этот левый популист лишь на один процент отставал от системного левого кандидата — умеренного социалиста Бенуа Амона (11,5 и 12,5 % соответственно). По опросам, именно Жан-Люк Меланшон, ультралевый политик и евроскептик, убедительнее всех выступил на первых дебатах (20 марта 2017 г.), а на повторных дебатах (4 апреля 2017 г.) эта ситуация обозначилась еще более рельефно²³⁹.

Будучи выходцем из достаточно радикальных политических кругов Франции (с 1972 по 1977 г. он состоял в рядах троцкистской «Международной коммунистической организации»), сохраняя тесные контакты с ультралевыми силами, Ж.-Л. Меланшон использовал в своих предвыборных речах радикальные идеи и резко антикапиталистическую риторику, активно манипулируя, согласно политической традиции, термином «революция». «Революционная фразеология до сих пор приносит во Франции политическому деятелю левой ориентации некоторую долю популярности»²⁴⁰. В 2009 г. именно он в своей книге ввел в оборот понятие «Другая левая» (фр. — L'autre gauche) для обозначения тех движений и партий, которые могут составить конкуренцию слева для доминирующей на левом поле Французской социалистической партии (ФСП), давно ставшей

системной партией. В этом контексте уже тогда речь шла о необходимости формирования широкой массовой коалиции, способной противостоять с левых позиций неолиберальному консенсусу правящих элит, к которому принадлежала и «переродившаяся» Социалистическая партия. Как отмечалось в аннотации к книге Ж.-Л. Меланшона, «Левой необходим другой локомотив. Ставка в этой борьбе — формирование альтернативного большинства, способного преодолеть капитализм»²⁴⁷.

Поэтому в своих предвыборных выступлениях Ж.-Л. Меланшон постоянно говорил о расколе Франции на народ и элиты, называя себя, подобно представителю правого популизма М. Ле Пен, кандидатом от народа. Но как представитель крайне левого идеологического спектра, он предлагал именно антикапиталистический вариант критики неолиберального истеблишмента: акцентируя внимание на социально-экономических и политических последствиях мощных процессов глобализации, Меланшон ориентировал свой электорат на страх перед гнетом «диктатуры» системы мировой экономики и финансов. Жестко критикуя социал-либерализм образца президентства Ж. Олланда, лидер «Непокорившейся Франции» в своей предвыборной программе выступал за подлинно левые социально-экономические реформы внутри страны (например, за перераспределение доходов при помощи многократного увеличения налогов для богатых), уделял большое внимание социальным вопросам, а также ратовал за протекционистскую экономическую политику. В области внешней политики Ж.-Л. Меланшон высказывался за выход Франции из ЕС (так называемый Frexit) и из НАТО, ее независимость от международной финансовой системы и рейтинговых агентств, поэтому его внешнеполитическая программа часто напоминала правопопулистскую. В его выступлениях можно встретить ссылки даже на Шарля де Голля, что выглядело достаточно странно для леворадикального политика, который в 1968 г. участвовал в массовых студенческих манифестациях за его отставку, но вполне вписывалось в контекст избирательной программы как популистский тактический прием, используемый для привлечения электората. По одному из ключевых вопросов предвыборной повестки дня — проблеме нелегальной иммиграции — лидер «Непокорившейся Франции» высказывался жестко, но вместе с тем, как и полагается левому политику, был настроен достаточно позитивно по отношению к самим миграционным процессам. Он предлагал бороться с первопричинами, а не следствиями миграционного кризиса, в том числе за счет отказа от соглашений, разрушающих экономику стран третьего мира, проведения более взвешенной внешней политики, прекра-

²⁴⁷ См.: Mélenchon J.-L. L'autre gauche. Paris: Éditions Bruno Leprince, 2009. 144 p.

176

щения вооруженных конфликтов, а также налаживания сотрудничества с Россией, например, в разрешении сирийского кризиса.

Накануне выборов тема современного левого популизма, его истоков и теоретического обоснования стала очень популярной во французских СМИ именно благодаря фигуре Ж.-Л. Меланшона; так, одна из статей, например, вышла под названием «Шанталь Муфф, теоретик левого популизма, вдохновляет Меланшона»²⁴¹. Действительно, выступления Ж.-Л. Меланшона — это выступления блестящего оратора, которые отличает афористичность и сознательный эпатаж в отношении оппонентов и представителей СМИ. «Он разоблачает корыстные интересы деловой элиты Франции. Он нарушает неписанные законы этикета: в ходе интервью отвечая на вопрос о доходах он неожиданно задает тот же вопрос интервьюеру, он хватает журналиста за рукав и втягивает в свою зону социального конфликта, не позволяя ему оставаться в стороне. Он сыплет антибуржуазными цитатами в духе коммунистов 1930-х гг. Он даже соглашается принять звание популиста. И все это напоминает эпатажный спектакль, срежиссированную буффонаду...»²⁴². Кроме того, в ходе последней президентской гонки лидер «Непокорившейся Франции» прибегнул к необычным техническим средствам для ведения своей предвыборной кампании. Так, он воспользовался еще невиданным в публичной политике трюком: при помощи голограммы выступил сразу на двух митингах в разных городах страны, что вызвало достаточно неоднозначную полемику вокруг этой темы в СМИ.

В целом избирательная кампания Ж.-Л. Меланшона была намного более яркой и динамичной, чем можно было ожидать от политика-ветерана, что и сказалось впоследствии на результатах голосования в первом туре президентской кампании 2017 г. Эти результаты подтверждают и тот факт, что крайне левые с их популистской риторикой продолжают сохранять свои позиции во французском обществе и остаются значимым фактором политической жизни Франции. Но на фоне внутреннего кризиса и видимого поправения Социалистической партии ее традиционный электорат, лишенный политического представительства, начинает частично перетекать не только к «Другой левой», но и к правопопулистскому «Национальному фронту», активно использующему в последнее время лозунги «антилиберализма», «антисистемы» и «антиэлиты».

Лидер «Национального фронта» Марин Ле Пен, получившая в первом туре 21,30 % и занявшая вторую позицию, в итоге осталась единственным соперником Эммануэля Макрона во втором туре. Выйдя во второй тур выборов при изначально относительно небольшом разрыве со своим главным соперником, она, несомненно, улучшила свой результат по отношению к предыдущей президентской кампании 2012 г. (тогда она заняла третье место, получив 18 % голосов). Но в очередной раз лидер Национального фронта так и не смогла, чтобы добиться победы во втором туре, преодолеть сложности французской избирательной системы. Так называемый политический санитарный кордон (фр. — cordon sanitaire) был установлен во Франции еще в 1986 г. специально для противодействия Национальному фронту и институционально опирается на мажоритарную систему абсолютного большинства, которая стандартно приводит к голосованию в два тура по одномандатным округам. Сложившаяся в рамках данной избирательной системы стратегия позволяет не допустить победы прошедшего во второй тур кандидата от Национального фронта: согласно политической традиции, две основные системные партии — правые и социалисты — обычно объединяются в рамках так называемого Республиканского фронта вокруг более сильного кандидата, блокируя доступ к победе правопопулистскому оппоненту. Несмотря на то, что в предшествующие годы возросшая популярность Национального фронта позволяла его представителям одерживать победы даже в условиях такой неблагоприятной избирательной системы (например, на местных выборах 2015 г.), эта стратегия эффективно сработала против Марин Ле Пен во втором туре президентских выборов 2017-го.

Движение Национального фронта в сторону все большей демаргинализации и превращения в системную партию ускорилось именно с приходом в 2011 г. к руководству Марин Ле Пен, сменившей на этом посту своего отца Жана-Мари Ле Пена. Тогда была проведена большая работа по улучшению имиджа партии с помощью кадрирования риторики (последовал постепенный отказ от явных расистских и антисемитских положений), а в программе партии ярко обозначилась тенденция к «всеядности» — эклектическому сочетанию правых и левых требований. Это стало одной из особенностей популизма Марин Ле Пен, позволившей Национальному фронту выйти за рамки узко очерченных групповых предпочтений и значительно расширить свою электоральную базу. Кроме того, в последние годы обновленный Национальный фронт, несмотря на внутрипартийные противоречия по этому вопросу, в тактических целях «начинает прибегать к заимствованию традиционно голлистского наследия и его адаптации к идейно-политической доктрине партии в сегодняшних реалиях»²⁴³. Такой «голлистский поворот», выразившийся в первую очередь в обращении к идеям величия Франции и защиты ее национального суверенитета, стал в новых условиях одним из элементов стратегии модернизации партии и, несомненно, обеспечил рост ее популярности среди тех французских избирателей, которые традиционно принадлежали к умеренному правому политико-идеологическому спектру. Как отмечают специалисты, в современных условиях это не стало прологом «к каким-либо существенным изменениям в идейно-политической доктрине НФ, а, скорее, представляет собой элемент партийной стратегии, основанной на синтезе традиционно левых и правых идей, голлистских и антиголлистских положений с целью расширения электоральной базы НФ в преддверии президентских и парламентских выборов 2017 г.»²⁴⁴.

Предвыборная программа М. Ле Пен в 2017 г. продолжила эту традицию идеологической гибкости и выстраивалась очень компромиссно: элементы правого националистического идейного спектра были смягчены, разбавлены центристскими принципами и даже некоторыми левыми социальными идеями. Основными положениями ее внутриполитической повестки стала ориентация на проведение жесткой миграционной политики, поддержка полноценными протекционистскими мерами французских производителей (например, введение налога на импортные товары), а лозунги защиты традиционно консервативных ценностей (семьи, брака и т. д.) успешно сочетались в ней с популярными социальными требованиями. Внешнеполитический блок программы этого правопопулистского кандидата в президенты был ориентирован в первую очередь на выход Франции из НАТО и ЕС, а также на улучшение отношений с Россией. Марин Ле Пен осуждает идею евроатлантической интеграции, а в качестве альтернативы она предлагает «Европу наций», стратегический альянс с Россией на основе военно-энергетического партнерства и Панъевропейский союз (суверенных государств) с Россией и Швейцарией без Турции. В целом ее позиция в качестве лидера Национального фронта уже традиционно ориентирована на идею укрепления национального суверенитета в духе возврата к традициям Ш. де Голля: «Речь идет о независимой и сбалансированной внешней политике, хороших отношениях с Россией, масштабных социальных расходах, активном государственном вмешательстве в экономику и протекционизме для защиты французских производителей»²⁴⁵.

Но наибольший акцент в предвыборной программе М. Ле Пен был сделан не на позитивной будущей повестке, а на критике существующего положения дел и выявлении имеющихся в различных областях французской действительности проблем. Многие положения этой программы, особенно в социально-экономической части, носили явно противоречивый характер, что было в целом характерно, начиная с 1980 г., для эволюции социально-экономической программы Национального фронта²⁴⁶. В итоге программные положения и предвыборная тактика Марин Ле Пен не смогли в полной мере конкурировать с программой и тактикой представителя центристского популизма Эммануэля Макрона, на которого единым фронтом работали все элементы французской системы: финансовая, политическая, медийная и т. д. Важную роль здесь сыграл также фактор сплочения и мобилизации во втором туре голосования электората традиционных партий, не готового допустить победу крайне правых и проголосовавшего по принципу от противного («только не Ле Пен»).

Эммануэль Макрон, одержавший победу на президентских выборах, представляет собой как политик достаточно неординарный вариант центристского, проевропейского популизма. Публицисты даже придумали новый термин, назвав Макрона представителем своего рода «просвещенного популизма» в противовес «националистическому популизму Ле Пен»²⁴⁷. Создание 6 апреля 2016 г. движения «Вперед!» (впоследствии оно было реорганизовано в партию «Вперед, Республика!») стало для Э. Макрона успешным проектом в рамках его подготовки к участию в президентской кампании. Этот шаг позволил ему вовремя покинуть правительство и Социалистическую партию, в которой он состоял в 2006-2009 гг. и позиционировать себя как независимого кандидата. В одном из своих предвыборных интервью газете «Фигаро» Э. Макрон заявлял, что хотел бы объединить вокруг себя не только левый и правый центр, но либеральную часть правых сил, поскольку традиционное деление на правых и левых оказывается неэффективным в «трудные исторические моменты»²⁴⁸. Таким образом, он, как будущий кандидат в президенты, смог накануне выборов в полной мере дистанцироваться от французских мейнстримовых политических партий, катастрофически растерявших кредит доверия в глазах избирателей, а затем найти для себя новую партийно-политическую нишу путем создания собственной партии. В свой книге, посвященной новому президенту Франции Эмманюэлю Макрону, французский политический обозреватель Анна Фюльда особо отмечает этот факт: «Он интегрировался в систему, которая идеально ему подошла. Чтобы потом удобнее было от нее дистанцироваться. И в довершение презентовать себя как антисистемного кандидата»²⁴⁹.

Макрон объявил себя «ни правым, ни левым», но при этом удачно встраивал в свою предвыборную программу элементы как левого (повышение пенсий и зарплат, социальные реформы и др.), так и правого толка (сокращение роли государства в экономике, поощрение частной инициативы, свободный рынок). Таким образом, его «центристский популизм» представлял собой своеобразный сплав экономического либерализма с глобалистским уклоном и гибкого государства всеобщего благосостояния в скандинавском стиле²⁵⁰. Такое сочетание традиционной для либерального дискурса «рыночной» риторики с не менее уже традиционной для социалистического истеблишмента идеей «социального прогресса» на фоне критики современного капитализма оказалось очень актуальным в новых социокультурных и политических условиях. «Э. Макрон почти не выдвигает действительно оригинальных идей, ему в определенной мере удается „синтезировать“ левоцентристские, правоцентристские и праволиберальные установки под общим знаменем „социального неолиберализма“. Это обеспечивает ему поддержку неолиберальных элит и значительной части электората, особенно молодежи»²⁵¹.

Большим плюсом предвыборной кампании Э. Макрона было то, что он предложил избирателям позитивную политическую повестку. «Мыслить весной» (фр. — pensez printemps) — вот основной рекламный лозунг предвыборной кампании Макрона. Само название созданного им движения «Вперед», оформившегося затем в партию под названием «Вперед, Республика», говорит о том, что этот центристский популист выступил в своей программе с оптимистическим тезисом о необходимости и возможности обновления для Франции. Это явно контрастировало с негативной, критически ориентированной повесткой дня программ его основных политических конкурентов по избирательной кампании и стало достаточно эффективным с политической точки зрения технологическим приемом.

Представитель правящего истеблишмента, экс-министр экономики, промышленности и цифровых технологий в правительстве М. Вальса (2014-2016), молодой, хорошо образованный бюрократ (выпускник элитарной Национальной школы администрации — ENA), человек с интересной личной биографией, Э. Макрон успешно воспользовался популистскими методами для завоевания своего электората. Некоторые эксперты даже отмечают наличие в его политическом арсенале инструментов из области иррационального, основанного на чувствах и мистических материях. «Это огромная ошибка — не говорить в политике о любви, поскольку, считаю, у политики есть эмоциональная, иррациональная сторона, нужная лю-дям»²⁵², — приводит автор биографии французского президента его собственные высказывания по этому поводу. Так, например, на встрече с избирателями в Тулоне 18 февраля 2017 г. он признался в своем выступлении в любви к французам, используя при этом аналогии с выступлением Ш. де Голля, которого считает свои кумиром: «Поскольку я хочу стать президентом, я понял вас, и я вас люблю»²⁵³. В этом пассаже Макрон делает отсылку к знаменитой фразе, произнесенной де Голлем 4 июля 1958 г. в Алжире: «Я понял вас!», дополняя ее еще более эмоционально окрашенным популистским признанием.

Апеллируя к насущным проблемам французского общества и демагогически критикуя власть за ее промахи уже в качестве антисистемного политика, он предложил французам открытую проевропейскую модель идентичности; тем самым популизм был как бы отозван у националистов и технологически использован для продвижения европейской интеграции, а также экономической и политической глобализации. В своем интервью от 19 марта 2017 г. газете Journal du Dimanche (JDD) Эммануэль Макрон заявил, сравнив себя при этом в очередной раз с Шарлем де Голлем, что при желании его могут называть популистом, но не демагогом, поскольку он не обманывает людей, и что его совершенно не смущает то, что его называют популистом: «Если быть популистом означает говорить с людьми без использования различных механизмов, то я хочу быть популистом. С этой точки зрения, им был де Голль. Но не стоит путать это с демагогией. Поэтому, если хотите, называйте меня популистом. Но не называйте меня демагогом, потому что я не обманываю народ»²⁵⁴. В этом смысле только время покажет, насколько данный вариант центристского популизма, пришедший к власти в лице Э. Макрона, окажется действительно способным прервать традицию обреченности «политического центризма», характерную для Пятой республики²⁵⁵.

Таким образом, в рамках последней президентской кампании во Франции произошло схождение на политическом поле сразу трех разновидностей популизма: правого, центристского и левого, что представляется действительно беспрецедентным явлением не только для французской, но и современной европейской политики в целом. Так, на наших глазах оформляется общеевропейский феномен многообразия популизма по всему спектру. При этом популизм подвергся существенной реновации и превратился в одну из современных технологий, активное использование которой в политической борьбе постепенно становится символическим маркером для выстраивания эффективной линии по достижению избирательного успеха и легитимации новых условий политического порядка. Как верно спрогнозировал в своей аналитической записке, составленной еще в 2016 г. накануне президентской кампании во Франции руководитель Центра французских исследований Института Европы РАН, профессор Ю. И. Рубинский, «партийно-политическая система Франции вступает в период переформатирования: биполярная структура уходит в прошлое, уступая место в 2017 г. более фрагментарной, и, соответственно, появлению различных вариантов формирования президентского и парламентского большинства. Заметно эволюционируют и сами критерии принадлежности партий к левому или правому лагерям. Водораздел между ними все больше проходит по отношению к глобализации и евростроительству, национальным или международным приоритетам»²⁵⁶.