Политика постправды и популизм

§ 1. Политический дискурс в эпоху «постправды»

Поскольку данная глава в целом посвящена основным технологиям

конструирования дискурса «постправды», прежде чем говорить о самих технологиях, следует, на наш взгляд, указать парадигму, в рамках которой будут анализироваться технологии и особенности их применения, то есть сказать несколько слов о тех особенностях политического дискурса, которые позволяют говорить о «постправде» как реальном общественно-политическом явлении, и в первую очередь о таком системообразующем признаке политического дискурса, как смысловая неопределенность. Она, в свою очередь, обусловливает в числе прочих такой его признак, как фантомность, который, несомненно, относится к сфере политического сознания. Пространство политических значений во многом складывается из фантомов, не имеющих никаких конкретных денотатов, то есть «мира самореферентных знаков», знаменитых бодрийяровских «симулякров»³⁷. В теории коммуникации для них наиболее подходит термин, предложенный Б. Норманом, — «лексические фантомы»³⁸. К ним относятся обозначения вымышленных существ в фольклоре и литературе (мифологические и литературные фантомы), терминологическое закрепление ошибочных научных концепций (концептуальные фантомы) и, наконец, идеологические фантомы, в первую очередь присущие политическому дискурсу, в которых отрыв слова от денотата обусловлен идеологической деятельностью человека, разработкой той или иной социальной утопии, поддерживанием определенных социальных иллюзий, то есть прагматической составляющей, связанной с манипулятивными, убеждающими и успокаивающими функциями политического дискурса. В последнее время с легкой руки президента США Д. Трампа в публицистический дискурс вошло новое слово, объемлющее всю полноту значений создания и жизни таких фантомов-симулякров, — «фейк». И при всей острой актуальности и «модности» данного понятия оно далеко не продукт современности, а имеет очень долгую и наполненную историю. Фантомность политического дискурса, помимо вышеперечисленного, вытекает из приписывания языку магических свойств и порождает следующий его признак — фидеистичность, то есть сакральность, как транслируемая сверху адресантами дискурса, так и активно «требуемая» снизу его адресатами. Очевидно, что фидеистичность или фидеистическое отношение к слову является проявлением именно магической функции языка в целом (Мечковская Н. Б., 1998) и, в случае с политическим дискурсом, обусловлена такой его характеристикой, как иррациональность и опора на подсознание. Поскольку одной из причин фантомности и фидеистичности политического дискурса является опосредованный характер политического опыта большинства людей, которые принимают за реальность в том числе и политические симулякры (фейки), творимые и передаваемые коммуникативными посредниками (ретрансляторами дискурса), постольку политический дискурс обладает еще одной функцией, связанной с «правом на обладание» ключевых концептов политического дискурса, — герменевтической. Американский исследователь Д. Грин считает, что «явление овеществления — приписывания абстракциям свойств материальных объектов — выполняет в политике специфическую функцию: люди привыкают воспринимать абстрактные понятия типа „либерализм“ или „консерватизм“ как нечто реальное существующее и потому подлежащее „правильному“ определению. В этом случае чрезвычайную важность приобретает вопрос о том, кто контролирует толкование политических терминов. Политики соревнуются за то, чтобы овеществление проходило с их позиций, чтобы иметь возможность формировать общепринятые значения этих терминов и тем самым влиять на формирование категорий политического сознания»³⁹.

Помимо ритуальных и обязательных событий, которые происходят независимо от СМИ и лишь освещаются в них, существуют так называемые псевдособытия, к которым Д. Бурстин, первым предложивший этот термин, причисляет события, специально запланированные с целью их немедленного показа или передачи информации о них⁴⁰. Речь идет о тех самых знаменитых симулякрах, по мысли постмодернистов, буквально пронизывающих современный мир. К категории политических симулякров, определяемых СМИ и представленных в официальном политическом дискурсе, относятся интервью, пресс-конференции, телевизионные беседы и дискуссии, теледебаты и пр. Все эти дискурсные разновидности являются коммуникативными событиями, драматургия которых полностью задается средствами массовой информации, хотя содержательная их часть в значительной степени является спонтанной.

Но здесь требует своего освещения еще один немаловажный вопрос: в чем именно состоит отличие современного состояния общественно-политического процесса от «традиционного» времени, если мы считаем, что дискурс «постправды», как было показано выше, отнюдь не изобретение современной нам эпохи⁴¹? По большому счету, на наш взгляд, это различие состоит в разновекторности основных действующих на представителя электорально значимого большинства дискурсивных интенций. В доинформационную эпоху картина мира рядового реципиента дискурса была существенно менее противоречивой и более однозначной. Единый официальный дискурс, очень ограниченные каналы доставки, мощная машина контроля — все это делали усилия трансляторов дискурса весьма и весьма эффективными. В связи с вышеперечисленным необходимо коснуться теории развития СМИ, проблем воздействия их на общество и попыток власти воздействовать на них самих с точки зрения исторического развития «постправды» как явления.

§ 2. «Форма или содержание?»: исторический генезис дискурса «постправды»

В своем первоначальном виде теоретические модели политической коммуникации основывались на ранних концептуальных представлениях о массово-коммуникационных процессах, известных под названиями «теория волшебной пули» и «теория подкожной иглы». Эти теории, возникшие вскоре после окончания Первой мировой войны, одним из основоположников которых был Г. Лассуэлл, исходили из предположения об огромных, практически неограниченных возможностях информационно-пропагандистского воздействия на массовую аудиторию, которая в плане отбора сообщений ведет себя достаточно пассивно и по сути напоминает ожидающего пациента, чье состояние начинает меняться после получения дозы

лекарственного препарата в виде инъекции⁴². В политологическом контексте подобная постановка вопроса об информационной «волшебной пуле», которая, с одной стороны, всегда точно и безошибочно находит свою мишень, а с другой — выступает как единая система стимулов, порождающая систему сходных реакций, тем самым полностью подчиняя себе весь общественный организм, со всей очевидностью представляла несомненный интерес именно с точки зрения возможностей влиять на поведение избирателей через пропагандистское воздействие по каналам СМИ. Однако широко известные исследования электоральных процессов, проводившиеся в конце 1930-50-х гг. под руководством П. Лазарсфельда, Б. Берельсона и Э. Кэмпбэлла, показали, что эти теоретические представления не находят эмпирического подтверждения. На основе анализа результатов социологических данных, полученных путем проведения в канун президентских выборов в США в 1940 г. серии параллельных опросов избирателей, П. Лазарсфельд, Б. Берельсон и Х. Годэ предложили классическую двухступенчатую модель коммуникации, которая впоследствии стала одной из первых общепризнанных теоретических конструкций в политической коммуникативистике. Согласно этой модели, воздействие массовой коммуникации на индивида большей частью является не прямым, а опосредуется микрогруппами, где посредниками при передаче информационного воздействия выступают так называемые лидеры общественного мнения — лица, пользующиеся авторитетом в своей микрогруппе, которые интересуются какой-либо проблемой, активно читают газеты и слушают радио, а затем обсуждают прочитанное или услышанное в своем окружении, давая при этом фактам или событиям собственное толкование. Иными словами, идеи передаются от радио и газет к лидерам общественного мнения, а от них — к менее активным слоям населения. При этом информационно-пропагандистское воздействие по каналам массовой коммуникации в большинстве случаев способно либо закрепить предпочтения, уже имеющиеся у индивида на сознательном уровне, либо актуализировать его латентные предпочтения, способствовать сознательному уточнению неопределенной позиции, и лишь в крайне редких случаях может привести к переубеждению и переходу на противоположные позиции. Данное обстоятельство отчасти способствовало временному выдвижению на первый план так называемых теорий минимальных эффектов массовой коммуникации, в соответствии с которыми делались выводы о том, что информационное воздействие через СМИ по своей эффективности уступает другим факторам, предопределяющим особенности политического поведения, таким, например, как принадлежность к политической партии или определенной социальной группе. Главный аргумент, лежавший в основе таких выводов, сводился к утверждению о слабости воздействия безличных сообщений, адресованных массовой аудитории и, по существу, не связанных с нуждами и потребностями каждого конкретного, отдельно взятого индивида.

В противоположность «теориям минимальных эффектов» в середине 1950-х гг. были выдвинуты и принципиально иные концепции, исходившие, напротив, из представлений об активном поведении аудитории СМИ в плане выбора источников информации и отбора распространяемых сообщений: теория «когнитивного диссонанса» Л. Фестингера, а также «теория полезности и удовлетворения потребностей» Э. Каца. В конце 1960-х — начале 1970-х гг. в связи с интенсивным распространением телевидения заметно активизировались исследования, связанные с изучением воздействия СМИ на электоральное поведение и ход избирательных кампаний. Данные направления исследований восходили к идеям У. Липпмана, который еще в начале 1920-х гг. первым указал на то, что под воздействием СМИ в сознании индивидов возникает упрощенный, искаженный и стереотипизированный образ внешнего мира, «псевдоокружение», которое, наряду с самой реальностью, становится существенным фактором, предопределяющим и мотивирующим поведение людей в повседневной жизни. Из этих посылок исходит, в частности, «теория культивации» Дж. Гербнера и концепция «установления повестки дня», ставшая в последние два десятилетия одним из ведущих теоретических подходов к изучению воздействия СМИ на политическое поведение индивидов. Именно концепцией «установления повестки дня», по нашему мнению, руководствуется российская политическая элита в своем отношении к контролю над деятельностью СМИ.

Основные тезисы этой части сводятся к тому, что фейк призван формировать основные тренды официального и лоялистского дискурсов, донесение этих трендов до исполнителей принимаемых решений, а также проверять реакции адресатов на новые вводные, еще не вброшенные в публичное пространство. Одна из основных решаемых задач — создание «управляемой реальности» через формирование симуляционной действительности и озвучивание или доведение до логического конца интенций официального политического дискурса, по тем или иным причинам не могущим быть представленным публично. Наряду с созданием чистой воды фейков, можно наблюдать большое количество «фигур умолчания» в случаях, когда фиксация общественного мнения на том или ином аспекте жизнедеятельности страны невыгодна. Так как среднее звено политической элиты прекрасно осознает, что в вертикально интегрированной стране основные интенции всегда идут сверху, то официальному политическому дискурсу достаточно не высказываться по каким-то вопросам, и оно, а вместе с ним и общество, полагает это индульгенцией на свои последующие действия «по умолчанию».

§ 3. «Управляемая реальность»: основные современные технологии конструирования манипулятивного дискурса Очевидно, что в последние годы технологии конструирования реаль

ности, как открыто работающие в публичном пространстве, так и скрытые, стали не просто удобным инструментом и фактором технического прогресса, но частью общественно-политической жизни любого сколько-нибудь цивилизованного общества. Количество активных потребителей СМИ исчисляется уже не миллионами, а миллиардами человек, а внимание к роли любых активных информационных и/или рекламных кампаний со стороны всех заинтересованных сторон огромно⁴³. И здесь на первый план выходят технологии, прежде всего работающие в виртуальном пространстве, так как интернет как единая информационная система сам по себе стал, несомненно, политическим инструментом и используется не просто в качестве информационной площадки, но и выступает как координатор тех или иных действий самой разной массовости — от флешмоба (причем как виртуального (в онлайн-пространстве, к примеру, в рамках какой-либо социальной сети), так и вполне себе реального) до массовых уличных акций.

С одной стороны, интернет предоставляет возможности для координации действий для различных политических движений по всему миру. К примеру, если еще несколько лет назад только обсуждалась возможная возросшая роль интернет-технологий в избирательных кампаниях ведущих государств мира, то в 2016-2017 гг. эта роль стала едва ли не ключевой — см., к примеру, кейсы избрания Д. Трампа в Соединенных Штатах Америки в ноябре 2016 г. или Э. Макрона во Франции в мае 2017 го. С другой стороны, осознавая эти возможности, различные политические силы пытаются, наоборот, ограничивать доступ к интернет-пространству, видя в них угрозу своему положению. В целом следует говорить о двух существующих подходах к этому вопросу — «инструментальному» и «внешнему», он же — «подход внешней среды». В первом случае речь идет о декларируемом принципе тотальной свободы интернета, который отстаивают, в первую очередь, Соединенные Штаты Америки, на чьей территории интернет появился изначально. В официальных документах Государственного департамента США говорится о том, что защита права свободного использования интернета необходима для достижения американской стратегической цели укрепления гражданского общества по всему миру⁴⁴. Второй подход воспринимает возможности интернета как долгосрочные инструменты, которые укрепляют гражданское общество и публичную сферу. В соответствии с этой концепцией, позитивные изменения в жизни общества следуют за развитием гражданского общества, которое обусловливается в том числе и развитием интернета. Как бы то ни было, общество или государство вполне может эффективно использовать эти возможности для достижения общественно значимых целей.

Новые технологии и изменения в политических системах по всему миру меняют саму природу отношений между средствами массовой коммуникации, а также государствами и политическими режимами. Если в начале XXI в. казалось, что развитие идет в направлении неограниченных возможностей получения информации, невзирая на существующие государственные границы, то развитие ситуации к 2017 г. показало, что глобальный мир вовсе не является тем местом, где распространение информации свободно от каких бы то ни было ограничений. Ведущие государства, так или иначе, сумели адаптироваться к новым технологическим и политическим реалиям, а также к изменениям медийного рынка в целом. Более того, новые тенденции привели к существенному увеличению возможностей одних государств и режимов влиять на общественно-политическое пространство других. То, как развиваются медийные рынки отдельных стран, уже более не определяется только самими этими странами и их государственными аппаратами. Эволюция локальных медиасистем стала частью развития глобального медийного рынка.

Существуют две точки зрения на само развитие возможностей искусственного построения различных дискурсивных формаций — прогрес-систская и алармистская. Первая исходит из технологического детерминизма. Согласно этому принципу, человечество вошло в новую эпоху, в которой благодаря интернету все сферы жизни, и в первую очередь политическая и экономическая сферы, претерпят очень существенные, в большинстве своем, позитивные изменения. К примеру, взгляд таких либерально и оптимистично настроенных теоретиков представлен в работах социолога М. Кастельса, который утверждает, что мир под влиянием новых коммуникационных технологий трансформируется и можно зафиксировать переход к новому обществу сетевых структур, где вертикальные бюрократические структуры будут заменены горизонтальной самоорганизующейся сетью⁴⁵. Стоит отметить, что эти теоретические построения были взяты на вооружение управляющей элитой ряда самых успешных в экономическом и социальном отношении государств. Так, в США, во время первого срока Б. Обамы и нахождения на должности Государственного секретаря Х. Клинтон, фонд семьи Клинтонов был одним из самых влиятельных проводников идеи усиления влияния интернет-технологий во всем мире. Именно в их применении виделся ключ к решению проблем демократизации и свободы слова, преодоления бедности стран третьего мира, нарушения прав женщин, постконфликтного урегулирования в странах со сложной гражданской и этнической ситуацией, борьбы с ксенофобией и даже устранения последствий природных катаклизмов⁴⁶. К деятельности фонда были подключены такие масштабные фигуры американского истеблишмента, как Мелинда Гейтс, супруга основателя и владельца «Майкрософта» миллиардера Билла Гейтса, председатель Совета директоров «Гугла» Эрик Шмидт, ряд топ-менеджеров Силиконовой долины и множество известных деятелей Голливуда. Главной декларируемой целью такого рода усилий было провозглашено содействие процессам демократизации в странах с авторитарными и гибридными политическими режимами с помощью предоставления доступа к интернету и социальным медиа максимальному количеству граждан и ликвидация ограничений и цензуры в интернете. Так, в январе 2010 г. в ходе специального выступления о свободе интернета Х. Клинтон заявила: «Мы также поддерживаем разработку новых инструментов, которые позволят гражданам других стран пользоваться правом свободного доступа к интернету, преодолевать политически мотивированную цензуру. Мы предоставляем средства группам по всему миру, чтобы быть уверенными, что инструменты, позволяющие людям получить безопасный доступ к интернету, будут доступны на местных языках. Соединенные Штаты помогают этим усилиям, фокусируясь на реализации этих программ максимально результативно и эффективно»⁴⁷.

Среди сочувствующих левым идеям активистов в США осмысление интернета как альтернативного государству свободного пространства сетевой самоорганизации получило новый импульс еще после публикации в 1996 г. «Декларации независимости киберпространства» за авторством Джона Перри Барлоу — основателя и заместителя председателя Фонда электронных рубежей (Electronic Frontier Foundation) — организации, посвященной исследованию социальных и правовых проблем, связанных с киберпространством и защитой свободы в интернете⁴⁸. Этот текст оказался скопирован в тысячах блогах в десятках стран мира. Сознательно используя резкую критику в адрес власти, Барлоу хотел показать, как легко любая информация может быть распространена в сети. И если в любом СМИ власть может пресечь распространение нежелательной информации, то в сети это сделать практически невозможно. Основная мысль декларации состоит в провозглашении независимости интернета от государственных структур. Как отмечает Барлоу, виртуальное пространство выступает альтернативой обществу как таковому, ибо уже не является тем, что мы привыкли считать социальной реальностью. Кстати говоря, европейские левые теоретики пришли к похожим по смыслу выводам, в соответствии с которыми аутентичная политика возможна только вне государства и традиционных политических форм. Так, автор термина «постдемократия» К. Крауч, описывая социально-экономические и политические процессы последних десятилетий, пришел к выводу, что упадок классов, сделавших возможным массовую политику и распространение неолиберальной модели капитализма, привел к формированию замкнутого политического класса, больше заинтересованного в создании связей с бизнес-группами, чем в проведении программ, отвечающих интересам граждан⁴⁹.

Рост социальной активности в сетях на практике привел к тому, что политические режимы усилили контроль над этой сферой через мониторинг, ограничение и приспособление к своим нуждам всех инструментов, предоставляемых интернетом. В связи с тем, что основная задача любого правительства состоит в том, чтобы минимизировать политическую кооперацию антиправительственной информации разной степени конвенци-ональности, правительственные институты видят свою задачу в том, чтобы ограничить доступ к определенной информации, а не полностью закрыть все возможности такой коммуникации.

В западной политической науке и публицистике к настоящему времени присутствует множество работ, посвященных влиянию коммуникационных технологий на общество. Одной из основополагающих работ, рассматривающих сдвиг от «старых» коммуникационных технологий (телевидения, радио, газет) к информационно-коммуникативным технологиям, является книга Г. Рейнгольда «Виртуальная община»⁵⁰. Еще в 1993 г. Рейнгольд обозначил фундаментальные изменения в коммуникационном процессе, состоящие в том, что новая ситуация позволит менять саму структуру общения, что и приведет в конечном итоге к появлению и развитию иных типов журналистики не просто как социокультурного явления, но как важной части общественно-политического процесса.

Если говорить непосредственно о технологиях манипулятивного дискурса, то можно зафиксировать следующие тенденции, находящие свое отражение как в традиционных СМИ (в первую очередь в телевизионном продукте), так и ко всему конгломерату СМК, относящихся к Веб 2.0:

• апологизация интенций и действий политической элиты и лояльно настроенной части истеблишмента (политического, культурного, спортивного и т. д.) при одновременной диффамации таковых у недостаточно лояльно или оппозиционно настроенной части общества («Что позволено Юпитеру...»);

• осознанная, иногда даже незакамуфлированная (демонстративная) политика двойных стандартов по отношению к одним и тем же публично проявляемым форматам потребления у представителей различных политических сил;

• осознанное разжигание социальной и классовой ненависти по отношению к политическим оппонентам или «санкционированным» мишеням на основе демонстрации определенных особенностей их жизнедеятельности, в том числе с использованием политических и социальных стереотипов;

• высмеивание экологических и социальных инициатив в рамках ежедневного и бытового дискурса, идущих вразрез с официальной позицией, показываемых или как глупость («с жиру бесятся»), или как заговор против России («Гринпис»);

• антизападническая направленность не только политического контента, но и культурного, исторического, спортивного и т. д.;

• наличие большого количества коммерческой и политической рекламы (так называемые джинсы) и соответствующее информационное сопровождение (проблема «ботов»);

• конъюнктурность, выражаемая в реальном отсутствии оперативной памяти, когда мнение от одного и того же транслятора может меняться до противоположного на протяжении буквально одного месяца;

• апелляция к «простому человеку» при бытовом дискурсе.

Основные приемы манипулятивного дискурса, направленные на формирование определенного отношения к событиям социальной реальности основного адресата такого дискурса — электорально значимого большинства (ЭЗБ), представлены в современном общественно-политическом пространстве в полной мере. В рамках дихотомии «свой/чужой» в первом случае активно используются стратегии апологизации персоны, оправдания политических действий, умалчивания, во втором — стратегии дискредитации и диффамации, утаивания и предоставления неполной информации. В обоих случаях активно используются манипулятивные стратегии, обращенные в первую очередь к эмоциональной сфере человека: это и гиперболизация негативного образа, и активное формирование образа врага и нарастающей угрозы. Для реализации данных стратегий используется широкий спектр языковых и неязыковых средств: определенная оценочная лексика, дейктические знаки при номинации сторон, использование активного и пассивного залога, вводных конструкций, метафор и т. д.⁵¹

Также следует помнить, что трансляторы манипулятивного дискурса зачастую играют весьма специфическую роль — они априорно не направлены на электорально значимое большинство, а распространяются преимущественно внутри самой политической элиты и преследуют несколько целей:

1) формирование основных трендов политического дискурса, донесение этих трендов до исполнителей принимаемых решений;

2) проверка реакции адресатов на новые вводные, еще не вброшенные в публичное пространство;

3) создание «управляемой реальности» через формирование симу-ляционной действительности;

4) озвучивание или доведение до логического конца интенций политического дискурса, по тем или иным причинам не могущим быть представленным публично.

В заключение параграфа отметим, что, поскольку зафиксированные нами тенденции являются преимущественно интенциями, которыми руководствуется среднее звено политической элиты в своей повседневной практике, для дальнейшего развития политического дискурса в нашей стране весьма важным представляется не только его изменение на высших уровнях трансляции, но и соответствующие изменения в процессах на среднем уровне, в том числе и на уровне самих средств массовой информации. Запрос на такие изменения существует и сверху — от политической элиты, стремящейся улучшить имидж страны, и снизу — от представителей слабо развитого, но все же существующего гражданского общества, озабоченного своей неспособностью каким-либо образом влиять на формирование текущей повестки дня. В этом обоюдном желании многих частей нашего общества кроется пусть и не великий, но все же не равный нулю шанс на развитие политического дискурса в соответствии с общепринятыми демократическими нормами и реальное движение российского общества в сторону модернизационного развития.

§ 4. «Стимул/реакция»: роль и место дискурса «постправды» в современном общественно-политическом процессе Если говорить о роли и месте дискурса «постправды» в современном

общественно-политическом процессе, то в первую очередь стоит отметить, что такого рода дискурс стал уже неотъемлемой частью существующей медиасистемы. С этой точки зрения само понятие дискурса «постправды» следует рассматривать двояко: как новую типологическую медиамодель, обладающую собственными характеристиками, динамикой, ресурсным потенциалом и ценностью для развития (дискурс как «вещь в себе», знаменитая «машина порождения» самопроизводящихся смыслов), и как то, что играет в первую очередь прикладную инструментальную роль для современных средств массовой коммуникации и политически активных субъектов.

Также следует помнить, что вместе с взрывным развитием интернета медиасреда трансформируется, и для тех, кто создает информацию, и для тех, кто ее потребляет, время, финансовые ресурсы и пространство больше не являются такими жесткими границами, как раньше. Действительно, у традиционных СМИ была только односторонняя связь между производителями материала и потребителями, но она стала намного более объемной с появлением новых видов СМИ. За исторически очень небольшой срок были созданы миллионы сетевых ресурсов, теоретически доступных любому пользователю, независимо от места его пребывания. Как итог этих изменений, на смену централизованной медиасистеме пришли горизонтальные потоки информации между гражданами. Более того, новые информационно-коммуникационные технологии поменяли и политический мир, и, соответственно, появилось гораздо больше производителей и трансляторов любого рода дискурсов, и, далеко не в последнюю очередь, дискурса манипулятивного.

Само понятие дискурса «постправды», на наш взгляд, весьма тесно связано с понятием «новые медиа», которое используется применительно к интерактивным электронным изданиям и новым формам коммуникации производителей контента с потребителями. Продвижение новых медиа непосредственно связано с компьютеризацией общества, процессом развития цифровых и сетевых технологий. В социологическом контексте новые медиа представляют собой «понятие, принадлежащее серии концептуальных нововведений междисциплинарного анализа социокультурных изменений начала нового тысячелетия, связанных с появлением компьютерных сетей, цифровых систем хранения и передачи данных, конвергенции различных средств коммуникации»⁵². «Новыми медиа» являются не только сетевые СМИ, так как это понятие шире и включает в себя в том числе и множество виртуальных сообществ, а также виртуальных социальных структур. Новые медиа тесно связаны с социальным сообществом, поскольку они включаются в мир повседневности на уровне разговорного языка, на уровне пользователя. Это значит, что, по сравнению с «традиционным временем», появилось гораздо больше возможностей по трансляции и инкорпорации в общественное мнение различных элементов дискурса «постправды», причем из самых разных, зачастую абсолютно противоположных и антагонистических источников.

Обычно интенсивность использования такого рода каналов всеми участниками процесса коммуникации зависит от характера и развития события или ситуации. К примеру, все увеличивающееся участие профессиональных СМИ на различного рода виртуальных площадках имеет самые разные причины, основные из которых сводятся к коммерческим и политическим интересам, но теснейшим образом связаны с возможностью апелляции к недостоверным и непроверенным источникам и их легитимацию через фильтр «респектабельных» СМИ. В первом случае речь следует вести о возможности популяризации конкретного журналиста, сохранения его авторитета как лидера мнения, повышения персонального рейтинга и престижа СМИ как известного бренда, сохранения и расширения читательской аудитории, демонстрации открытости к диалогу с читателем и уважения к его мнению, учета популярных тем в новостном потоке. Во втором случае на первый план выходят систематический зондаж общественного мнения по поводу путей решения назревающих конфликтов, кризисных ситуаций, принятие спорных властных решений, «подогрев» общественного интереса к ожидаемым событиям, подготавливаемым непопулярным мерам, политическим и общественным деятелям, грядущим историческим датам и т. д., наконец, сохранение общественного статус-кво.

Всего следует выделить четыре модели распространения дискурса «постправды» в рамках современного информационного общества:

1) публикация ссылок на свои материалы, опубликованные в СМИ, с авторскими комментариями и возможностью диалога («принцип матрешки»);

2) использование различных социальных медиа для интерактивной связи с потенциальной аудиторией без привлечения традиционных СМИ (см., к примеру, феномен одиозного политического деятеля А. Мальцева);

3) использование различных материалов в качестве источников информации, а также обращение к пользователям для оформления экспертных оценок, мнения очевидцев того или иного события, интервью и т. д.;

4) использование различных офлайн- и онлайн-площадок в качестве уникальной ленты новостей по интересам.

Основой для новой политической идентичности, в которую непосредственно встроен манипулятивный дискурс, является производство такого политического сообщения, которое генерирует само себя, при этом потенциальный получатель сообщения сам выбирает источник информации и определяет дальнейший путь конкретного сообщения или контента во Всемирной сети. Таким образом, аудитория сама трансформируется в субъект коммуникаций, способный переопределить процесс социальных коммуникаций, который, в свою очередь, формирует культуру общества.

Исследования политической роли «новых СМИ» позволяют выделить ряд тенденций:

• появление «трансмедиа» или использование двух и более типов СМИ для освещения событий (так, согласно исследованиям, в США почти 80 % используют возможности интернета одновременно с просмотром телепрограмм);

• появление системы учета и вознаграждения тех, кто создает наиболее влиятельный контент;

• идеи, мнения, мультимедийный контент, апдэйты статусов — именно эти инструменты делают социальные СМИ все более влиятельной и часто разрушительной силой. Традиционные СМИ только приходят к осознанию этого, добавляя схожие функции к своим информационным системам;

• с одной стороны, развиваются системы поиска в социальных сетях, с другой — СМИ во все большей степени влияют на результаты поисковых систем. Так, страницы, которыми пользователь поделился в «Фэйсбуке», «Твиттере» или Google+, получают более высокие ранги в результатах поиска этого пользователя;

• другая тенденция — развитие так называемой социальной разведки (по аналогии с корпоративной разведкой).

Подытоживая сказанное, отметим, что традиционные, «старые» медиа продолжают играть определяющую роль в формировании информационной «повестки дня», но при этом «новые медиа», уже став инструментом политического и социального манипулирования, имеют очевидные перспективы как в глобальном информационном пространстве, так и в рамках тех или иных конкретных общественных систем, в которых наблюдается понижение уровня доверия традиционным СМИ.

Множество исследователей полагают, что новые информационные СМИ будут созданы и выйдут из недр таких известных информационных систем, как «ВКонтакте», «Фейсбук», «Твиттер», менее известных (типа «Мессенджера») или еще совсем не известных, — в любом случае именно они будут определять медиаландшафт в будущем. По факту, они уже сейчас являются самодостаточными СМИ: они имеют миллионную аудиторию, собственный штат и контент. Также нельзя не отметить и еще один момент — все возрастающую популярность непосредственной вербальной и визуальной коммуникации, которая, по сути, является одной из форм электронной межличностной коммуникации. Очевидно, что многие пользователи обращаются к такого рода сервисам именно с целью найти новые социальные контакты и получить необходимое или недостающее общение, что также играет важную роль и в общественно-политическом процессе.

Вместе с тем следует помнить, что в современных условиях при непосредственном анализе индивидуального дискурса того или иного политически активного субъекта необходимо оперировать действиями, а не только интенциями. Выше было показано, что заявления одного и того же адресанта (не важно, это политический актор (decision maker) или просто производитель политического контента (журналист, эксперт, обозреватель)) могут зависеть от текущей политической ситуации и прямо противоречить друг другу, поэтому на первый план выходят методы дискурс-анализа, направленные на составление когнитивной картины мира того или иного политического актора на основе большого массива его выступлений, или, что еще более важно, призванные выявить общие тенденции развития политического дискурса того или иного общества, заключенного в соответствующих трансляторах. Именно эти тенденции являются теми интенциями, которыми руководствуется среднее звено политической элиты государства в своей повседневной практике. Поэтому для дальнейшего развития политического дискурса весьма важно не только его изменение на высших уровнях трансляции, но и соответствующие процессы на среднем уровне, в том числе и на уровне самих средств массовой информации. Запрос на такие изменения существует и сверху — от политической элиты, озабоченной улучшением имиджа страны, и снизу — от представителей слабо развитого, но все же существующего гражданского общества, озабоченного свой неспособностью как бы то ни было влиять на формирование текущей повестки дня. Именно в этом обоюдном желании многих частей нашего общества кроется шанс на развитие политического дискурса в соответствии с магистральными идеями поступательного развития.