Полный вперед назад, или Оттенки серого

Кортленд Гуммигут

Большим Бананом, как выяснилось, прозвали Кортленда Гуммигута, сынка желтого префекта. Я поинтересовался, почему это он хочет со мной познакомиться. Оказалось, что младший Гуммигут любит знакомиться со всеми. Два года назад он прошел тест Исихары, набрал восемьдесят баллов и теперь был уверен, что унаследует место матери после ее отставки.

— Не то чтобы это случится скоро, — добавил Томмо, — но Кортленду придется действовать так же безжалостно, как его мамочке.

— Все желтые безжалостны. Это их работа.

— У нас особый случай. Салли Гуммигут не дает выходных серым вот уже семнадцать лет и заставляет их работать шестьдесят восемь часов в неделю с незапамятных времен. Она обращается с ними, как с грязью, обвиняет их в каких-то выдуманных нарушениях. Даже я считаю, что она перегибает палку, хоть я до ужаса равнодушен к серым.

— А почему она так себя ведет?

— Гуммигутам нужна сцена попросторнее. Много желтого, жестокости больше, чем надо, — но безнадежно провинциальный код ЦВ37. И все просьбы о перемене игнорируются.

Знакомая история: официально почтовые коды использовались только для указания адреса, но на деле значили очень много. Запрещалось третировать человека, исходя из его кода, но это случалось сплошь и рядом. Я был страшно рад своему РГ6.

— Но ведь она обязана платить за переработки, — заметил я, все еще думая про серых. — Хоть так они получат свое.

— Если б они могли еще тратить свои баллы…

— Или делить, объединять, передавать по наследству. — Я перечислил самые несправедливые ограничения, касающиеся серых.

— Ага, чтоб они обжирались беконом. — Запала Томмо по поводу печальной участи серых, увы, хватило ненадолго. — «Разъединенные, мы все же вместе» и прочая фигня.

— Если Гуммигуты такие мерзкие, почему ты с ними водишься?

— Вот именно поэтому! Если в комнате тигр, лучше быть тем, кто причесывает ему усы. Потом, у Кортленда есть обратный билет: вдруг он продаст его мне? — Мы шли в сторону реки. — А вон там живут серые.

Томмо показал на скопление домов с террасами — на некотором отдалении от города. Здания располагались в два ряда, друг напротив друга, по обе стороны улицы. Позади домов виднелись садики: грядки с фасолью, фруктовые кусты, сарайчики. На ветру полоскалось белье. Всего построек было с сотню, если не больше. Я никогда не ходил по серому району один и не знал никого, кто делал бы это. Даже желтым стоило крепко подумать, прежде чем решиться на такое. Но они не признавались в этом — нервничали и говорили, что там грязно: наглая ложь. Просто серые не хотели видеть нас у себя, так же как и мы пускали их к себе только по делу. Разница — большая разница — заключалась в том, что хроматики имели право входить в серые районы, но предпочитали обходить их стороной.

— У нас есть серая служанка, Джейн, — начал я в надежде что-нибудь вытянуть из Томмо. — Она, кажется, немного… капризна.

— Мы зовем ее Чокнутой Джейн. Но никогда — при ней. Она переломала костей больше, чем кто-либо в городе.

— Такая хрупкая?

— Да не своих костей. Наших. Стоит только сказать что-нибудь про ее нос — тут же получишь. Один раз сломала руку Джим-Бобу: подумала, что тот как-то не так смотрит на нее.

— Он правда не так смотрел?

— В тот день он смотрел нормально. Но больше она не будет нас доставать. Неизвестно, сколько у нее минус-баллов, говорят, полтысячи или около того.

Я тихо присвистнул.

— Но все-таки она милашка.

— Нос у нее лучший в городе и уж точно самый вздернутый. Милашка? Змея! Попробуй поцеловать ее, и она укусит.

Хорошо утоптанная тропа посреди неровного поля привела нас к одному из многих сохранившихся старинных фонарей.

— Подкрашивают каждый год, — гордо объявил Томмо и помолчал, наслаждаясь видом чугунного столба. — Однажды смотрителю пришлось на «форде» отправиться в Гранат — достать краску, чтобы подновить полоски. Он взял Джейбса и меня. Там, на окраинах, — остатки города, которого больше нет. Но фонари все так же стоят рядами среди лугов, точно чахлые дубы.

— А можно ли за одно утро скататься в Гранат и обратно? — спросил я, думая о невероятном путешествии Джейн.

— На «форде» можно.

— Да, но насколько это реально?

— Нереально. Для начала, Карлос, наш смотритель, трясется над своим «фордом-Т», как над незамужней дочкой. Каждую каплю протекшего масла он обязательно регистрирует. Можно взять велосипед с большим колесом, но придется толкать его шесть миль между Ржавым Холмом и Корольком — там нет колеи. Потом, как переплыть реку на пароме без проездного документа? Да будь хоть один способ, я бы первый его испробовал! У меня тысяча причин, чтобы добраться до Граната. Высокоприбыльная коммерция. — Он посмотрел на меня и склонил голову. — Хочешь пойти по телкам? Или обдумываешь план на случай, если тебе не вернут билет?

— Второе, — ответил я.

Томмо кивнул со знающим видом.

Сортировочный павильон напоминал ратушу в миниатюре — те же четыре колонны у главного входа, только пониже и потоньше. Он выглядел куда более древним, чем все виденные мной здания. Кирпичи крошились, зимние ливни давно смыли со стен штукатурку. Фронтон украшало мраморное изваяние склонившейся женщины. Верхняя часть скульптуры — от середины живота — уже стала бесформенной, но в нижней части можно было разглядеть каждый мускул, каждую жилку, мастерски изображенные скульптором. Черты лица стали почти неразличимы, но, видимо, женщина была красавицей — иначе зачем тратить на нее столько времени и сил?

Над стеклянной крышей возвышались целых три гелиостата. Позади павильона стояла небольшая тележка, чтобы отвозить отсортированные находки на станцию. Мы сели на дубовую скамью неподалеку от здания и скинули обувь. Я знал предписания насчет цветного хлама: хотя у нас в Нефрите такого павильона не было, находки сортировались в Виридиане — одна остановка по железной дороге.

— Был когда-нибудь внутри павильона? — спросил Томмо. Я отрицательно покачал головой. — Ну и кто из нас двоих деревенщина?

Он толкнул дверь. Сортировочный зал — длинный, высокий — оказался освещен так хорошо, что внутри было ярче, чем снаружи. Чтобы разглядеть как следует все оттенки, требовалось много света; я подозревал, что в пасмурную погоду работа прекращается. Томмо посмотрел — и я вслед за ним — на парня чуть постарше меня, с ног до головы одетого в желтую робу. Еще в зале были двое серых — они таскали мешки с рассортированными вещами в моечную; та помещалась под шелковым навесом, полным парящих предметов. И больше никого.

— Кортленд, — почтительно прошептал Томмо. — Я понимаю, что ты уедешь через месяц, но, ради всего цветного, не раздражай его, ладно?

— Томмо, мне совершенно незачем наживать врагов среди канареечных. А особенно таких, у кого мамаша заседает в Совете.

— Просто предупреждаю. Если Кортленд скажет «прыгай», сразу спроси, как высоко и в какую сторону.

Томмо помахал Кортленду. Тот ленивым поворотом головы пригласил нас войти в сортировочную зону, где сам он сидел за одним из трех столов. Я с любопытством огляделся. На столешницах были вытравлены три взаимопересекающихся круга: они представляли основные цвета, а участки пересечения — второстепенные. Сама сортировка была делом совсем несложным. Каждый сортировщик отвечал за один из трех цветов. Кортленд, например, брал из кучи желтые предметы и помещал их в желтую секцию своего стола, которая меняла оттенок сверху вниз — от ярко-желтого до очень бледного. Одновременно он вынимал все, хоть немного отливающее желтым, из красной кучи и клал в место пересечения красного и желтого кругов, после чего заключал, что предмет — оранжевый. Так же поступали и с остальными вещами: все, что соотносилось с желто-синим сектором стола, считалось зеленым, а с красно-синим — пурпурным. Таким образом, благодаря самородкам, высокочувствительным к красному, желтому и синему цветам, соответственно на столе присутствовал весь невидимый спектр цветов. После сортировки предметы складывали в мешок и отправляли на пигментный завод, где их перемалывали, выжимали и обогащали. Емкости с пигментом развозились затем по городам и поселкам.

Синий стол, как и кортлендовский, содержался в чистоте и порядке, красный — не очень: честно говоря, он был просто грязным. Я увидел красные штуковины в куче, предназначенной на выброс: по идее, их следовало отобрать для переработки.

— Кто у вас красный сортировщик? — спросил я.

— Дубина Смородини, — ответил Томмо, мельком глядя на предназначенные на выброс красные предметы. — Он только исполняющий обязанности префекта. Цветовосприятие не первоклассное. В чем дело?

— Да так, ни в чем.

— Привет, Корт, — подобострастно поздоровался Томмо. — Это Эдди Бурый. Эдди, это Кортленд Гуммигут, сын желтого префекта и сам будущий префект.

Высокий и стройный, Кортленд был хорошо одет. Квадратная челюсть, густые брови, странный немигающий взгляд — казалось, он все время пристально что-то разглядывает. На его лацкане виднелось множество значков за хорошую работу, а на щеке красовался свежий шрам.

— Сколько красного ты видишь? — спросил он меня.

— Достаточно.

— Придерживаешь карты? Правильно. А значок «Смирение» — это из-за чего?

Я рассказал о том, как заставил Берти Мадженту изобразить слона, и обо всем, что было дальше.

— Ему поручили провести перепись стульев, — с ухмылкой объяснил Томмо.

Кортленд хихикнул.

— С каждым разом все тупее и тупее. Ну, мастер Эдвард, может, тебе что-то нужно?

— Надо подумать.

— Имей в виду. Нам с Томмо приятно думать, что мы можем уладить здесь почти все. Если нужно срочно заработать баллов или ты сцепился с префектами… все это решаемо.

Последовала пауза.

— Тут надо сказать «вау», или «класс», или «круто», — объяснил Томмо.

— Класс, — сказал я.

— Ага, — согласился Кортленд. — Но это на основе взаимности. Мы делаем что-то для тебя, ты — для нас. И все в выигрыше. Правила не дают нам развернуться, да, но разве интересно жить как серые. Ладно, не будем углубляться. Ты должен сделать кое-что для нас. Просто чтобы доказать, чего ты стоишь. — Он наклонился и прошептал мне на ухо: — Нам нужен насыщенно-зеленый цвет, линкольн. Возьми из чемоданчика своего отца. Сделай это для нас, и мы — твои лучшие друзья.

Я нахмурился. Такого оборота я не ожидал. Преступные заправилы в большинстве своем оказывались людьми незатейливыми — хотели незаслуженного уважения к себе и наличных баллов. Кража карточек была совсем другим делом. Линкольн, или 125–66–53, успокаивал боль в десять раз эффективнее лаймового. Беглого взгляда хватало, чтобы утихомирить сердцебиение, а десятисекундное созерцание уводило в дебри галлюцинаций. В небольших дозах то было безобидное развлечение, большие же приводили к повреждению участков мозга, ответственных за зрение. Передоз линкольна грозил потерей всего цветового восприятия — и естественного, и общевидного. Торговать линкольном значило торговать бедой. Я посмотрел на Кортленда, затем на Томмо.

— Боюсь, что не смогу этого сделать.

Кортленд устремил на меня немигающий взгляд, потом положил руку мне на плечо — по-дружески, но крепко его сжав — и тихо сказал:

— Так как тебя зовут?

— Эдди.

— Запомни, Эдди: я здесь — самая важная шишка из всех желтых, которые могут стать твоими друзьями. Дружба, как ты понимаешь, — большая ценность для того, кто рискует провести остаток жизни в этом болоте.

— Я здесь только на месяц.

— Ты имел глупость отдать де Мальве свой обратный билет?

— Да.

— Тогда ты можешь задержаться у нас. Но главное вот что: кража линкольна может показаться нарушением правил здесь и сейчас, но, согласись, в долгосрочной перспективе это весьма выгодное вложение.

Он говорил серьезным, деловым тоном, в котором, однако, чувствовалась неприкрытая угроза. Я видел немало альфа-воспринимающих, поигрывавших мускулами, но чтобы так демонстративно — никогда. Я посмотрел в сторону Томмо: тот отошел к окну и следил, не заявится ли кто-нибудь из префектов.

— Думаю, это достаточно разумный ход, тебе не кажется? — продолжил Кортленд.

— Послушай, — сказал я, — я не собираюсь утаскивать линкольн у своего отца.

— О-о, — подал голос Томмо. — У нас принципы.

— Ну я пока что не прошу ничего утаскивать, — с улыбкой проговорил Кортленд. — Префекты встанут на уши. Нет, Томмо придумал кое-что получше.

— План такой, — подхватил тот. — Когда твой отец начнет приводить в порядок карточки, тебе надо пробраться в его кабинет и написать на бланке заказа цифру «два» напротив линкольна. Он не заметит, и де Мальва, скорее всего, тоже. А когда пришлют лишнюю карточку, ты ее, так сказать, изымешь. Все просто.

— А если отец вообще не закажет линкольна?

— Разве ты не слышал? Робин Охристый продал все карточки на бежевом рынке. Чуть ли не все — так сказал мне аудитор из Синегорода.

Вот, значит, о каких «нарушениях» говорил де Мальва. Робин нарушил клятву цветоподборщика во всех ее частях. Да, пожалуй, ошибка в самодиагнозе была для него лучшим выходом.

— Отличный план, — согласился я.

— Блестящий! И помни: если тебе нужно что-нибудь — что угодно, — только попроси. Мы можем устроить все, да, Томмо?

— Ага, — подтвердил Киноварный. — Кроме обратного билета и свидания с Чокнутой Джейн.

Кортленд громко расхохотался.

— А помнишь, как Джейбс пригласил ее на танцы?

— Угу, — промычал Томмо. — Никогда не думал, что можно вот так взять и оторвать бровь.

— Ну, значит, насчет линкольна мы договорились, — заключил Кортленд.

Он снова одарил меня улыбкой, хлопнул по плечу и вернулся к работе. Томмо взял меня за руку и решительно повел к двери.

— Кажется, все прошло неплохо, — сказал он, когда мы вышли на улицу. — Но надо быть с ним чуточку послушнее.

— Постараюсь усвоить на будущее.

— Парень что надо. Если поможешь нам, не пожалеешь. Для всех, кто готов войти в игру, двери открыты. А кстати, — Томмо щелкнул пальцами, — когда залезешь в отцовский чемоданчик, не достанешь ли мне 7–85–57?

Он имел в виду темно-вишневый. Интерспектральное слабительное мгновенного и сильнейшего действия. Мимолетный взгляд — и ты бежишь в сортир так, будто от этого зависит твоя жизнь.

— Если у тебя проблемы с этим, — сказал я, — лучше поговорить с моим отцом.

— Я не для себя, — усмехнулся Томмо. — А для де Мальвы. Подложить ему в «Гармонию», и когда он начнет нудить на общем собрании…

Меня как громом поразило. Нет, он издевается, такого быть не может. Такого еще никто не делал.

— Э-э… он сразу догадается, откуда взялся темно-вишневый.

— Мне все равно, что будет после прикола. — Томмо выразил свое мировоззрение в одной краткой фразе: — Главное — это сам прикол.

Мы пошли обратно к городку и по пути встретили с полдесятка девушек, которые возвращались с линолеумной фабрики, — все в комбинезонах и в полосатых хлопчатобумажных платках. Они преувеличенно громко смеялись и болтали.

— Добрый вечер, леди, — вежливо поздоровался Томмо.

— Добрый вечер, мастер Томас, — сказала самая высокая, весьма привлекательная с виду, снимая платок и встряхивая длинными косами. — Кто этот новенький?

— Мастер Эдвард Бурый из какой-то жуткой дыры у внутренней границы. Он имеет принципы, считает стулья и видел последнего кролика.

— А как он выглядит? — спросила самая молоденькая — коротышка с двумя хвостиками и родимым пятном на щеке.

— Ну-у-у, похож на… на кролика.

— А нарисовать сможете?

— Могу изобразить в виде тени на стене.

— Стулья, кролики и принципы? — проворковала высокая, подходя ко мне и шутливо беря за галстук. — Вполне съедобная смесь.

Она шла прямо-таки напролом. Девушки в Нефрите были сплошь сдержанными и вежливыми. Я почувствовал, что краснею.

— Томмо ошибается, — сказал я, стараясь придать своему голосу глубокомыслия.

— Значит, у тебя нет принципов? — спросила девушка — ее звали Мелани — и прикоснулась к моей щеке тыльной стороной ладони.

Остальные прыснули. Мне стало неловко, но и приятно — прикосновение Мелани было теплым, почти нежным. Констанс брала мою руку шесть с половиной раз, не считая танцев, но ни разу не касалась щеки — кроме разве что одного раза, когда я получил от нее пощечину за то, что назвал ее мать «помешанной на вежливости».

— Д-да, — пролепетал я, совсем сбитый с толку, — то есть…

— В общем, когда он разберется со своими принципами, свистни нам, Томмо, — сказала Мелани, довершая мое унижение и отступая от меня.

Девушки залились смехом.

Мне было безнадежно не по себе — но ничего лучше этого свободного, чистого девичьего смеха я в жизни не слышал. Однако девушки уже потеряли интерес ко мне и, болтая, побрели к серому району.

— Если хочешь встретиться с одной из этих прелестных леди наедине, могу уладить — за пять процентов от их вознаграждения, — сказал Томмо, глядя им вслед. — Хочешь знать неофициальные рейтинги удовлетворенности?

Я уставился на него, не зная, что делать или говорить. В Нефрите совершенно точно существовал нелегальный рынок понятно каких услуг, несмотря на всю бдительность старика Мадженты. Возможно даже, все выходили сухими из воды. Но я был не готов к тому, что парень вроде Томмо — а это непременно должен был быть парень вроде Томмо — не только устраивает все, но и делает это открыто, явно не боясь наказания. Вот откуда у него водились наличные.

— Но не с девушками взаимодополняющих цветов, — добавил он, на случай если бы я оказался извращенцем или кем-нибудь в этом роде. — Я могу посылать подальше правила, но даже у меня есть понятия о приличии. Ну а если ты не хочешь понятно чего, — продолжил Томмо, видя удивленно-неодобрительное выражение у меня на лице, — то можно просто провести с ними время, потанцевать например. Но, — сказал он, поразмыслив, — с Джейн ничего не выйдет. И даже не думай об этой высокой, Мелани, — она уже помолвлена с Кортлендом.

— Я не столько удивляюсь тому, что Кортленд готов поступить так порядочно — взять в жены серую, — сколько другому: он ведь обручен с Банти Горчичной.

Томмо рассмеялся.

— До женитьбы не дойдет, дурачок. Кортленд говорит, что Мелани сделает для него все, что угодно. Все, что угодно! И это не будет стоить ему ни гроша. Ну а Банти никогда от него не отцепится. Так что он просто поразвлекается с Мел — пока Совет не решит, что нам нужно еще немного желтых.

— Нет! — воскликнул я.

— О, какой смелый! Хочешь попробовать сам?

— Никогда! Это самый бесчестный и жестокий поступок, не говоря уже о нарушении сразу восьми правил, в том числе фундаментального номер один. А если это всплывет наружу?

Томмо пожал плечами.

— Он будет все отрицать. И кому поверят? Мелани-неизвестно-откуда или Альфа-без-пяти-минут-желтому-префекту Кортленду Гуммигуту, Большому Банану?

— Я скажу им.

— Ты был при помолвке?

— Нет…

— Очнись, дубина. Забудь фундаментальные правила. Вот тебе правило номер один, когда имеешь дело с Кортлендом: «Не суйся». Рано или поздно он станет желтым префектом. Держи это в уме и никогда не забывай. Легче будет жить, честное слово. Ну так что, свести тебя с кем-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Если вдруг ты решишь…

— Не решу. А если префекты узнают, что ты устраиваешь понятно что?

Томмо уставился на меня, не заметив скрытой угрозы в моих словах. Наклонившись ко мне, он прошептал:

— Я всего лишь привожу покупателей на рынок. У меня широкая клиентская база. Очень широкая. Как ты думаешь, отчего лузер вроде меня становится младшим красным инспектором? Расслабься. Расстегни ширинку и наслаждайся жизнью.

— Но правила?

Томмо наклонился еще ближе и осклабился.

— Ты во Внешних пределах, Эдди, где Книгой правил подтираются. А теперь извини, мне надо идти. Я должен приготовить сэндвичи для Ульрики.

— Ульрики?

— Из зенитной башни, — кратко пояснил он, будто я обязан был знать об Ульрике.