Полный вперед назад, или Оттенки серого

Слизни, джем и билеты

Дома я нашел записку от Виолетты с напоминанием, что мы договорились встретиться этим вечером под фонарем, для романтической прогулки, и что я должен почистить зубы и нанести увлажняющий крем на губы. К записке прилагалась баночка с джемом. Из логановых ягод. Совсем маленькая — такие раздают на дегустационных сессиях, проводимых главным джемщиком сектора. Я улыбнулся сам себе — но, несмотря на Виолеттину сердечность, все же очистил чулан от лишних предметов, чтобы иметь надежное убежище на случай неожиданного появления девушки. Я даже попрактиковался в убегании от нее — то есть в бесшумном проникновении в чулан из любого места в доме за пять секунд. Мне удалось добежать от парадной двери до чулана меньше чем за четыре секунды. Я вышел из своего убежища, весьма довольный собой, и тут раздался голос, заставивший меня подпрыгнуть.

— Во имя темно-синего, молодой человек, что вы делаете?

То была госпожа Ляпис-Лазурь. Вероятно, она неслышно для меня вошла через заднюю дверь.

— Я… эхм… тренируюсь для игры в прятки.

— Хмм, — голос ее звучал странно-повелительно, как в случаях, когда она рассказывала истории или говорила о библиотеке, — это не прятки от Виолетты, случайно?

— Может быть.

Улыбка озарила ее строгое лицо.

— Я вас не виню. Виолетта — ужасное дитя, страшно избалованное. Я слышала, вы собираетесь в Верхний Шафран?

Я подтвердил, что это так. Библиотекарша еще раз напомнила, что, по ее мнению, там должна прятаться библиотека — в густых дубово-рододендроновых зарослях — и мне надо не забывать об этом.

— Я сражен вашим оптимизмом, — заметил я. — Никто больше не верит, что у меня есть хоть малейший шанс вернуться.

— А… — Она была слегка сконфужена. — Я… э-э-э… кое-что приготовила на этот случай. Можно, я объясню?

Я вздохнул.

— Давайте.

Она протянула мне красивую деревянную шкатулочку размером с гусиное яйцо, не больше.

— Здесь два слизня, способных возвращаться домой, каждый в своем отделении. Первый помечен как «Ура, это библиотека», второй — «Вот невезение, это не она». На каждом есть таксономический номер. Вам надо только выпустить нужного слизня, когда вы окажетесь в Верхнем Шафране. Надо повторить еще раз?

— Думаю, я все понял. Вы знаете, что Верхний Шафран более чем в сорока милях отсюда?

Госпожа Ляпис-Лазурь улыбнулась.

— Я не доживу до возвращения слизня. Но библиотекари, которые придут вслед за мной, доживут. Время определенно на нашей стороне. Что бы вы хотели получить в обмен на услугу?

Я задумался на секунду.

— Я хотел бы услышать конец «Ренфру» сегодня вечером. Поймает он того, кто ограбил поезд, или нет?

Она улыбнулась.

— Не знаю, кто там использует систему центрального отопления не по назначению, причем самым возмутительным образом, но, уверена, мне удастся призвать их к порядку.

— Очень вам благодарен, — ответил я. — А теперь извините…

В дом через парадную дверь вошел апокрифик. Я отыскал его в гостиной: он смотрел отсутствующим взором на одно из полотен Веттриано.

— Правда? — сказал он, когда я сообщил ему о джеме. — Покажите мне.

При виде малюсенькой баночки он скорчил гримасу — но обещание надо было выполнять. Мы уселись на диван.

— Вчера вы говорили, что застали времена до модели «Т», когда все предпочитали «форды» с боковым расположением клапанов.

— Да?

— Я проверил по Книге скачков назад. Моторы с боковым расположением клапанов были запрещены в ходе Третьего Великого скачка назад. С тех пор прошло сто девяносто шесть лет.

— Так в чем же вопрос?

— Сколько вам лет?

Он подумал и стал загибать пальцы.

— В августе мне исполняется четыреста пятьдесят два. Было бы здорово получить открытку, а о подарке не стоит беспокоиться. Если это не джем, конечно.

— Как вам удалось прожить так долго?

— Не умирая. Видите?

Он задрал рубашку. На месте почтового кода стояло НС-Б4.

— Это означает «Незначительное старение — Бакстер 4». Моя фамилия — Бакстер. Итак, если вам надо спроектировать историка, какие параметры вы заложите?

Я поразмыслил.

— Интеллект, чтобы анализировать происходящее.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Превосходная память.

— Подлиза. Что еще?

— Долгожительство?

Он улыбнулся.

— Именно. Я совсем не подвержен дряхлению — этому бичу человечества.

Какое-то время я смотрел на него, не в силах ничего сказать.

— Вы, должно быть, видели много всего.

Он кивнул.

— Не много всего — я видел все. Помните, я говорил, что был историком? Я солгал — я до сих пор остаюсь им. Но Бакстеры не учат, Бакстеры наблюдают. Записывают, накапливают сведения, составляют отчеты.

— Для кого?

— Для Главной конторы.

— Но если никто больше не изучает историю, — заметил я, — для чего сохранять информацию?

— Вы все неправильно понимаете, — медленно произнес он. — Это не я существую, чтобы сохранять информацию о вас. Это вы существуете, чтобы поставлять мне информацию.

То была интересная идея — хотя, очевидно, совершенно сумасшедшая. Можно точно так же предположить, что мы существуем лишь для того, чтобы дома были обитаемы, или для того, чтобы было кому продавать овалтин и веревки.

— Значит, если я правильно понимаю, — пробормотал я, — мы здесь лишь для того, чтобы у вас был предмет для изучения?

— В точку. Удивительно, что вы так спокойно восприняли идею. Те, кто дает себе труд задумываться о смысле жизни, обычно расстраиваются, представив себе все это.

— В таком случае, — мне пришлось соображать быстро, — в чем же смысл вашей жизни?

Апокрифик рассмеялся.

— В том, чтобы изучать всех вас, разумеется. Это идеальный симбиоз. Когда мои исследования будут завершены, меня отзовут в Смарагдский университет, где я представлю полученные результаты.

— И когда же?

— Когда исследования будут завершены.

— А как вы узнаете, что они завершены?

— Меня отзовут в Смарагд.

— Это безумие!

— Поглядите вокруг: почти всё — безумие.

С этим я не мог не согласиться. Но апокрифик, которому, видимо, редко выпадал шанс выговориться, продолжил:

— Изначально Бакстеров было десять, но отчаяние унесло всех, кроме одного. Самый слабовольный должен был остаться последним из нас. Увы, это оказался я. Мне пришлось одному нести груз ответственности.

— Какой ответственности?

— Без меня жизнь любого человека не имеет смысла.

— Кажется, Манселл говорил, что смысл нашей жизни придает цвет?

— Он придает лишь видимость смысла. Это сбивающая с толку абстракция, вставной номер на ярмарке увеселений. Пока все заняты своим хроматическим продвижением, у них в голове не остается места для других, разрушительных мыслей. Понимаете?

— Не совсем. — Необычные воззрения Бакстера на окружающую действительность смутили меня. — А То, Что Случилось, — чем оно было?

— Я родился после Явления. Я не знаю, что случилось. Но если хотите выяснить это, надо отправиться в Ржавый Холм и продолжить дело Зейна и Охристого.

— Картины на потолке?

— Там, на потолке, изображено всё, — сказал Бакстер. — Нужен лишь ключ.

У меня возникло сильнейшее предчувствие — такое же, как при появлении призрака. Панель, скрытая в перпетулите, колебания, движущие моторами, теперь это: мир был гораздо разнообразнее, чем воображал я, а человечество, возможно, — еще разнообразнее.

— Но…

Я не закончил фразу: в дверь три раза громко постучали. Никто не должен был видеть, что я замечаю присутствие Бакстера и уже тем более разговариваю с ним. Поэтому я пошел посмотреть, кто явился. Это оказался Кортленд Гуммигут — один. Вид у него был… деловой.

— Двадцать две минуты.

— Не понял?

— Двадцать две минуты, — повторил он, — до отхода поезда. Ты отдал свой билет де Мальве. Вот другой. Завтра в это время ты будешь в объятиях своей ненаглядной. Ни похода в Верхний Шафран, ни переписи стульев, ни женитьбы на Виолетте — ничего. Твоя жизнь станет такой же, как до приезда сюда, на Внешние пределы.

— С меня сняли восемьсот баллов.

— Это уж тебе придется выкручиваться самому.

— В чем тут подвох?

— Никакого подвоха, — сказал он с натянутой улыбкой. — Мы даем тебе билет, ты садишься на поезд. Ты не должен нам ничего, мы не должны тебе ничего. Жизнь с нуля. Как будто тебя здесь никогда не было.

— Мне надо поговорить с отцом.

— Можешь оставить ему записку. Он поймет. Двадцать две минуты. Если ты едешь, надо уезжать сейчас.

Они все точно рассчитали время. Решиться было легко. Я взял билет.

— Молодец, — похвалил меня Кортленд. — Увидимся на вокзале.