Полоцкая земля (очерки истории Северной Белоруссии в IX–XIII вв.)

2. Полоцкое княжество. Страна. Территория. Границы

Судя по летописи, Полоцкое княжество образовалось в среднем течении Западной Двины в IX–X вв., занимало всю Северную Белоруссию и граничило на севере с Новгородской землей, на востоке — со Смоленской, на юге — с Турово-Пинской, на западе — с землями литовско-латышских племен. По современному административному делению в Полоцкую землю входила полностью Витебская область, северная часть Минской и северо-западная часть Могилевской. В конце XII — начале XIII в. под протекторатом Полоцка находилось также нижнее течение Западной Двины, где даже образовались два небольших княжества — Герцике (современная Ерсика) и Кукенойс (современное Кокнессе) — оба в Латвии.

Полоцкое княжество было одним из крупнейших на Руси государственных феодальных образований, не уступающим по размерам подобным образованиям в Западной Европе — Баварскому герцогству и Португальскому королевству (рис. 11).

Географически Полоцкое княжество занимало Придвинскую низменность вплоть до Белорусской холмистой гряды, тянущейся в широтном направлении от Орши к Минску, и захватывало весь водораздел Западной Двины и Днепра в пределах БССР. Основной водной артерией была Западная Двина, связывающая страну с востоком (через волоки) и с западом (через море). С северными и южными странами Полоцкую землю-связывали крупные реки (через Северную Белоруссию проходит главный водораздел европейских рек) — Березина, Друть, Ловать и частично (у Орши) — Днепр. Крайне благоприятным обстоятельством для Полоцкой земли была близость верхнего Днепра (у Орши) и среднего течения Западной Двины (у Бешенкович). Это обеспечивало надежный транзит товаров, движущихся с Черного моря в Балтийское, и способствовало торговле внутри страны. Кроме многочисленных рек, Полоцкая земля изобиловала озерами, происхождение которых связывается с Вюрмским оледенением. Болот в Северной Белоруссии, по сравнению с южной, немного. Большая часть их тянется вдоль верхнего течения Березины. Болотные руды, наряду с озерными, играли, как известно, крупную роль в древнерусском железоделательном производстве[254].

Почвы Полотчины входят в так называемый северный или озерный геоморфологический округ, возникли они на древних девонских отложениях и характеризуются дерново-подзолистостью и небольшим плодородием. Это либо суглинистые и супесчаные почвы (Браславско-Дуниловичско-Богушевско-Городокский р-ны), либо пылевато- (и глеево-пылевато) суглинистые (Витебско-Лиозненский и Дриссенско-Шарковщинский р-ны), либо пылевато-супесчаные (Полоцко-Суражский р-ны), либо, наконец, песчаные почвы (Лиснянско-Дретуньский р-ны)[255].

Полезных ископаемых, доступных человеку в древности, в Северной Белоруссии немного. Кроме указанных железных болотно-луговых и озерных руд, следует упомянуть гончарные глины, встречающиеся здесь во всех местах (например, под Минском)[256], известняки девонской системы, употребляемые в строительных нуждах и для выжигания извести, близ Витебска и ниже по Двине (в районе Полоцка и Дриссы, также в районах Городка, Сенна, близ Орши и т. д.)[257]. Из-за обилия лесов торф, по-видимому, не использовался.

Климат Северной Белоруссии, как и всей Восточной Европы во времена Киевской Руси, еще не определен. Попытки его изучения на основании замечаний летописей о дождях и засухах, которые не так давно были предприняты И. Е. Бучинским, историк не может признать удачными из-за некритического использования материала[258]. При современном состоянии знаний можем лишь сказать, что в связи с лесами, обильными в древности в Полоцкой земле, а также во всех других странах лесной полосы, климат был несколько иным, по сравнению с современным. Дендрологические и дендрохронологические анализы образцов древнеполоцкого леса из раскопок полоцких городов (Полоцка, Витебска и Друцка) в ближайшем будущем, очевидно, смогут ответить на этот вопрос со значительной полнотой.

Сейчас материалы на эту тему получены в результате дендрохронологического изучения образцов древнего полоцкого дерева. Его шкала, разработанная Б. А. Колчиным для 1124–1276 гг., как оказалось, полностью совпадает с новгородской шкалой. И климатические условия обеих земель, следовательно, были одинаковы. В нижеследующей таблице мы пытаемся сопоставить выводы Б. А. Колчина со сведениями о неурожаях вследствие засух[259], собранными И. Е. Бучинским для XII в., и известных из письменных источников[260]. Из табл. 1 следует, что данные дендрохронологии почти всегда находят соответствие в летописях и что периоды засухи за 90 лет повторялись в Полотчине (крайне нерегулярно)[261] раз, и каждый период продолжался в среднем два года.

Растительность страны прежде всего характеризуется (особенно в древности) изобилием лесных массивов, непроходимых чащ, на что указывали, как увидим, многие авторы XV–XVII вв. Вследствие изобилия подзолистых почв, большинство лесов смешанные, состоящие из ели, березы и осины, также белой ольхи, различных пород ив. Более редки сосна и орешник; совсем в малом количестве встречается черная ольха, клен, дуб и липа. На песчаных почвах смешанные леса перемежаются сосновыми борами[262]. В древности состав леса был, по-видимому, тот же. Площадь лугов тогда была ничтожной, и луговая флора, вероятно, более бедной, а водная и болотная мало отличались от растительности остальной части средней полосы Европейской России[263].

Животный мир, судя по находкам костей диких животных, был значительно богаче современного. Леса изобиловали турами, лосями, благородными оленями, медведями, кабанами, дикими козами, волками, лисицами, барсуками, бобрами, зайцами и др. Многие из этих животных водились в Северной Белоруссии в большом количестве еще в XIX в.[264] Раскопки также показывают, что в самых западных областях Северной Белоруссии и прилегающих к ней землях обитало еще одно дикое животное — маленькая лошадь — лесной тарпан, открытое впервые и описанное Т. Ветуляни (1925). Остатки этого малоизученного животного несколько раз встречались при раскопках в Белоруссии и в Прибалтийских странах[265]. Как показал Т. Ветуляни, лесной тарпан — потомок степного, распространенного в степных районах Европы в ледниковое и послеледниковое время[266].

Вопрос о характере заселенности древне-русских земель из-за кажущегося отсутствия данных обычно не освещается, подробная карта археологических памятников Северной Белоруссии (рис. 2 и 5)[267] позволяет подойти к вопросу вплотную. Нет сомнения, что в древности характер заселенности страны был не всегда одинаковым. Так, наблюдения над распространением памятников эпохи раннего железа (рис. 9) показывают, что плотность населения до прихода славян здесь была невысокой, а многие места, которые позднее (в эпоху раннего феодализма) были густо заселены (например, к югу от Минска, междуречье Гайны и Вилии и т. д.), почти полностью пустовали (рис. 2). Мало было поселений и к югу от Полоцка, где позднее древнерусских поселений было много (рис. 5). Люди жили в укрепленных местах, группируя по три-четыре городища вместе. Среди памятников штрихованной керамики мы видим, например, в районе Слуцка городища Ивань, Слуцк, с нижним слоем этого времени — Селище, Падеры, может быть несколько далее Грэск (см. рис. 2); в междуречье Уссы и Птичи городища Алеховка, Городище, Теплень, а также особая группа городищ на правобережье Уссы в районе современного Дзержинска: ст. Рудица, Дзержинск, Каменка, Новосады. Еще одну группу городищ можно указать к северо-западу от Минска: Лабенщина, Збаровичи, Радошковичи. Это же прослеживается на Березине у Борисова, южнее Борисова, а также в районе Лепельских озер. Дальнейшее изучение ранних городищ Белоруссии, вероятно, расширит наши предварительные наблюдения.

Распространение курганов и курганных групп, а также некоторое количество известных сейчас остатков древних поселений позволяют судить о заселенности страны в последующую — предфеодальную и раннефеодальную эпохи. С приходом славян и, по-видимому, с естественным приростом аборигенного населения, количество поселков — теперь это неукрепленные деревни — необычайно возрастает. Особенно заселенными оказываются территории к югу от Полоцка, где изобилует поселениями озерный край Улльско-Ушачского междуречья, также окрестности верховьев рек Ловати, Березины, Гайны, Друти, Свислочи и Птичи (рис. 5). Если к югу от Полоцка в междуречье Мнюты, Дисны, Западной Двины и Березины насчитывается всего 45 городищ, из которых большинство безусловно ранние (разведка А. Г. Митрофанова, 1949 г.), то памятников второй половины I и начала II тысячелетий н. э., судя по курганам и городищам с датированным слоем, оказывается свыше 120 (рис. 5). То же мы видим к юго-западу от Минска, где всего 12 городищ, из которых семь безусловно ранние и четыре с неизвестным культурным слоем (рис. 2), однако памятников второй половины I и начала II тысячелетий н. э. оказывается 86 (рис. 5).

Что же представляла территория, не занятая поселениями? Болот в Северной Белоруссии сравнительно мало, поэтому всего правильнее обратиться к истории белорусского леса. Древнейшая история русских лесов почти не изучена, и у исследователей существуют на этот счет самые туманные представления. М. А. Цветков, например, полагает, что в изучаемое нами время все пространство между Днепром и Балтийским морем находилось под сплошными лесами, и делает исключение лишь для окрестностей древних городов[268]. Первые значительные порубки леса, по его мнению, начались лишь в конце XIV в., с уничтожением Ягайлой священных рощь в Самогитии, о чем бегло упомянул автор XVI в. М. Меховский.

Для историка ясно, что первые действительно обширные порубки начались за много столетий до действий Ягайлы, а именно: в период перехода от родовых коллективов к сельской общине, от подсечно-огневого способа обработки почвы к системе больших пашень. Именно тогда, с ростом сети деревень, окруженных возделываемыми полями, началось массовое истребление лесов. Однако в XV–XVI вв. лесов в Белоруссии еще было очень много, и часто в тех местах, где их теперь уже давно нет. Так, Комтур Рагнети, например, следовавший в 1406 г. через Белоруссию в Брянск для помощи Витовту, от самого Днепра ехал лесами и за 17 дней пути лишь трижды смог заночевать под крышей[269]. С. Герберштейн отметил в 1517 г.: «…между Вильно и Полоцком… неизмеримо длинные леса, так что они простираются на 50 немецких миль», и далее: многочисленные леса к северу от Западной Двины, в районе крепости (см. рис. 10) и озера Нищи[270]. Эти леса, по свидетельству Р. Гейденштейна, распространенные к северу от Полоцка на 100 миль, задерживали продвижение войск Ба-тория в 1579 г. Непроходимые леса описывает Р. Гейденштейн и между Суражем и Велижем[271]. Бернгард Таннер, направлявшийся в Московию 99 лет спустя, еще ужасался обилию «страшных лесов» между Минском и Борисовым[272]. Хищническое уничтожение лесов в Белоруссии, по-видимому, началось в XVIII в., продолжалось до революции[273], что и изменило картину заселенности страны. Сейчас, используя косвенные данные, можно только приблизительно наметить распространение лесов в древности. Наступление человека на леса в период до варварского их сведения в XVIII–XIX вв. частично отразилось в наименованиях современных населенных пунктов типа «Бор», «Борок», «Лесная» и т. д., нанесение которых на археологическую карту показывает, что большинство их располагается в тех местах, где нет ни современных лесов, ни древних археологических памятников. По-видимому, эти наименования отражают не первоначальное наступление на лес, а тот его период, когда курганы (наиболее массовый вид памятников) уже перестали возводить, но леса еще в этих местах продолжали существовать. Первоначальные наименования деревень «Бор», «Борок» и другие позволяют расширить наши представления о лесных массивах между XII в. (век окончания насыпки курганов в этих местах) и XVIII в. (век массового уничтожения лесов) в Северной Белоруссии.

Все это позволяет заключить, что современные лесные масс ивы Северной Белоруссии представляют рудименты тех больших лесов, которые видели в XV–XVII в. путешествующие иностранцы и которые в глубокой древности были еще обширнее. Естественные преграды, крайне затрудняющие передвижение человека, леса эти издревле, по-видимому, служили надежной границей для отдельных групп населения внутри страны и границей для всей земли в целом.

В главе о курганах мы рассмотрели процесс расселения славянских племен в Северной Белоруссии, который начался со стороны Полоцка и продвигался в глубь страны сначала по Березине, а затем и в остальную часть территории.

Процесс роста государственной территории Полоцкой земли, начавшийся в конце I тысячелетия н. э., подробно исследован А. Н. Насоновым[274]. С возвышением Полоцка и появлением «местного феодального класса, в интересах которого было создать аппарат принуждения, распространяя его действие на значительные территориальные объединения, и бороться за расширение своей областной территории»[275], дань, поставляемая в Полоцк, начала разрастаться. VIII, IX и X века были, очевидно, «поглощены» формированием и утверждением власти в Полоцке, «освоением» населения внутри страны феодальным классом и, вероятно, данническим подчинением некоторых прибалтийских народов на западе. В это время, по-видимому, возникла граница интересов Полоцкой и Турово-Пинской земель.

Как выяснил А. Н. Насонов, в первой половине XI в. полоцкие интересы сталкиваются на северо-востоке с интересами новгородскими, так как полоцкая дань, очевидно, дошла до волоков пути «из варяг в греки». Столкновение Ярослава Мудрого с полоцким Брячиславом (1021) и уступка Усвята и Витебска последнему на два с половиной десятилетия примирила страсти (см. главу VI). в середине XI в. интересы Полоцка столкнулись с интересами его северо-западного соседа — Пскова и затем снова Новгорода, в конце XI в. скрестились с интересами Смоленска, а в начале XII в. Полоцк, возможно, претендовал и на нижнее течение Западной Двины. Так следует, по-видимому, объяснять походы Всеслава Полоцкого на Псков (1065), Новгород (1066) и Смоленск (1078) и его сыновей на Земгалов (1106). Войны XII и начала XIII в. в Полоцкой земле носили совершенно иной, главным образом внутренний характер и ставили совершенно иные цели (см. главу VI).

Итак, территория Полоцкой земли не была равномерно населена и представляла в древности конгломерат нескольких густозаселенных массивов, разделенных между собой часто большой территорией леса. Слабая археологическая изученность курганных древностей Северной Белоруссии пока не позволяет решить, как возникли, как развивались эти массивы в отдельности и какие этнографические черты их отличали. Следует полагать, что первоначально каждый массив принадлежал объединению нескольких небольших племен. Возникновение же государственной власти и постепенное подчинение населения такого массива образовавшемуся в его среде центру привело к объединению с новым видом подчинения, которое в раннем периоде летописи именуют термином волость. Это не были еще волости более поздних времен, когда они стали почти равновелики погостам. Это были большие части земли, в более позднее время называвшиеся уделом.

Начнем с Полоцкой волости-удела. Под 1169 г. летопись сообщает, что новгородцы и псковичи «ходиша… к Полотьску и пожьгше волость воротишася от города за 30 вьрстъ»[276]. Из этого следует, что Полоцкая волость на севере простиралась более чем на 30 км. Здесь действительно на расстоянии 50 км к северо-северо-востоку по прямой от Полоцка и сейчас есть озеро и поселок Межно, а далее располагается озеро Нещерда, еще в 1403 г. принадлежавшее Псковской земле[277]. В 60 км к северо-востоку от Полоцка находилось оз. Неколочь и возле него полоцкий пограничный пункт, а далее, в 90 км, лежал уже новгородский Еменец (см. гл. IV). Сообщая о волнениях в Полоцке в 1159 г. и о бегстве в Минск князя Ростислава Глебовича, летописец указывает, что этот князь «много зла створи волости Полотьской воюя и скоты и челядью…»[278]. По-видимому, эта значительная часть Полоцкой волости (иначе летописец бы о ней не упомянул) находилась к югу от Полоцка, через которую и бежал изгнанный князь. На карте археологических памятников этого времени мы действительно видим область к северо-востоку от Полоцка (вплоть до Неколоча), до некоторой степени насыщенную курганами (рис. 5). Гораздо более насыщенную ими область обнаруживаем и к югу и юго-западу от Полоцка. Полоцкий удел-волость, судя по этой карте, на юго-западе доходила до правобережья Дисны, на левобережье которой располагались уже литовские племена, известные по работам Ф. В. Покровского на Браславских озерах[279] и оставившие, судя по Сафаревичу, литовские топонимические наименования, оканчивающиеся на ишки[280]. Западной границей удела была река Березвица (правый приток Дисны, междуречье ее и Мяделки было, по-видимому; занято пограничным лесом). Верховье реки Березины (днепровской), озера в районе современного Березинского канала, левобережье Уллы служили южной границей удела, а нижнее течение Усвячи — его восточной границей. На правобережье Двины Полоцкий удел охватывал, по-видимому, реки: Оболь, Сосницу, Полоту (и, может быть, среднее течение р. Дриссы, см. рис. 12). Представляется важным, что очерченные южные границы Полоцкой волости почти полностью соответствуют южной границе Полоцкого повета второй половины XVI в.[281], это подтверждает правильность нашего определения южных границ удела.

Обратимся к Минскому уделу-волости. Минскому княжеству, несомненно, не принадлежал ни соседний Изяславль, ни Логойск, так как эти города составляли, по-видимому, особые уделы и при захвате Минской земли Мономахом (1118) отошли к Полоцкой земле (см. ниже). Исходя из расположения курганов вокруг Минска (рис. 5), можно считать, что владения минского князя простирались главным образом на юг и далее верховьев рек Уссы и Птичи не заходили (рис. 12). Южнее распространились, очевидно, обширные леса, отделяющие Полоцкие земли от Турово-Пинских. Западнее еще более непроходимые леса Ислочьско-Неманского и Неманско-Сервечского междуречий отделяли Минскую волость от Новогрудских владений. Судя по топонимическим наименованиям «Литва», позднее сюда продвинулись литовские поселения. Как полагает по другим данным Э. М. Загорульский, отмеченные нами малозаселенные лесные массивы Свислочско-Березинского междуречья, как и район древнего города Свислочи, всецело принадлежали Минску[282].

Друцкий удел-волость под наименованием «Друцкая земля» упоминается в «Западнорусских летописях», при сообщении легенды о Киевском князе Дмитрии, бежавшем якобы от Батыя в Друцк «и землю Друцкую», где он «посел и город Друческ зарубил»[283]. Владения удела приблизительно можно очертить исходя из нашей карты (рис. 12); очевидно, до верховьев рек Бобр, Усяж-Бук, Обольянка — на севере и северо-западе (где начинались владения Лукомля), видимо, по рекам Адров и Днепр — на востоке, вниз по р. Друть — на юге, довольно далеко, до впадения реки Грезы, а, может быть, и до самого устья (рис. 5 и 12). Такое заключение кажется правдоподобным потому, что других претендентов на владения поселениями на Друти нет, а Друцк почти несомненно контролировал весь друцкий путь, по которому было удобно, к тому же, поддерживать связь со всеми подвластными землями, несмотря на растянутость. Березина была, вероятно, рубежом, разделявшим Минский и Друцкий уделы. Во всяком случае, как увидим по сообщению В. Н. Татищева, полоцко-друцкий князь Борис Всеславьич в 1102 г., возвращаясь из похода на ятвягов, отстроил город Борисов и населил его пленными[284]. По-видимому, Борис это и сделал на границе своего удела.

Витебская волость упоминается уже в списке договора Смоленска с Ригой и Готским берегом 1229 г.[285] Позднее, в XVI в., она именовалась воеводством[286]. Крайне слабая изученность Витебского района в археологическом отношении, к сожалению, значительно затрудняет наши наблюдения и заставляет привлекать почти лишь исключительно косвенные данные. Судя по карте, в междуречье Каспли и Лучёсы памятников почти нет; оно почти сплошь до сих пор занято лесами. Это, вероятно, остатки пограничных лесов Полоцкой земли на ее восточном порубежье. Таким образом, поселения Витебской волости следует искать к северу и западу от города, по берегам Западной Двины. Памятники здесь известны в очень небольшом количестве. Судя по карте Полоцкого повета, в XVI в. западная граница Витебского повета проходила в 20 км к западу от Витебска у Старого Села[287]. Может быть, где-то здесь она проходила и в домонгольское время (рис. 12).

Осталось. сказать несколько слов об Изяславльско-Аогожском и Ау-комльском уделах. Первый, судя по летописи, существовал уже в начале XII в.[288] и во второй половине этого столетия был разделен на две части[289]. Он располагался, очевидно, в междуречье Тайны, Вилии и Березины (днепровской), находился на волоках в Аитву и был довольно сильно заселен (рис. 5 и 12). Аукомльский удел, упоминаемый в качестве удела только во второй половине XII в.[290], располагался на торговых путях между Днепром и Двиной и граничил с Друцким и Полоцким уделами-волостями.

Рис. 12. Волости-уделы Полоцкой земли (реконструкция). а — волости; б — древние лесные массивы (реконструкция); в — современные лесные массивы; г — область длинных курганов Понеманья; д — область литовских курганов; е — примерная граница латгалльских памятников

Шесть первоначальных уделов-волостей соответствовали, как увидим, шести сыновьям Всеслава Полоцкого, между которыми после его смерти (1101) они и были, по-видимому, поделены.

Вслед за формированием территории Полотчины к XI в. определились и ее границы. Отсутствие прямых данных обычно вынуждает исследователей решать этот вопрос в самых общих чертах[291]. Изучив заселенность страны, мы можем подойти к теме намного ближе. Казалось, можно было бы считать, что пределы окраинных волостей-уделов в своей наружной части и составят границу Полоцкой земли. Однако некоторые топонимические наблюдения показывают, что здесь все было сложнее.

Еще Н. П. Барсовым было замечено, что названия деревень Межа, Межник, Рубеж, Сутоки могут отражать древние границы[292]. Наименованием Рубеж, Рубежевичи пользовался и А. Н. Насонов, определяя границы Полоцкой земли[293]. Однако специальное изучение этих терминов в письменных источниках показывает, что безоговорочно ими пользоваться нельзя. Слово межа (восходящее к индоевропейскому корню, обозначающему лес) более древнее. Впервые оно встречается в Правде Ярославичей (60-е годы XI в.); «…а иже межоу переореть…»[294], в Пространной правде (начало XIII в.): «…дуб… межьный»[295]; также в «Повести временных лет» под 1097 г.: «довлъть нама на межи своей стати»[296], где впервые выступают в качестве границы княжества. Это же слово можно встретить в «Грамоте Всеволода Мстиславича Юрьеву монастырю на рель у Волхова с установлением меж между Юрьевым и Пантелеймоновым монастырями» (1125–1 137)[297], в грамоте Антония Римлянина (не позднее 1147 г.) и в купчей Михаила Федоровича Крюка (конец XIV — 1410 г.)[298] и т. д. Сохранилось летописное свидетельство о том, что и в Полоцкой земле, по-видимому, в XII в. границы именовались межами (1180)[299]. Судя по письменным источникам, на межах уже с XII в. существовали знаки, именуемые межник, межень, портить которые возбранялось[300]. Слово рубеж, по-видимому, значительно более позднего происхождения. В «Русской Правде» обеих редакций, как и в «Повести временных лет», его нет. Судя по словарю И. И. Срезневского, этот термин начинает появляться в документах только с 1307 г.[301] Однако мы встречаем его в смысле границы в Лаврентьевской летописи еще под 1216 г. («И Смолнянъ на рубеж послаша»)[302]. Полное господство оно получает, по-видимому, лишь в литовский период существования Полоцкой земли. В XVI в. получает распространение и термин сутоки (перекресток границ)[303]. Приводимая карта (рис. 13) показывает, что наименования межа, межно, межник и т. д. (их насчитывается сейчас 39)[304] распространены не хаотически, а в строго определенных местах: они либо окружают Полоцкую землю плотным кольцом, либо проходят ломаной линией с севера на юг, рассекая ее на две части, либо, наконец, составляют вторую линию, дублирующую северные пункты Полоцкой земли (но на известном расстоянии от нее). Наименования рубеж (известно 28 пунктов) также не расположены хаотично. Совпадая (с известным приближением) в некоторых местах с распространением названия межа, они охватывают большую территорию на севере (присоединяя к Полотчине Себежский район) и проходят внутри страны с запада на восток. Наконец, еще одна линия поселений с наименованием рубеж проходит между Смоленским и Витебском.

Приведенная карта показывает, что наименования современных деревень Межа и другие отражают пределы Полотчины домонгольского времени, когда граница шла не столько по рубежам заселенных территорий, но и частично захватывала пограничные леса (см. карту 13). Ломаная линия этих населенных пунктов, занявшая меридиональное направление, возникла, по-видимому, во второй половине ХII в., в тот период, когда Друцкая и Витебская волости вошли под эгиду Смоленска (см. главу VI). Какое-то время южная граница Новгородской и Псковской земель с северной границей Полотчины, по-видимому, не соприкасались, что нашло отражение и во втором ряда наименований межа на севере (см. карту, рис. 13). Судя по распространению наименования деревень Рубеж, Рубежник, можно заключить, что, в соответствии с письменными источниками, оно отражает границы Полоцкой земли XIII–XVII вв. Как показывают писцовые книги, в Полоцкий повет в это время действительно входила Себежская волость[305], а линия пунктов, делящая Северную Белоруссию с запада на восток, соответствовала границе повета. Наконец, восточная линия наименований рубеж обозначает границу Литвы и Руси в позднем средневековье.

Итак, граница Полоцкой земли в домонгольское время на севере проходила по южным пределам Себежской волости, захватывала озеро Неколочь (озеро Еменец, судя по летописям бывшее также на рубеже, принадлежало уже Новгороду), после 1021 г. — Усвятскую и Витебскую волости и далее шла на юг в междуречье Днепра и Друти (какое-то время Полотчине здесь принадлежало правобережье Днепра, см. главу VI). Северо-западнее Могилева граница уклонялась на юго-запад к Свислочской волости, а затем между Минской и Слуцкой волостями шла на запад к верховьям Немана, откуда вдоль неманской Березины и Ошмянки ломаной линией уходила на север к области Браслава. С образованием княжеств по Двине, Герцике и Кукенойс во второй половине XII в. полоцкие владения охватывали и большие земли нижнего течения Западной Двины. Возникновение четких границ требовало, по-видимому, их охраны, особенно с запада, где можно было ждать нападения литовцев. Так в XI в. возникли, по-видимому, пограничные укрепления — Брячиславль (современный Браслав, см. гл. IV), отстроенный полоцким Брячиславом (1001–1044), городища на островах озер Дрисвяты, Мядель (рис. 14, 1, 2), где найдена и керамика соответствующего времени (рис. 13), и т. д. Им же, вероятно, отстроены другие «Брячиславли», которые мы встречаем на границах Полотчины: дер. Бряслов у оз. Сивир в 20 км к северо-востоку от г. Краславки (восточная Латвия)[306], где есть сильно разрушенное городище[307], Браславо (в современном Абренском р-не Латвийской ССР)[308], Браславль в 15–20 км к северу от Орши[309].