Полоцкая земля (очерки истории Северной Белоруссии в IX–XIII вв.)

Полоцкая земля в IX — первой половине XI в.

Политическая история Полоцкой земли и войны ее князей за перераспределение феодальной ренты — область, более других разработанная в исторической литературе, что объясняется прежде всего количеством сохранившихся письменных источников. Однако уровень современной науки требует нового рассмотрения источников и нового осмысления исторических явлений.

Ранний период политической истории Полоцкой земли освещается лишь немногими летописными сообщениями. Из первого, наиболее легендарного, выясняется, что при раздаче Рюриком своих земель один из его ставленников в 862 г. получает Полоцк[877]. Поздняя Никоновская летопись дополняет (относя события к 865 г.), что в этот год киевские князья Аскольд и Дир «воеваша… полочанъ и много зла сътвориша»[878]. У нас нет оснований не верить этому сообщению, к тому же слишком краткому и незначительному, чтобы быть выдуманным. Чем кончился поход князей и какое зло (и кому) они причинили — неизвестно. Во всяком случае ясно, что уже в IX в. Киев ревниво следил за событиями в Полоцкой земле, расположенной на важнейших торговых коммуникациях (к этому времени вполне освоенных — вспомним четыре клада восточных монет середины IX в.), и захват Полоцка варяжскими ставленниками в планы Киева никак не входил.

После убийства Олегом Аскольда и Дира и захвата Киева (882 г.) Олег, по сообщению летописи, «нача городы ставити, и устави дани словѣноѣ, кривичемъ и мери…»[879]. Термин «устави», по наблюдению Б. Д. Грекова[880], показывает, что речь шла не о подчинении этих племен, а об упорядочении дани, которое, возможно, и заключалось в возведении на их территории укреплений («городов») — центров обложения. Сюда, очевидно, следует отнести и Полоцкую землю, которая дольше других земель воспринималась как кривичская земля, а ее князья — как князья кривичские[881]. В том же (вопреки утверждению Б. Д. Грекова[882]) зависимом от Киева положении находилась Полоцкая земля и в X в. По сообщению Константина Багрянородного, южнорусские князья ездили в «полюдье» к кривичам, куда, вероятно, относились и полоцкие кривичи[883]. Во всяком случае, с кораблями других городов, подчиненных Олегу («под Олгом суще»), в 907 г. полоцкие корабли подплывают под стены Константинополя и берут с него контрибуцию[884].

Как долго Полоцк находился под властью Киева, мы не знаем. По сообщению летописи, в 980 г. в нем сидел какой-то Рогволод, который пришел «и-заморья»[885]. Имя Рогволод находит соответствие в скандинавских языках (Рогвольд), однако может быть объяснено и из русского (володетель рога — мыса). Имя же Рогнеда как будто бы ближе к скандинавскому (Ragnheidr, Rgrneidr)[886]. Никаких данных, опровергающих иностранное происхождение Рогволода, наши источники не знают, и мы не можем вслед за А. Н. Насоновым считать его выходцем из местной родоплеменной знати[887]. Захват Полоцка варяжским князем надлежит отнести к 60–70-м годам X в. или даже к его середине, так как в договоре Игоря с греками 945 г. при перечислении тех же городов, что и в договоре 907 г., Полоцк уже не назван[888].

Переходя к событиям в Полоцке 980 г. (А. А. Шахматовым доказано, что они происходили в 970 г.[889]), летописец передает известную легенду о сватовстве Владимира Святославича, получившую распространение уже в его время и дошедшую до наших дней в былинах «Женитьба Владимира» и «Дунай»[890]. Большинством исследователей признано, что легенда вставлена в летописный текст 890 г. позднее и не совсем умело. Помимо краткого изложения сказания, помещенного под этим годом, Лаврентьевская летопись сохранила под 1128 г. другой, более древний его вариант (А. А. Шахматов), со значительными бытовыми подробностями[891].

Исходя из обоих вариантов, события развивались следующим образом. Захватив власть в Новгороде с помощью своего дяди Добрыми, юный Владимир Святославич решает отвоевать у брата Ярополка Киев и предварительно сватается к дочери Рогволода Рогнеде в Полоцк. Содержащаяся в ее отказе фраза «Ярополка хочу» указывает, что Полоцк уже был связан с Киевом и что сватовство, очевидно, преследовало цель его мирной нейтрализации в предстоящей борьбе. Полоцк был взят приступом, а содержащиеся якобы в отказе Рогнеды оскорбления Владимиру и его дяде Добрыне «не хочу розути робичича» (т. е. сына рабыни; которой была мать Владимира, сестра Добрыни) были причиной жестокой расправы победителей с полоцкой княжеской семьей (насилие Владимира над Рогнедой при ее родителях и затем убийство последних). Рогнеда, взятая насильно в жены Владимиру, по сообщению летописи, с этим примириться никогда не могла, и после неудачного покушения на жизнь Владимира была им выслана с малолетним сыном Изяславом в отстроенный для него город Изяславль в Полоцкой земле (современный Заславль под Минском), а всего вероятнее, в Полоцк. Так повествует летопись, используя устную боярскую легенду семи поколений рода Добрыни[892], и видит в ней причину извечной борьбы полоцких и киевских князей в позднейшее время. Как ни легендарны начальные сведения летописи, из них можно заключить, что до захвата Полоцка Владимиром этот город, несмотря на правящего в нем иноземца Рогволода, политической ориентировки на Киев (расположенный на другом конце его жизненно важной торговой артерии) не терял. Вскоре после разгрома Полоцк был восстановлен, вместо разрушенного детинца на новом месте появился, как говорилось, новый детинец, в котором вскоре поселилась особая полоцкая династия князей, родственная по отцовской линии киевской, но в наследовании киевского стола, как увидим, ими обойденная.

Последующие четыре десятилетия не приносят каких-либо важных сведений о Полоцкой земле конца X — начала XI в. Летописи сообщают лишь о смерти Рогнеды (1000 г.), ее сына Изяслава (1001 г.) и, вероятно, малолетнего, внука Всеслава (1003 г.)[893]. Описанная выше вислая печать Изяслава Полоцкого, найденная в Новгороде, свидетельствует о каких-то связях Полоцка и его князей с Новгородом в это время. Попутно укажем, что утверждению некоторых ученых о постройке в Полоцке в 1007 г. церкви Богородицы основано на ошибке новгородского летописца[894] и действительности не соответствует.

Если княжение Владимира Святославича в Киеве (980–1015 гг.) было временем высшего подъема Киевского раннефеодального государства, когда князю удавалось с успехом осуществлять обе главнейшие функции государства — внутреннюю и внешнюю, то в последующее время, с дальнейшим экономическим ростом периферийных центров, начался процесс политического распада Киевской Руси. Может быть спорным вопрос о том, относится ли сюда действительно отказ Ярослава Новгородского платить дань Киеву (1015 г.), как это полагал Б. Д. Греков, однако совершенно безусловно это явление впервые проявилось на несколько лет позднее в Полоцкой земле, расположенной на сети самостоятельных водных путей, способствовавших ее раннему экономическому развитию. Под 1021 г. летописец сообщает: «Приде Брячиславъ (Изяславич Полоцкий. — Л. А.)…на Новъгородъ и зая [занял. — Л. А.] Новъгородъ и поимъ [пленил. — Л. А.] новгородцѣ и имѣнье ихъ поиде Полотьску опять. И пришедшю ему к Судомири рѣцѣ, и Ярославъ ис Кыева въ 7 день постиже и ту [настиг его там. — Л. А.]. и победи Ярославъ Брячислава и новгородцѣ вороти Новугороду, Брячиславъ же бкжа Полотьску». По каким-то источникам Софийская 1 и Воскресенская летописи дополняют: «И оттолк [Ярослав. — Л. А.] призва к себѣ Брячислава и давъ ему два города Въсвячь [Усвят] и Витбескъ [Витебск] и рече ему: «буде же со мною за один» и воеваша Брячиславъ с великимъ Ярославомъ [вместе. — Л. А] вся дни живота своего»[895]. В войне принимали участие норманнские наемники, и события отразились в скандинавской саге, сложенной немедленно по возвращении воинов домой и записанной в XII–XIII в в.[896] Норманны, оказывается, под командой Эйдмунда. сначала служили три года Ярославу (1016–1019 гг.), и после его победы над Святополком, чем-то обиженные, ушли к врагу Ярослава — Брячиславу. Желая отомстить первому, Эйдмунд уговаривает Брячислава напасть на Новгород, что и было сделано, и в руки победителей якобы даже попала новгородская княжна Ингигерда. Дальнейшее изложение саги фантастично: по-видимому, разграбив город, норманны оставили Брячислава и дальнейшими событиями на Руси не интересовались[897].

Причину событии 1021 г. исследователи пытались видеть в претензии Брячислава на некоторые полоцкие территории[898] (Д. И. Иловайский), в его желании получить Витебск и У свят (М. В. Довнар-Запольекий) и даже в притеснении его со стороны Турова (Н. Полевой). А. И. Лященко предполагал, что Усвят и Витебск ранее были отняты у Полоцка Ярославом[899]. Действительный смысл борьбы этих князей впервые вскрыл А. Н. Насонов[900]. В ней он увидел притязания экономически растущего Полоцка на ключевые позиции одного из ответвлений пути «из варяг в греки» — витебский, — где скрещивался этот путь с западнодвинским, и второй — Усвятский волок, контролировавший весь путь. Ранняя Полотчина довольствовалась описанным в своем месте главным ответвлением пути — Днепр — Западная Двина, теперь растущая экономика требовала выходов и на север. С помощью варягов Новгород был взят, но и после их ухода полоцкий князь, по-видимому, представлял уже столь внушительную силу, что киевскому князю было выгодно купить союз с ним любыми средствами. Так, за разграбление Новгорода Брячислав не только не был наказан, но и получил требуемое им приращение территории на важнейших частях водного пути.

Полоцкая земля во второй половине XI в.

Во второй половине XI в. исторические условия древнерусского государства сложились таким образом, что экономически крепнущему Полоцкому княжеству противостояла раздираемая внутренними противоречиями сильно расшатанная Киевская Русь, вступившая на путь феодального дробления. Если при Владимире I и Ярославе сказалось только незначительное тяготение отдельных земель к обособлению, то во второй половине XI в. экономическое развитие ведущих центров периферии Киевской державы привело к их решительному столкновению с Киевом. Киевское государство политически распадалось, и киевским князьям ничего не оставалось, как шаг за шагом отступать перед надвигающейся неизбежностью: в 1054 г. завещание Ярослава выделило его сыновьям главнейшие древнерусские центры, в 1097 г. Любечский съезд окончательно закрепил самостоятельность мелких. Полоцкое княжество, мы видели, было первым, вступившим на этот путь. Если в первой половине XI в. киевские князья еще сдерживали его сепаратистские устремления, то во второй его половине положение изменилось, и Полоцкое княжество надолго стало основным политическим врагом Киева.

Вторая половина XI в. и связывается с именем крупнейшего политического деятеля Полотчины князя Всеслава Полоцкого. Уже у современников эта необычайная личность вызывала удивление и казалась загадочной; его рождение еще при его жизни связывалось с волхованием, чародейством. В летописном сообщении о смерти Брячислава и о вступлении Всеслава на полоцкии стол[901] мы встречаем и отголосок какой-то легенды, может быть, прообраза былины Кирши Данилова о богатыре Волхе Сеславиче и какие-то конкретные реальные черты легендарного князя, написанные его современником. Сам характер текста, ужас, который внушал полоцкий князь тем, что «немилостив был на кровопролитие», заставляет нас, вслед за А. А. Шахматовым, относить вторую часть рассматриваемого отрывка к Новгородскому летописанию. Кому, как не новгородцу, так хорошо была известна грабительская разрушительная деятельность полоцкого соседа, многократно поджигавшего Новгород, опустошавшего в городе все — вплоть до реквизита церковного богослужения (даже колоколов). Киев знал другого Всеслава: Всеслава — послушного участника похода на торков в 1060 г., Всеслава, побежденного на Немиге, хитростью заманенного в плен и в течение двух лет томившегося с сыновьями в «порубе», наконец Всеслава, всплывшего на гребне волны народного восстания, прозимовавшего в Киеве в качестве великого князя и бесславно бежавшего в Полоцк при первом же столкновении с возвратившимся Изяславом. Новгород знал князя-врага, князя-победителя, неожиданно появлявшегося под его стенами и также неожиданно исчезавшего. Киев знал князя-мученика, страдальца, ловкого политика и интригана (1073 г.). Киев знал человека; Новгород знал «сверхчеловека», оборотня, походы которого видел предначертанными в знамениях. Почти все летописные сообщения о Всеславе (и даже в киевской летописи) либо непосредственно связывают его с волшебством (1044 г.), либо здесь же сообщают о каких-либо знамениях.

Прокняжив в Полоцке 57 лет и, следовательно, сев на княжеский стол совсем молодым, первое двадцатилетие Всеслав еще не включался в общекиевские дела. Лишь однажды его дружины громят торков (1060 г.) вместе с дружинами Ярославичей. С 60-х годов XI в., когда Всеслав достаточно усилился, начинается его самостоятельная тридцатишестилетняя энергичная деятельность, проведшая его от Полоцка до Финского залива и до Тмутаракани, от заключения в «порубе» — до киевского великокняжеского стола и оборванная лишь его смертью (1101 г.).

Первый удар был задуман удачно: Ярославичи были заняты борьбой с Ростиславом Тмутараканским. Именно на годы этой («поча рать копити»)[902] борьбы падает активнейшая деятельность Всеслава на севере. В 1065 г. он нападает на Псков, в 1066 г. разоряет Новгород. Только обеспечив себе безопасность на юге, Ярославичи могли кинуться на усмирение зарвавшегося полоцкого князя. Борьба с Ростиславом заняла не только 1064 и 1065 гг., как это принято считать, но и весь мартовский 1066 г. (так как Ростислав умер только 3 февраля 1066 г.). Смерть воинственного племянника от руки подосланного убийцы развязала Ярославичам руки[903]. Битва на Немиге через месяц («Зего марта 1067 г.») должна была примерно наказать полочан.

Всеслав, возможно, не рассчитывавший на столь быструю развязку в Тмутаракани, узнал о походе южнорусских князей с опозданием. Он бросился к своим южным границам, но было уже слишком поздно: Ярославичи разоряли Минск, на подступах к которому тогда же, в 1067 г., на р. Немиге произошла знаменитая кровопролитная битва: «и совокупишася обои на Немизѣ, мѣсяца марта в 3 день, — пишет летописец, — и бяше снѣг великт», и поидоша противу собѣ. И бысть сѣча зла и мнози падоша, и одолша Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, Всеславъ же бежа»[904]. Через 120 лет вспоминал автор «Слова о полку Игореве»:

«На Немиге — снопы стелють головами,

молотять чепи харлужными,

на тоцѣ живот кладуть,

вѣють душу от тела.

Немизе кровавы брезе,

Не бологомь бяхуть посеяни,

Посеяни костьми русских сыновь»[905].

Чудовищная битва под Минском, таким образом, еще долго хранилась в памяти древнерусских людей.

Явно превосходящие силы врага, поспешность, с которой полоцкому князю пришлось ринуться в бой, сыграли, вероятно, роковую роль, и после ожесточенной схватки побежденный Всеслав вынужден был спасаться бегством.

Этим, однако, события не кончились и развернулись дальше несколько неожиданно. Всеслава не только не преследовали, но сами победители отступили за Днепр[906], за пределы его владений. По-видимому, даже будучи побежден, полоцкий князь далеко не был разгромлен. Преследовать его на его же территории не решались и, предчувствуя в этом новом противнике еще большую непокорность, чем в его отце, предпочитали разделаться с ним даже (в XI в. это еще внове) путем клятвопреступления. Ярославичи отступили ко Рши (Орша) и предложили побежденному князю явиться для переговоров[907]. Эпизод близко напоминал переговоры его отца с отцом Ярославичей — Ярославом Мудрым в 1021 г., окончившиеся тогда, несмотря на поражение, для полоцкого князя блестяще, и Всеслав с детьми переехал Днепр (рис. 70). Схваченный в стане врагов, вопреки клятве, он просидел в Киевском парубе 13½ месяцев. Лишь 13 сентября 1068 г. двери темницы отворились. Толпа восставших киевлян восторженно призывала полоцкого князя на великое киевское княжение.

Восстанию 1068 г. в Киеве посвящена большая литература[908]. Однако никем из исследователей не ставился вопрос о роли в нем полочан, хотя участие их несомненно. Это и заставляет нас заострить свое внимание на этом событии. Начнем с крайне важного текста летописи. Поводом к восстанию, вызванному, по-видимому, усилением эксплуатации, послужило грандиозное поражение Ярославичей в битве с половцами на р. Льте (1068 г.).

Немедленно собравшееся в Киеве вече на требование выдать оружие и коней для продолжения битвы получило от киевского Изяслава отказ.

«И начата людие говорити на воеводу на Коснячька; идоша на гору, с вѣча, и придоша на двор Коснячковъ, и не обрѣтше его, сташа у двора Брячиславля и pѣшa: «Пойдем, высадим дружину свою ис погреба». И разделишася на двое: половина ихъ иде к погребу, а половина ихъ иде по Мосту; си же придоша на княжь дворъ…»

Узнав об освобождении Всеслава, Изяслав вступивший было в переговоры с восставшими, бежал в Польшу. По воле восставших полоцкий князь оказался на великом киевском княжении[909].

Было бы излишним разбирать вопрос об участии в восстании Все-слава Полоцкого, так как восставшим полоцкий князь был, безусловно, социально далек. Для нас важно другое. Почему взбешенные отсутствием Коснячка киевляне временно оставили первоначальное намерение сразу же идти к Изяславу? Почему именно у двора Брячислава они устроили совещание и наметили план действий (по которому они разделились на двое и шли выполнять две задачи)? Почему именно там раздался клич «высадим дружину свою ис погреба». Иными словами: что такое «двор Брячи-славль» в Киеве и какова его роль во всех этих событиях?

Двором Брячислава здесь, по-видимому, называли торговое подворье полоцких князей, отстроенное Брячиславом Изяславпчем в первой половине XI в., очевидно, после примирения с Изяславом (1021 г.). Нет смысла сомневаться в его принадлежности этому князю, как это делает М. К. Картер[910]. Брячислав Полоцкий, боровшийся за широкую беспрепятственную торговлю Полоцкой земли, добился значительных уступок Ярослава Мудрого на волоках, и, таким образом, был налажен тесный контакт с Киевом. Следует ли удивляться, что, заботясь о торговых путях и, несомненно, ими пользуясь, этот князь отстроил в Киеве, на пути в Византию, свой двор, свою «контуру». Наличие подобных дворов, правда, для XII и XVIII вв. зафиксировано летописями (двор новгородских купцов в XII в. существовал в Киеве — на Подоле у так называемой Новгородской божницы[911], в Новгороде известен немецкий готский двор[912], а также Плесковичский (Псковский) двор начала XV в.)[913]. В Смоленске в XIII в. существовали дворы немецких купцов, которые позднее образовали на берегу Днепра и Рачевки свою особую слободу и особую немецкую церковь[914] и т. д. Вокруг этих дворов (или на этих дворах) жили торговые люди, остановившиеся в этом городе[915]. Таким, по-видимому, был и двор, отстроенный Брячиславом в Киеве, вероятно, после примирения с Ярославом Мудрым, т. е. в 20–40-х годах, и именуемый «двор Брячиславль»[916].

Итак, восставшие киевляне направились к Брячиславлю двору не случайно. Здесь сосредоточивались лица некиевского происхождения, вынесшие на своих плечах годовое хозяйничанье изяславовых ставленников в Полоцкой земле в период пленения Всеслава Брячиславича. Очевидно, этим людям и принадлежал первый клич: «… высадим дружину свою ис погреба!» Под словом «дружина», таким образом, следует понимать, если не самого Всеслава, то, вероятно, его дружину, схваченную на Рши после его пленения, а может быть, и просто полочан — сторонников Всеслава, арестованных в Киеве при заключении полоцкого князя в поруб[917].

Какой из предложенных вариантов правильнее, доказать нельзя, да это сейчас и не так существенно. Важно одно: роль полоцких купцов в киевском восстании была велика. Благодаря им восставшие киевляне организовались, борьба за освобождение Всеслава приобрела в нем центральное место и обратила в бегство киевского Изяслава.

Нас удивляет полное отсутствие в летописи сведений о деятельности Всеслава в момент его семимесячного княжения в Киеве. Мы так и не знаем, чем кончились требования восставших. Дал ли им Всеслав оружие и коней, состоялась ли новая битва с половцами, которой они жаждали. Прошлась ли по летописи рука другого древнерусского книжника, начисто выбросившая все, относящееся к незаконному узурпатору-князю, или, вопреки предположению А. А. Шахматова, летописец Никон (автор текста) еще не прибыл в то время в Киев — решить трудно. Лишь одна туманная фраза «Слова о полку Игореве», вероятно, относится к этому периоду биографии Всеслава: «Всеслав — князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь влѣкомъ рыскайте: изъ Кыева дорискаше до кур Тмутороканя.»[918]. Вряд ли здесь идет речь «о каком-то стремительном походе Всеслава из Киева в далекую Тмутаракань[919]. Поездка туда неминуемо кончилась бы для Всеслава потерей Киева, которого жаждал и которым коварно овладел через 5 лет черниговский Святослав. Нам важно, что в период киевского княжения Всеслав Полоцкий был полновластным великим князем, судившим и рядившим в своих новых владениях по своему усмотрению.

В следующем, 1069 г. Изяслав с большой помощью польского короля Болеслава Храброго двинулся на Киев, а Всеслав бежал в Полоцк, откуда был изгнан, гнавшимся за ним Мстиславом Изяславичем[920].

Захват Полоцка карательной экспедицией и вокняжение там Мстислава Изяславича не могли не лечь тяжелым бременем на Полоцкое княжество. Летопись ничего не сообщает о политике Мстислава в этой стране, но его действия при вступлении в Киев (1069 г.) заставляют предполагать, что методы управления, примененные им здесь, вероятно, продолжали линию, начатую в Киеве, и служили целям безмерной наживы и ограбления побежденной страны, что, несомненно, должно было облегчить Всеславу возврат на полоцкий стол.

Любопытно, что теперь умный полоцкий князь ищет союзников в нерусском податном населении Новгорода — в Вотской пятине, среди финского племени водь, безусловно страдавшего от новгородских поборов. Однако силы были неравны. Едва достигнув пригорода Новгорода — Къзѣни (Къзнь — кузнейный район — окраина этого города; может быть, Всеслав рассчитывал также на помощь ремесленных городских низов?), Всеслав 23 октября 1069 г. был наголову разгромлен ратью новгородского Глеба и обратился в бегство. Отчаянная попытка захвата новгородского стола провалилась.

О том, где пребывал Всеслав в 1069–1071 гг., летопись молчит. Вероятно, теперь, подобно Ростиславу Владимировичу, полоцкий князь и бежал в Тмутаракань[921]. Город этот, расположенный на окраине русских земель (современная Тамань), к тому же, очевидно, на острове, служил надежным убежищем.

Битва под Голотическом (1071 г.) с третьим сыном Изяслава — Ярополком — и поражение Всеслава[922] прекращает борьбу князя с Киевом, Изяславом и его сыновьями. В Полоцкой земле происходят события, снова напоминающие уже знакомые нам ситуации 1021 и 1067 гг.

Результатом поражения под Минском у Голотическа была не погоня за полоцким князем, потерпевшим поражение, а, подобно 1021 и 1067 гг., мирные переговоры, закончившиеся, как указывается летописью, стремлением обеих сторон в 1073 г. породниться («Изяслав сватится со Всеславом»). Под 1158 г. Ипатьевская летопись сообщает о смерти дочери Ярополка Изяславича, которая была вдовой Глеба Всеславича Минского[923]. Таким образом, становится очевидным, что слухи о переговорах о сватовстве Всеслава Изяславича в 1073 г. были не так уж беспочвенны. Вдова Глеба Минского прожила 84 года и родилась, следовательно, около 1073 г., т. е. в период указанных переговоров обоих князей после Голотической битвы. Очевидно, дочь Ярополка, победителя под Минском, была просватана за сына Всеслава, 1 минского Глеба, по русскому обычаю еще при своем рождении. Возникавший, таким образом, политический союз Изяслава и Изяславичей с ярыми врагами бывшего триумвирата Всеслава и Всеславичей приносил, по-видимому, значительные политические выгоды обеим сторонам, что особенно сильно сказалось после смерти Всеслава, Полоцкого в начале XII в.

Последующие события истории Полоцкой земли в конце XI в. летописцами не освещены. Отдельные отрывочные сведения находим лишь в «Поучении» Владимира Мономаха, из которых можно понять, что смерть Святослава развязала руки полоцкому князю на севере и с конца 1076 или начала 1077 (мартовских) годов исконная враждебная деятельность Полоцка по отношению к Новгороду активизируется. Вероятно, в отместку киевские князья организуют летний поход 1077 г. против Полоцка, в котором принимает участие и новый киевский князь Всеволод. Относительно следующего за этим сообщения о походе Владимира Мономаха на Полоцк вместе со Святополком существует мнение, что он был совершен после 1078 г., так как только с этого времени Святополк оказался в Новгороде (Мономах, следовательно, спутал некоторые события своей биографии). Взять Полоцк объединенными силами, по-видимому, не удалось и в 1078 г., подожжены были только его укрепления (и, возможно, окраины). Зимой этого же года был организован новый карательный поход на Полоцк (очевидно, деятельность Всеслава против подвластных Киеву городов продолжалась). На этот раз в нем принимал участие князь Святополк, Владимир Мономах и половцы, но с прежним успехом.

Мономах повествует далее о своей карательной экспедиции против Всеслава, которую он предпринял в 1078 г., желая наказать полоцкого князя за нападение на Смоленск. Преследуя Всеслава, он «пожегъ землю и повоевавъ до Лукамля и до Логожьска, та на Дрьютьскъ воюя, та Чернигову»[924]. Не оставлял он в покое Полоцкую землю и в 1084 г.: «идохом с черниговцы и с половци, с чигѣевичи, к Мѣнську: изъ хахом городъ, и не оставихом у него ни челядина, ни скотины»[925]. Большое количество войск, необходимое для победы над этим городом, показывает рост полоцких городских центров в конце XI в., начинающих постепенно расшатывать полоцкий «монолит» изнутри. Здесь происходят, по-видимому, в миниатюре те же процессы начала феодального дробления, что и 50 лет назад в Киевской Руси.

Упомянем, наконец, еще один, весьма любопытный отрывок из летописи, своей фантастичностью выпадающий из общего ряда.

«В лѣто 660 [1092]. Предивно бысть чюдо Полотскѣ въ мечтѣ: бывайте в нощи тутънъ, станяше по улици, яко человѣци рищюще бѣси. Аще кто вылѣзяше ис хоромины, хотя видѣти, абье уязвенъ будяше невидимо от бѣсовъ язвою, и с того умираху, и не смяху излазити ис хоромъ. По семь же начата в дне являтися на коних, и не бѣ ихъ самѣхъ видѣти, но конь ихъ видѣти копыта; и тако уязвляху люди полотьскыя и его область. Тѣмь и человѣци глаголику: яко навье бьють полочаны. Се же знаменье поча были оть дрьютьска»[926].

Как попало это типично литовское сказание о всадниках-мертвецах, что отмечал еще Н. Костомаров, в русскую летопись, сказать трудно[927]. Вероятно, предание это («пришедшее из литовского мира, ибо у славян ни бесы, ни мертвецы не появляются верхом на коне»,[928] и известное еще при дворе прусского короля XV в.) было записано в Полотчине и попало в летописные своды. Возможно, что в христианизированном Полоцком княжестве всякое зло-наваждение связывалось с нечистой силой, идущей из соседней языческой Литвы. В пользу этого, например, говорят некоторые данные белорусской этнографии, по которым представление о нечистой силе до недавнего времени увязывалось у белорусов с представлением о литовце[929]. Во всяком случае данный текст крайне интересен и требует специального исследования.

Полоцкая земля в первые десятилетия XII в.

Новая волна половецких набегов конца XI — начала XII в. поставила Киевскую Русь перед необходимостью объединения для отражения набегов, с одной стороны, и укрепления централизованной власти — с другой. В период первых трех десятилетий XII в. снова усиливается феодальная монархия, достигшая при Владимире Мономахе (1113–1125 гг.) и его сыне Мстиславе (1125–1132 гг.) своего второго расцвета. Однако на Руси продолжают существовать две коалиции князей, враждующих между собой. В одну входит Всеволод и Всеволодовичи (главным образом Владимир Мономах), в другую — Изяславичи (Святоиолк и Ярополк). К 90-м годам XI в. отношения обеих сторон настолько обостряются, что Владимир Мономах вынужден отказаться наследовать своему отцу, игнорируя старших претендентов: «Аще сяду на столе отца своего, — вкладывает слова в его уста летопись, — то имам рать с Святополком взяти»[930]. Он уступил великое княжение двоюродному брату. Естественно, что в этих условиях борьба должна была продолжаться и вскоре приняла скрытые, идеологические формы, выразившись, в частности, во всемерном стремлении завоевать авторитет и поддержку церкви. Так, Всеволод Ярославич отстроил в Киеве возле своего княжого двора Выдубицкий монастырь и противопоставлял его Печерскому. Наоборот, Святополк, бывший в ссоре с печерцами в первые годы своего правления (1093–1098 гг.), вскоре с ними помирился и, став их активным поборником, дал согласие на поминовение Феодосия Печерского «на всѣх соборехъ», приходил на поклон к Феодосиеву гробу перед походом и т. д.[931]

В Полоцке, по-видимому, давно уже присматривались к политическим распрям Ярославичей. Еще в 1073 г. закулисные переговоры Изяслава с Всеславом вынудили первого покинуть пределы Русской земли, куда он смог возвратиться только после смерти одного из братьев — Святослава (1076 г.).

Исследователями не отмечено участие полоцких князей в борьбе Изяславичей со Всеволодом и Мономахом. Действительно, на это нет прямых указаний летописца. Но если вспомнить случайно сохранившееся свидетельство о тайных матримониальных переговорах Всеслава с Изяславом 1073 г., так испугавших остальных Ярославичей, и сопоставить их с женитьбой Глеба Всеславича на дочери Ярополка, то станет очевидным, что в конце XI в. Полоцкое княжество не только не прекращает своей борьбы с Ярославичами, но и активно вмешивается в политическую жизнь остальной Руси, завязывает связи с одними князьями против других и т. д. Первоначально полоцкий князь принимает сторону партии Изяслава и его сыновей, оппозиционной Всеволоду Ярославину и Мономаху. Это включение Полоцкой земли в общерусскую политику XII в. ведет в конце концов к политической зависимости полоцких князей от различных южно-русских политических партий.

Летописных сообщений, касающихся собственно Полоцкой земли в начале XII в., немного, они случайны и редко подробны. Кроме некрологической записи о смерти Всеслава (1101 г.), где сообщается день и час его смерти, встречаются отдельные разрозненные сведения об участии Давида Всеславича в походах на половцев (1103 г.), на Глеба Минского (1104 г.), о возведении епископа Мины на полоцкую епископию (1105 г.), о победе земгальских племен над коалицией Всеславичей (1106 г.), о постройке Глебом трапезной в Печерском монастыре (1108 г.)[932] и т. д. Для максимально полной картины политического положения Полоцкой земли в начале XII в. необходимо выяснить запутанную генеалогию полоцких князей, и по их взаимному старшинству определить значение каждого из уделов, который они получили.

Летопись сообщает следующие имена сыновей Всеслава — Давид (1103, 1104, 1128 гг., в последний раз упомянут как полоцкий князь), Борис (1102 г. — сведения В. Н. Татищева, 1128 г. — упомянут как полоцкий князь), Глеб (1104, 1108, 1116, 1117, 1169 гг. — везде упомянут как минский князь), Роман (ум. 1116 г.)[933]. Известны имена еще двух князей — Святослава и Ростислава. Старшими сыновьями Всеслава были, вероятно, Давид, Борис и Глеб, именно их упоминает Даниил Мних, ехавший в Иерусалим[934]. Полоцкого князя Давида свергают полочане в 1128 г. Тогда же они сажают на стол Рогволода, однако в 1128 г. умирает полоцкий князь не Рогволод, а Борис. Очевидно, летописец, сообщая о смерти, назвал крестное имя Рогволода — Борис. Густынская летопись к тому же прямо указывает: «Рогволод или Борис»[935]. Борис был, очевидно, вторым по старшинству; третьим — Глеб.

Какие же уделы получили сыновья Всеслава после смерти отца? Летопись прямо указывает, что минским уделом владел Глеб Всеславич. Мы установили, что полоцкий удел получил Давид. Фамильный удел Бориса Всеславича определяется по княжению его сына и внука. Под 1059 г. в летописи сообщается, что его сын Рогволод бежит из заточения в Минске и направляется в Друцк, где его принимают как своего князя[936]. Сюда же он бежит в 1162 г., бросив полоцкое княжение, после поражения под Городцом («а Полотьску не смъ ити зане множество погѣбе Полотчан»[937]). Здесь, в 1171 г., он же заказывает и знаменитую надпись на камне (так называемый Рогволодов камень)[938]. В Друцке же княжит его сын Глеб Рогволодич (1180 г.)[939]. Таким образом, по княжению сына и внука можно определить, что и Борис уже владел Друцком, вероятно, получив его по смерти отца в 1101 г. Кому достался Витебский удел — остается неизвестным, Относительное старшинство сыновей Всеслава показывает, что после Полоцкого удела наиболее крупным был Друцкий, затем, по-видимому, Минский, Витебский и остальные.

Распределение земель-волостей Полоцкой земли между сыновьями умершего Всеслава не могло не привести к их взаимной борьбе за перераспределение феодальной ренты. Так и случилось. Не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы бороться с подвластными ему братьями, полоцкий князь Давид Всеславич уже через два года после смерти отца вошел в коалицию южнорусских князей, с которыми участвовал в походе на половцев (1103 г.). Он же, в союзе с Олегом Святославичем и другими князьями южнорусских земель, нападает на своего брата Глеба Всеславича, вероятно, сильно укрепившегося (1104 г.), коалиция победить Глеба не смогла. Под следующим годом (1105 г.) мы читаем впервые о появлении полоцкого епископа. Близость ic южнорусскими князьями позволила Давиду поставить вопрос о специально полоцкой епископской кафедре. Как видим, в Полоцкой земле постепенно стабилизировалась постоянная ориентация ее князей той или иной линии, на соответствующую линию южнорусских князей. Друцкие князья (Борисовичи) опирались на Мономаха и мономаховичей, минский Глеб и его сыновья — сначала на Изяславичей, а потом, в середине века, на Ольговичей. Особо показательным является пример Глеба Минского.

Удивляет необычайная враждебность Мономаха к этому сравнительно маленькому князю, проявившаяся, как известно, в первое пятилетие правления Мономаха в Киеве и почти немедленно трагически кончившаяся отнятием у него минского княжения (1118 г.), насильственным выселением его в Киев, где он через год (1119 г.) от неизвестных причин умер. Дело, очевидно, не в том, что он об этом «не каяшеться» (как пишет летописец). Не был ли Глеб сам активным членом антимономаховской партии, с главой которой, Святополком Изяславичем, его связывали родственные связи через жену?

Сопоставим действия Святополка и Глеба Минского по летописи. Как известно, Киево-Печерский монастырь был в оппозиции к Мономаху и пользовался благосклонностью враждебной ему партии. Если Святополк принимал участие в Печерцах, перед походами испрашивал благословения» их игумена, приезжал молиться у гроба Феодосия и по ходатайству монастыря приказывал митрополиту записать его имя в синодик[940] и т. д., а его брат Ярополк (отец жены Глеба) в свое время, как мы знаем, отказывал печерцам «всю жизнь свою» и даже самое ценное в феодальное время — землю («Небльскую волость, Деревскую и около Киева»), то Глеб, не уступая им, жертвует в монастырь 600 гривен серебра и 50 гривен золота, отстраивает для братии трапезную (1108 г.), а его вдова оставляет монастырю «все и до поя»[941].

Близкие связи Глеба Минского с Изяславичами подтверждает, по-видимому, и княжеский знак кистеня, найденного В. Р. Тарасенко в слое начала XII в. древнего Минска[942]. Его не следует сопоставлять со знаком из Гродно, на который он не похож (как делал автор раскопок). Он близок по форме знаков двузубцам Рюриковичей, отличительной чертой которых является значок над двузубцем в виде луны или креста. Б. А. Рыбаков установил, что все эти знаки принадлежат одной линии князей — Изяславичам, причем Изяслав Ярославич имел сложный двузубец с лунообразным значком наверху, а его сыновья заменили последний либо крестиком с закругленным концом (Ярополк), либо чистым крестом (Святополк)[943]. Знак Глеба Минского — двузубец с крестиком наверху, очевидно, и был заимствован этим князем у своих могущественных созников — родственников жены.

Несмотря на события 1104 г., когда полк Святополка участвовал в походе против Минска, этот князь, по-видимому, не считал своим кровным врагом Глеба, постоянная возможность объединения с которым была, вероятно, в его положении полезна (в борьбе с Мономахом, с половцами и т. д.). Не случайно Святополк называет своего сына полоцким именем Брячислав (единственный случай в истории Руси)[944], как бы подчеркивая перемену его политики и отмечая новые связи, возникшие теперь с ветвью игнорируемой ранее линии, ведущей свое начало от прямых потомков Владимира Святославича — Изяслава и Брячислава.

Ориентация минского Глеба на киевскую партию противников Мономаха объясняет и те крутые меры, которые ждали Глеба с вокняжением в Киеве Мономаха. При первом же поводе (Глеб «воевалъ дрѣговичи и Случескъ пожегъ, и не каяшеться о семъ, ни покаряшеться, но болѣе противу Владимиру глаголюще, укаряя и»)[945], захватив Оршу, Копысь, Друцк и осадив Минск, Мономах «нача ставити истьбу у товара своего противу граду (Минска. — Л. А.) Глѣбови же, узрившю, оужасеся сердцемъ.» В результате этот князь «вышедъ из города с дѣтми и с дружиною, поклонися Володимеру, и молвиша рѣчи о мирѣ». «…омир в Глѣба и наказав его о всем [Мономах] вдасть ему Менескъ, а самъ възвратися Киеву. Ярополкъ же сруби городъ Желъди дрьючаномъ, их же бѣ полонил»[946]. В. Н. Татищев, читавший полоцкую летопись, сообщает о дальнейших событиях следующего, 1117 г.: «Глеб Минский князь с полочаны паки начал воевать область Владимировых детей: новогрудскую и смоленскую. Владимир, хотя беспокойство сего князя смирить, послал Мстислава сына, с братиею и воеводы с довольным войском и велел, как возможно, Глеба самого, поймав, привезти. Мстислав же, пришел вскоре, Минск оступя, взял, где Глеба, не прияв его просьбы о мире, пленил и в Киев привез, где он в заточении преставился»[947]. Сведения эти необычайно ценны, так как наши летописи их не знают, не сообщает о них и сам Moномах[948].

Минск надолго (по-видимому, на 29 лет) отошел к южнорусским князьям[949].

Для уяснения и оценки деятельности Глеба составим хронологический список вех его жизни (крестиком отмечены сведения вероятные, но недостоверные):

1. 1073 г. Обручен с новорожденной дочерью Ярополка Изяславича (+).

2. Конец XI в. (?), женится на ней и к 1116 г. имеет нескольких детей.

3. 1101 г. (или несколько ранее). Получил минское княжение.

4. 1104 г. Совершил какой-то проступок, по-видимому, против Давида Всеславича Полоцкого и в результате подвергся нападению коалиции южнорусских князей, которую отбил. Враждует и с великим князем Святополком.

5. 1106 г. Потерпел поражение с братьями от земгалов.

6. Между 1104 и 1108 гг., помирившись со Святополком, входили в его антимономаховскую коалицию.

7. 1108 г. Строит трапезную в Печерском монастыре и жертвует ему в течение жизни 600 гривен серебра и 50 гривен золота.

8. До 1116 г. состоит в союзе с Друцком, Оршей и Копысью (может быть, владеет этими городами).

9. Около 1116 г. нападает на Слуцк[950].

10. 1116 г. Осажден в Минске Мономахом и сдается на милость победителя.

11. 1117 г. В союзе с полочанами нападает снова на владения князей южнорусской коалиции — на Новогрудскую и Смоленскую области (?).

12. 1117 г. Осажден в Минске сыном Мономаха Мстиславом, вторично сдает город и попадает в плен.

13. 1119 г. Умирает в Киеве.

Итак, письменные источники сохранили свыше десятка сведений о минском Глебе, т. е. значительно больше, чем о любом полоцком князе после Всеслава. Вероятно, его энергичная деятельность бросалась в глаза современникам. Действительно, получив минское княжение и, очевидно, понимая, что полоцкий стол третьему сыну Всеслава скоро не получить, Глеб направил всю свою энергию на укрепление и усиление своего удела. Уже в 1104 г. этому маленькому князьку не страшна была коалиция нескольких южнорусских князей. Войско Святополка под предводительством воеводы Путяты, войско сына Мономаха — Ярополка и князя Олега Святославича — «не успеша ни что». Указание летописи на то, что при этом последнем находился Давид Всеславич, указывает и на причины похода[951], Полоцкий князь, очевидно, не мог уже усмирить усилившегося Глеба и был инициатором вторжения южнорусских князей.

После описанного похода Глеб Минский в течение 11 лет продолжал укреплять свои позиции. Если действия на западе против земгалов не удались (1106 г.), то на востоке он закрепляет свое влияние вплоть до Днепра (в Друцком княжестве), возобновляет политический союз с Изяславичами, в своей столице, Минске, начинает отстраивать каменный храм. Смерть главного союзника — Святополка его не останавливает, и около 1116 г. он нападает на соседний Слуцк, за что-то мстя Мономаху. Растеряв после ответного похода последнего (1116 г.) большую часть земель, где распространялось его влияние (от Днепра и, возможно, до верхнего Немана), и получив обратно только Минск, отчаянный князь начинает немедленно бороться за их возвращение: нападает на Смоленские земли (куда отошли, видимо, Орша и Копысь) и на Новогрудские владения. Одному это было не под силу. Помощь осталось искать на севере, у полочан. Потребовался новый поход южнорусских войск под предводительством теперь уже сына Мономаха, Мстислава, чтобы окончательно парализовать Глеба. Союз с Друцком или даже его захват, вражда с полоцким князем и неоднократные нападения на владения Южной Руси, с которыми Мономах, по выражению летописи, боролся, «надеяся на бога и на правду» (т. е., очевидно, далеко не без труда), показывает, что минский князь был незаурядной фигурой.

Третий потомок Всеслава Полоцкого вынашивал широкие планы расширения пределов своей земли от Немана и Двины до берегов Днепра и Припятского левобережья. Энергичные действия Мономаха пресекли его честолюбивые устремления.

Политическая жизнь Полоцкой земли после падения Минска и его захвата Мономахом нам почти неизвестна. Крупных событий, связанных с южнорусскими княжествами, по-видимому, не было, и летописцы временно потеряли к ней интерес. Только у В. Н. Татищева, знавшего полоцкую летопись и другие неизвестные нам источники, находим бегло оброненное, но для нас драгоценное лаконичное свидетельство, что в 1121 г. Владимир Мономах ездил в Смоленск «для рассмотрения несогласий и усмирения полоцких князей»[952]. Уже само указание на Смоленск, как на место разбора полоцких дел, а не на Полоцк (или один из полоцких городов), как казалось бы логичным, равно, как и краткость самого известия, безусловно указывает на подлинность сообщений. Итак, Мономах, только что разгромивший минского Глеба и владевший теперь частью южной территории Полотчины во главе с Минском, стал для остальных полоцких князей страшен. Не удостаивая даже посещением Полоцкие земли и приехав в Смоленск, где у него были, несомненно, и свои дела, Мономах вызывает к себе этих князей, вмешивается в их отношения, как в отношения своих вассалов и императивно диктует условия.

Как долго находились в послушании у киевского князя Всеславичи, неизвестно. Вероятнее всего, они сохраняли видимость спокойствия до смерти Мономаха (1125 г.). Неповиновение же его преемнику — Мстиславу— вызвало через 3 года огромный коалиционный поход на Полоцкую землю 1128 г.: «После князъ Мстиславъ братью свою на Кривичѣ четырми пути, — пишет летописец, — Вячеслава ис Турова, Андрѣя из Володимера (Волынского. — Л. А.), а Всеволодка из Городна и Вячеслава Ярославича исъ Кльчьска. Томѣ повелѣ ити къ Изяславлю. А Всеволоду Ольговичю повелѣ ити с своею братиею на Стрѣжевъ к Борисову и Ивана Воитѣшича туже посла с торкы и сына своего Изяслава ис Курьска с своимъ полкомъ посла и на Логожескъ, а другаго сына своего Ростислава посла со Смолняны на Дрьютескъ. Рекъ имъ в один день всемъ пустити на воропъ (начать нападение. — Л. А.) месяца августа в 4 день…»[953]. По количеству участвующих войск — это был беспрецедентный поход в истории Полоцкой земли домонгольского времени. Основные соединения двигались на заменившие теперь Минск — Изяславль и Логожеск. Во главе их были сильнейшие князья — братья великого князя, которым были преданы два более мелких князя — гродненский и клецкий. На Логожеск шли дружины более мелкие, но и они, очевидно, представляли большую силу, так как состояли из личных войск великого князя, курян и торков. В противоположность силам, направленным на Изяславль, этими войсками командовал только один князь, правда, старший сын великого князя — Изяслав. Логойск был в то время, по-видимому, вторых! по укрепленности городом на южных рубежах Полоцкой земли; к тому же взятие его открывало дорогу на Полоцк. На Стрежев к Борисову двигались Ольговичи, а на Друцк смоленский князь Ростислав. Позднее в поход включились новгородцы, но, опоздав, от Неколоча должны были возвратиться (рис. 71). Мы не могли бы понять, почему сильные Ольговичи довольствовались захватом только одного маленького, даже не княжеского полоцкого городка, если бы не установленное выше место действительного расположения Стрежева. Этих князей можно было соблазнить, очевидно, позицией, близкой к Полоцку, дальнейший поход на который, по-видимому, предполагался. Без Ольговичей же уверенность в успехе становилась более шаткой.

По плану Мстислава, штурм полоцких городов следовало начать одновременно 4 августа. Однако план нарушал его сын Изяслав, взяв Логойск днем ранее. Захватив город и пленив его князя Брячислава («иже бяше пошелъ къ отцю своему, бывъ бо посред пути и острашивъся» [испугался. — Л. А.]), он двинулся к Изяславлю, который и был взят опять, вопреки плану, ночью и разграблен так, что «товар» (имущество) Мстиславны (дочери киевского князя, выданной сюда замуж) едва «оублюдоша и то с нужею, бьющеся». Обрывая дальнейшее изложение, летописец переходит к результату похода: — «… пополочане сътснувшеси выгнаша Давыда и с сынъми и поемши Роговолода идоша к Мстиславу просвяще и собѣ княземъ и створи волю ихъ Мстиславъ и поимше Роговолода ведоша и Полотьску»[954]. Таким образом, мы не узнаем из летописи ни о дальнейшей судьбе похода, ни о том, были ли взяты намеченные Мстиславом остальные города Полоцкой земли, почему поход кончился, было ли заключено перемирие. Все это удается установить лишь благодаря ряду логических рассуждении[955].

Натиск киевских князей был остановлен, очевидно, благодаря дипломатическим переговорам, которые были начаты с Полоцком. На это, во всяком случае, указывает запись следующего года, где сообщается, что полоцкие князья в этом году, «преступиша хрестьное целование», за что и подверглись суровой каре — высылке в Византию[956]. Вероятно, это крестное целование было заключено именно после похода южнорусских князей на полоцких в 1128 г., и одним из условий договора было обязательство последних участвовать в походах Киева. Ход дальнейших событий мы находим, снова возвратившись к последующей части статьи 1128 г. Оборвав изложение взятием Изяславля, летописец прямо переходит к последствиям, к которым, видимо, привели дипломатические переговоры с Полоцком:

1. Полочане прогоняют своего князя Давыда вместе с его сыновьями (может быть, с князем Изяславля Брячиславом).

2. Они вступают в сношение с великим князем киевским и как данники его просят себе другого князя — Рогволода — Бориса Друцкого (возможно, что эта кандидатура была им навязана самим Киевом).

3. Великий князь «сотвори волю их» и Рогволода «ведоша к Полотьску», где он и садится на княжение.

Таковы были, очевидно, первые условия, предъявленные князьями южнорусских земель. Принимая их, полочане тем самым приостанавливали дальнейшее продвижение противника в глубь Полоцкой земли.

Чем же объяснить, что киевская коалиция, при явно выигрышном для нее положении, подобно известным нам уже случаям XI в. (1021, 1067 гг. и др.), пошла на переговоры, снова не доведя похода до конца — окружения и взятия Полоцка? На этот раз такое явление следует объяснять, по-видимому, другими обстоятельствами. Причины, очевидно, теперь крылись в противоречиях в среде самих нападавших, в разногласиях между Ольговичами и Мономаховичами. Первым было выгодно одним взять Полоцк, возле которого они уже находились. Вторые стремились этому помешать. Победило, очевидно, среднее направление: Полоцк вообще не брали, но, свергнув полоцкого князя, сажали там своего ставленника (Рогволода-Бориса). Однако вопрос о кандидатуре на полоцкий стол несомненно не был простым. С одной стороны, победители, по-видимому, понимали, что полоцкий князь должен был быть местным (неместные князья никогда длительно в Полоцке не удерживались). С другой стороны, он не должен был быть ставленником Ольговичей или Мономаховичей отдельно. Кандидатура, предложенная, если верить летописи, полочанами и утвержденная союзниками, более или менее удовлетворяла тех и других. Рогволод-Борис был друцким князем, и, попав на полоцкий стол, он не был ставленником главных враждующих линий Мономаховичей и Ольговичей, которые боролись с Полоцком и Изяславлем (Друцк брал Ростислав со смолянами). С этой стороны он был очень удобной кандидатурой.

Но вопрос, очевидно, до конца еще решен не был. Запись 1130 г. говорит о суровой каре, которой подверг полоцких князей киевский князь за ослушание: они были высланы в Византию. Что произошло в Полоцкой земле за эти два года? В 1129 г., мы знаем, умер киевский ставленник Борис Всеславич (Рогволод). Вместе с ним, очевидно, канули в вечность и клятвы полочан в верности Киеву. Кого пригласило после этого Полоцкое вече — неизвестно, как неизвестно и то, как это произошло. Видимо, дело обошлось без санкции Киева, так как указаний на это после сообщения о смерти Бориса в киевской летописи нет. Полоцк, таким образом, снова начал стремиться к самостоятельности.

Отказ идти в поход против половцев — пункт, очевидно, предусмотренный договором 1128 г., вынудил киевского князя к решительным действиям против непокорных полоцких князей, что и выразилось в высылке их за пределы русских земель. Нам трудно понять, как это произошло без специального похода на Полоцк, которого, очевидно, не было, так как о нем не говорит летописец. Вероятно, поражение 1128 г. было настолько сильным, что окончательно лишило их минимальной самостоятельности. Непонятно также, какие князья были сосланы и, следовательно, не подчинились Киеву. Четыре имени дает «Степенная книга» (Ростислав, Святослав, Василий и Иван). Позднее мы узнаем о возвращении лишь двух Рогволодичей (Василия и Ивана). Трудно решить также, был ли сослан бывший полоцкий князь Давид или он, как и Борис, к этому времени умер. К тому же, не все полоцкие князья, по-видимому, ссылались со своими взрослыми сыновьями. Так, например, Василько Святославич — сын высланного Святослава — избирается Полоцким вечем в 1132 г.

Полоцкая земля в 30–40-х годах XII в.

Смерть Мстислава Киевского принесла еще большие распри между князьями. Снова был нарушен порядок престолонаследия. Обиженным оказался Изяслав Мстиславич, не получивший киевского стола. Первоначально ему было предоставлено завоеванное Полоцкое княжество, в которое он был направлен с братом Святополком, но удел его, вероятно, не удовлетворил, и Ярополку предстояло снова перераспределить земли с тем, чтобы дать законному претенденту на киевский стол удел наиболее «достойный» и близкий к Киеву — Переяславль. Этим как бы подчеркивалось, что киевский стол при первой возможности будет предоставлен ему.

Но киевские князья удовлетворены не были. Братья Ярополка требовали наделения их лучшими землями. В результате в 1131 г. Изяслав был выведен из Переяславля «с нужею» и отправлен снова на северо-запад. Теперь, к единственному городу, который остался в его распоряжении — Минску (со времен Мономаха он все еще считался, очевидно, достоянием его рода), вместо утерянных северных областей Полоцкого княжества были даны южные — Туров и Пинск. Насилие, причиненное Изяславу, только подлило масла в огонь. Бросив свое Туровское княжение, этот князь уходит через Минск в Новгород и Ростов, где сносится с врагами Ярополка, поднимая их против одного из претендентов на переяславский стол — Юрия Долгорукого. Создаются две враждующие коалиции: на одной стороне — Ольговичи, Давыдовичи, Изяслав и Всеволод Мстиславичи, на другой — Мономаховичи: Ярополк, Юрий Долгорукий, Андрей Владимирович. Первая попытка новгородцев (посадник Мирослав) помирить Ольговичей с Мономаховичами не привела ни к чему. Некоторое примирение было достигнуто лишь при участии архиепископа новгородского Нифонта в 1135 г. По новому перераспределению земель Переяславль был отдан участнику коалиции Мономаховичей — Андрею, Владимир — Изяславу Мстиславичу. 1136 год снова приносит с собой столкновения прежних коалиций. В этот раз Ольговичи приводят с собой половцев, вместе с которыми берут Преполь и Халеп.

Выслав князей в Византию, Мстислав полностью завладел Полоцкой землей и «мужи свои посади по городомъ ихъ»[957]. Что происходило в это время в княжестве — сказать трудно. Несомненно, ставленники Киева грабили страну, душили население поборами, да и сам Мстислав, по-видимому, приложил руку к тому, чтобы подорвать экономическую базу полочан, совершая походы на народы, дающие дань Полоцку. В этом отношении важен следующий текст летописи:

«В лѣто 6640 (1132) Ходи Мьстиславъ на Литву с сынъми своими и съ лговичи и съ Всеволодомъ Городеньскимъ и пожгоша я»[958]. Этот отрывок обычно не используется в данной связи, так как Полоцкое княжество в нем не упоминается. Вместе с тем сам факт похода Мстислава на Литву свидетельствует о связи его с предшествующими политическими событиями Полотчины. Посмотрим (см; табл. 7), когда упоминаются походы на Литву или ятвягов до этого времени (их всего шесть)[959].

Из табл. 7 следует, что походы на Литву и ятвягов в X, XI и начале XII в. организуются южнорусскими князьями только в тех случаях, когда Полоцкое княжество им или непосредственно подчинено (983, 1129, 1132 гг.), или находится с ними в дружественных отношениях (1038, 1040, 1112 гг.). Значит Полоцкое княжество само взимало дань со своих непосредственных соседей[960]. Позднее это подтверждает Генрих Латвийский[961] и некоторые другие исследователи. Поход Мстислава на Литву 1132 г., таким образом, был также связан с полоцкими событиями. Полоцкое княжество было полностью подчинено Киеву, князья его были «поточены», и Мстислав беспрепятственно подвергал разграблению подчиненные племена, подрывая экономическую базу княжества[962].

Однако внутри городских центров Полоцкой земли зрели новые силы, которым князья противостоять уже не могли. В этом отношении интересен отрывок летописи, где под 1132 г. сообщается о княжеских распрях вокруг Переяславля. Изгнав Юрия Долгорукого из этого города, Ярополк «посла по другого Мстиславича [по Изяслава] вь Полтескъ и приведе и с клятвою. Онь же оставив брата Святополка Полотьскѣ и приде в Переяславль на Госпожинъ день[963]; Полочане же рекше: «лишается насъ» и выгнаша Святополка, а Василка посадиша Святославича. Видѣвъ же то Ярополкъ, уладися с братьею и да Переяславль Вячеславу, а Изяслава выведе сь нужею и тое же зимы даша Изяславу Туровъ и Пинескъ к Мньску. То бо бяшеть его осталося передьниѣ волости его»[964]. Здесь опять, как и в тексте 1127 г., звучит новый, ранее не встречавшийся термин-«полочане», по-видимому, новая сила города — горожане.

В 1137 г. Полоцк участвовал в борьбе южнорусских князей на стороне противников Изяслава Мстиславича. «И не бе мира с ними (псковичами. — Л. А.) ни съ сужъдальци, ни съ смольняны, ни съ полоцяны, ни съ кыяны», — удрученно восклицает новгородский летописец[965].

О правлении Василька в Полоцке летописи не сообщают Есть лишь сведения о трогательной встрече им Всеволода и Святополка Мстиславичей — новгородских изгоев, приезжавших в Псков (1138 г.)[966]. Демонстрировалась, следовательно, антиновгородская политика полочан. Слабому Полоцку были выгодны и отношения с Мономаховичами, и в 1139 г. полоцкие «вой» участвуют в походах на Ольговичей[967]. В результате, по-видимому, с разрешения Ярополка Киевского, двум Рогволодичам — Василию (очевидно, Рогволоду) и Ивану было разрешено возвратиться на Русь. Однако, возвратившись (1140 г.), они застали на киевском столе Всеволода Ольговича, принадлежащего к враждебному лагерю. Пришлось поддерживать Ольговичей, принимать прежнего врага Святослава Ольговича, спасающегося бегством из Новгорода (в Смоленске, 1140 г.)[968] и т. д.

Вокруг возвратившихся князей началась дипломатическая игра, так как южнорусским князьям было выгодно перетянуть их на свою сторону. Всеволод Ольгович женит сына на Васильковне. Не отстает и Изяслав Мстиславич, выдавший дочь за Рогволода Борисовича[969]. Эти родственные узы приковывали потомков Святослава Всеславича и Бориса Всеславича к разным лагерям, враждующим в Русской земле. Епископ Козьма, поставленный в Полоцк в этом же (1140) году[970], несомненно отражал интересы одной из этих партий, и само поставление его в этот ответственный момент было далеко не случайным. Судя по тому, что в период правления ставленника Изяслава Мстиславича митрополита Клима епископ Козьма был в числе тех оппозиционных епископов, которые были лишены своих епархий, и смог возвратиться в Полоцк только после свержения Изяслава Мстиславича и, следовательно, Клима Юрием Долгоруким в 1156 г., догадываемся, что назначение епископа в Полоцк в 1143 г. было делом Ольговичей, все более проникающих в его внутренние дела.

Епископ — противник Мономаховичей — обеспечивал Ольговичам поддержку и оппозиционного полоцким князьям (сторонникам Мономаховичей) духовенства.

Кто был в это время полоцким князем — решить трудно. Васильковна, дочь полоцкого князя, могла выходить замуж и после смерти своего отца, а Изяслав Мстиславич, отдавая «дщерь свою Полотьоку», мог выдавать ее в Полоцк и за князя, не сидящего на полоцком столе.

Необходимые перемены в замещении полоцких княжеских столов, связанные с возвращением князей из Византии, создали, по-видимому, острую политическую ситуацию в стране. Во внутренних усобицах полоцкие князья снова вынуждены были опираться на южнорусские княжеские группировки. Следовательно, замещение полоцкого стола могло зависеть и от воли того великого князя, который в данный момент занимал киевский стол. Сообщая о свержении с полоцкого стола в 1151 г. Рогволода Борисовича, летопись не сообщает, когда этот князь, держащий сторону Мстиславичей и женатый уже на дочери Изяслава, сел здесь на княжение и сменил Василька. Мы вправе предполагать, что это произошло в 1146 г., что подтверждает, на наш взгляд, и Вокресенская летопись, которая относит вокняжение в Друцке якобы Глеба Рязанского к 1146 г.[971] Это, безусловно, ошибка сводчика. В Полоцкой земле были свои два Глеба — сын минского Ростислава Глебовича и друцкого Рогволода Борисовича. Сын последнего, очевидно, и получил в 1146 г. Друцк, а его отец, которого мы застаем в Полоцке позднее (1151) г.), именно теперь и ушел в Полоцк. Таким образом, с вокняжением в Киеве Изяслава в Полоцкой земле немедленно произошло перераспределение уделов. Полоцкий стол получил зять Изяслава Рогволод, его сын наследовал фамильный Друцк. А. П. Сапуновым было высказано предположение, что в 1146 г. в Минске утвердился Ростислав[972], что вполне согласуется со всем вышесказанным. Полоцк и остальные княжеские центры становятся теперь сравнительно мощными крепостями, военное значение которых подтверждают археологические находки древнего оружия в городах (рис. 72).

Полоцкая земля в середине и второй половине XII в.

Середина XII в. — одна из самых бурных эпох феодальной Руси домонгольского времени. Экономический рост отдельных областей и укреплений их политической самостоятельности, возрастающая борьба феодалов за увеличение земельной собственности — все это окончательно расшатало политическое единство древнерусского раннефеодального государства. Смерть Всеволода Ольговича (1146 г.) привела в движение всех русских князей, открыв широкие возможности борьбы за великое киевское княжение. Среди феодальных верхов в это время создаются две коалиции: Мономаховичи и (временно) Давыдовичи, с одной стороны, Святослав Ольгович и Юрий Долгорукий — с другой. В 1150 г. киевский стол беспрестанно переходит из рук в руки[973]. В 1151 г. Юрий Долгорукий собирает огромную коалицию, в которую входят: Владимир Давыдович Черниговский, Святослав Ольгович Новгород-Северский, Владимир Галицкий, Святослав Всеволодович и ряд других князей, привлекаются даже половцы.

К этому походу не остались равнодушными и полочане, хотя активного участия в походе не приняли. Поход 1151 г. не удался Долгорукому. В следующем году он ссорится с Давыдовичами, и только 1154 год приносит, наконец, победу: ему удается получить киевское княжение.

Включение вернувшихся из Византии полоцких князей в общерусскую политическую жизнь, по-видимому, снова подняло интерес летописцев к Полоцкой земле, политические события которой они иногда начали освещать, и даже подробно.

Тексты 50-х годов, касающиеся Полоцкой земли, сообщают о новых распрях тех же двух династических линий князей — Рогволодичей и Глебовичей между собой, по-видимому, за то же обладание полоцким столом. В 1151 г. «… яша (захватили. — Л. А.) полочане Рогволода Борисовича князя своего и послаша Мѣньску и ту и держаша у велицей нужи, а Глебовича собѣ уведоша и прислашася полотчане къ Святославу Олговичу с любовью, яко имѣти отцем собѣ и ходити в послушанья его и «а том целоваша хрестъ»[974]. Сюда примыкает статья 1159 г.[975], где летописец повествует о том, как Рогволод Борисович «иде от Святослава от Олговича искать собе волости…» Его братья в 1151 г., оказывается, «не створиша ему милости… в земше под ним волость его и жизнь его всю..» Из Слуцка[976] Рогволод сносится с дручанами, которые, изгнав Глеба Ростиславича, с радостью его принимают. События в Друцке всколыхнули Полоцк, где «бысть мятеж велик, мнози бо хотяху Рогволода». Поход Ростислава Полоцкого на Друцк после кровавой битвы привел к временному примирению Ростислава с Рогволодом, но полочан это не удовлетворило. Был составлен заговор, члены которого тайно снеслись с Рогволодом: «Княже нашь, — писали они, — согрешили есмь к Богу и к тобѣ, оже вѣстахомъ на тя без вины и жизнь твою всю разграбихомъ и твоея дружины, а самого емше выдахом тя Глѣбовичем на великую муку. Да еще ныне помянеши всего того иже створихом своими безумиемъ и хрест к нам цѣлуеши, то мы людие твое, а ты еси нашь князь, а Ростислава (захватив отдадим тебе в руки. — Л. А.) ти емше вдамы в руч, а еже хощеши, то створиши ему…» Рогволод ответил согласием, и заговорщики приступили к действиям.

Покушение было назначено на петров день 29 июня, когда Ростислава можно было вызвать к церкви Богородицы Старой на братчину. Князь, предупрежденный о заговоре, приехал «изловчивъся в брони подъ порты», очевидно, с усиленной охраной, и заговорщики «не смша на нь дѣрьзнути». Следующий день начался с веча, на котором избили сторонников Ростислава и куда обманом хотели вызвать Ростислава. Снова предупрежденный, не заезжая в город, князь бросился с дружиной из Бельчиц, к брату Володарю в Минск, грабя по пути Полоцкую волость. Сев на полоцкий стол и получив подкрепление из Смоленска, Новгорода и Пскова, Рогволод осадил Минск и через десять дней заключил с Глебовичами мир[977].

Текст этот выделяется необычайной подробностью в изложении полоцких событий и полностью он есть только в Ипатьевской, летописи. Позднейшая Воскресенская и Никоновская летописи[978] содержат его в более сокращенном виде и оканчивают кратким сообщением о возвращении Рогволода в Полоцк. Небольшие изменения и добавления находим у В. Н. Татищева:

1. Все события он датирует 1158 г., куда присоединяет и сообщение о выдаче Рогволода Глебовичам 1151 г.

2. Неизвестные нам причины освобождения Рогволода он объясняет настоятельными требованиями Юрия Долгорукого. Воспользовавшись смертью последнего, Глебовичи, по В. Н. Татищеву, отказались выдать имущество освобожденного князя.

3. Восстав против Ростислава Глебовича, полочане, якобы для видимости, начинают переговоры с его сыном Глебом, сидящим в Минске, а на самом деле тайно сносятся с Рогволодом.

4. Будучи изгнан из Полоцка в Минск, Ростислав Глебович организовал специальный поход на Полоцк вместе с братьями, окончившийся безуспешно, после чего, возвращаясь обратно, он начисто разграбил Полоцкую волость[979]. Вероятно, в XVIII в. существовал еще один список разбираемой летописной статьи, где было заменено название Стрежев на Туров, ошибочность чего указал В. Н. Татищев уже в примечании. Все же текст, попавший ему, был исправнее нашего. В нем, например, была точная дата вокняжения Рогволода (8 июля), события были отнесены к 1158 г., что более правильно, так как упоминавшийся епископ Аркадий пришел в Новгород «месяца сентября в 13 день, на канон святого Въздвижения»[980] 1158 г. С. М. Соловьев высказал мысль о принадлежности данного летописного отрывка полоцкой летописи[981]. А. А. Шахматов предполагал, что текст мог относиться к Владимирскому полихрону XIV в., отражающему «то киевский, то галицкий, то вольшский летописец», и относил текст к черниговскому летописанию. Действительно, статья очень подробна. Летописцу известны не только детали переговоров, которые вел Рогволод из Слуцка с Друцком, но и то, что дручане устроили ему торжественную встречу. Он знает, что на эту встречу выехало 300 человек и даже осведомлен, что среди них были и жители Полоцка, т. е. эмигранты (!). Следя далее за борьбой этого князя за полоцкое княжение, летописец по дням излагает полоцкие события и даже не забывает незначительную деталь, что предупрежденный об опасности Ростислав, прежде чем бежать, снова заезжает в Бельчицы. По всем этим подробностям, по детально приводимым текстам переговоров читатель чувствует, что летописец или его информатор сам участвовал, в походе и если не был в Полоцке до вокняжения Рогволода, то описывали события по горячим следам.

Однако «эффект присутствия» в последней части исчезает и заменяется сухой летописной констатацией факта. Встречающиеся небольшие подробности носят иной характер и не меняют дела (епископ Аркадий, проезжая через Смоленск, удержал Ростислава Смоленского от участия в походе на Минск; сдавая Изяславль, князь этого города выехал на поклон к Рогволоду и т. д.). О большой коалиции князей, организованной новым полоцким князем, говорится коротко, о десятидневной осаде Минска и переговорам князей внимания почти не уделяется и лишь сообщается о причине отсутствия прежнего минского князя — Володаря. Итак, информатор летописца активно участвовал в событиях, разыгравшихся в Слуцке. Друцке и Полоцке, и знал понаслышке о последующих действиях Рогволода и его коалиции. Значит, он находился в том войске Рогволода, которое участвовало в вокняжении его в Полоцке и затем, очевидно, ушло. Это мог быть только «полк Святославль» (т. е. Святослава Ольговича), помогавший сначала Рогволоду и не названный в последней его коалиции.

Итак, текст статьи 1159 г. о событиях в земле заимствован составителе. Ипатьевского свода не из Полоцка или Черниговского летописания, а из Придворного летописца Святослава Ольговича, выделенного в составе Ипатьевской летописи М. Д. Приселковым[982].

105

106

107

270

Рассмотрим дальнейшие летописные тексты о Полоцкой земле. Под 1158 г. в Ипатьевской летописи содержится обширная некрологическая запись, посвященная жене Глеба Минского и дочери Ярополка Изяславича. Оказывается, что Глеб «вда [Печорскому монастырю] в животѣ своемъ, съ княгинею, 600 гривень серебра, а 50 гривень золота, а по княжи животѣ княгини вда 100 гривенъ серебра, а 50 гривень золота; а по своемъ животѣ вда княгини 5 селъ и съ челядью, и все да и до повоя»[983]. Запись эта, конечно, принадлежит южнорусскому летописанию. Под 1159 г. Воскресенская летопись свидетельствует, что «Глебовичи Володшу и Брячислава яша во Изяславли и всадиши Володшу в поруб, а Брячи-слава окована дрьжахуть»[984]. К этому же источнику, несомненно, относится текст, встречаемый на этот раз и в Воскресенской и в Ипатьевской летописях, датированный следующим, 1160 г.: «Ходи Рогъволодъ с Полотчаны на Рославнаго Глебовича к Мѣньску, послал же Ростиславъ из Киева помочь Рогъволоду, с Жировславомъ с Нажировичем торк 600, а ты померше и придоша пѣши не дождавше мира. Рогъволодъ же, стоя около города 6 недель и сотвори мир с Ростиславомъ по своей воли и выстоя Володшю из поруба, а Брячислава из желйзъ и целоваста хрест к ceбѣ»[985]. Одинаковые выражения, использованные в обоих отрывках, показывают, что оба они принадлежат перу одного автора. Смысл же сообщений, имевших лишь местное значение, позволяет, вероятно, отнести эти сообщения к полоцкому летописанию, против чего, правда, выражение «и придоша» от Минска, в то время как местный летописец скорее употребил бы выражение «и поидоша». Однако в Воскресенской летописи, где сохранился и первый текст, не вошедший в Ипатьевскую, смущающая час фраза вовсе отсутствует и, по-видимому, в первоначальном тексте ее также не было, и мы, следовательно, не теряем оснований считать оба текста отрывками местного летописания. Под тем же, 1160 г. Ипатьевская летопись сообщает о походе Святослава Ольговича и ряда князей на Вщих, принадлежавший Святославу Владимировичу. Ему сопутствует и «Всеслав из Полоцка» (вероятно, один из сыновей Рогволода, что подтверждает и Густынская летопись)[986]. Этот отрывок, очевидно, заимствован из Летописца Святослава Ольговича. В Полоцке же в это время продолжал княжить Рогволод Борисович, который в этом же году помог Святославу Ростиславу, бежавшему из Новгорода, добраться до Смоленска, где сидел его отец[987]. По следующему, 1161 г., находим сообщение о новом походе Рогволода Борисовича на Минск и о примирении его с Глебовичами, которое также может восходить к местным летописям, так как оно касается внутренних дел Полоцкой земли, и никаких указаний на помощь извне нет[988]. Однако и здесь более надежных доказательств мы не имеем. Под 1162 г. в летописи помещено сообщение о внутренней борьбе полоцких князей:

«Том же лѣтѣ приходит Рогъволодъ на Володаря с Плотьчаны к Городцю, Володарь же не да ему полку въ дне, но ночь выступи на нь из города с Литьвою и много зла створися в ту ночь он ѣхъ избиша, другыя руками изоимаша множьство паче изъбьенных. Рогъволодъ же вбѣже в Случьск и ту бывъ три дни иде въ Дрьютескъ, а Полотьску нѣ смѣ ити, занеже множьство погибе полотчань. Полотчане же посадиша в Полотьски Василковича»[989]. Это опять полоцкое известие, в котором отсутствует упоминание о какой-либо помощи извне. В Слуцке в то время сидел князь — представитель линии Мстислава — Владимир Мстиславич. Конечно, в этом городе знали от дружины Рогволода и от него самого о событиях, происшедших с ним, но маловероятно, чтобы через третьи руки события, столь далекие от южной Руси и для нее неважные, дошли до киевского летописца. Скорее и здесь следует предполагать снова тот же местный источник, который сквозит на предыдущих страницах Ипатьевской и Воскресенской летописей. Любопытно, что и здесь так же, как в одном из предыдущих случаев, мы находим фразу, наличествующую в Ипатьевском своде и отсутствующую в Воскресенском: «Занеже множьство погибе Полотчан»[990]. Под тем же годом летопись, между прочим, сообщает об участии «кривских князей» в коллективном походе князей на Слуцк[991]. Источник ее явно не местный (полоцкие князья именуются просто «кривскими», даже без указания имен) и происходит, может быть, из того же Летописца Святослава Ольговича. Как предполагал уже В. Е. Данилевич[992], под кривскими князьями Летописец понимает не всех князей Поломкой земли, а только их часть — минских Глебовичей — северных соседей слуцких князей. Ротволод Борисович и Всеслав Василькович, как увидим, придерживались мономаховско-мстиславичской ориентации, и один из них только что пользовался гостеприимством Слуцкого Владимира Мстиславича. Более важен для нас летописный текст статьи 1165 г., где впервые мы узнаем о постепенном политическом распаде Полоцкой земли, об отделении от нее Витебского удела, который начинает тяготеть к Смоленску[993]. Из текста статьи 1167 г. узнаем, что, борясь с минскими Глебовичами, Полоцк также ищет поддержки Смоленска[994]. Последняя фраза данной статьи (Давид Витебский «Всеслава посла кь Полотьску») и весь стиль сообщения показывают, что теперь летописец получал сведения из Витебска непосредственно (Всеслав не приходит к Полоцку, а посылается Давидом Витебским в Полоцк). Ища помощи у князей неполоцких династий, полоцкие князья вынуждены были, по-видимому, и сами поддерживать тех в междоусобной борьбе. Так, в том же 1067 г. «полочане», наряду со смольнянами, помогают Андрею Боголюбскому в борьбе с Новгородом[995], за что в следующем году «Полоцкая волость» подвергается ответному нападению новгородцев совместно с псковичами[996]. В этом же, 1168 г., полочане в союзе со смоленскими Ростиславичами безуспешно нападают на Киев[997]. Отсутствие сведений о всех этих событиях в южнорусских сводах вряд ли случайно. Борьба с Новгородом, естественно, всего более волновала новгородцев, летописцы которого и занесли сведения о событиях в свою летопись.

Последнее сообщение о Рогволоде Борисовиче находим на известном Рогволодовом камне, представлявшем некогда, по мнению некоторых авторов, дольмен[998]. Камень (ныне уничтоженный) находился неподалеку от Коханова и содержал следующую надпись: «В лѣто [1170] мца мала в 3 ДНЬ Доспень [к]РЬ сиI гипомози [ра]бу своему Василию в крщени [и] [и] менемь Рогволод [у] сну Борисову»[999].

Итак, рассмотрение письменных источников позволяет считать, что, повествуя о событиях Полоцкой земли середины XII в., летописец пользовался южнорусскими источниками (Летописец Святослава Ольговича), новгородскими летописями, и некоторые события заимствовал из источников, использовавших местное летописание. Следует, таким образом, полагать, что, как во многих других древнерусских княжествах, в Полоцке во второй половине XII в. уже существовало свое летописание.

В. Н. Татищев и H. М. Карамзин справедливо отнесли события 1159 г. к 1158 г. (мы уже говорили о датировке летописью приезда епископа Аркадия в Новгород в 1158 г.). Ростислав Глебович, следовательно, правил в Полоцке не 8, а 7 лет. Наиболее подробное толкование данных отрывков летописи находим у В. Е. Данилевича. Однако при специально предпринятой нами проверке выяснилось, что все его построения неверны вследствие отказа от детального рассмотрения сообщений летописи по всей Руси в целом и полного недоверия к В. Н. Татищеву, что, с легкой руки H. М. Карамзина, характерно для многих исследователей XIX в.[1000]

Пытаясь найти объяснение изгнанию Рогволода полочанами в 1151 г. и отмечая, что в летописи прямых указаний на это нет, В. Е. Данилевич строил различные маловероятные предположения[1001]. Попробуем пойти косвенным путем. Девятилетие 1147–1156 гг. связано в Киеве с деятельностью митрополита Клима Смолятича, хиротонисанного по указанию Изя-слава Мстиславича наперекор Византии. Со смертью Изяслава (1154 г.) Клим был сменен митрополитом из Византии (1156 г.). Для его встречи киевский князь Юрий Долгорукий пригласил только тех епископов, которые в предыдущем избрании Клима не участвовали, за исключением одного, который был им недоволен, писал на него «рукописание» и т. д. Словом, византийского ставленника встречали те епископы, которые были недовольны умершим киевским князем. Среди них называется имя и полоцкого епископа[1002]. Все это приоткрывает завесу над внутренними событиями Полотчины в конце 40-х — начале 50-х годов XII в. В Полоцке до 1151 г. правил Рогволод Борисович, ориентировавшийся на Мономаховичей-Мстиславичей. Им было недовольно полоцкое вече, изгнавшее его, наконец, и вступившее в сношения со Святославом Ольговичем. Итак, в Полоцке с первых же лет правления Рогволода было неспокойно. Налицо несомненные расхождения его с местной епископией, которая, очевидно, была в контакте с недовольным боярством, возглавляющим вече. Таким образом, мы не знаем настоящих причин изгнания Рогволода, но понимаем, что в его судьбе в 1151 г. не последнюю роль сыграла церковь.

В. Е. Данилевич также считал, что поход полочан с Изяславом Давидовичем (с которым Святослав Ольгович был якобы в натянутых отношениях) на Туров послужил причиной тому, что маститый Ольгович перестал их поддерживать и помог Рогволоду захватить Друцк. Мы видели выше, что причины были в другом. К тому же, рассмотрение летописи показывает, что «натянутых» отношений между упомянутыми князьями тогда не существовало[1003].

Почему именно Святослав Ольгович, а не иной русский князь привлек внимание полочан при изгнании Рогволода? Почему через семь лет он выступил в защиту изгнанного князя, после того, как Юрий Долгорукий потребовал его освобождения? Мы видели, что с возвращением из Византии полоцкие князья, враждуя друг с другом, стремились заручиться поддержкой южнорусских князей — Мономаховичей (Мстиславичей) и Ольговичей, союзы с которыми были частично закреплены династическими браками. Следовательно, сначала надлежит обратиться к общерусским политическим событиям, связанным с названными князьями, и выяснить их роль в этих событиях. Перелистывая Ипатьевскую летопись, начиная с 1149 г., когда Юрий Долгорукий сел на киевское княжение, и до 1158 г., когда он умер, приходим к заключению, что все это время князь боролся с Мстиславичами, и в этой борьбе большей частью пользовался поддержкой Святослава Ольговича. Однако отношения их были далеко не всегда одинаковыми. В 1149–1151 гг. Святослав Ольгович пользуется полным доверием Юрия Долгорукого, который в этот период необычайно силен и дважды добивается киевского стола (1149 и 1150 гг.). При разделе волостей Долгорукий выдает ему Слуцк, Клецк и «вси дреговичи» (1149 г.), добиваясь вторично Киева (1150 г.), просит его помочь и вместе с ним продолжает борьбу с Изяславом Мстиславичем в следующем, 1151 г. («Гюрги есть силен, а Давидовичи и Ольговичи с ним суть»). Этот год переломный в их отношениях. Юрий Долгорукий теперь слабеет, что вынуждает его идти на временное соглашение с Изяславом Мстиславичем и Вячеславом. Добиваясь ухода Юрия в Суздаль, что было предусмотрено соглашением с ним и им не выполнялось, Изяслав Мстиславич осаждает Долгорукого у его сына в Остерском Городце. Среди осаждавших войск мы видим и «помощь» Святослава Ольговича. Юрий, наконец, уходит в Суздаль, и по дороге его «с честью великою» принимает Святослав Ольгович в Новгороде-Северском, давший ему к тому же транспорт («повозы»). Однако отношения уже были подорваны. В следующем, 1152 г., Святослав Ольгович неохотно идет с Юрием Долгоруким на Чернигов и после неудачной осады, почти не поддержанный Долгоруким (который, несмотря на его просьбы, оставляет ему в помощь лишь 50 человек дружины вместе с сыном Васильком), чуть не теряет при осаде Изяславом Мстиславичем новгород-северское княжение. По смерти Изяслава Мстиславича (1154 г.) при княжении в Киеве Изяслава Давидовича Святослав Ольгович пытается поддерживать и этого князя, но понимает, что «перед Гюргем невозможно им удержаться». Узнав о походе на Киев Юрия, он немедленно бросает Изяслава, униженно встречает «свата» у «Синина мосту», у Радогоща, и дважды посылает в Киев, предлагая Изяславу уступить этот город Юрию Долгорукому (1155 г.). В дальнейшем Святослав Ольгович не покидает Долгорукого и получает от него Мозырь, но Долгорукий ему уже откровенно не верит и даже отказывается от его участия в походах (1157 г.). В 1158 г. Юрий Долгорукий умер. Итак, с 1149 г. Святослав Ольгович — ближайший сосед Глебовичей минских: он владеет Клецком, Слуцком и «всеми дреговичами». Обращаясь к нему после ареста Рогволода, Глебовичи, по-видимому, получали поддержку мощной южнорусской коалиции, группирующейся вокруг Юрия Долгорукого, что обеспечивало безнаказанность их действия на много лет вперед.

Так это понимал и В. Н. Татищев, который прямо указывал, что полочане просили Святослава Ольговича, «чтобы он был князю их (т. е. Ростиславу Глебовичу. — Л. А.) в отца и их оборонял»[1004]. Теперь становится понятным и вмешательство Юрия Долгорукого в полоцкие дела 1157 г. с требованием освобождения Рогволода. В конце своей жизни грозный князь изверился в былой преданности старшего Ольговича. Освобождение Рогволода и, вероятно, предполагавшееся последующее его возведение на полоцкий стол (что Долгорукий не успел сделать) наносило удар по одному из союзников Святослава Ольговича — полоцким князьям— Глебовичам. Смерть помешала Юрию Долгорукому довести свои планы до конца. Рогволод был освобожден, но не только не получил полоцкого (и даже друцкого) стола, а судя по сведениям В. Н. Татищева, все его имущество осталось у Глебовичей, воспользовавшихся смертью киевского князя[1005].

Однако Святослав Ольгович, по-видимому, был недоволен Глебовичами и на этот раз поддержал Рогволода, дав ему свой полк, с помощью которого он проник сначала в свою вотчину — Друцк, где он был радостно принят, а затем и в Полоцк.

Что же дает рассмотренный текст, кроме соображений о дипломатической игре различных княжеских партий Русских земель (и Полоцкой в том числе)? Прежде всего мы узнаем о тех недовольствах, которые вызвало семилетнее правление Глебовичей в Полоцкой земле. Летопись указывает, что по вокняжении в Друцке Рогволода в Полоцке немедленно вспыхнул «мятеж велик», «мнози бо хотяху Рогъволода», и Ростиславу Глебовичу с большим трудом удалось установить порядок, «одарив многыми дарми и води я к хресту». Ясно, что здесь речь не идет о беднейших слоях населения, одаривали и водили к кресту, вероятно, именитых жителей Полоцка — местную боярскую верхушку и крупное купечество, стоявших во главе веча, за которыми шел и весь торгово-ремесленный люд. Измены этой олигархической верхушки и боялся Ростислав. От них и зависело, очевидно, «утишить» мятеж «в Полочанех». Кроме этой, условно говоря, «рогволодичской партии» полочан, в Полоцке существовала и противоположная, сторонников Ростислава, на что есть прямое указание летописи («дружину ти избивають»). Однако, если полочане были усмирены, то «гнойник» оставался: в Друцке сидел претендент на полоцкий стол — Рогволод Борисович. Поход на него дал лишь незначительные и явно временные результаты. Рогволод «затворился» в городе. Друцк был осажден, но не взят. По-видимому, успех осады был переменным («и много от обоих пэдаху»), а результаты выгодны для Рогволода, который, присягнув в верности Ростиславу, получал приращение территории («прида волости Рогволоду»),

Все же недовольство семилетним хозяйничаньем Глебовичей, видимо, было выше соображений верности «крестному целованию». Несмотря на заключенный мир, в Полоцке шли тайные переговоры о необходимости возведения на стол Рогволода и выдаче ему Ростислава. Посольство в Друцк оказалось удачным, и «рогволодовичская партия» именитых полочан решила, воспользовавшись братчиной в праздник Петра и Павла (29 июня), привести свой план в исполнение. В первый день этого сделать не удалось, во второй, узнав об их планах, Ростислав бежал в Минск, освободив княжение для Рогволода, и князь был возведен на полоцкий стол, судя по сведениям В. Н. Татищева, 8 июля 1158 г.

Начиная с конца 50-х годов XII в. количество сведений о Полоцкой земле начинает необычайно расти, и до 1180 г. их можно насчитать по разным источникам почти до двух десятков. Это объясняется политикой ее князей, мечущихся между различными коалициями князей других земель и все более теряющих свою самостоятельность.

Получив с помощью посторонних князей полоцкий стол, Рогволод Борисович оказывается перед необходимостью действовать на два фронта. Внутри земли он ведет борьбу с Глебовичами и, усмиряя их, почти ежегодно совершает на них походы. Вне страны он, связанный, вероятно, обязательствами с другими князьями, вынужден поддерживать их своими силами в их грабительских походах друг на друга, что не могло не влиять на его внутреннюю политику и несомненно его ослабляло. Так, получив стол в 1158 г., Рогволод немедленно принял участие в походе великого князя Изяслава Давидовича на Туров, который предполагалось отдать Владимиру Мстиславичу. В следующем, 1159 г. он вынужден бороться под Минском за освобождение своих сторонников — Володши и Брячислава (последний князь Изяславля), неожиданно схваченных Глебовичами.

В следующем, 1160 г., Рогволод посылает Всеслава Витебского (в летописи сказано: «из Полоцка», но Всеслав был сын Василька Святославича Витебского и в Полоцке, вероятно, получил только войско) на помощь Святославу Ольговичу (которому полоцкий князь был обязан столом) для взятия Вщижа. А следующие два года снова тратит на борьбу с Глебовичами. Если поход 1161 г. оканчивается заключением мира, то в следующем, 1162 г., он бесславно кончает полоцкое княжение, потерпев страшное поражение под Городцом, после которого панически бежит в Слуцк, а оттуда в свой Друцк, боясь гнева полочан, которые приглашают теперь витебского Всеслава, «до сих пор не участвовавшего в борьбе между полоцкими князьями и, вероятно, принявшего, как это обычно бывало, условия «ряда», выработанного полоцкими феодалами и торгово-ремесленной верхушкой»[1006].

Появление на полоцком столе вновь Васильковичей, свергнутых при возвращении полоцких князей из византийской ссылки, не могло не подогреть страсти среди «обойденных» князей. Усобицы усиливаются: вся земля как бы распадается на две (первоначально даже на три) части. Первую составляет Полоцк и Витебск, вторую — Минск, третью — Друцк. По каким-то внутренним договорам в 1165 г. Витебск отходит к представителю смоленской династии — Давиду Ростиславичу[1007], с которым через два. года блокируется Всеслав Василькович Полоцкий, видимо под угрозой нападения Глебовичей. В этом же году (1167 г.) Володарь Минский захватывает Полоцк, клянется в верности полочанам и бросается в погоню за Всеславом, укрывшимся в Витебске. Однако, по ложному слуху о приближении Романа Смоленского, Володарь, боявшийся окружения, уходит в свои земли, а Давид Витебский посылает (sic!) Всеслава в Полоцк[1008]. Таким образом, сознавая, что с Глебовичами бороться ему не под силу, Всеслав Василькович не только жертвует Витебск союзным смоленским князьям, но и сам попадает к ним в зависимость.

Связь со Смоленском втягивает Всеслава Васильковича и в другие коалиции, в которых участвуют смоленские князья. В это время начинается ожесточенная борьба Суздаля с Новгородом. В 1167 г. Андрей Боголюбский насильно сажает в Новгороде изгнанного оттуда Святослава Ростиславича — сына смоленского князя, а смоляне и действующие с ними за одно полочане «пути заяша и послы изьмаша новгородчкыя всѣдѣ, а вести не дадуще Кыеву»[1009]. Правда, связь с киевским Мстиславом была, наконец, налажена обходным путем через врагов полочан — известного нам Володаря и какого-то Вячку (вероятно, также Глебовича)[1010]. Впрочем, Святослав Ростиславич в Новгороде не удержался и бежал в Суздаль, новгородцы же «от Семеня дни до велика дни»[1011] ждали сына киевского Мстислава, с которым летом 1168 г. совершили ответный поход на Полоцк, когда «пожгоша волость Полоцк» и «воротишаяся от города за 30 верст» (очевидно, дошли до Неколоча). Таким образом, кроме Смоленщины, Полоцкая волость-удел прочно связывается и с Андреем Боголюбским. Об их совместных походах на Киев читаем под 1168 г.[1012], на Новгород под 1169 г.[1013] Во главе коалиции стоит теперь сам Боголюбский, который в 1174 г. организует новый поход на Киев[1014]. Новый поход новгородцев на Полоцк (1078 г.), своеобразно аргументируемый его организаторами как отмщение за походы Всеслава Полоцкого на Новгород в XI в.[1015], был остановлен смоленским князем Романом Ростиславичем, в свою очередь защищавшим своих полоцких союзников[1016].

Через два года политическая ситуация в корне изменилась. Уже смерть Андрея Боголюбского, павшего жертвой боярского заговора (1175 г.), внесла, по-видимому, коррективы в соотношение сил князей. В 1179 г. умирает былой враг полочан Мстислав Ростиславич Новгородский, а еще через год (1180 г.) — их основной союзник и защитник Роман Ростиславич.

Под 1180 г. летописец рисует следующую картину: князь Ярослав Всеволодович и герой «Слова о полку Игореве» князь Игорь Святославич «сдумали» с помощью половцев напасть на Друцк. Было решено, что великий князь Святослав Всеволодович, только что воевавший в Суздальской земле и заехавший с сыном Владимиром ненадолго в Новгород, возвращаясь оттуда на юг, повернет к Друцку и поддержит нападающих. Инициаторы похода, вероятно, уже знали, что к ним присоединятся Брячислав Василькович Витебский, Всеслав Василькович Полоцкий, Всеслав Микулич Логожский, Василько Брячиславьич, князь изяславский (так как до княжения в Витебске его отец владел, видимо, этим городом), более мелкие князья Полоцкой земли — Андрей Володшич (очевидно, сын Володши, закованного некогда в Минске) и его «сыновец» Изяслав, а также «либь» и «литва». В соответствии с общим соглашением все эти князья подходят к Друцку, но, в виду задержки в Новгороде Святослава, минуют этот город и направляются к нему навстречу. Тем временем Глеб Рогволодич Друцкий открывает ворота смоленскому Давиду, который намеревается его защищать. Уяснив, по-видимому, ситуацию и поняв, что в их интересах не давать врагам объединиться со Святославом, Давид немедленно отправляется в погоню, стремясь зайти «за Ярослава» (т. е. оказаться у него в тылу). Не желая принимать сражения без Святослава, Ярослав и Игорь отступают за Друть и становятся в «твердые места». Войска стоят «обапол» Друти без сражения неделю и, по сообщению летописца, только стрельцы Давида время от времени приезжают и крепко бьются с неприятелем. По приходе Святослава войска гатят Друть и готовятся к сражению. Давид не рискует сражаться со Святославом. Бросив Друцк на произвол судьбы, он ночью бежит в Смоленск. Святослав поджигает друцкий «острог» (стены), отпускает приехавших с ним новгородцев и уходит к Рогачеву (рис. 73). Поход оканчивается ничем.

Что же послужило причиной всех этих событий и почему Друцк не был взят? С переходом Давида Ростиславича в Смоленск (1180 г.) Витебск достался (вряд ли не без участия веча) брату полоцкого Всеслава — Брячиславу, т. е. был возвращен Полоцкой земле. События 1180 г. показывают, что противник обоих Васильковичей Глеб Рогволодич Друцкий был привлечен Давидом на свою сторону и оказался под эгидой Смоленска, контролировавшего теперь ключевые позиции друцко-ушачского волока. Борьбой за возвращение этого главнейшего пути поло-чанам и следует объяснить огромный коалиционный поход. Уже количество князей, нападающих на Друцк, показывает, как не прав В. Е. Данилевич, утверждая, что «для Ростиславичей союз со слабым Друцком не представлял много выгод»[1017]. Нам ясно, почему осада Друцка была снята. Бегство смоленского Давида автоматически решало вопрос в пользу Полоцка.

Полоцкая земля накануне перехода к Литве

Политическая история Полотчины в конце XII — начала XIII в. — наименее ясна. Русские летописи почти замолкают, и лишь несколько сведений мелькает в Новгородском летописании. Основным источником становится «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского — участника немецкой агрессии в Прибалтике в XII в.[1018]

Вопрос о том, какая коалиция князей правила теперь в Полоцке, не ясен. Летописец в последний раз упоминает имя полоцкого князя под 1186 г. (Всеслав Василькович)[1019]. Но епископ Мейнард испрашивал разрешение на крещение ливов в том же 1186 г. у полоцкого «короля» Владимира, княжившего затем в Полоцке, судя по этому источнику, почти 30 лет (ум. 1215, см. ниже)[1020]. Летопись не противоречит хронике: в походе на Полоцк 1186 г. она упоминает друцкого Всеслава и, следовательно, уступая полоцкий стол «загадочному» Владимиру, Всеслав занял друцкое княжение. Другого князя в 1186 г. мы застаем и в Логожске (Василько Володаревич)[1021]. Можно предполагать, что при появлении в Полоцке Владимира при перераспределении столов этот город попал к минским Глебовичам.

Политические взаимоотношения Полоцкой земли и прибалтийских племен, недостаточно еще выясненные в науке, заслуживают особого внимания, так как проливают дополнительный свет на их последующую борьбу с тевтонским орденом. Изучая рост территорий отдельных княжеств Киевской Руси, мы видели, что первоначальная дань с прибалтийских племен взималась Полоцком. С усилением княжеских распрей в середине XII в. связь с этими племенами в Полотчине начинает носить не только чисто экономический характер. Полоцкие князья теперь привлекают литовских конников (о ловкости которых в ведении войны говорит и Генрих Латвийский)[1022]; для поддержки в их распрях (1158, 1162, 1180 гг. и др.) используется также и «либь» русских летописей (ливы) и т. д.

Но вот в 1186 г. в устье Западной Двины с купеческого торгового судна сходит первый миссионер — немецкий священник Мейнард, взявший на себя неблагодарный труд крещения языческих аборигенов. Испросив разрешения у полоцкого князя — сюзерена страны, Мейнард ревностно принимается за дело, так и не увенчавшееся при его жизни (в течение 10 лет) успехом[1023]. В Полоцке, правители которого были заняты местными распрями и взаимоотношениями с политическими группировками других земель, по-видимому, не отнеслись серьезно к данному предприятию, не поняли первоначально тех опасностей, которые оно за собой влекло. Между тем умершего Мейнарда (1196 г.) сменяет убитый через год епископ Бертольд (1197–1198 гг.) и, наконец, надолго утвердившийся епископ Альберт. Возведение последним в устье Западной Двины крепости Рига (1201 г.)[1024] и блокирование тем самым жизненно важного для Полотчины водного торгового пути, не могло, естественно, не насторожить Полоцк. Заключение литовцами союза с Альбертом и последующее нападение их на Земгаллов (1201 г.) вынудило полочан к немедленным ответным действиям, заставившим литовцев отступить[1025]. Дальнейшее закрепление немцев в Ливонии, выразившееся в построении крепости Дюнамюнде (1202 г.), все усиливающееся хозяйничанье их в подвластных Полоцку землях и, наконец, учреждение папой специального ордена меченосцев, ставило вопрос о полоцких данниках в Прибалтике и прежде всего о ливах со всей остротой. Именно так, вероятно, следует понимать поход полоцкого Владимира на замок Икесколу, когда, как сообщает Генрих Латвийский, он прекратил осаду города не раньше, чем получил с ливов дань. Нападая тогда же на окрестности Риги (1203 г.), герцикский князь с литовцами, очевидно, выражал то же недовольство «пилигримами»[1026].

1205 год внес новые осложнения в жизнь полоцких князей. Епископ Альберт вернулся из Европы со значительным пополнением «латинских пилигримов», что уже непосредственно угрожало наиболее западным полоцким городам, и кукенойский князь Вячко поспешил в Ригу для заключения с епископом мира[1027]. Полоцкий князь оказывается теперь наиболее сильной опорой в борьбе с орденом, что понимают в равной мере и угнетенные им прибалтийские племена, и сами тевтоны. В своей резиденции полоцкий князь устраивает очные ставки ливских послов, жалующихся своему сюзерену на притеснения немцев, и представителей последних, пытающихся «снискать у него дружбу и расположение», а вернее, нейтралитет в их отношениях с ливами (1206 г.)[1028]. Однако полоцкий князь уже твердо стоит на стороне языческих ливов и в этом же году осаждает вместе с ними крепость Гольм, правда, так ее и не взяв[1029]. Отступление полоцкого «короля» придало силы немецким захватчикам. Под следующим годом Генрих с удовлетворением констатирует, что теперь «вся Ливония была крещена». Епископ Альберт, предчувствуя, очевидно, столкновения с «пилигримами» из-за раздела земель, становится ленником Филиппа Гогенштауфена[1030]. Если в предшествующие годы немцы колонизировали Ливонию, не входившую в непосредственные владения Полотчины и только платившую в Полоцк дань, то с 1208 г. вопрос стал о латгалльских землях, непосредственно примыкавших к Полотчине, часть которых (по Западной Двине) принадлежала полоцким князьям (Герцике, Кукенойс).

Отношения Полоцка и Риги окончательно обострились. Еще в 1207 г. какие-то угрозы немцев по отношению к Кукенойсу заставили его князя Вячку разделить с ними пополам свои земли[1031]. Приступая к сообщению о захвате этого города, Генрих Латвийский, оправдывая действия ордена, пишет о беспокойном характере Вячки, хорошем отношении к нему епископа и т. д.[1032] Нападение на этот первый полоцкий город было совершено, и после нескольких столкновений с немцами Вячко поджег город, и ушел на Русь (1208 г.). Его активно поддерживали данники Кукенойса — латгаллы и селлы, для которых полоцкая дань была, по-видимому, терпимее немецкой, сопровождаемой, к тому же, идеологическим порабощением— крещением[1033]. Захват города Герцике начался в следующем, 1209 г.

По признанию Генриха, использовавшего цитату из библии, этот город «всегда был ловушкой, и как бы великим искусителем для всех, живших на этой стороне Двины, крещеных и некрещеных»[1034]. Т. е. город под властью русского князя был твердой защитой от действия немецких поработителей. Город был взят и выдан бежавшему князю Всеволоду в ленное владение. Это, впрочем, не помешало ему вести негласную войну с немцами и позднее, что кончилось новым и окончательным захватом города в 1214 г.[1035]

Во всех этих событиях нам не очень ясна роль полоцкого князя Владимира, не поддержавшего кукенойского и герцикского князей, своих вассалов. Правда, судя по последующему тексту Генриха Латвийского, где епископ Альберт посылает в Полоцк «брата-рыцаря» Арнольда с предложениями мира (1210 г.), Полоцк, как будто бы находился в это время в состоянии войны с Ригой[1036]. Однако сведений о конкретных действиях Владимира в источнике нет, а из обвинений, предъявленных Всеволоду Герцикскому, даже создается впечатление, что немцы защищают интересы Руси от его посягательств[1037]. Заметим также, что при столкновениях с немцами и Вячко не обращается в Полоцк, а идет на мир с тевтонами, согласившись разделить с ними свои земли. Лишь позднее, восстав против Риги и ограбив тевтонов, этот князь посылает Владимиру Полоцкому богатые подарки — «лучших тевтонских коней, баллисты, панцири и тому подобное», как бы «замаливая грехи»[1038]. Создается впечатление, что самостоятельность феодальных князьков Полоцкой земли, контролирующих двинский водный путь, была в это время особенно велика, и князья жили с Полоцком далеко не мирно. Потребовались грозные события немецкой агрессии, чтобы заступничество Полоцка стало необходимым, однако князь Владимир отнесся к западнодвинским вассалам, по-видимому, сурово[1039].

Следует заметить, что, несмотря на внутренние распри, в начале XIII в. Полоцкое княжество было достаточно крепким, чтобы противостоять немецкой агрессии на собственно Русских землях. Колонизуя прибалтийские племена, крестоносцы вместе с тем все время вынуждены были считаться с полоцким Владимиром. То епископ Альберт засылал к нему послов, желая приобрести его расположение, подобно тому, как это сделал Мейнард, и полоцкий князь, мы видели, судил тевтонов и ливов, а «при походе Владимира на Гольм, рижане «боялись за положение (своего. — Л. А.) города, так как сооружения его еще не были крепки»[1040], то Альберт отпускает с подарками захваченного Вячку (очевидно, боясь мести Полоцка)[1041], то дважды за год (1210 г.) шлет послов «к королю полоцкому попытаться, не удастся ли добиться какого-либо мирного соглашения с ним» и соглашается платить Владимиру за ливов дань (облагая их, очевидно, уже в тройном размере)[1042]. Одна фраза «Хроники Ливонии» открывает нам причины такого стремления немцев найти доступ к полоцкому князю. Упомянутый Арнольд посылался в Полоцк помириться с его князем и узнать, «не откроет ли [он] рижским купцам доступ в свои владения». Следовательно, в этот напряженный период отношений немецкие купцы через Полоцкую землю не пропускались. Теперь становятся понятными не дошедшие до нас первые договоры Полоцка с орденом, о которых сообщает хроника Генриха. Содержание первого договора установить нетрудно: Владимир соглашался пропускать немецких купцов и не вмешиваться в войны с эстами и другими языческими племенами (что, очевидно, имело место), немцы же обязывались допускать сбор дани полочанами с ливов, либо выплачивали ее сами[1043]. Как видно из текста хроники следующего года (1211 г.), дань с ливов («христианские повинности», а также «десятина» — десятая часть доходов) все же собиралась немцами и, по-видимому, в Полоцк поступала лишь небольшая ее часть[1044]. При дальнейших переговорах и заключении второго договора (1212 г.) требования с обеих сторон остались в основном прежними, однако Владимир требовал также прекращения крещения ливов, что едва не привело к войне. По состоявшемуся в конце концов соглашению, Владимир, по свидетельству Генриха, якобы отдал Ливонию ордену безданно, что все же кажется сомнительным. Вероятнее, Полоцк получил за это крупную единовременную сумму[1045].

Покончив с колонизацией ливов, «окрестив», латгаллов и освободив руки соглашением с Полоцком, крестоносцы двинулись на завоевание эстов; и о Полоцкой земле хроника замолкает. Лишь судя по известию об обращении эстов в Полоцк с просьбой о помощи и о сборах Владимира в этот поход (чему помешала его неожиданная смерть, 1215 г.)[1046], можно понять, что Полоцк, как и раньше, оставался главной антинемецкой силой.

В. Н. Татищев под 1217 г. приводит отрывок из Полоцкой летописи, принадлежавший сподвижнику Волынского — Еропкину, казненному в 1740 г.[1047] Этот отрывок, достоверность которого опротестовал Н. П. Лыжин, видевший в нем памфлет на события царствования Анны Иоанновны (на власть Бирона, положение Елизаветы Петровны и т. д.)[1048], убедительно защищавшийся А. П. Сапуновым[1049] и игнорируемый все же В. Е. Данилевичем, содержит любопытные дополнительные сведения. Борис Давидович Полоцкий, имевший двух сыновей (Василько и Вячко) от первой жены, вторично женился на католичке поморянского происхождения Святохне и имел от нее сына Владимира. Желая устранить пасынков от престола и освободить его тем самым для младшего сына, Святохна уговорила мужа послать их в западнодвинские города. С помощью подложного письма пыталась их погубить, но была изобличена, и пасынки остались живы, а Святохна наказана. Подлинность отрывка, по убеждению А. П. Сапунова, доказывается прежде всего многими совпадениями с хроникой Генриха, которую предполагаемый Н. П. Лыжиным автор памфлета, Еропкин, не мог еще знать (казнен в год выхода хроники — 17 июня 1740 г.). Генеалогию Бориса, якобы сына Давида Всеславича, предложенную А. П. Сапуновым, все же нельзя считать убедительной[1050]. Вряд ли это был брат Евфросиньи Полоцкой — Давид, который также не дожил бы до 1217 г.[1051] Борис Давидович Еропкинского списка был тем самым Борисом, сыном Давида Ростиславича Смоленского, который упомянут в летописи под 1195 г. как друцкий князь[1052].

Если первые, не дошедшие до нас договоры с Ригой (1210, 1212 гг.) были составлены еще в Полоцке от имени полоцкого князя и учитывали главным образом его интересы, а смоленские представители лишь участвовали как представители еще одной заинтересованной стороны[1053], то в следующие десятилетия первенствующая роль в сношениях и торговле с Ригой и о. Готландом переходит к Смоленску. Судя по дошедшему до нас договору 1229 г., этот город теперь гарантирует выполнение условий договора не только «оу волости князя смоленского», но и «оу полоцкого князя вѣлѣсти и оу витебского князя вѣлѣсти»[1054] и, следовательно, Полоцк становится подчиненным Смоленску.

Однако вскоре положение меняется в корне. Политическая слабость Полоцкой земли 30–50-х годов XIII в. была использована экономически и политически крепнущим Литовским государством[1055], постепенно захватившим всю Северную Белоруссию. Нам трудно определить, как это произошло, так как источников почти не сохранилось. Ряд данных и прежде всего хроника Генриха показывают, что в начале XIII в. Литва значительно окрепла и стала внушительной силой. Если в начале века (1201 г.) полоцкие князья, по-видимому, еще держали ее в узде (см. выше), то в последующие времена литовцы беспрестанно и беспрепятственно нападают на кукенойсского князя Вячко[1056], а герцикский князь Всеволод, лишь породнившись с ними, покупает себе спокойствие[1057]. Касаясь этого времени, И. Длугош и М. Стрыйковский сообщают о походе литовцев на Полоцкую землю под 1216 г.[1058] Позднее их воинственные войска мы видим уже за пределами Полотчины «около Торопца» (1223 г.), «около Торжьску» (1225 г.), снова «около Торжьку и также Бѣжици» (1246 г.)[1059]. Лишь изредка сообщается о полочанах, боровшихся теперь (1222, 1232 гг.) со Смоленском. В 1258 г. полочане и Литва выступают против этого города уже совместно[1060]. Где-то в эти годы, по-видимому, и произошло подчинение Полоцкой земли литовским феодалам. Под 1262 г. мы уже читаем о полоцком князе Товтивиле, павшем от руки убийц Мендовга в следующем, 1263 г. при дележе наследства («роспрѣвшся… о товаръ»)[1061]. Частью наследства Мендовга считалась, вероятно, и Полотчина. Так кончился древнерусский период политической истории Полоцкой земли.