Полуночная свадьба

Глава восьмая

Однажды в середине апреля Франсуаза де Клере получила письмо от баронессы де Витри, которая приглашала ее зайти к ней, упрекая себя за то, что до сих пор не знакома с внучкой покойного маркиза де Курсвиля. Она писала, что много слышала хорошего о своей юной родственнице от князя де Берсенэ и очень хочет с ней познакомиться лично.

Удивленная письмом баронессы, напоминавшей ей о родстве с ней, Франсуаза рассказала о ее письме князю де Берсенэ, который посоветовал Франсуазе посетить баронессу.

— Конечно, конечно, пойдите к г-же де Витри, — улыбнулся он. — Это одна из самых смешных особ в мире. Она вас позабавит. Если я заговорил с ней о вас, то из эгоизма. Я знаю о ней десятки чудесных историй, которые мне очень хочется вам рассказать, и вы их оцените, лишь познакомившись с ней. — И г-н де Берсенэ с лукавым видом погладил золотой набалдашник своей камышовой трости.

Франсуаза последовала совету князя де Берсенэ и отправилась после завтрака в особняк на улице Варен. Выстроенный в начале XVIII века, он еще сохранил свой прежний вид, по крайней мере снаружи. Франсуаза с удовольствием оглядела широкий двор, правильный, солидный и изящный фасад из старого пожелтевшего камня. Вестибюль в виде фонаря предшествовал широкой лестнице. Поднявшись по ровным и низким ступенькам широкой лестницы с перилами кованого железа, Франсуаза вошла в холл особняка.

Г-жа де Витри жила в нем после того, как вышла замуж в 1860 году за молодого барона де Витри. Когда после брачной церемонии она вошла в особняк улицы Варен, она увидела прекрасные комнаты, обставленные в старинном вкусе с увешанными гобеленами стенами. В изумительной кровати эпохи Людовика XV молодая женщина изведала впервые нежность своего мужа и приняла первые поздравления с законным браком. Именно со спальни г-жа де Витри начала переделывать особняк по современному, то есть дурному, вкусу. Гобелены и деревянную обшивку гостиной она заменила обивкой красной камки. Г-н де Витри смиренно взирал на производимый ею разгром, ограничившись запрещением продавать что-либо из того, что она презрительно называла старьем, которое она отправляла на чердак. Ценой полной смены интерьера в доме г-н де Витри купил радость полного обладания собственной женой. Однако ему понадобилось девятнадцать лет супружеской жизни, чтобы родилась дочь, которую назвали Викториной. На следующий год после рождения дочери г-н де Витри умер. Г-жа де Витри из примерной жены превратилась в образцовую мать, уделяя дочери все свое внимание. Так прошло много лет. Дочь выросла и превратилась в девушку, по мнению ее матери, послушную и благовоспитанную. Восемнадцатилетняя Викторина держалась сдержанно и скромно и, несмотря на свою досадную привычку сутулиться, сохранила прямую фигуру, ровные плечи и красивую осанку.

Успехи в воспитании дочери поддерживали в г-же де Витри чувство собственного достоинства, выражавшееся в наклоне ее головы с седыми начесанными волосами, во всей манере ее поведения и в способе смотреть на людей, как если бы они были ниже ее. Гордый вид сопровождал ее всюду — и на мессе в церкви святого Фомы Аквинского, и у вечерни в церкви святой Клотильды. Он никогда не покидал ее, даже в ее собственном доме, когда она шла по лепному мрамору коридоров, отражаясь в зеркалах замковых салонов.

Франсуазу де Клере провели в один из таких салонов. Г-жа де Витри воткнула иголку в полотно вышивки, иссиня черный фон которой она покрывала узором. Перед де Клере предстала старая дама, сухая и худощавая, знаком пригласившая ее сесть на пуф и с минуту ее разглядывавшая.

— Как вы похожи на вашего деда, г-на де Курсвиля! — воскликнула она.

Все суждения г-жи баронессы де Витри отличались, по ее мнению, правильностью и точностью. По своей природе и сущности ума она ошибалась с невероятной уверенностью и постоянством. Ее способность все видеть навыворот заставляла баронессу неукоснительно говорить о блондинке, что она брюнетка. Люди высокие казались ей низкими, а полные — худыми, и ничто не могло опровергнуть того, что она однажды себе вообразила. Если она замечала сходство между двумя лицами, совершенно друг на друга не похожими, она не переставала стараться внушить другим свою мнимую истину, которую выдавала за особый дар своей проницательности. Она судила о вещах и людях с безошибочной превратностью, необычайно забавной. Способность все искажать могла бы привести ее к неожиданным негативным последствиям, но ее жизнь, протекающая, так сказать, без постороннего участия, не давала ей возможности испытывать неудобства от того, что она смешна. Наоборот, людям такого происхождения, относящимся к высшему кругу общества, придают некоторую изысканность чудачества подобного рода.

Г-жа де Витри в этом отношении стала заметной фигурой. Она, например, проявляла уважение к лицам недостойным и клеймила тех, которые не заслуживали плохого отзыва о них. Она подозревала самых честных и доверялась самым дурным. В результате своих домыслов она находила мир злым и испорченным, ведь от кого она ждала хорошего, те люди не могли дать его, а от кого она ожидала плохого, в конце концов оказывались причинившими его ей, сами того не подозревая, ибо из предвзятости она истолковывала в плохую сторону все, что исходило от них.

Такое странное восприятие мира заставляло ее находить художника Дюмона порядочным человеком и славным малым, а маркиза де Бокенкура считать доброй душой, не способной ко злу; наоборот, она крайне не доверяла князю де Берсенэ. Все хорошее, что он рассказывал ей о девице де Клере, вызвало в ней желание познакомиться с ней, но лишь для того, чтобы получить самой возможность констатировать, что молодая девушка отнюдь не такова, какой ее изображал старый князь. Она захотела, по своему обыкновению, составить себе мнение о девице де Клере с первого же раза, как ее увидела, и решила, что она — маленькая дурочка, ищущая выгодных связей и воспользовавшаяся, чтобы проникнуть к ней, князем де Берсенэ. Г-жа де Витри чувствовала, впрочем, себя польщенной, что приобретению знакомства с ней придают такое значение. Кроме того, она имела свои планы насчет маленькой бедной родственницы, которая, конечно, будет делать все, лишь бы ей угодить.

Г-жа де Витри так хорошо обучила свою дочь сдержанности и скромности, которые являются основами приличия для молодежи, что Викторина, как только подросла, замкнулась в себе. Г-жа де Витри считала ниже своего материнского достоинства добиваться ее доверчивости. Она избрала окольный путь, для чего и понадобилась девица де Клере, которая, без сомнения, будет ей передавать все, о чем болтают между собой молодые девушки. Франсуаза показалась ей подходящей кандидатурой, поэтому г-жа де Витри приняла ее с необыкновенной любезностью и пригласила прийти через два дня позавтракать.

— Вы познакомитесь с моей дочерью, — сообщила она.

В половине двенадцатого сели за стол. Франсуаза де Клере, видевшая перед тем г-жу де Витри лишь в полутемной гостиной, заметила красный, нездоровый цвет ее лица, причем при полном освещении кожа ее щек оказалась почти совсем облупившейся. Развертывая свою салфетку, Викторина спрашивала у матери о ее здоровье с такими подробностями, что каждый бы мог догадаться о кожной болезни, которой страдала г-жа де Витри. Несмотря на смущение матери, Викторина продолжала свои нескромные расспросы. Г-жа де Витри, раздраженная ее настойчивостью, положила ей конец, поставив перед собой большую чашку бульона из кореньев.

— Скажите Жюлю, Эрнест, что мой бульон сегодня превосходен. Я хотела бы, чтобы он каждый день подавал такой.

Викторина закусила свои тонкие губы. Франсуаза с удивлением заметила, что Викторина и дворецкий обменялись исподтишка взглядом, после чего он чинно ответил:

— Слушаюсь, госпожа баронесса.

После завтрака г-жа де Витри оставила девушек вдвоем, обронив:

— Я ухожу, а вы поговорите. У молодых девушек всегда есть тысяча маленьких тайн, о которых им хочется поделиться друг с другом. — И прибавила, обращаясь к Франсуазе: — Вы могли бы иногда ходить гулять вместе. Г-н де Берсенэ говорил мне, что вы гуляете в одиночестве. Я не осуждаю такую свободу. Викторина, ты можешь провести целый день со своей новой подругой. — И г-жа де Витри удалилась медленными шагами в свою красную гостиную, к своей вышивке и стеганому креслу.

Оставшись одни, молодые девушки стали друг к другу присматриваться. Викторина изучала Франсуазу с любопытством; потом она отошла на расстояние и, смерив ее взглядом, сказала:

— У вас красивое лицо, и вы хорошо сложены.

Франсуаза улыбнулась в ответ и посмотрела на Викторину, чтобы найти в ней повод для комплимента. Двадцатилетняя Викторина де Витри выглядела как пятнадцатилетняя девочка. Худощавая и черноволосая, с маленькими глазами и большим ртом, она зачесывала волосы в китайском стиле на виски. В ней заключалось что-то потаенное, старческое и странное. Она подошла к Франсуазе и резко предложила:

— Хотите осмотреть наш дом? Он премерзкий.

Франсуаза де Клере убедилась в справедливости ее замечания. Прекрасные размеры комнат делали еще более жалкой мебель, их обставлявшую. В спальне г-жи де Витри, особенно отвратительной, Франсуаза с удивлением обнаружила великолепную кровать времен Людовика XV, украшенную со вкусом лепными цветочными гирляндами и любовными сценами. Дерево, однако, выкрасили в отвратительный желтый цвет. Кровать накрывалась вязаным одеялом с черными накладными розетками. Викторина хлопала по кровати своей маленькой сухой ручкой.

— Не гадость ли это? Здесь я была создана. — И она посмотрела на Франсуазу уголком глаз.

Одни лишь обширные кухни уцелели от разгрома. На голых стенах сверкала медная посуда. У плиты человек в белом приподнимал крышку кастрюли. Главный повар Жюль вежливо поздоровался с барышнями, приложив руку к своему колпаку. Он жил на третьем этаже, где обитали дворецкий и два лакея, равно как судомойка и три горничных, что составляло вместе с двумя кучерами всю прислугу г-жи де Витри.

— Вот комната Жюля, — отворила одну из дверей Викторина.

Двери вели в коридор, выложенный красными плитками. Комнату повара Жюля украшала прекрасная белая деревянная обшивка. Великолепная хрустальная люстра с подвесками спускалась с потолка, два комода прекраснейшего стиля времен Людовика XVI, бюро с бронзовыми украшениями и кровать завершали обстановку комнаты. Викторина открыла бюро. Г-н Жюль держал там свои носки. Ценные старинные вещи составляли теперь часть старинной мебели, отправленной г-жой де Витри на чердак и служившей для нужд прислуги. Судомойки спали на кроватях с гирляндами и сосновыми шишками. Кучера клали свои жилеты на мозаичные столики. Викторина уголком глаз следила за Франсуазой, которая не могла скрыть своего удивления.

— Вы должны посмотреть еще комнату Эрнеста, — заявила она.

Дворецкий сам уже отворял дверь. Свежевыбритый, он улыбался с порога, поглаживая с довольным видом свои длинные черные бакенбарды. Эрнест гордился стоявшей в его комнате бовезской мебелью с медальонами, где на голубом фоне были изображены звери великого баснописца. Он, казалось, ждал, что ее станут хвалить, и проявил некоторое смущение, когда Викторина сказала ему:

— Ах, Эрнест, сегодня ты превзошел себя! Я приготовлю вам на завтра еще.

Спускаясь по лестнице, Викторина холодно известила Франсуазу:

— У мамы слезает кожа. Она лупится чешуйками, как говорит доктор. Эту шелуху кладут ей в бульон. Я сама придумала так делать. — И она разразилась пронзительным смехом, глядя на испуганную Франсуазу. — Что поделаешь? У нас так скучно! — И, наклонившись над перилами лестницы, она плюнула вниз на плиты.

Викторина до тринадцати лет росла как все дети, не отличаясь от них ничем замечательным, если не считать ее упорного обыкновения засовывать палец в нос, пока не начинала идти кровь, подслушивать у дверей и подглядывать в замочную скважину. Два последних занятия развили в ней любопытство, которое она старалась удовлетворить, но ей не всегда это удавалось. Ее интересовали старые вещи, иногда совсем загадочные. Она бродила повсюду, ковыряя булавкой в паркете, чтобы извлечь оттуда пыль, вынюхивая по углам, допивая в посудной остатки из стаканов, когда не удавалось стащить уксуса и корнишонов. Она любила зеленые или гнилые плоды, испорченное мясо и сомнительные запахи. Несмотря на все свои причуды, она оставалась в глазах матери благовоспитаннейшей из французских девушек.

Г-жа де Витри много времени отдавала заботам о своем здоровье и доме, поэтому она не могла обойтись в великом деле воспитания дочери без наемных лиц. Сначала она серьезно подумывала о том, чтобы отдать дочь в монастырь, но даже в самом избранном из них нельзя избежать встреч с воспитанницами, которые не принадлежат к твоему кругу, после чего может завязаться очень неуместная дружба. Поэтому г-жа де Витри решила, что у ее дочери будут подруги только из дворянского общества. При выборе она отдавала предпочтение не характерам подруг, а их именам, однако таким, чтобы они относились к менее родовитым дворянам, чем де Витри, сохраняя таким образом свое бесспорное над ними преимущество в отношении древности. Ею более всего гордились де Витри. Древний род Витри не имел знаменитостей, но состоял из ряда лиц, внушительно богатых, сановитых, известных своим мудрым достоинством и тяготевших к доброй славе, которая ни у одного из них не переросла в громкую.

К дружбе со своей дочерью г-жа де Витри допустила пять привилегированных девиц: Клару де Нуармутье, Люси де ла Вильбукар, Елену де Варель, Марию дю Буа де Сент-Март и Жанну де ла Коломбри. Правда, их число сократилось до трех, после того как Мария де Сент-Март тринадцати лет умерла от кори, а Клара де Нуармутье в шестнадцать лет вышла замуж, к великому негодованию г-жи де Витри. Явные признаки беременности, появившиеся вскоре после ее свадьбы, могли навести Викторину на разные мысли, а г-жа де Витри придерживалась пуританских взглядов и считала, что девушка, особенно ее дочь, должна долго сохранять невинность.

Для обучения г-жа де Витри приглашала педагогов. Из всех учительниц, которые последовательно побывали у Викторины, — а среди них попадались весьма достойные и честные, которых г-жа де Витри постыдным образом прогоняла, — из всех них лишь две удовлетворили требовательную мать. Одну из них, о которой г-жа де Витри долго потом жалела, звали м-ль Флоранс Лира. Рослая рыжая девушка, отец которой — бывший цирковой гимнаст, получила основательное воспитание от своего отца, в часы досуга обучившего ее также приемам своего ремесла. Она обладала одинаковой способностью преподавать как самые сложные синтаксические обороты, так и самые удивительные кульбиты. Викторина чудесно сошлась с мадемуазель. Для нее стало огромным удовольствием пробираться по вечерам в комнату к гибкой Флоранс и смотреть на ее упражнения. Славная девушка показывала изумительные прыжки, подняв ягодицы и свесив груди. Маленькая Викторина в длинной ночной рубашке подражала ей как умела, без стыда обнажая свое проворное чахлое тельце.

На коварные вопросы Викторины м-ль Флоранс Лира лишь отвечала, что она испорченная и дрянная девчонка и что у нее еще будет время убедиться в ее словах. Г-жа де Витри очень сожалела об уходе м-ль Лира, покинувшей ее дом, чтобы выйти замуж.

На ее место пришла м-ль Гаруль, пытавшаяся отучить тщедушную четырнадцатилетнюю Викторину от неприятной привычки грызть ногти. М-ль Дюран сменила м-ль Гаруль. М-ль Дормим сменила м-ль Дюран. Затем появилась м-ль Парпье, состоявшая еще в должности, когда девица де Клере познакомилась с девицей де Витри. М-ль Парпье в то время уехала в трехмесячный отпуск, чтобы ухаживать за своим заболевшим старым отцом, а на самом деле для того, чтобы родить ребенка, отцом которого был Эрнест, прекрасный и строгий дворецкий.

Баронесса де Витри весьма ценила м-ль Парпье, которую взяла к себе, не наведя о ней справок, положившись лишь на верность своего взгляда. М-ль Парпье не любила своей воспитанницы. Эрнест сглаживал суровость м-ль Парпье, давая Викторине читать дешевые иллюстрированные журналы и почтительно поднося ей открытки с игривыми рисунками. Викторина, впрочем, догадалась об отношениях, существовавших между дворецким и ее воспитательницей. Она очень хотела увидеть их вдвоем, но ей не везло — она тщетно бродила по коридорам, прикладывая глаз к замочной скважине.

Викторине нравилось думать о любви. Ей недоставало маленького предварительного опыта, доставляемого молодым девушкам флиртом. Молодые люди, которых она встречала на немногих вечерах, не обращали на нее внимания. Те, у кого могла явиться мысль о женитьбе на ней ради денег, старались скорее привлечь к себе расположение г-жи де Витри. В свою очередь лучшим способом понравиться особе столь строгой, как баронесса де Витри, — проявить почтительность к Викторине.

Викторина, однако, приписывала такую сдержанность своей дурной наружности и выходила из себя. Глядясь часто в зеркало, она испытывала ненависть к своему сухонькому телу, угловатым бедрам и острым локтям. В своей худенькой фигурке ей представлялось что-то едкое и нескладное. Тем не менее она очень хотела любви, жадно внимая всему, что к ней относилось: намеки, недомолвки, рисунки. Поэтому м-ль Парпье и г-н Эрнест бешено ее интересовали.

В первые дни знакомства с Франсуазой де Клере она придерживалась защитной тактики. Мало-помалу она успокоилась и перешла к обсуждению своей любимой темы.

Однажды, когда они сидели в желтой гостиной, Викторина заговорила о том, что скучает.

— Но у вас есть подруги!

— Да, у меня есть Люси де ла Вильбукар, Елена де Варель, Жанна де ла Коломбри. — Она задержалась на минуту и добавила: — И Франсуаза де Клере.

Франсуаза обняла ее. Они решили завтра выйти вместе в город. Г-жа де Витри обещала предоставить им карету. Когда они на другой день садились в нее, Викторина предложила Франсуазе:

— Хотите, отправимся в Лувр?

Карета остановилась у колоннады. Под сводами, справа и слева, высокие двери больших зал нижнего этажа были открыты. Их встретили древние камни Египта и Ассирии, стелы, обращенные лицом к саркофагам; в глубине одного — сфинкс из черного гранита сидел на задних лапах в своей вещей позе, между тем как в другом — высились чудовищные профили увенчанных митрами крылатых быков.

Викторина сделала гримаску:

— Я хотела бы посмотреть античную скульптуру. Жанна де ла Коломбри рассказывала о ней.

— Войдем туда с площади Карусель, — предложила Франсуаза.

Не раз в своих одиноких прогулках она посещала музей. Они прошли двор, где мальчишки играли волчками. Часы на павильоне кариатид[4] пробили три. Молодые девушки миновали входную загородку. Ее обрамляли две большие колонны розового порфира. Мелькнули, пролетая, голуби. Они вступили в главную галерею. Бронзовые и мраморные божества тянулись рядами на своих пьедесталах. Лаокоон, обвитый змеями, корчился среди группы человеческих тел. Кентавр выпячивал свой мускулистый торс. Они прошли мимо саркофага Тезея, где смерть украшена живыми фигурами. По обе стороны свода стояли Аполлон Бельведерский и Диана охотница в их бессмертных позах. На площадке главной лестницы из голого камня Самофракийская Победа рассекала воздух своими неподвижными иззубренными крыльями. Франсуаза показала на нее Викторине. Корабельная корма, казалось, трепетала под божественной ногой, на нее ступившей. Безликая статуя гордо демонстрировала эластичность своего мрамора и воинственную радость своего бессмертного тела.

— Как она прекрасна! — воскликнула Франсуаза, но Викторина уже ушла вперед, и она последовала за ней.

В молчаливых залах античной скульптуры было свежо и сыро. Красноватый цвет стен оттенял желтую белизну статуй. Их бледность контрастировала с позолотой расписных потолков. Молодые девушки тихо шли, наблюдая за безмятежной деятельностью застывшего в камне искусства. Древний раб из своего порфирового бассейна смотрел на них инкрустированными ониксовыми глазами. Каждая статуя жила в своем неподвижном и беспредельном движении. Боги и герои вершили героические или божественные дела. Минерва держала свои копье и щит, Венера — свое символическое яблоко, Марс — свой меч, Нептун — свой трезубец. Фавны смеялись. Дискоболы метали диск. Марсий с содранной кожей распростер на раздвоенном дереве свое дерзкое тело. Все они стояли, сидели или лежали. От одних оставался лишь обломок, голова или бюст; другим недоставало руки или ноги, но многие, целые и невредимые, гордо являли взору свой облик. Викторина глядела с любопытством. Сторож насмешливо посмотрел на них. Когда они вышли, Викторина принялась смеяться.

После посещения музея, заметив, что Франсуаза ничего не передала г-же де Витри, Викторина стала проявлять к ней больше доверия и дружбы. Она ей рассказала множество вещей и посвятила в свои тайные мысли. Франсуаза удивлялась, сколько затаенной порочности и нездорового любопытства содержалось в ее новой подруге. Г-жа де Витри иногда спрашивала Франсуазу насчет Викторины.

— Она очаровательна, — неизменно отвечала Франсуаза.

— Да, — подтверждала ее слова г-жа де Витри.

И не вдавалась в подробности поведения своей дочери, поглядывая в карманное зеркальце, в котором изучала тревожное состояние своей кожи. Приходила Викторина и увлекала новую подругу в свою комнату, чтобы рассказать ей тысячу вещей, из которых некоторые поражали воображение. Викторина хорошо знала жизнь слуг. В отсутствие м-ль Парпье дворецкий Эрнест развлекался с одной из горничных. Повар Жюль ревновал его, выражая крайнее недовольство.

— Знаешь, г-н Жюль — большой кавалер, — замечала Викторина.

Викторина попросила Франсуазу перейти с ней на «ты», так же, как и с другими ее подругами, хотя г-жа де Витри и не одобряла такой фамильярности. Викторина устроила у себя чай, чтобы познакомить девицу де Клере со своими подругами. Г-жа де Витри показалась среди них на минуту, затем удалилась как разумная мать. Когда она вышла, лица девушек повеселели. Жанна де ла Коломбри выглядела немного бледной и сонной, под ее глазами виднелась синева. Елена де Варель, крошечная и хорошенькая, все время поправляла свой корсаж. Люси де ла Вильбукар, высокая и плоская брюнетка, обладала довольно красивыми глазами и поджатыми, слегка опущенными губами.

Франсуаза чувствовала себя старшей и чужой в такой компании. У юных особ были общие тайны, намеки, свой особый язык. Они потихоньку перешептывались между собой. Франсуаза держалась в стороне. Барышни говорили Викторине на ушко свои секреты, которые ее, видимо, очень интересовали, потому что после их ухода она пребывала в задумчивости. Подбирая с тарелки кончиком пальца крошки сладкого пирога, она спросила Франсуазу:

— Ты когда-нибудь видела, Франсуаза, настоящего мужчину, совсем голого?

Франсуаза задумалась на минуту и ответила:

— Никогда.

— А я видела! — заявила Викторина с важностью, — г-на де Бокенкура.

Баронесса де Витри со своим удивительным чутьем к людям чрезвычайно уважала г-на де Бокенкура. Она ставила его необыкновенно высоко. В ее глазах он был совершеннейшим дворянином в старом стиле. Грубость его разговора, которую она прощала ему, происходила от некоторой душевной невинности, не видевшей ни в чем ничего плохого. Поэтому каждый год она приглашала г-на де Бокенкура погостить у нее в замке Витри на Уазе, где проводила лето и где Бокенкур пользовался совершенно особенными преимуществами. Г-жа де Витри, которая никогда не смеялась, находила удовольствие в его шутках. Так как они нравились, он не давал себе труда их разнообразить. Таким образом, он никогда не поднимался по широкой каменной лестнице, не пожалев вслух о тех временах, когда люди отправляли свои потребности на ступеньках. Он легко воображал себя в парике и парадном наряде присевшим удобно на корточки, чтобы облегчить свой желудок. Он уверял, что находит в старых нравах нечто величественное и уютное, что делает их много лучше современных обычаев, внушающих мысль, что природа знает стыдливость, которой на самом деле у нее нет, и прикрывающих естественные нужды жалкими и трусливыми хитростями, вместо того чтобы свободно их проявлять. Г-н де Бокенкур в прошлом году по обыкновению провел неделю в Витри на Уазе, и Викторина из окон своей комнаты наблюдала за окнами толстяка.

— Да, моя милая, я видела каждый вечер, как он ложился спать. Он не закрывал ставней и не опускал занавесок, когда раздевался догола. И в таком виде он прогуливался по комнате. Ах, как это было смешно! Я ему рассказала недавно у г-жи де Коломбри, что видела его в таком состоянии. Он потом не отставал от меня весь вечер… — И Викторина, вытянув свои худенькие руки, закинула их за голову. И минуту спустя добавила: — Скажи-ка, он за тобой тоже пробовал ухаживать, толстый Бокенкур?

Франсуаза сразу вспомнила маленькую гостиную на хорах подле органа, красное лицо, освещенное электричеством, анонимное письмо и свой гнев…

Викторина следила за ней с любопытством.

— Тебя когда-нибудь целовал мужчина? — спросила она.

— А тебя?

— Меня — нет. Но с Жанной, Еленой и Люси такое часто случалось. Особенно с Жанной и Еленой. У г-жи де ла Коломбри бывает много молодых людей, и Люси каждый год ездит на воды. Елена говорит, что приятнее всего, когда тебя целуют в шею. — Она помолчала, потом снова заговорила: — Мы иногда играем в поцелуи с Люси и Жанной. Люси всегда изображает мужчину. Это ей удается очень хорошо. Я для нее купила через Эрнеста пару накладных усов, но они колются и пахнут клеем. Пойдем в сад?

Сад особняка Витри прекрасный, с большой лужайкой и аллеями высоких деревьев очень нравился Франсуазе. На ходу Викторина обрывала на густо растущих кустах зеленые листочки и жевала их. Они вызывали слюну на ее раздраженных деснах. Стоял конец мая.

Несколько дней спустя Франсуаза застала Викторину в постели. Она сама чувствовала себя очень плохо. Беспокоили ее усталость и нервы. После визита к г-ну де Серпиньи и случаем с г-ном де Гангсдорфом она решила поделиться своими неприятностями с князем де Берсенэ. Привратница не пустила ее к нему. У князя случился опять припадок. С Викториной тоже обстояло не все хорошо. Врач Викторины, за которым послала г-жа де Витри, нашел у нее лихорадку и уложил ее в постель. Ее маленькое тельце едва просматривалось под простыней; волосы, зачесанные на китайский лад, делали лицо уродливым, но теперь уродство ее стало необычным. Глаза странно блестели. Франсуаза взяла ее за руку. Пульс бился быстро и неровно. Викторина почувствовала себя плохо, вернувшись с вечера у г-жи де Коломбри.

— Ты, по крайней мере, повеселилась? — спросила ее Франсуаза.

— Я веселилась не больше, чем обычно, — кисло отвечала Викторина. — Во всяком случае, если мне там и было весело, то здесь я скучаю. Ах, как мне скучно, как мне скучно… — Она грубо выругалась.

— Отчего ты не выходишь замуж? — поинтересовалась Франсуаза.

— Мама не хочет выдавать меня раньше двадцати одного года. Воображаю, какое чучело она мне выберет. Но дудки, моя кожа принадлежит мне! — ответила Викторина и зарылась в свое вязаное одеяло.

Когда Франсуаза уже выходила от нее, Викторина подозвала ее к себе.

— Мама получила приглашение на празднество к Бокенкурам 5 июня в Лувесьене. Я обещала г-ну де Бокенкуру прийти туда.

— Но ты же больна? — удивленно подняла брови Франсуаза.

— Больна? Так вот же, смотри! — Викторина внезапно выскочила из-под одеяла.

Став ногами на подушку, девушка задрала выше колен длинную ночную сорочку и закрутила ее вокруг пояса, показав желтое и худое тело с выступающими бедрами. Она с размаху исполнила великолепнейший кульбит, один из тех, которым научила ее воспитательница, м-ль Лира, и которые весьма удивили бы баронессу де Витри. Франсуаза не могла удержаться от смеха, видя такое комичное зрелище.

— Ты с ума сошла, Викторина, сейчас же ложись в постель. — И она заботливо уложила запыхавшуюся девочку, у которой пульс лихорадочно бился и глаза глядели мутно.

Перед уходом Франсуаза зашла к г-же де Витри. Та сложила свою канву на мотки шерсти в рабочей корзинке.

— Как вы нашли Викторину? Она очень нервна. Поделилась она с вами своими горестями? Удовлетворите любопытство матери, — добавила она в ответ на движение девицы де Клере. — Что за дура, — процедила сквозь зубы г-жа де Витри после ухода Франсуазы.

В вестибюле дворецкий Эрнест беседовал с каким-то посетителем. Поглаживая свои черные баки, он любезно поклонился девице де Клере. Посетитель обернулся. Франсуаза с удивлением увидела перед собой Конрада Дюмона и сделала вид, что не узнала его. Что за дружеские переговоры у него с дворецким? Странный был дом! В нем молодые художники наносили визиты лакеям, слуги жили в комнатах, обставленных бовезской мебелью, к столу подавались необыкновенные бульоны и благовоспитаннейшая из французских девушек делала непристойные кульбиты на своей кровати.

Франсуаза прошла большой, посыпанный песком двор; в воротах она обернулась. Фасад особняка Витри являл взору свою горделивую роскошь. Его фронтон украшали величавые колонны. У ворот сидел серый кот и, глядя на залитую солнцем улицу, жмурился от удовольствия.