Полуночная свадьба

Глава девятая

Не будь у г-на Конрада Дюмона замечательных способностей к изображению живых цветов и лиц, он стал бы превосходным сыщиком из-за его склонности к тайному розыску и собиранию интимных сведений. Он не только любил знать о людях то, что они сами охотно говорят о себе, но и то, что скрывают. Самым большим удовольствием он считал знать о каждом маленькие житейские подробности, которые своей нелепостью, комизмом или низостью роняют его в глазах общества. Когда недоставало его героям этих драгоценных черточек, он довольствовался меньшим. Ему, строго говоря, достаточно только проникнуть в то, что они старались скрыть. Их тайны он способен даже хранить, если они решат, что его знания заслуживают некоторой благодарности или, по крайней мере, уступчивости по отношению к нему. Подобными способами г-н Дюмон добивался многих приятных и полезных вещей. Они составляли его Сулу. С ним считались и его боялись. Вообще говоря, чтобы добиться своей цели, он не останавливался ни перед чем, все пути казались ему хороши. Простейший способ — заставлять людей говорить друг о друге. Хитрость простая, но она давала прекрасные результаты. В случае надобности он обращался к прислуге, не гнушаясь болтовней в лакейской и кухонными разговорами. Со слугами он вел себя просто и сердечно. Они с удовольствием открывали ему дверь.

Таким образом, работая над портретом девицы де Витри, у него сложились наилучшие отношения с прислугой, от привратника, которого он угощал папиросами, до Жюля, которого он одаривал сигарами; но особенно ему нравился дворецкий Эрнест. Г-жа де Витри пожелала, чтобы портрет ее дочери художник писал у нее на глазах. Поэтому г-н Дюмон перевез на улицу Варен необходимые принадлежности. Пока продолжались сеансы, Дюмон почти ежедневно завтракал у г-жи де Витри. Она, никогда не предлагавшая стакана воды никому, допускала к своему столу безвестного человека. Дюмон, сведя дружбу с дворецким Эрнестом, собрал несколько хороших историй о г-же де Витри, которые доставили бесконечное удовольствие г-ну де Бокенкуру.

От Эрнеста он узнал, что старая мебель особняка отправлена на чердак и что сарай полон старинных вещей, которые стояли там без пользы и о которых все давно забыли. Дворецкий весьма любезно предложил художнику выбрать из них, что ему понравится. Таким способом он оплачивал внимание к нему г-на Дюмона, сделавшего с него набросок. Г-н Дюмон согласился принять великолепное бюро, которое имел неосторожность показать г-ну де Серпиньи, сказав, что купил его у торговца старыми вещами в Монпарнасском квартале и теперь хочет продать. Г-н де Серпиньи внимательно рассмотрел тонко выполненную мозаику и безупречную бронзу и заметил г-ну Дюмону, что такие вещи у старьевщиков не попадаются. Дюмон смутился. Уж не узнал ли де Серпиньи, бывавший у г-жи де Витри, это бюро? Де Серпиньи предложил за него шесть тысяч франков. Дюмон не посмел отказаться, но затаил обиду на Серпиньи и обещал ему отплатить. Он подозревал, что в деле с керамикой Серпиньи кроется какая-то тайна. Он принялся следить за ним и довольно быстро раскрыл существование молодого Вильрейля и его истинную роль. Оставалось лишь осторожно и искусно распространить новость. Дюмон начал говорить полунамеками и четвертями намеков в мастерских, в салонах с самым милым видом о роли Вильрейля, как о вещи совершенно естественной. Если у г-на де Серпиньи есть помощник в работе, то, видимо, он несомненно смышленый малый, ведь в работах г-на де Серпиньи видна рука мастера?

Де Серпиньи, который всегда чутко прислушивался к тому, что говорилось о нем, скоро уловил распространяемый слух и, поразмыслив, заподозрил Дюмона.

Он располагал безошибочным средством, чтобы заставить Дюмона замолчать. Дюмон не отличался храбростью. К несчастью, Серпиньи тоже. Живи он во времена славного капитана Люка де Серпиньи, Дюмон сильно бы рисковал разделить участь гугенотского капитана. Де Серпиньи же умел стрелять только в спину. Стреляться лицом к лицу у него выходило хуже. Он сохранил об одной дуэли, состоявшейся несколько лет тому назад, очень тяжелое воспоминание. Де Серпиньи рассердился на острую шутку, за которую шутник, некий г-н де ла Гареннери, ни за что не хотел извиняться. Г-н де Серпиньи со всей отчетливостью помнил подробности встречи, траву лужайки, маленькую сосенку, чувство страха, заставившее все его тело покрыться потом, и двойной выстрел, после которого оба противника остались невредимы, но де Серпиньи решил никогда больше не подвергать свое мужество такому испытанию. И теперь он вынужден искать другой способ воздействия на противника. Он не нашел ничего лучшего, как написать Дюмону. В письме он объяснил, что бюро времен Людовика XVI продано им за тридцать тысяч франков, из которых двенадцать тысяч он предоставляет в его распоряжение, не желая присваивать себе целиком всю прибыль от продажи. Вещь дорогая, и он, Серпиньи, сделал ее исторической. Добрый янки, купивший бюро и отправивший его в Чикаго, твердо верил, что увозит с собой подлинное бюро Серпиньи, посланника регента, которое с тех времен никогда не выходило из рук семьи. Дюмон положил деньги в карман и больше не раскрывал рта.

Однако слухи продолжали потихоньку распространяться. Серпиньи, встревоженный и раздраженный, обдумывал, как бы отвлечь внимание. Ему пришла в голову мысль о большом празднестве, которое могла бы устроить в его честь в Лувесьене г-жа де Бокенкур. Праздник будет своего рода освящением его мастерской, называемой им торжественно Домом огня. Г-н де Бокенкур охотно поддержал его план. Слухи по поводу него и его невестки досадным образом упорно держались. Поговаривали о скандале. Надо как-то прекратить всякие шушуканья. Решили устроить грандиозные гулянья с иллюминацией и фейерверком. Серпиньи предложил провести лотерею, предметы для которой доставит Дом огня. Он усматривал помимо прочего приятную возможность поживиться, продав г-же де Бокенкур по высокой цене вещи, которые послужат выигрышами.

Де Серпиньи попросил молодого Вильрейля сделать для лотереи образцы. Вильрейль ревниво оберегал все, что выходило из его печей, привнося в работу свое высокое мастерство и душу. Кончив работу, он проводил долгие часы в созерцании созданного им предмета, влюбленно поглаживая его рукой. Когда он оставался один, он громко с ним разговаривал, как-то странно и задумчиво глядя на него.

Празднество состоялось 5 июня. Обед сервировали на маленьких столиках в ожидании наступления темноты и начала представления. Буапрео вызвался руководить увеселениями. М-ль Вольнэ из Большой оперы исполнила с г-ном Гатра сцену огня из «Валькирии», а м-ль Кингби — античные танцы.

В последние дни перед праздником де Серпиньи разрывался на части. Он организовал рекламу в газетах с сообщением о празднестве. В статьях превозносился Дом огня, произведения которого столь высокохудожественны, что они будут демонстрироваться на выставке будущего года. В то же время де Серпиньи делал последние попытки овладеть кошельком де Гангсдорфа. Барон ускользал. Он утешался после неудавшейся женитьбы, тратя деньги на женщин. Доставшаяся ему после Филиппа ле Ардуа и толстого Бокенкура м-ль Вольнэ стоила ему не только больших денег, но и сил. Он засыпал от усталости, но на праздник поехал.

Баронесса де Витри тоже приехала вместе с дочерью, поправившейся после лихорадки, и Франсуазой, которой она предложила место в своей карете. Франсуаза не хотела ехать в одной карете с де Витри, но г-жа Бриньян настояла, рассчитывая остаться наедине с Антуаном де Пюифоном в одной из тех милых кареток, которые она так любила.

Франсуаза неловко себя чувствовала в старинном и просторном экипаже баронессы. Во время поездки Викторина волновалась. Ее одели в отвратительное платье, отделанное внизу отвратительными кружевами, которые она оторвала в дороге ногтями и, свернув в клубок, спрятала под подушку. Г-жа де Витри распространялась о достоинствах Бокенкуров, все время трогая пальцем свою только что облупившуюся щеку. Ничего не могло быть, по ее словам, трогательнее верной привязанности Бокенкура к его невестке. Она не уставала восхвалять, как они взаимно друг друга утешают, он ее — в утрате мужа, она его — в смерти брата. Франсуаза старалась сохранять молчание. Викторина с насмешливым видом кусала свои тонкие губы и едва удерживалась, чтобы не расхохотаться.

Г-н де Серпиньи встречал приглашенных вместе с г-ном и г-жою де Бокенкур. Маркиз поспешил навстречу г-же де Витри и ее дочери. Серпиньи церемонно раскланялся с девицей де Клере.

— Вы найдете здесь друзей, сударыня. Г-н ле Ардуа тоже приехал. Сегодня будет танцевать м-ль Кингби, — известил он.

М-ль Кингби была сейчас любовницей ле Ардуа.

— Я буду очень рада посмотреть на м-ль Кингби; говорят, она очаровательна, — заметила Франсуаза и уже хотела отойти, когда услышала, как г-н де Серпиньи громко возвестил:

— А вот и милейшая г-жа Бриньян!

Г-жа Бриньян выходила из закрытой кареты с г-ном Антуаном де Пюифоном, красивая и веселая, вся в розовом. Ее крашеные волосы совсем растрепались, нарушив прическу. Г-н де Пюифон незаметно вытирал рисовую пудру, выбелившую отвороты его фрака.

Франсуаза, опустив голову, направилась одна по лужайке. Мягкая, пахучая трава сладко пахла примятой зеленью. Стоял теплый и тихий конец летнего дня. Благоухание природы сливалось с ароматом духов. Цветочные и лиственные гирлянды обрамляли окна дома. Он выходил фасадом на широкий склон, покрытый газоном и окаймленный аллеями подстриженных грабин. В конце его возвышался импровизированный театр, где сначала должна разыгрываться лотерея.

Сад уже наполнился людьми и звуками приглушенной музыки. Г-н де Бокенкур составил оркестр на старинный лад, из скрипок и гобоев, которые наигрывали небольшие старомодные пьески. Группы образовывались и распадались. Нежные оттенки светлых женских платьев перемешивались между собой. Слышался смех, воздушный шорох листвы, шум колес и звяканье удил, а по временам — манерный и пронзительный фальцет г-на де Серпиньи, продолжавшего встречать любезностями вновь прибывающих.

Первым, с кем столкнулась Франсуаза де Клере, оказался г-н де Гангсдорф. Он прохаживался один среди людей, которых не знал и которые улыбались, глядя на его нескладную и забавную фигуру. В своем фраке оливкового сукна он походил на грубую зеленоватую бутылку из простого и прочного стекла. Его плечи в виде ручек воспроизводили образ ее пузатой формы. Увидев девицу де Клере, он покраснел, словно наполнявшее его вино бросилось ему в лицо, и, сняв шляпу, вроде того как выскакивает пробка, убежал, расталкивая всех на своем пути и задев г-на Потроне. Последний по привычке наездника носил шпоры, приподнимавшие низ его брюк. Он показал девице де Клере, где находится г-жа Потроне, которая беседовала с Буапрео и смотрела в лорнет, как к ней приближается Франсуаза.

— Оставайтесь с нами, — предложила она. — Мы все сядем за один столик, и Буапрео будет нам рассказывать милые вещи. Он очень мил и должен вам нравиться; я с ним отдыхаю.

Прогуливаясь мимо решетки парка, они увидели остановившуюся карету, из которой вышел ле Ардуа с молодой женщиной, м-ль Кингби. Франсуаза заметила, что м-ль Кингби немного на нее похожа, только волосы у танцовщицы более темные, чем у нее, но такой же рот, немного печальный и мало склонный к улыбке, те же пропорции тела, гармоничные и точные.

Ле Ардуа проявил некоторое замешательство при виде Франсуазы и хотел пройти мимо, но она дружески кивнула ему. М-ль Кингби слегка повернула голову, покрытую прекрасными волнистыми волосами под шляпой с цветами. Ле Ардуа поклонился.

— Она мила, — отметила г-жа Потроне, складывая свой лорнет. — Вы не находите, Буапрео, что ле Ардуа ведет себя возмутительно? Разве не следовало бы такому молодому человеку, как он, жениться и поделиться своим состоянием с какой-нибудь порядочной девушкой или по крайней мере женщиной из общества? Здесь нашлись бы такие, которые охотно бы заняли место м-ль Кингби, неведомо откуда явившейся. Человек должен иметь обязанности перед обществом, перед своим кругом. Впрочем, и вам самому, Буапрео, следовало бы жениться… — Она прервала свою речь, чтобы посмотреть на баронессу де Витри, которую вел под руку г-н де ла Коломбри, прямой, с выпяченным пластроном и тугими икрами.

Г-н де ла Коломбри одевался на улице Бак и обувался на улице Варе. Особняк, в котором он жил на улице Пуатье, представлял собой величественное старое строение с высокими окнами и забавными мансардами. В одной из них еще висел старинный блок. Во дворе пахло подстилками для лошадей и навозом. Через перегороженное верхнее окошко низенькой конюшни виднелись крупы лошадей.

Г-жа де Витри остановилась подле Франсуазы.

— Вы не знаете, где моя дочь? — спросила она.

Вмешался г-н де ла Коломбри и ответил за Франсуазу:

— Дорогая моя, ваша дочь только что была с моей дочерью и дочерью Вильбукара. — И он повел г-жу де Витри в столовую, где вскоре должны собраться все гости.

День медленно клонился к закату. Все потянулись к столовой, которая занимала обширное пространство под полотняным навесом со столами, накрытыми белоснежными скатертями и украшенными пирамидами из плодов, какие можно видеть на старых гравюрах. Так, в старинном стиле приказал сервировать обед г-н де Бокенкур, распоряжавшийся этой частью празднества. Чтобы придать ему больше пышности, он приказал соорудить помост для музыкантов и замаскировать его цветущим сельским трельяжем, а перед ним поставил большие восковые куклы, одетые в парусиновые старинного покроя балахоны с париками на головах. Они изображали гобоистов и скрипачей времен Люлли. Лакеев одели в короткие штаны и напудрили. Единственным освещением в помещении были свечи. Зал имел прекрасный и таинственный вид. Музыканты играли прекрасно. Франсуаза испытывала нечто похожее на удовольствие. Ей нравились вещи, в которых чувствовались роскошь и вкус. На планах воображаемой перестройки ее родового имения Ла Фрэ, которые отец ее всюду возил с собой на дне сундука, она видела проекты лиственных залов для обедов и празднеств с фонтанами, похожими на столовые украшения, круглыми или овальными бассейнами, напоминавшими различного вида жидкие блюда и тарелки. Перед ее мысленным взором встала усадьба Ла Фрэ, пустынная и ветхая, с выгнутыми стенами, вырубленными деревьями и тинистым прудом. Она погрузилась в свое меланхолическое воспоминание и вздрогнула, когда г-жа Потроне дотронулась до ее руки холодным черепаховым лорнетом. Франсуаза огляделась вокруг.

Она увидела множество лиц, забавно перемешанных, людей родовитых, богатых и таких, которые, не будучи ни тем, ни другим, стараются уверить, что они по крайней мере принадлежат либо к первым, либо ко вторым. Одни пришли ради Бокенкуров, другие — ради Серпиньи, из любопытства, для удовольствия или из вежливости, но в сущности, чтобы показать себя и посмотреть друг на друга, третьи — г-жа Потроне, например, — чтобы поострословить насчет лиц и туалетов присутствующих; Буапрео — ради самого праздника, он любил все блестящее и минутное, улыбки и оттенки, музыку среди листвы и фейерверк в ночном небе; г-жа Бриньян — ради г-на де Пюифона; ле Ардуа — ради любовницы, м-ль Кингби, которая здесь танцевала.

Ле Ардуа только вчера возвратился из своего замка Гранмона, куда почти не ездил и где сейчас против своего обыкновения провел две недели в одиночестве, что весьма удивило Франсуазу. Откуда явилась у Филиппа ле Ардуа внезапная потребность в уединении? И она подумала о Гранмоне, таком, каким его описал ей однажды г-н Барагон: с его садами, высоким фасадом, залами в орлах и венках, со всей его старой и сохранившейся наполеоновской роскошью. Смех г-жи Потроне вывел ее из задумчивости.

Г-жу Потроне приводил в восхищение вид маркиза де ла Вильбукара, выкрашенного, отлакированного до крайности и туго затянутого в корсет. Он сидел неподалеку от нее за одним из столиков в обществе нескольких дам. Г-жа Потроне не уставала любоваться им.

— Какая прелестная старинная вещица! — повторяла она.

За соседним столом царила Люси де ла Вильбукар, над верхней губой которой виднелся легкий пушок. Ее окружали молодые люди. Дальше сидел полковник де Варель. Крутя свою седенькую бородку, он удивленно взирал на г-на де Гангсдорфа, сидящего напротив него. Г-н де Гангсдорф задумчиво вертел пальцами пустой стакан. Маленький толстый человечек думал о своем муранском доме, заснувшем над лагуной, с его прозрачными и молчаливыми стекляшками. Он охотно бы поспешил к ним, не будь оперной певицы м-ль Вольнэ, с которой он не решался расстаться, хотя она начинала ему казаться слишком расточительной и стала меньше нравиться, с тех пор как он познакомился с м-ль Кингби. Г-жа Потроне так увлеклась рассматриванием лиц, что перестала разговаривать.

Франсуаза тоже смотрела то на одного, то на другого гостя. Полные и худощавые, блестящие и тусклые, они все казались ей на одно лицо, представлявшее верхи общества. Она узнала желтое лицо г-жи де Гюшлу, добродушную физиономию г-на Барагона. Она искала глазами Викторину де Витри и заметила г-на Потроне. Г-н Барагон, сидя между двух дам, поправлял свое пенсне. Она подумала о находившихся под столом его башмаках с порыжевшими и мягкими шнурками, такими же, как шнурок его пенсне. Совсем вдали она увидела баронессу де Витри с г-ном де ла Коломбри. Под самым помостом для музыкантов она наконец нашла Викторину, разговаривающую с г-ном де Бокенкуром. Огромный, бритый и немного хмельной, он наклонился к ее уху. Большой букет цветов в его петлице касался плеча молодой девушки, маленький желтый профиль которой показывал гримаску удовлетворения и гордости.

К Франсуазе обратился Буапрео, и они стали вполголоса беседовать о г-не де Берсенэ, которого Буапрео заходил проведать среди дня.

— Он очень плох, наш бедный князь, — говорил Буапрео. — Голова у него по-прежнему в порядке, но тело перестает служить. Ах, какого прелестного старика мы теряем!

Они печально умолкли. Франсуазе нравился Буапрео. Она не чувствовала к нему того рода дружбы, какую испытывала к Филиппу ле Ардуа, но нечто более тонкое. Буапрео не ухаживал за ней, но оказывал ей нежное и неуловимое внимание. Между ними сложилось молчаливое взаимное понимание, состоящее из оттенков и получувств, какая-то ласковая интимность, которую ни он, ни она не сознавали, но которая делала их приятными друг другу.

Шум разговоров и звучание музыки перекрыл голос полковника де Вареля. Он произносил речь, обращаясь к г-ну де Гангсдорфу, который не переставая вертел в руках свой стакан. Ветер загасил свечи. Края навеса раздвинулись и взорам предстал иллюминованный парк.

Аллеи расцвели большими бумажными фонарями, походившими по форме и цвету на эмалевые плоды г-на де Серпиньи. Подвешенные среди листвы, они качались в своей сияющей прозрачности. Рядок огоньков на большой площадке обрисовал фронтон импровизированного театра, на котором читались слова: «Праздник Дома огня».

Присутствующие мало-помалу выходили наружу. Голоса на свежем воздухе рассеивались или замолкали. Настала минута молчания и ночи.

— Тебе весело, Франсуаза? — спросила свою племянницу, проходя мимо, г-жа Бриньян и, не получив ответа, углубилась с г-ном де Пюифоном в аллею.

Франсуаза смотрела, как они исчезают в темноте. К ней подошел Филипп ле Ардуа. Она его не видела две недели и спросила, хорошо ли он провел время в Гранмоне. Они беседовали как обычно, просто и дружески, идя по гравию дорожки, тянувшейся вдоль буксового палисадника. По временам Франсуаза задевала локтем маленькие листочки, лакированные, черные, горько пахнущие. Мимо них прошли курильщики, среди которых находился г-н Барагон. Он не узнал ее.

— Как красив парк, Филипп! — произнесла Франсуаза.

— Да, но Гранмонский парк я люблю больше. Вам следовало бы когда-нибудь побывать в нем. — И добавил: — С вашей тетушкой.

Они шли к театру, где до начала представления разыгрывали лотерею. Когда они вошли, зал уже наполнился гостями. Каждый спешил туда, как если бы заблаговременный приход мог содействовать удаче выигрыша. Все показывали друг другу свои номера, написанные на красных кусочках картона. Троекратный удар возвещал о начале лотереи. Занавес поднялся.

На сцене на красных бархатных скамьях лежали предметы выигрыша. Де Серпиньи любовно поглаживал их время от времени.

— Изумительно! — воскликнула г-жа Потроне. — И стала аплодировать.

Г-н де Серпиньи раскланялся и знаком показал, что начинает. — Колесо повернулось с пронзительным, как у комара, жужжанием.

— Номер 52! — возгласил он повышенно резким голосом.

— Я выиграл! — И полковник де Варель взмахнул своим билетом, как знаменем.

Г-н де Серпиньи бережно взял пальцами выигранный предмет и показал всем крохотный эмалевый флакончик, но пока не отдал его хозяину, а обратился к секретарю.

— Номер 52 — полковнику де Варелю, — продиктовал он г-ну де Пюифону, который с записной книжкой в руках исполнял обязанности секретаря.

Игра продолжалась. Вокруг каждого играющего возникал маленький шумок зависти и жадности. Главным выигрышем оказалась огромная высокая ваза из зеленой эмали с изящными ручками. Г-н де Серпиньи знал, что она имела незаметную трещину. Только такой огрех заставил Вильрейля расстаться с ней.

— Номер 89! — выкрикнул далее г-н де Серпиньи.

Никто не откликался.

— Может быть, номера 89 не существует? — предположил Буапрео, обратившись к Франсуазе, и улыбнулся.

— Номер 89.

— Здесь! — раздался приглушенный голос. И г-н де Гангсдорф, застенчивый и пунцовый, в своем зеленоватом фраке приветствовал общество движением своей руки.

Бедный г-н де Гангсдорф, утомленный своими мыслями, заснул. Внезапно разбуженный, он готов был спрятаться куда угодно, а лучше оказаться в своем замке в Мурано.

— Черт! У меня был 88! — проворчал Конрад Дюмон, поднимаясь с места.

Все тоже встали, когда г-н де Серпиньи громко провозгласил: «Выигранные предметы будут доставлены их владельцам на дом». Его заявление вызвало разочарование. Каждому хотелось тотчас же получить на руки и потрогать свой выигрыш. Разговоры возобновились перед опущенным занавесом. Через некоторое время занавес снова поднялся. М-ль Вольнэ и г-н Гатра спели «Заклинание огня» из «Валькирии». Два рояля заменяли им оркестр. В ожидании танца м-ль Кингби ле Ардуа сел позади девицы де Клере, неподалеку от толстого Бокенкура, поместившегося рядом с девицей де Витри. Они не разлучались. Дюмон заметил их сближение и показал Франсуазе на нее, тщедушную и хихикающую, и на него, огромного и хлопотливого.

— Какой успех у девицы де Витри! — пояснил Дюмон со значительным видом.

Франсуаза жестко посмотрела ему в глаза и отвернулась к сцене, на которой танцевала м-ль Кингби под музыку далеких и протяжных флейт. Танцовщица не прибегала к сложным ухищрениям. Прелести ее тела, окутанного легкими и прозрачными тканями, манили зрителей. Ее пластика, жесты и движения ног создавали гармонию. Казалось, она искала ее внутри себя, мало-помалу приближалась к ней и достигала полноты, выражения, творя неповторимый рисунок танца. Из незаметных фигур его возникал пленительный образ.

— Она очень красива, ваша подруга, — заметила Франсуаза, повернувшись к Филиппу ле Ардуа, когда танец закончился и раздались аплодисменты.

Теперь все вышли на лужайку, чтобы посмотреть фейерверк. Франсуаза думала о том, что ей рассказал Буапрео о м-ль Кингби. Англичанка танцами зарабатывала себе на жизнь. Она любила ле Ардуа и ничего не брала от него. Несмотря на настояния Филиппа, она не хотела отказаться от своего ремесла. Она еще совсем недавно подписала контракт с Фоли Бержер, где должна выступить через несколько недель. После каждого выступления м-ль Кингби заболевала — танцы утомляли ее и вредили здоровью, но она упрямо продолжала заниматься балетом.

Вдруг небо осветилось звездным дождем. Начался фейерверк. Потоки искр проносились по небу. Снопы, букеты, каскады расцветали в ночной вышине, радуя красотой и неожиданностью цветных композиций. Внезапно начавшийся фейерверк так внезапно окончился. Франсуаза, прислонившись к буксу аллеи, сорвала один из тысячи маленьких зеленых листочков и взяла его в рот. Почувствовав горечь, она подумала о Викторине де Витри. Ей вспомнилось, как та в саду на улице Варен жевала едкие побеги кустов. Широкое, нехорошее и багровое лицо г-на де Бокенкура встало мысленно перед ней. Совсем потемнело после яркого света фейерверка. В нескольких шагах трое молодых людей беседовали между собой, не видя ее.

— Значит, белокурая дама, которая так вплотную разговаривала с Пюифоном, г-жа Бриньян?

— Как, Поль, неужели ты ее не знаешь?..

— Она недурна, у нее вид потаскушки, но шикарной.

— Черт побери, я предпочел бы племянницу, ту, что сидела впереди ле Ардуа!

— А разве?..

— Еще бы! Ни гроша, и хорошенькая.

— Говорят, она любовница ле Ардуа?

— Да нет же. Художник Дюмон говорил мне…

Франсуаза, покраснев от стыда, убежала подальше от злых языков. Начали разъезжаться. Кареты столпились у решетки. Их фонари вытянулись светящейся нитью.

— Вы мою дочь не видели? — спросила, увидев Франсуазу, баронесса де Витри. С ней рядом стояли г-н де ла Вильбукар и его жена Люси де ла Вильбукар.

Люси шепнула Франсуазе:

— Приведите ее скорее. Она в маленькой гостиной над лестницей. — От Люси пахло табаком, и она еле сдерживалась, кусая свои маленькие черные усики, чтобы не рассмеяться.

Франсуаза побежала в дом. Большая нижняя гостиная пуста. Она поднялась по лестнице и толкнула дверь. Кто-то быстро встал с дивана. Г-н де Бокенкур! На его широком багровом лице играла скверная улыбка. Он стоял, наполовину заслоняя своим массивным телом Викторину де Витри, которая опускала юбку и поправляла корсаж. Секунда прошла в молчании.

— Ваша мать ищет вас, Викторина. — Франсуаза обратилась к Викторине не как обычно, на «ты».

Викторина дерзко смерила ее взглядом:

— Хорошо, милая, я иду.

Баронесса де Витри встретила дочь раздраженно, держа в руках ее манто. Викторина спокойно ответила ей на ее материнский выговор:

— Но, мама, мне было так весело! — и добавила, глядя на Франсуазу уголком глаз: — Г-н де Бокенкур мне все показал!

Почти все разъехались. Погасли огни. Воздух посвежел. Запах смятого газона примешивался к аромату ночных листьев. Г-н де Серпиньи ораторствовал среди небольшой кучки людей.

Г-жа де Бриньян, наконец, появилась вместе с юным г-ном де Пюифоном. Ее прическа опять потеряла свою форму.

— Франсуаза, мы отвезем домой г-на де Пюифона, — проговорила она, обратившись к Франсуазе.

Г-н де Пюифон поклонился, всегда улыбающийся и корректный.

— Не забудьте же завтра зайти ко мне! — крикнул издали г-н де Серпиньи какому-то молодому человеку.

Г-жа Бриньян села в карету. Де Пюифон поместился на передней скамеечке и захлопнул дверцу. Слышался громкий смех Бокенкура и неприятный голос Дюмона. Франсуаза угадывала, о чем они могли говорить. Она страдала. Старая лошадь шла вялой рысцой. По временам внезапный и беглый свет фонаря позволял Франсуазе видеть г-жу Бриньян и г-на де Пюифона, которые на мгновение разнимали свои руки, чтобы затем возобновить в темноте свое прерванное объятие.