Польские трупы

Анджей Пилипюк Самолёт Риббентропа

Глухой гул зенитной артиллерии то усиливался, то ослабевал. Черноту неба над Лондоном прорезали осветительные ракеты и лучи прожекторов. Ночь была безлунная, тучи низко проплывали над землей. За окнами клубилась серая мгла.

— Скоро должны быть на месте. — Командир был спокоен. — Отправь сигнал в центр. Пусть сообщат, что ждем двадцать минут, пока гражданские спустятся в убежища, потом сбрасываем бомбу. Если самолет уцелеет, приземляемся к северо-востоку от Лондона.

— Паршивая идея, — буркнул поручик. — Пусть даже это очень благородно, но…

— Да они и так знают, что мы здесь.

— Вот британцы нас на вилы посадят, тогда запоем. Чую, в этот раз живыми нам не выбраться. Что ж, пожил двадцать два года, и хватит.

— Если сгинем, то не зря, — утешил его товарищ. — Этот старый алкаш Черчилль думает, что он сильный, вот мы ему и покажем, какой он слабак. По крайней мере, надолго отобьем охоту высаживать десанты и заключать союзы со швабами.

— Если эта бомба такая мощная, нужно сбросить ее на районы дислокации войск, а не на город, — проворчал подчиненный. — Или флот ихний затопить, когда пойдет через Ла-Манш…

— Это не мы решаем. Приказ есть приказ.

Кашлянуло радио. Поручик надел наушники.

— Лондон под нами. Население предупреждено.

— Прими штурвал.

Капитан направился в хвост машины. Поднял люк, потом тяжелый свинцовый чехол, закрывающий корпус бомбы. Открутил два болта, открыл клапан. Вытащил одну за другой три чеки и щелкнул переключателями. Опустил люк на место.

— Готово.

— Осталось одиннадцать минут.

Командир сел в кресло.

— Пропадем, — сказал поручик. — Чую. Эта бомба… Я видел снимки Берлина с воздуха. Громадная воронка, целый район в щепки. Сила взрыва эквивалентна тысячам тонн тротила… Ударная волна сметет нас как нечего делать. А если нет, то их машины только и ждут, когда мы высунем нос из-за туч.

— Думаешь, нас бросили на убой?

— Предполагаю. Мы последние, кто участвовал в погоне за самолетом Риббентропа. И последние, кто видел этого странного типа с чемоданом.

— Может, ты и прав. Но приказ мы выполним…

— Да. Но я все же хотел бы знать зачем.

— Ты знаешь, какие ходят слухи. — Капитан сделал глоток из фляги и передал ее товарищу. — Человек, которого мы видели, это спецсоветник из нашего генштаба. Он запланировал всю операцию.

— Тогда откуда он знал… Погоди, когда мы начали тренироваться? Пятнадцатого августа? Значит, он за восемь дней до тайных переговоров в Кремле знал, когда вернется министр?!

Издалека снова донеслись разрывы снарядов. Зенитная артиллерия упорно нащупывала самолет. Затрещал будильник. Поручик перекрестился и дернул рычаг бомболюка. Потекли бесконечные секунды.

— Время прошло. — Командир потряс часами. — Теперь уже не рванет.

— Дрянь дело. Почему?

— Не знаю. — Он ударил кулаком по спинке кресла.

Неожиданно самолет тряхнуло. Потом еще и еще. После очередной встряски в воздухе закружились куски обшивки.

— Мы сбиты!

— Тихо! — велел командир. — Это…

Очередная серия разрывов заглушила его слова. Поврежденный мотор заглох, пилот потянул на себя штурвал и заблокировал его. Оба схватили парашюты.

— Любопытно, эти вилы, на которые нас посадят, они для сена или для навоза? — пробурчал поручик.

— Мы еще над городом, здесь нет вил. Самое большее, напоремся на какой-нибудь забор. Кончай строить рожи, — рявкнул на него командир. — Держись поближе ко мне — если разделимся, встретимся через несколько недель. Когда этот жирный, попыхивающий сигарой боров обосрется со страха и выкинет белый флаг, вернемся домой.

Он затянул ремни парашюта, и они двинулись к люку.

— Ну, бывай.

— Удачи, капитан.

Первый раз я увидел его, когда мне было лет восемь. Мы пошли на школьную экскурсию в варшавский Музей вооруженных сил. Сначала два часа бродили по залам, слушая болтовню гида. Смотрели на ржавые мечи, раскопанные на полях сражений и извлеченные из рыцарских могил. Пялились на длинные ряды блестящих винтовочных дул, напоминавшие органные трубы. Наконец нас выпустили наружу.

Здание стоит на бугре, заканчивающемся крутым обрывом. Внизу, в обширном парке выставлены разные экспонаты. Мы осмотрели орудия, стоявшие перед музеем, и направились к лестнице. Под навесом было собрано вооружение со всех концов света: захваченные у гитлеровцев и Советов танки, несколько французских самоходных установок, вроде той, что была в немецком фильме о четырех танкистах[35].

Трофейную германскую подлодку разрешалось осмотреть изнутри. Ребята немедленно воспользовались этим, побежали к лодке, а затем, грохоча ботинками по жестяным ступенькам, принялись карабкаться на башню, чтобы добраться до люка. Моя память сохранила только обрывочные образы. Помню, как я стоял на краю обрыва и глядел сверху на подлодку. Она походила на большого, дохлого, выброшенного на сушу кита. Потом наступает пробел.

Кажется, я попросил у учителя разрешения отойти. Или просто пошел себе по краю обрыва в сторону выставочных залов. Мне захотелось взглянуть на самолеты. Они стояли в большом ангаре. Дальше память работает как часы: я замер в дверях, ошеломленный огромными размерами помещения, но уже спустя минуту, слегка поколебавшись, двинулся вперед. Несколько минут я восхищался машинами. Их установили согласно хронологическому принципу: сначала первые конструкции из металлических трубок, обтянутых брезентом, потом истребители Первой мировой…

В конце стояло несколько новейших моделей: стратегический бомбардировщик «Хальны», истребители «Ирбис» и «Жбик». Был даже макет атомной бомбы — копия той, которую мы сбросили на Лондон. Я дошел до дальней стены и уже хотел возвращаться, как вдруг заметил незакрытую дверь. Видно, она вела в служебные помещения, куда был закрыт вход посетителям. Но преодолеть искушение я не смог и вошел внутрь.

Помещение за дверью тонуло во мраке. Судя по эху, раздававшемуся от моих шагов, оно было столь же огромным, как предыдущий зал. Неожиданно под потолком зажглись галогенные прожектора. Скорее всего, сработали фотоэлементы. Передо мной предстал самолет. Самый большой и самый прекрасный из всех, что были в музее. Огромная, четырехмоторная машина… И в то же время хуже всех сохранившаяся. Она стояла, опираясь на несколько бетонных подпорок. Без них разбитая конструкция, пожалуй, рассыпалась бы на кусочки. Пропеллеры были погнуты и разломаны. Нос сильно вдавлен, стекла в иллюминаторах покрыты паутиной трещин. Я обошел самолет, чтобы посмотреть сбоку. Фюзеляж снизу был изрядно изуродован. Внезапно я понял — бомбардировщик просто врезался в землю. Дыры от пуль в крыльях и на обшивке не оставляли никаких сомнений. Его сбили.

— Эй, мальчуган, сюда нельзя входить! — Человек в сером рабочем комбинезоне вырос словно из ниоткуда. С ним был высокий мужчина в летнем костюме и очках с толстыми стеклами.

Вид у меня был, должно быть, напуганный, потому что охранник смягчился.

— Эта часть экспозиции еще только готовится, — добавил он с улыбкой. — Мы пока никого сюда не пускаем.

Я извинился и вернулся в первый зал. Здесь у меня опять провал в воспоминаниях — не помню, как нашел свой класс.

Профессия журналиста имеет то преимущество, что время от времени можно помочь какому-нибудь приятелю. Витека я знаю со школы. Уже тогда он был помешан на моделировании. Постепенно это увлечение переросло в опасную манию. После того, как его выгнали из школы за нерадивость в учебе, он открыл магазинчик для таких же любителей, а затем и небольшую фабрику по изготовлению микродвигателей… Наши контакты оборвались на несколько лет, но вот возник подходящий случай, чтобы их обновить.

Свою лабораторию он устроил в подвале особнячка на Жолибоже[36], унаследованной от деда-офицера. Ко мне вышел в белоснежном халате. На носу у него красовались очки в проволочной оправе, делавшие его похожим на ученого.

— Привет, Павел. — Он стиснул мою ладонь. — Сколько лет, сколько зим.

— Вот уж точно.

— Прошу в мои владения…

Я оглядел помещение и усмехнулся. Судя по всему, он предвидел, что я буду делать снимки, и расставил все экспонаты так, чтобы они создавали необычайно зрелищную композицию. Мне как-то не верилось, что он каждый день работает в такой обстановке.

Я вынул из кармана аппарат и нащелкал несколько фотографий: висящие под потолком модели самолетов, препарированные кости крыла лебедя, и рядом такие же, но сделанные из тонких дюралевых трубочек.

— Повторить движение птичьего крыла очень трудно, — без предисловий заявил он, предвосхищая мой вопрос. — Я использовал кибермышцы, применяемые в протезах. — Он показал мне очередную модель. К искусственным костям были прикреплены гладкие мышцы, оплетенные сетью тонких кабелей. — Если сейчас мы подключим их к рулевой модели, — он воткнул конец провода в компьютерный порт, — то увидим движение, очень похожее на натуральное…

Искусственное крыло принялось загребать воздух.

— А как с питанием? — полюбопытствовал я. — Кибермышы жрут, наверно, ужасно много электричества.

— Верно, но на целого лебедя, — мы прошли дальше, и он с гордостью показал мне готовую модель птицы, — его уходит примерно столько же, сколько на протез одной руки. Всю модель приводят в движение две литиево-кремниевые батарейки. Одной зарядки хватает на шестьдесят километров полета, при этом он еще может взять до двух килограммов полезного груза. Этот лебедь в четыре раза легче настоящего.

— Понимаю. — Я записал его слова.

— Это, разумеется, всего лишь игрушка. Моя фирма думает прежде всего о коммерческом использовании наших моделей. — Он открыл небольшую коробку. — Вот летучая мышь Z-128c, — произнес он торжественно.

— Расскажи о ней поподробнее, — попросил я.

— Думаю, что основное применение она найдет в исследованиях и диагностике промышленных установок, — пояснил Витек. — Мы проверили ее на АЭС в Секерках. Мышь оборудована двумя камерами, реагирующими на инфракрасный свет. Она способна влететь в трубу диаметром десять сантиметров, измерить радиацию, заснять коррозию на стенках, взять пробы воздуха и пыли.

— А как с управлением? — поинтересовался я. — Ведь стальная труба экранирует радиоволну.

— Да, а еще вблизи работающих реакторов быстро садится электроника, — добавил он. — Мы применили специальную защиту. Микрокомпьютер, управляющий аппаратом, рассчитан на выполнение довольно сложных заданий… Если наметить ему ориентировочную цель исследований, он осуществит ее, даже если наткнется на непредвиденные трудности. В его оборудовании имеется также система возврата на базу в случае повреждения канала связи.

— Не боишься, что эта игрушка попадет в руки террористов?

— Летучая мышь не может перенести груз тяжелее нескольких десятков граммов, — мгновенно ответил он, как видно, не впервые услышав этот вопрос. — Впрочем, она способна выполнять шпионские задания, но наша армия не проявила интереса. Вероятно, у них есть что-то получше, — вздохнул он.

Мы поболтали еще немного. Он старался объяснить мне, чем отличается полет птицы от полета летучей мыши, потом распространялся о начальном этапе своих исследований… Заодно мы выпили бутылку молдавского вина. Наконец пришло время прощаться.

Главный вздохнул и положил мою статью на стол. Минуту глядел в окно. Отчего-то текст пришелся ему не по душе. Я прикинул, где может скрываться ошибка, и спокойно ожидал нагоняя.

— Видишь ли, Павел, — подал он наконец голос. — Я не совсем это имел в виду. Мой грех, нужно было сразу тебе растолковать. То, что ты написал, неплохо, но не сильно отличается от того, что по случаю годовщины опубликуют наши конкуренты. От того, что пишут каждый год… Всякий раз одно и то же: 27 августа, объявление войны Третьему рейху, крупнейшая победа польского оружия со времен Грюнвальда и прочая пропагандистская лабуда… И каждый год одни и те же снимки: колонны немецких военнопленных, наши перекрашивают захваченные танки… А я бы хотел, — щелкнул он пальцами, — чего-то большего.

— Вы же сами говорили, что это серьезная газета, — буркнул я. — Мы не можем опускаться до чепухи уровня «Турбоэкспресса».

— Сдается мне, в прошлом году они тиснули заметку о том, как Гитлер, переодевшись раввином, удрал в Бразилию. — Это воспоминание развеселило шефа. — Нет, на них мы равняться не будем. — Он взглянул на меня поверх очков. — Попробуй раскопать какую-нибудь тайну, оставшуюся с тех лет. Мы ведь не все знаем.

— Подумаю, — обещал я. — Вскорости представлю вам предварительные наметки.

— Ну, дерзай.

— А второй текст? — Я остановился в дверях.

— О том чокнутом, который собирает искусственных пташек? Пойдет в отдел «Наука», без купюр.

И на том спасибо.

Я ткнул в кнопку пульта. Телестена расцветилась красками. События дня. Перед зданием штаба толпа репортеров окружила генерала Ковальского. Я повеселел: мужик был бесшабашный и острый на язык.

— Скажите пожалуйста, вы не боитесь реакции Лиги Наций? — спросила крашеная блондинка с третьего канала. Я знал ее лично.

— Милая барышня, — звучным басом ответил генерал. — Пока польская армия защищает интересы страны, Лига Наций может сунуть голову в ночной горшок и булькать сколько вздумается. Статья первая нашей конституции ясно гласит: «Любой гражданин Речи Посполитой имеет право на жизнь, свободу, собственность и защиту чести и достоинства, независимо от места своего пребывания. В целях обеспечения этих прав наша Родина окажет ему любую техническую, дипломатическую и военную помощь. Всякий ущерб, нанесенный гражданину Речи Посполитой, повлечет за собой незамедлительное и беспощадное возмездие», — процитировал он. — Наша археологическая экспедиция, работающая в Боливии, была обстреляна боевиками, прибывшими с территории Бразилии. Конечно, преследуя этих бандитов, мы слегка нарушили границу…

— Власти в Рио-да-Жанейро утверждают, что наши солдаты углубились на расстояние в четыреста километров, сожгли восемь тысяч гектаров джунглей и взорвали дамбу… — Это был темноволосый парень из «Львовского слова».

— Чтобы поджарить этих террористов, мы действительно применили напалмовые бомбы, но взрыв дамбы был продиктован исключительно желанием погасить возникший пожар. Может, я и солдат, но забота об окружающей среде мне совсем не чужда. Я люблю деревца, птичек, зверушек и прочее лесное дерьмо. — Генерал широко улыбнулся. — Остальную информацию сообщит вам пресс-атташе корпуса.

Зарубежные новости я смотрел, заваривая себе чай. Царь Владимир Кириллович вручил ордена своим приближенным, в военном округе «Дальние Рубежи» еврейские террористы снова взорвали мост, польская нефтяная компания «Бизон» расширяет зону своей деятельности в Кувейте, Лига морей и колоний празднует годовщину основания польских поселений в Родезии, делегация США просит упразднить визы[37], руководитель грузинской военной миссии на приеме у президента… Скукотища.

Я опустил жалюзи. Неон на соседнем небоскребе, рекламировавший польские фотоэлементы, страшно действовал на нервы. Я бросил кристалл в считыватель и хлебнул армянского коньяка из граненого хрустального стаканчика.

Начался фильм. Я знал его почти наизусть. Поглядев несколько минут, стал щелкать пультом, останавливаясь на отдельных сценах. Самолет Риббентропа охвачен огнем. Сановник прыгает с парашютом, самолет врезается в землю… Местный крестьянин, превосходно сыгранный Кобушевским[38], приближается к обломкам с топором в руке и начинает рыться внутри, ища, чем бы поживиться. Находит бронированный чемоданчик с договором… Мне не хотелось смотреть, как стальной чемодан курочат в овине и как мужик со старостой читают обнаруженные бумаги. Я перескочил сразу к заключительной сцене.

— Что это такое? — Кинематографический Гитлер, несмотря на добротный грим, выглядел слегка неестественно.

— Это акт об объявлении войны между нашими странами. — (Линда[39] в роли польского посла был, как всегда, великолепен). — Не трепыхайся. Вы хотели международной заварухи — так получите…

Фюрер, багровый от бешенства, подписывает акт.

— А еще у меня проблема. Лимузин сломался, — историческая фраза прозвучала в устах Линды с неподражаемой развязностью, — поэтому оставляю его во дворе. В посольство вернусь на такси. А за машиной пришлю механика…

Я нажал на пульт. Последняя сцена. Припаркованный к обочине сельской дороги автомобиль нашего дипломата. На горизонте, над Берлином, растет атомный гриб. Богуслав стоит возле машины и любуется на зрелище.

— Вырвали сорняк, — бурчит он.

Я сделал еще глоток и переключился к началу фильма.

Со стороны бухты тянуло холодным ветром. Заключенный миновал столб, обозначавший границу лагеря. Никто не обращал на него внимания… С трудом волоча ноги, он побрел к ближайшим холмам. Забрался на одну из вершин. Среди кустов вереска лежало несколько сотен камней. С земли могло показаться, что они валяются без всякого порядка, но с высоты птичьего полета было видно, что на самом деле это сложный узор.

Старик, опираясь на сучковатую палку, посмотрел в небо. Где-то там, высоко в космосе, висят спутники — глаза и уши польской разведки… В один прекрасный день чей-нибудь взгляд задержится на этом месте, и счастливая карта вернется к нему.

В следующий раз я попал в Музей вооруженных сил нескоро. Мне было тринадцать лет. Польский межпланетный зонд Вителон-8 как раз вернулся с Марса, привезя образцы почвы и скал. Как все дети, я был захвачен космосом. В музейном парке собирались громадные толпы. Чтобы проникнуть внутрь, нужно было отстоять гигантскую очередь.

Первый раз в жизни я видел что-то подобное. Мне казалось, что такие очереди возможны только в Германии или Англии. Наконец, после часа ожидания, мне удалось пройти в музей. Первый ангар не изменился — те же самые самолеты, стоящие в два ряда. Прибавился только один экспонат. Я думал, что для осмотра достаточно будет попасть внутрь, но человеческая змейка вилась через все помещение…

Прошло еще два часа. Я добрался до дальней стены. В ней уже не было серой двери, вместо нее пробили широкий вход. Охранники запускали по тридцать человек. Тяжело дыша, я ввалился в зал. Он был уже иным. Целую стену занимал макет марсианского пейзажа с настоящим зондом и роботом для сбора проб и анализов. Вдоль другой стены, в стеклянных витринах, лежали камни и серая марсианская пыль…

На больших цветных диаграммах в увеличенном виде были представлены инопланетные бактерии и водоросли, а также фрагменты какого-то более крупного организма, напоминавшего насекомое. Самих марсиан еще не нашли, но несколько снимков со спутника демонстрировали что-то похожее на развалины городов и пятистенные пирамиды, изрядно разрушенные тысячелетней эрозией. Их исследованием должна была заняться очередная экспедиция — уже с людьми. Прошло три минуты, и охранники принялись деликатно оттеснять посетителей к выходу — нужно было освободить место для новой группы.

Помню, несмотря на переполнявший меня восторг, я невольно задумался: а где же разбитый самолет? Пусть музейный парк и обширен, но самолет — не иголка в стогу сена…

— Вот примерный набросок. — Я положил на стол шефа листок бумаги. Он даже не взглянул.

— Перескажи.

— Есть несколько вещей, которые до сих пор не удалось прояснить. Я выбрал три, они представляются мне самыми интересными. Во-первых, кто летом 1939 года сделал для нас три атомные бомбы на основе радия? Во-вторых, загадка лондонской осечки и взрыва газа, при котором погибли все физики, создававшие бомбу для Лиги Наций. В-третьих, история с самолетом Риббентропа.

— Что ты выбрал?

— Первое дело до сих пор засекречено, и если мы станем в нем копаться, то можем нарваться на неприятности. Второе очень любопытно, но, может, лучше опубликовать эту статью в годовщину взрыва?

— Гхм… К тому же это грязная история, — вздохнул он. — Каждый ребенок понимает, что гостиница взлетела на воздух не случайно, да и Эйнштейн вряд ли сам утопился в бассейне… Собери материалы, тогда и обмозгуем, что с этим делать.

— Третье дело, пожалуй, самое многообещающее. Перехват копии пакта Молотова — Риббентропа. Это событие привело к началу войны.

— От него тоже немного разит, — заметил он.

— Вы читали немецкие газетенки? Все эти россказни, будто самолет министра был сбит над Польшей.

— Да, я слышал об этой версии.

— Мне кажется, я могу это доказать, — произнес я с гордостью. — Возможно, обломки самолета, которые я как-то видел, тот самый…

Он задумчиво помолчал.

— Если это правда, то мы нарушили венскую конвенцию 1815 года, — сказал он наконец. — Нападение на иностранного дипломата. Получится, что такая статья льет воду на мельницу немецкого меньшинства, вервольфов, оппозиции. Болваны из Лиги Наций тоже поднимут вой.

— Необязательно, — покачал я головой. — Из того, что мне удалось выяснить, он не имел разрешения на пролет над нашей страной.

— Что? — Шеф вскинул голову и посмотрел на меня прояснившимся взором.

— Я просматривал сегодня утром в библиотеке каталог архивных документов МВД и МИДа с июля по август 1939 года. Иностранный дипломат, пролетающий на военном самолете, над территорией чужой страны, должен, по крайней мере сообщить об этом, а вернее — попросить разрешения.

— То есть…

— Наши не знали о переговорах в Москве. Советские газеты сообщили об этом утром 24 августа, они думали, что гитлеровский сановник уже в безопасности.

— Иначе говоря, наши пилоты, случайно наткнувшись на самолет Риббентропа…

— …Могли заставить его приземлиться, а в случае отказа — открыть огонь. Развивая эту мысль, можно предположить, что если бы они знали, кто летит и какой договор везет…

— А они знали? — прищурился он.

— Это будет трудно установить, — вздохнул я. — Но постараюсь. Доступ в архив я не получу, поэтому единственный шанс — найти живого участника или свидетеля…

— А ты не подумал, что кто-нибудь после войны, опасаясь расследования со стороны Лиги Наций, мог выкинуть из архивов МИДа запрос Германии и наше разрешение на пролет?

— Подумал. Но поскольку ни того, ни другого нет, как они докажут, что это было? Кроме того, цензорам пришлось бы изменить нумерацию нескольких тысяч разных документов, а это маловероятно.

Начальник широко улыбнулся.

— Ты настоящая журналистская ищейка, — похвалил он. — Утверждаю все три темы, а третью — как основную. Жду тебя через несколько дней с материалами.

Есть два вида цензуры. В тоталитарных странах, таких как бывший Советский Союз, Бразилия или США, применяется всеобъемлющий контроль. Любой материал, появляющийся в прессе, проходит через соответствующий орган, который его утверждает. В демократических странах цензура действует более тонко. Например, из библиотек вдруг исчезают какие-то книги или номера журналов… Разумеется, даже старательные господа-цензоры не в состоянии вычистить все… Я вошел в сеть и принялся рыскать по виртуальным архивам. Для затравки взял «Варшавский курьер». В конце концов, самолет Риббентропа разбился где-то возле Отвоцка. Утренний номер от 26 августа 1939 года коротко доносил:

— Советский? — изумился я. — Почему советский?

В дневном выпуске была новая информация:

Меньше чем через час появился специальный выпуск, представляющий документы, которые были найдены в обломках самолета. Вечерний номер содержал информацию о многотысячных толпах, собравшихся возле сейма и Бельведера[40]. Армия была вынуждена взять в кольцо немецкое посольство, которое два раза пытались поджечь митингующие.

На следующий день газета сообщила об акциях протеста и чрезвычайной сессии сейма. Кроме того, в ней промелькнула короткая информация о том, что задержан еще один парашютист. Им оказался какой-то русский по фамилии Голованов.

Я выключил экран и уставился на озаренную неонами варшавскую ночь. Потом подошел к книжной полке и вытащил энциклопедию. Минуту листал ее, пока не остановился на знакомом снимке. Самолет Риббентропа «Дорнье», стоящий на свежевспаханном поле с закопченным мотором. На крыльях гитлеровская символика…

— Это еще что? — пробормотал я.

Неужели редакторы «Курьера» ошиблись? Или нет? «Иллюстрированный еженедельник»?.. Я открыл новый файл. Большая статья, рядом две фотографии, гитлеровский самолет на вспаханном поле. Увеличил снимок. Появились пиксели. Я уменьшил разрешение и повторил операцию, затем тихо присвистнул. Кто-то несколько десятков лет назад, сканируя газетную полосу, заменил подлинные фотографии. Поскольку при увеличении не проявился растр, скорее всего, умелец наклеил на страницы другие фотографии, а потом сунул их в машину…

Я скрипнул зубами. Наверняка в нашей стране в домашних библиотеках, в коллекциях есть сотни экземпляров этого номера — на букинистические магазины я особо не рассчитывал. Может, маленькая районная библиотека, где выдают старые журналы в бумажном виде? Я помнил такие с детства, но сейчас… Я взглянул на часы. Было около девяти вечера.

Жюль жил в общежитии для зарубежных студентов на Повислье[41]. Я познакомился с ним случайно, когда делал репортаж об иностранцах, обучающихся в Польше.

В вестибюле пахло дешевыми французскими духами. Стены были изрисованы спреем. Я поднялся в дребезжащем лифте на восьмой этаж. Постучал в обшарпанную дверь. Изнутри донесся грохот, звон бутылок, скрежет передвигаемой мебели. Наконец открылась дверь. Увидев меня, он вздохнул с облегчением.

— А, это ты…

Он говорил по-польски правильно, но — как всякий француз — со странным мягким акцентом, из-за которого его не всегда можно было понять.

Мы вошли внутрь. Я, кажется, прервал какую-то оргию — на диване сидели три девушки. Все были одеты, но размазанный макияж свидетельствовал, что еще минуту назад они жадно облизывали друг друга. Явное преобладание одного пола подсказывало, что для полиции нравов тут нашлось бы немало работы.

— Нужно поговорить, — сказал я.

Жюль указал подружкам на выход.

Мы уселись на разболтанные стулья, стоявшие возле стола. Жюль с трудом отыскал чистые рюмки и налил нам коньяку. Я сделал глоток. По сравнению с грузинским или молдавским это было жуткое пойло, но я пересилил себя. Хозяин открыл холодильник. О нет, только не этот заплесневелый сыр.

— В Польше после первой не закусывают, — буркнул я. — Убери эти старые носки. Садись и слушай. Есть работа.

— Ага. Тяжелая? — Возможность заработать не вызвала у француза большого воодушевления.

— Не особенно, — ответил я и еще раз хлебнул вонючей дряни. — Но ты можешь заработать больше, чем от продажи этой вашей бормотухи…

Покрывало, закрывавшее какую-то кучу в углу, сползло, обнажив несколько коробок с бутылками.

— Это для собственного употребления, — испуганно ответил он, поправляя маскировку.

— Не сомневаюсь. У нас даже бомжи не станут пить такую мочу, — пробурчал я. — Но к делу. Мне нужно отксерить или отсканировать статью из одного журнала.

— Хм, — встревожился он. — Легально?

— Если бы я мог достать журнал в нашей библиотеке, я бы тебя не просил.

— Легко. — Он хитро прищурился. — Двести злотых.

— Пятнадцать. И чтобы статья была у меня до одиннадцати утра.

— Двадцать пять? — сразу сбавил он тон.

Начальник ждал меня в кабинете. Утро было восхитительным. Жюль сработал на славу, но мне еще пришлось показать добытый материал Витеку.

— Что у тебя интересного? — спросил шеф.

— Сталин выслал за Риббентропом самолет. — Я положил перед ним фотографию. — Мой приятель идентифицировал его.

— Надпись на борту. — Он постучал по фотографии. — «Сталинский путь»? — прочитал он по-русски. — Что это значит?

— Что-то вроде «пути, начертанного Сталиным». Это его личный самолет, управляемый многократным чемпионом страны по высшему пилотажу. Он отправлял его, когда нужно было срочно кого-нибудь доставить к себе…

— Хм… Дальше.

— Очень интересная модель. ТБ-3, мощная машина, способная преодолеть более тысячи километров и перенести несколько тонн бомб. Могла летать на высоте, почти недостижимой для тогдашних самолетов.

— Ты уверен? — прищурился он.

— Да, — твердо ответил я.

Он долго сравнивал две распечатки: присланную из Франции и скопированную с «официальной версии».

— Обратите внимание, — сказал я. — На настоящей фотографии самолет стоит на жнивье, а на подделке…

— …На картофельном поле, если то, что валяется вокруг, это ботва, — мгновенно сообразил он. — Иначе говоря, «Дорнье» сняли в сентябре… И ты говоришь, что советский бомбардировщик отправили на склад?

— Я видел его в Музее вооруженных сил, когда учился в школе. Залез в хранилище, закрытое для посетителей.

— А как ты собираешься это доказать?

— Попробую достать фотографии. Пока у меня есть только снимки из архива, но, если получится, мы сравним их и…

— Отправим официальный запрос в музей, — пообещал он. — Еще один вопрос: за каким чертом это сделали?

— У меня есть несколько предположений. В 1939 году могли рассуждать так: Голованов, личный пилот Сталина, полетел в Берлин за германским министром, вернулся с ним в Москву, потом должен был отвезти его обратно… Два раза он пролетел над Польшей незамеченным. Если бы это открылось, в военном ведомстве полетели бы головы…

— А потом? Электронные версии журналов создавались в пятидесятые годы. В то время уже не имело значения, кто там пятнадцать лет назад чего недоглядел…

— Может, это дезинформация? Или боялись Лиги Наций… А может, тот, кто напортачил, потом пошел в гору и решил уничтожить компромат…

— За работу! — благословил меня начальник.

Предположим, что самолет был сбит, — рассуждал я, гуляя по городу. Кто-то должен был это сделать. Есть два варианта. Первый: случайное обнаружение вражеской машины в воздушном пространстве Польши — попытка посадить ее — обстрел — попадание. Второй: запланированная акция. Перехват противника, о котором известно, кто он и откуда летит. А также, что везет… В этой акции должно было участвовать немало людей, возможно, несколько десятков. Учитывая высокую стоимость ставки, на перехват и погоню за министерским самолетом нужно было направить несколько машин, может, даже больше дюжины… Что стало с пилотами? Война с Германией, потом кампания во Франции стоили жизни нескольким десяткам наших летчиков. А может, Восточный фронт? И если кто-нибудь из них еще жив…

Я вошел в ворота музея и пересек несколько раз весь обширный парк.

— В экспозиции нету, — бормотал я себе под нос. — Но ведь где-то, черт побери, он должен стоять…

Главное здание отпадало. В открытых галереях, где были выставлены танки, слишком неглубокие фундаменты. Зато ангар… Я свернул туда и двинулся меж самолетных рядов. Вентиляционные решетки на стенах есть? Есть. Я перешел в зал, посвященный завоеванию космоса. Здесь тоже есть. Кроме того, наверняка под зданием имеются подвалы… Подземные склады? Весьма вероятно. Я вышел наружу. С запада к ангару примыкал большой газон. Он был неровный, и, как мне показалось, местами слегка проваливался.

Я присел на траву в нескольких метрах от загорающей блондинки. Вынул из портфеля выдвижной металлический стержень и осторожно воткнул его в землю. В метре от поверхности он ткнулся во что-то твердое. Я повторил попытку чуть дальше. Метр двадцать.

— Засыпанный пандус, — сделал я вывод.

Несколько простых расчетов… Наклон около пятнадцати градусов, вероятно, бетонная основа. Самолет могли вытащить из зала ночью, спустить по пандусу и вкатить в подвал под ангаром… Я усмехнулся.

Теперь нужно придумать, как туда попасть. Хотя способ напрашивается сам…

Мы сидели в лаборатории. На столе стояла непочатая бутылка лучшего армянского коньяка. Искусный вентилятор из птичьих крыльев шумел под потолком. Легонько колыхались модели самолетов.

— К черту, — проворчал Витек. — Как ты себе это представляешь? Если моя техника где-нибудь застрянет и попадет в чужие руки…

— Ну и что? Фотографировать экспонаты не запрещено. — Я пожал плечами.

— В выставочных залах. А ты хочешь, чтобы моя летучая мышь пролетела по вентиляционной шахте в подземный склад!

Он тяжко вздохнул. Прошелся по лаборатории. Глаза его сверкали нездоровым блеском — похоже, идея ему понравилась.

— А, пропади все пропадом, — пробурчал он. — Все равно не получится…

Он вынул модель из коробки и вставил новые батарейки.

— Мы подъедем к музею и… — предложил я.

Он пожал плечами и, приоткрыв форточку, выпустил устройство. Затем включил телестену и взялся за рычаг управления.

— Она сумеет долететь туда и вернуться? — изумился я.

Он кивнул.

— Микроэлементы на красной ртути, — пояснил он. — Только никому ни слова…

— Понятно.

Аппарат достиг музея меньше чем за полчаса.

— Которое из зданий?

Я показал на ангар, потом разъяснил, какой из воздухоотводов может вести на склад. Летучая мышь приземлилась, схватилась коготками за решетку и вырвала ее. Около десяти метров вниз, новая решетка…

— Не снимет она ее, — процедил Витек. — Нужно резать.

— Лазером?

— Точно… Но так сразу заметят, что там кто-то хозяйничал…

— Ничего не поделаешь.

Летучая мышь влетела в зал. Витек включил тепловые видеокамеры и программу обработки изображения.

— Качество почти как при нормальном освещении, — похвастался он.

Самолет выглядел в точности таким, каким я его запомнил. Большая четырехмоторная машина ТБ-3. На борту надпись. В картере двигателя зияла огромная дыра величиной с лисью нору. Во втором — аналогичная. Третья перфорировала середину корпуса.

— И что ты об этом скажешь? — спросил я.

— Мощно его приложили. — Витек приказал летучей мыши сделать еще несколько кругов. — В любом случае попали в него наверняка снизу. — Он показал на дыру.

— Почему ты так думаешь?

— Там есть пятый двигатель, который нагнетал воздух. Благодаря ему эта громадина могла подниматься на такую высоту и летать в разреженных слоях атмосферы.

— Ух ты, черт. Я и не знал…

— В любом случае врезали ему в самое сердце. Когда прекратилась подача воздуха, он пошел вниз с высоты пяти или шести тысяч метров. Там его уже ждали. Он получил еще два выстрела по двигателям, а затем его крылья изрешетили из автоматов. Наверно, для того, чтобы вытекло топливо, а то бы он сгорел. Эх, горячее, наверно, было дельце… Вот только как его достали? Наши машины в принципе могли летать на такой высоте, но значительно уступали ему в скорости…

— А вот чего я не понимаю — почему Риббентроп после нападения не уничтожил договор?

— Может, запаниковал, а может, был уверен, что поляки не тронут иностранного дипломата.

— Возможно…

Летучая мышь сделала еще несколько кругов вокруг самолета. Теперь мы могли досконально изучить все повреждения.

— У стены какие-то витрины, — обратил я внимание.

Через секунду перед нами появилось изображение.

— Бутыли с кислородом, — определил Витек. — Видать, наши использовали чистый кислород или сжатый воздух, чтобы на несколько минут поддержать работу двигателей.

— Чтобы приблизиться к самолету?

— Точно…

Аппарат повернул, и мы снова увидели кабину самолета.

— Погоди. Что за чертовщина?

На металлическом борту чернели какие-то надписи.

— Можно увеличить?

— Бог ты мой, — прохрипел мой приятель.

Наверху была дата: 23.VIII.1939. Ниже чернели фамилии. Мы смогли разобрать только верхние, они были написаны большими буквами:

— Марьян Писарек и Станислав Скальский, — изумленно расшифровал я.

— Скальский, — пробурчал Витек. — Чтоб мне провалиться…

Я включил компьютер и настучал еще несколько фраз в готовую статью: «Имена остальных участников погони за самолетом Риббентропа в ближайшие несколько лет должны оставаться в глубокой тайне. Как мы знаем, сообщение о том, что генерал Марьян Писарек участвовал в рейде на Лондон, привело к его гибели (вероятно, от рук агентов американской разведки). Мы не можем допустить, чтобы остальных героев постигла та же судьба. Лишь когда последний из них покинет этот мир, придет время опубликовать полный список тех, кому мы обязаны своей свободой и мирным существованием». Я прочитал и скривился. Объяснение звучало слишком напыщенно.

Я положил материалы на стол начальника. Почти готовая статья, описывающая схватку в воздухе и подбитие самолета Риббентропа, отсканированные страницы «Иллюстрированного еженедельника» и фальшивой фотографии, несколько снимков самолета в ангаре. Шеф читал внимательно и неторопливо. Наконец кивнул.

— Ювелирная работа, — оценил он. — Из тебя выйдет толк. Стаж тебе зачислен.

— Я могу получить бесплатный отпуск на три-четыре дня? — спросил я, поколебавшись.

Он взглянул на меня поверх очков.

— Дело Писарека, — потупился я. — Мне бы хотелось в нем разобраться.

— А что с ним не так?

— Все знали, что он летал со Скальским бомбить Лондон. Тогда почему прошло столько времени, прежде чем его убили? Ведь это случилось в восемьдесят седьмом…

— Над этим ломали голову люди и покруче тебя, — ответил начальник. — Или ты напал на след?

— Писарек обрабатывал снимки со спутников для географического атласа Северной Америки, — сказал я. — Считается, что на одной из фотографий он заметил что-то сугубо секретное или американцы испугались, что он это увидит. В любом случае, предполагают, что он поделился своими догадками с библиотекарем.

— Признаться, я уже подзабыл эту историю, — нахмурился шеф.

— Сотрудник архива Института картографии на следующий день исчез без следа. Он мог быть американским агентом.

— Если интуиция подсказывает тебе, что наклевывается стоящее дельце, то вперед. Даю тебе неделю оплачиваемого отпуска, ты неплохо поработал.

Я поблагодарил начальника и вышел.

Я вышел из поезда «Люкс-Торпеда», курсировавшего между Варшавой и Вильно[42]. Над городом сгустилась августовская жара. Я вытер пот со лба и нырнул в метро. Через двадцать минут я уже был в Институте картографии.

Здесь много лет работал генерал Марьян Писарек, один из величайших национальных героев Речи Посполитой. Вспоминаю уроки истории в школе… Польская армия увязла на юге Франции в затяжных боях с гудериановцами, наше восточное наступление на время остановлено в киевском укрепрайоне. И именно тогда этот мерзавец Черчилль начал готовить десант… Тупая, проспиртованная падаль. Сначала не сдержал своих обещаний, а когда мы, нарушив союзнические договора, объявили войну Англии, снюхался с гитлеровцами. В последний момент на Лондон отправили Скальского и Писарека. Атомная бомба, сброшенная на английскую столицу, почему-то не взорвалась, но и пропагандистского эффекта было достаточно…

Я вошел в библиотеку. Бодро представился и показал документы.

— Мне бы хотелось взглянуть на ваше собрание орбитальных снимков.

Девушка в мундире государственной картографической службы встревожилась.

— Там в основном секретные и сугубо секретные материалы. Мы выдаем лишь небольшую часть, да и то разное старье, — пробурчала она. — А какие конкретно фотографии вас интересуют?

— Кусочек Канады, снимок восемнадцатилетней давности, — объяснил я. — Я хотел бы взглянуть, над чем работал генерал Марьян Писарек непосредственно перед смертью…

— Нет проблем. Документы уже давно рассекречены. В принципе, это всего один снимок. Генерал занимался им почти две недели. — Судя по всему, девушка хорошо знала подробности. — Но следователи изучили его уже со всех сторон.

— И тем не менее… — улыбнулся я.

Девушка настучала на клавиатуре заказ. Через минуту пневматическая почта выплюнула контейнер с соответствующим кристаллом памяти.

— Место номер пять, — показала архивистка на компьютер.

Я уселся и вставил носитель в считыватель. Неплохая фотография, почти восемнадцать гигабайт… Я окинул ее взглядом: ничего выдающегося, берега Гудзонова залива.

Я подошел к девушке.

— Извините, генерал изучал ее в этом виде? Не в напечатанном?

Служащая задумалась.

— В напечатанном, — сказала она. — Но после сканирования ее ввели в кристалл.

Я еще раз оглядел снимок. Увеличил его, чтобы рассмотреть все повреждения на поверхности. Небольшой кружок, сделанный ручкой, несколько стрелок, отметки картографов или военных… Я представил себе Писарека, сидящего над картой. Старый человек в мундире… Что он так упорно искал две недели? Я опять пошел надоедать девушке.

— Сколько времени обычно работают с такими снимками? — спросил я.

— Недолго, для того и существуют компьютеры.

Кажется, она сразу догадалась, что мне надо, и ее пальцы забегали по клавиатуре.

— С остальными фотографиями он работал по два-три дня, — сказала она. — Брал партиями по десять штук, а через несколько дней возвращал оптом. Пожалуй, именно то время, которое он затратил на этот снимок, привлекло внимание следствия.

Я вернулся на место. Наверняка детективы проверили все эти стрелки и точки… А может, нет? Я в очередной раз подошел к леди и начал препираться с ней, требуя оригинал.

В конце концов мне его выдали. Это был огромный, скрученный в рулон, лист размером полтора метра на три. В кладовке рядом с читальным залом был старый как мир аппарат для просмотра таких снимков — девушка даже не знала, как он работает. Я вставил ролик в верхний зажим, натянул и зацепил за нижний вал. Включил лампы и начал крутить рукоятку. Двигалось хорошо. Я подождал, пока архивистка вернется в читальный зал, вытащил снимок и снова вставил его, перевернув. Теперь, крутя рукояткой, я видел перед собой его оборотную сторону — квадратные метры слегка пожелтевшей, тонкой бумаги.

Любой след, оставленный на лицевой стороне карандашом или ручкой, здесь выглядел чуть заметной выпуклостью. Я установил лампу так, чтобы свет падал сбоку, и начал передвигать лист.

Писарек был осторожен. Обнаружив место, он обвел его карандашом и стер резинкой. Я долго смотрел на кружок и восклицательный знак рядом. Все же генерал проявил неосмотрительность. Он рассказал о своем открытии архивисту. Вероятно, он же стер кружок.

Я обозначил место и посмотрел, что находится с другой стороны. Какой-то поселок? У меня не было лупы. Я записал координаты — все-таки на компьютере работать удобнее…

Запустил поисковую программу. Ввел данные со своего листочка. Градусы, минуты, секунды широты и долготы. И наконец, узнал это место. Деревенька? Нет. Странные длинные здания. Я увеличил резкость. Бараки?

Исправительная колония или трудовой лагерь в канадской тундре… Я дал максимальное увеличение и прочесал квадрат за квадратом окружающую местность. И наконец нашел то, что надо. Примерно в километре от лагеря на небольшом лугу лежали белые камни. Кальцит или песчаник, не важно. Из них была сложена стилизованная фигура летящего гуся или утки и цифры 66. Что бы это могло значить, черт побери? На всякий случай я скопировал рисунок.

По пути на вокзал я купил две иллюстрированные монографии о Второй мировой войне. И еще до прибытия в Варшаву я уже знал все. И знал, кто мне поможет.

Сорок вертолетов мчались над канадской тайгой. Машины новейшего поколения, на ртутных реакторах, тихие, быстрые, способные пролететь без дозаправки восемь тысяч километров. Грузовые отсеки как сельди в бочке набиты пленниками. Наши спецназовцы захватили всех охранников и начальников лагерей. Они держали в заключении польского гражданина, нарушая законы Речи Посполитой. Их ждал суд в Варшаве и неизбежная виселица.

Я смотрел в окно, хотя смотреть там было не на что. Меня не отпускало ощущение, что мы сунули голову в пасть льва. Пусть старого и полинявшего, но все-таки льва… Соединенные Штаты, империя, раскинувшаяся от канадской тундры до Панамского канала, населенная пятьюстами миллионами человек, располагающая второй по численности армией мира. Наш рейд был шпилькой, глубоко вонзившейся в львиный зад, а ни один лев таких шуток не любит. Успеем ли мы смыться, прежде чем пасть захлопнется?

— В общем это все, — сказал Скальский. — Никакого подвига. Мы хорошо отработали манёвр, точно определили время и маршрут полета. В намеченное время сели в самолеты, долетели до места встречи, продырявили ему корпус и двигатели, а когда он потерял высоту — добили…

— Но зачем тогда это скрывают? — воскликнул я. — К чему это все — ложные следы, поддельные снимки — если скрывать нечего?

— Самому хотелось бы знать, — вздохнул Скальский. — Полагаю, все это дымовая завеса. А в действительности речь идет о том типе с чемоданом. Знаешь, у моего приятеля поручика Писарека была собственная теория. Он был уверен, что этот человек прибыл к нам из будущего. Из другого будущего, из мира, где мы проиграли войну. Говорю тебе как солдат — тогда, в 1939-м, у нас не было ни малейшего шанса победить Третий рейх. А о войне на два фронта и говорить нечего. Но тут появился он. Человек, которому известны все слабые стороны противника. Располагающий сведениями, где ударить небольшими силами, чтобы достичь намеченной цели…

— Но зачем вся эта дезинформация?

— Если кто-то заподозрит подвох и начнет копать, то назавтра докопается до второго дна, как и ты. Большинству этого будет достаточно. Решат, что открыли великую тайну. И мало кто догадается, что под вторым дном есть еще третье, а может, и четвертое.

— Хм, — задумался я. — В таком случае и мне, пожалуй, не следует в этом копаться… Что будем делать, если нас запеленгуют? — спросил я генерала.

— Что ты так нервничаешь? — удивился он. — Летим мы низко, защита от радаров действует. Эти напыщенные ослы даже не знают, что мы здесь.

Вдруг включилось радио.

— Говорит президент Соединенных Штатов Северной Америки. Кто вы такие и что, черт возьми, здесь забыли?

Он говорил по-польски с чудовищным акцентом, характерным для американцев, работавших по черному в Центральной Европе. Тот факт, что он обращался к нам по-нашему, указывал, что нас не только запеленговали, но и определили национальную принадлежность. Начальник корпуса взял микрофон.

— Говорит генерал Якуб Ковальский, — рявкнул он. — Наши действия вполне законны. Мой экспедиционный корпус выполнял задание по поиску международных преступников. Мы схватили их и везем, чтобы предать суду. Если вы предоставите нам свободу действий, мы будем вести себя вежливо и культурно.

— Это нарушение всех международных договоров. Сообщите, кого вы хотите осудить и за что. Мы сами найдем их и передадим вам, — добавил президент миролюбивым тоном.

— Исчезни, валенок, мы и без тебя справились. — Разъяренный генерал выключил микрофон. — Так о чем мы говорили?

— Не важно, — бросил я.

— Две машины противника, — доложил пилот.

— Дайте два предупредительных выстрела, а если не отстанут, сбейте, — приказал генерал.

— Есть!

— Вы нарушили воздушное пространство нашей страны, похитили сорок граждан! — Президент США снова был на линии. Судя по всему, он уже знал, что мы захватили всех работников лагеря вместе с пенсионерами из соседнего городка. — Поворачивайте и приземляйтесь на аэродроме в Монреале. Там сдадите оружие. В противном случае я отдам приказ сбить вас.

— Заткнись, не то получишь атомной дубинкой!

— Разрешите доложить: новые данные со спутника. — Адъютант подал Ковальскому распечатку.

— Фью, фью, — присвистнул Ковальский. — Они выставили все, что есть… Скоро тут станет жарко. Сообщи базам в Гренландии, пусть вылетят нам навстречу. У нас вообще имеется связь с полковником Савченко?

— Да. «Карась» на перископической, занял позицию согласно приказу.

— Пусть приготовит четыре обычные ракеты и ждет. Если мы погибнем, пусть что-нибудь взорвет… Чтоб им тошно стало.

— Он готов. Вот предполагаемые цели. — Адъютант передал присланную по факсу фотографию Нью-Йорка.

— Что это за два высоких здания? — ткнул пальцем Ковальский.

— World Trade Center. Всемирный Торговый Центр или что-то вроде этого. Дурной язык, ни черта не разберешь.

— Гражданский объект, отпадает. А жаль… Может, шарахнуть по Пентагону? Только объясните этому психу, чтоб подождал, пока пришлют подтверждение нашей гибели или приказ, а то получится, как в прошлый раз. И пусть использует о-быч-ны-е боеголовки, а не атомные. Повторите ему это по-украински, если не поймет по-польски.

— Есть.

— Говорит генерал Джонатан Вудбайн, командующий Военно-воздушными силами Соединенных Штатов, — пролаяло радио. — Вы окружены. У вас нет ни единого шанса. Сдавайтесь и освободите заложников.

— Польская армия не берет заложников, вбей это себе в башку, дебил! Это уголовники, предназначенные для суда и ликвидации! — Глаза генерала налились кровью. Кажется, он действительно впал в ярость.

— Если спокойно сложите оружие, мы гарантируем вам честный процесс с участием наблюдателей от Лиги Наций.

— Сгинь, холуй. Сначала поймай нас, а потом будешь судить! — Начальник корпуса переключил диапазон. — Малиновский! Как там эти?

— Спокойно сидят в грузовом отсеке. Комендант пробовал кочевряжиться, но схлопотал по морде и затих, — доложил майор.

— Если станет горячо, прочитай им приговор. Обязательно по-американски, чтобы сукины дети все поняли, и выталкивай по одному за борт. Ага, прицепи к каждому тубус с копией приговора. Когда их соберут, будет по крайней мере известно, за что. Коменданта пока оставь, ему устроим публичный процесс в Варшаве, показуха не повредит.

— Есть! У меня предложение…

— Давай.

— Может, лучше приземлиться в каком-нибудь городе и просто повесить их на фонарях? С точки зрения наглядности это было бы эффектнее… К тому же и смерть более позорная, соответствующая тяжести преступлений.

— Хорошая идея, но у нас нет на это времени.

— Приговоры сейчас распечатаем. Пункт двести семьдесят шестой? — спросил на всякий случай майор.

— Да. Научим американцев раз и навсегда, что каждому, кто поднимет руку на нашего гражданина, Речь Посполитая немедленно отсечет эту руку до самой мошонки. И добавь еще упоминание о нарушении Женевской конвенции, пан Скальский ведь был военнопленным.

— Есть!

— Впереди истребители. Штук восемьдесят, — доложил штурман, глядя в экран спутникового наведения. — Противовоздушная оборона выпустила ракеты.

— Включить силовое поле!

— Есть.

— Ну что ж, пусть будет третья мировая. — Начальник корпуса радостно потер руки. — Самое время…

— Стоило ли ради меня одного отправлять целую армию? — огорченно вопросил Скальский. — Еще люди погибнут.

— Для того и война, чтобы мы погибли. — Перспектива гибели не очень расстроила генерала. — Зададим им жару, двести лет будут помнить.

— Не проще ли было отправить несколько человек и втихаря выкрасть меня? — Старик все еще мучился сомнениями.

— Может, и проще, но нужно было напомнить сукиным детям, что нарушение законов Речи Посполитой никому и никогда не сойдет с рук. А если не понимают по-польски, вобьем это в их пустые башки нагайками.

Я вошел в кабинет начальника с конвертом в руке. Главный оживленно беседовал с кем-то по телефону.

— Говорите внятней, черт подери! — рыкнул он так, что стекла в окнах задрожали. — Я уже знаю, что мы прервали переговоры с делегацией США. Да, знаю, что все их дипломаты получили статус «персона нон-грата», а вы выясните, почему! Да, я в курсе операции в Канаде, узнайте подробности. А меня не волнует, что заявление представителя правительства будет вечером! Тогда все будут знать, а я хочу, чтобы узнали из дневного выпуска нашей газеты.

Он отшвырнул трубку и увидел меня.

— Что ты щеришься? — подозрительно спросил он.

— У меня есть дополнение к статье года.

— Номер уже набран. Нужно было прийти тремя днями раньше.

— Ничего, пойдет в макулатуру.

— Яааасно… И четыре миллиона злотых из моего кармана на печать нового номера… Что за дополнение?

— Интервью капитана Станислава Скальского, человека, который сбил самолет Риббентропа, — скромно улыбнулся я.

— Где ты его раскопал? Забрался в армейский архив?

— Нет, встретился лично. Между прочим, у меня имеется эксклюзив на отчет об операции по его освобождению…

— Что?

— Я летал в Канаду с экспедиционным корпусом генерала Ковальского. Мы прорвались на тысячу километров вглубь их территории, сбили примерно половину их самолетов…

Шеф выкатил зенки.

— Ты бредишь? Дури насосался?

— Скальский жив. Америкосы держали его с самой войны в трудовом лагере. Но он перехитрил их. Выложил в степи рисунок летящей утки — тот, который был на борту его самолета, — и номер своей части. Я как раз возвращаюсь с операции по его освобождению. Если бы не смерть генерала Марьяна Писарека, мы отбили бы его еще восемнадцать лет назад. К слову, — усмехнулся я, — если хотите вставить информацию в дневной выпуск, то их торговая и дипломатическая миссии были выдворены именно за это.

Перевод В. Волобуева