Польские трупы

Славомир Схуты Дорога через лес

— Здравствуйте, будьте добры пана Обегло.

— Мужа нет дома, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Хм… Позвольте представиться, меня зовут Иоанна Чайковская, я классная руководительница Бартека.

— Ах да, мы же познакомились на последнем родительском собрании.

— Совершенно верно. Видите ли, я звоню узнать, как ваш сын, его уже две недели не было в школе, и мы не знаем, что с ним. Я бы не стала вас беспокоить понапрасну, но у Бартека серьезные проблемы с учебой, и я боюсь, как бы его не оставили на второй год.

— Впервые слышу, он мне ничего не говорил, а ведь на последнем собрании…

— Это было три месяца назад.

— Ну да.

— Бартек сильно отстает по математике, физике и польскому, вы же понимаете, в сложившейся ситуации нельзя позволять ребенку так долго пропускать занятия. Это ведь в первую очередь нужно ему самому, чтобы избежать возможных проблем в будущем.

— Да, конечно, я все понимаю, но, к сожалению, сын сейчас в городе, потребовалось срочно пройти обследование в онкологической клинике.

— Онкологической? Что-нибудь серьезное?

— Мы еще не знаем, но боюсь, что да, мозг, сами понимаете…

— Понимаю, мне очень жаль.

— Можете себе представить, что сейчас переживает наша семья, достаточно вспомнить, что уже произошло с другими детьми.

— Если я могу быть хоть в чем-то вам полезной…

— Просто сейчас самое главное — здоровье Бартека.

— Разумеется, извините за беспокойство.

— Ничего, ведь это ваша работа.

— Я передам учителям, думаю, никаких проблем не будет.

— До свидания.

Малгося некоторое время стояла неподвижно, машинально прижимая трубку к пластиковому корпусу телефона. После разговора на нее вдруг нахлынули тяжелые воспоминания, а в сердце зашевелился страх, расползающийся по всему телу, словно раковая опухоль.

— Кто это? — спросил мужчина, сидящий перед телевизором.

— Учительница из школы, вроде у Бартека были серьезные проблемы.

— Почему эти люди все время цепляются к нашим детям?

— Я немного волнуюсь.

— Из-за чего?

— Из-за всего.

— Все будет хорошо, увидишь. Приготовишь мне что-нибудь вкусненькое?

— Может, подождем с этим до воскресенья?

— До воскресенья? А зачем ждать? Сегодня почти что воскресенье, праздник! У нас будет ребенок, ты не рада?

— Очень, только…

— Вот и отлично, все не так уж плохо, на следующей неделе двоюродный брат привезет своих детей.

— Но ты же понимаешь, что они не заменят нам наших?

— Понимаю не хуже тебя, но сегодня приготовь мне хотя бы малюсенький кусочек с этим твоим фирменным соусом, хорошо?

Юлиан и Малгожата на удивление подходили друг другу. Во время воскресной проповеди приходскому священнику случалось говорить о кризисе отношений между людьми и о том, что распад союзов, подобно болезни, терзает молодое поколение, делающее первые шаги в жизни. И тогда он ставил их брак в пример всем злопыхателям, утверждающим, что в современном мире сохранить семью невозможно. Малгожата взяла на себя всю работу по дому, ухаживала за скотиной, возилась в огороде и превосходно готовила. Ее муж, более всего на свете любивший вкусно поесть, много раз шутил, что Малгося через желудок пронзила его сердце. Юлиан в свою очередь отвечал за семейный бюджет. Зарплаты, которую он получал на городской скотобойне, хватало. Жили они скромно, умели экономить, благодаря чему уже через пару лет совместной жизни смогли купить машину и надстроить второй этаж в своем небольшом доме.

К несчастью, бесы, столь часто вторгающиеся в нашу жизнь, не прошли мимо идеальной, казалось бы, семьи. Двое маленьких детей, не справившись с тяжелой болезнью, умерли в больнице. После их смерти Малгожата замкнулась в себе и с головой погрузилась в религию. Она перестала навещать старых знакомых, избегала появляться на людях и регулярно ходила лишь в церковь. Ксендз часто хвалил ее за набожность и участие в церковной жизни прихода. Семейная трагедия отразилась и на Юлиане, который, несмотря на все страдания, старался не поддаваться апатии, неизбежно сопутствующей такому горю. Каждое утро можно было видеть, как он трудится по хозяйству, работает в поле, что-то чинит. Такого работящего хозяина нужно было еще поискать. Кроме того, все жители Зимнодола хвалили копчености, которые Юлиан время от времени делал у себя в подвале. Свиней он умел резать как никто другой, а о его колбасах впору было слагать стихи. Большого дохода это ему не приносило, зато еды в доме всегда было вдоволь.

Их дом, стоящий на отшибе, достался им от не так давно умерших родителей Малгожаты и ничем особенным не отличался. Не слишком красивый и не слишком уродливый, типичная коробка с плоской, покрытой жестью крышей. Построенный из дешевого серого кирпича, с облупившейся штукатуркой на стенах, снаружи дом походил на бетонный бункер, которому неведомая сила приказала выползти на поверхность. Именно в ту сторону, на самый конец деревни, одним пасмурным субботним днем отправилась Иоанна Чайковская, молоденькая учительница из школы имени Яна Красовского в Зимнодоле.

Миновав магазинчик с продуктами и хозтоварами, она шла вдоль припорошенного белым налетом высокого бетонного забора химзавода, соседство с которым конечно же сказывалось на здоровье окрестных жителей. Их горячие протесты, многочисленные письма представителей местного самоуправления неизменно наталкивались на стену равнодушия городских чиновников, объясняющих все соображениями высшего порядка, прежде всего необходимостью передвижения на последних моделях автомобилей, строительства шикарных особняков и оплаты дорогостоящего обучения своих отпрысков в столице. Результатом безразличия властей стала повышенная смертность жителей близлежащих районов, постоянно растущее количество раковых заболеваний, многочисленные болезни органов дыхания, повальные инфаркты, а также случаи рождения детей с деформированными конечностями.

Иоанна попала в школу сразу же после окончания института. Сначала нос воротила — работать в деревне? А как же развлечения, походы в кино, встречи с подругами, и, наконец, где же найти себе мужа (ведь уже самое время)? Она пыталась зацепиться за место в нескольких городских школах, но в ответ везде слышала одно и то же: приходите в следующем году, — и в конце концов решила отработать годик в Зимнодоле. «Поработаю чуть-чуть, — думала она с оптимизмом, — подтяну квалификацию, узнаю, что такое сельская школа, а потом что-нибудь да найду». Но как это обычно бывает, все вышло несколько иначе: смерть матери, ухудшение ситуации на рынке труда, а также привязанность к своим ученикам привели к тому, что Иоася работала здесь уже третий год.

Дорога к домам, стоящим на краю деревни, вела через лес, вдоль которого тянулась нелегальная свалка: клубки кабеля, пластмассовые бочки из-под навоза, груды бог знает чем набитых мешков, словом, место, не слишком подходящее для романтических прогулок. Путь по тропинке, одиноко бегущей вдали от людского жилья, приятным назвать было нельзя. К тому же несколько лет назад рядом с парком нашли труп молодой девушки. Приехавшую на каникулы домой студентку мединститута жестоко изнасиловали и задушили (не о такой судьбе мечтала молодая учительница).

Неожиданно на тропинке, метрах в десяти перед ней, появился мужчина в рваной и выцветшей рабочей одежде. Человек в лохмотьях был похож на сумасшедшего, в руке он держал странного вида сверток. Ноги молоденькой учительницы, сделавшись вдруг мягкими, как из пластилина, перестали слушаться, но некая внутренняя сила, принуждение, которое, будто в гипнотическом сне, толкает невинные жертвы в руки их неумолимых палачей, приказало ей продолжать движение навстречу приближающемуся мужчине. Как же она пожалела, что у нее нет с собой купленного в городе газового баллончика или чего угодно, что могло бы ей помочь!

— За грибами идете? — Она взяла себя в руки и атаковала первой, сохраняя выработанное за время работы в школе самообладание.

— Да какие там грибы, — пробормотал мужчина. Его темное лицо бороздили морщины, свидетели жизни, выстланной не лепестками роз, а скорее колючей проволокой. — Банки пивные собираю и бутылки. Каждую пятницу, после этой дискотеки, приезжают сюда всякие, трахаются, пьянствуют и бросают бутылки куда попало, а иногда и кое-что получше попадается… — таинственный сверток в его руках оказался свернутым в рулон джутовым мешком.

— Ну, тогда удачи. — Она улыбнулась.

— А я вот вам спасибо не скажу, а то знаете, что бывает с теми, кто спасибо говорит, знаете, а? — Он расплылся в беззубой улыбке.

Увидев приближающийся с каждым шагом дом семьи Зайонцев и стоящий прямо за ним дом Юлиана Обегло, Иоася вздохнула с облегчением.

— Здравствуйте, можно войти? Не хотела вам портить субботний отдых, просто я гуляла тут неподалеку и подумала, зайду-ка, спрошу, как там Бартек. — Учительница поспешно поздоровалась и без передышки продолжила: — Вот уже два месяца, как он не появлялся в школе, все беспокоятся о его здоровье, мы думали, как бы ему помочь, сами понимаете, нельзя, чтобы ребенок так долго пропускал занятия, и дело не только в переводе в следующий класс, речь о его будущем, о том, где учиться дальше, и даже о будущей профессии, жаль ведь тратить время впустую, и вот мы решили, что раз в неделю кто-то из учителей будет навещать Бартека в больнице, заниматься с ним индивидуально, и я как раз об этом хотела с вами поговорить, не возражаете, если я войду на минутку?

— Кто? — крикнул мужчина, не отрываясь от экрана телевизора.

— Никто, — ответила Малгожата, — учительница.

— Чего ей надо? — спросил Юлиан, медленно поворачивая голову.

— Она спрашивает о Бартеке…

— Объясни ей… Даже сейчас не могут оставить людей в покое!

— Что-то случилось? — спросила учительница. — Мне неловко, что я вас беспокою…

— А вы разве ничего не знаете? Присядьте, пожалуйста. — Малгожата усадила ее за стол в кухне. — Может, чаю?

— Спасибо, скажите, что случилось, надеюсь, ничего плохого?

— Бартек умер. — Малгося отвернулась и оперлась руками о раковину. — Уже почти месяц прошел, а мы никак не можем с этим смириться…

— Пусть они наконец перестанут к нам приставать! — рявкнул из комнаты Юлиан. — Даже после смерти ребенка не оставляют в покое!

— Простите, пожалуйста, что я вас тревожу в такую минуту, но…

— Не обращайте внимания на мужа, он так подавлен… — Малгося повернулась, в ее глазах стояли слезы. — С тех пор, как Бартек нас оставил, он почти не выходит из дому.

— Вы можете рассказать мне, что произошло?

— Бартек жаловался на постоянные головные боли, мы не знали, что с ним, обследование выявило опухоль, врач сказал, что, привези мы его на полгода раньше, еще был бы шанс. Ему сделали операцию, но, к сожалению, было уже слишком поздно, мы ничего не смогли сделать…

— Зачем ты ей все это рассказываешь?! Зачем?! Мало еще тебе досталось?!

— Я тогда, пожалуй, пойду, вы уж простите, — прошептала растерянно учительница.

— И чаю не выпьете?

— Нет-нет, большое спасибо. Вот только я хотела еще спросить… во время нашего последнего разговора вы упомянули, что Бартек лежит в детской больнице в городе, на улице Каспровича, да?

— Ну да, отделение онкологии.

— И там… значит, именно там он умер?

— Врачи боролись за его жизнь до последней минуты.

— Видите ли, так получилось… когда я была в городе, я решила проведать вашего сына, но в отделении онкологии на Каспровича больной с такой фамилией не значился, и вообще не было мальчиков из наших мест, а за последние полгода не зарегистрировано ни одного случая детской смертности. Я и в других больницах узнавала, там все то же самое.

— Я не совсем понимаю, о чем вы, сын умер от рака…

— Дело в том, что люди… то есть я, конечно, понимаю ваше горе, понимаю, что и с другими вашими детьми произошло подобное, понимаю, что наследственность и экологическая обстановка в районе таким вещам способствуют, только я хочу сказать… люди не исчезают вот так, без следа, поймите меня правильно, и учителя, и школьники, его друзья и подружки, мы все вам соболезнуем, но в этой истории есть что-то непонятное, вы только не волнуйтесь, наверняка ведь найдется объяснение, просто это нужно выяснить, и еще меня кое-что тревожит, в смерти ваших предыдущих детей также не все до конца ясно… я, правда, не хочу лезть в ваши семейные дела, просто мне кажется, этой истории нужно положить конец, не хочу больше вас терзать, может быть, я зайду в понедельник, и мы поговорим спокойно.

— Вы знаете… пожалуйста… понимаете… — бормотала Малгося.

— Закрой дверь! — приказал жене Юлиан, внезапно возникший на кухне за спиной сидящей учительницы. Иоася, услышав его голос, нервно заерзала на стуле, затем попыталась встать, но Юлиан силой прижал ее к спинке.

— Перестань, сука, тут шпионить, понятно?

— Что вы делаете?!

— Сидеть, сука, я сказал! А ты, закрой на хрен дверь, — приказал он жене. — Не слышишь, что я тебе говорю, быстрей давай, твою мать!

— Тогда пусть этим делом займется полиция, отпустите меня! — Учительница изо всех сил пыталась вырваться. — Что вы делаете?!

— Что я делаю? А ты, сука, что делаешь? Кончай лезть не в свое дело, поняла? Не твоя, бля, забота, что у нас в семье происходит, и попробуй только вывести меня из себя, поняла, сука, я тебе говорю, бля, хочешь, чтобы я объяснил по-другому?

— Объясняйте все полиции, отпустите меня! Пустите!

— Заладила про полицию! Хватит орать, сука, ты в гостях! Нельзя ее отпускать, бля, иди сюда, держи ее, — крикнул он стоящей за его спиной жене. — Хватай ее! Держи эту мразь!

— Оставьте меня! Я позвоню в полицию!

— Врежь ей! Врежь этой дряни!

— Что вы собираетесь сделать?! Чего вы хотите?!

— Кричи, сука, кричи, хрен тебя кто услышит, падла, — сказал он и ударил кулаком вырывающуюся девушку.

— На помощь! — крикнула, дрожа всем телом, Иоася. — О боже!

— Надо перетащить эту суку в подвал, включи свет, дай мне топор, быстро! А я откуда знаю, где этот гребаный топор?! Что стоишь, бля, двигай! — Жена покорно отошла в сторону. — Ааааа! Эта падла меня укусила!

Вырвавшись, учительница в отчаянии бросилась к входной двери.

— Ага… ну давай-давай, дергай-дергай. — Юлиан спокойно подошел к сражавшейся с дверью женщине и с хирургической точностью ударил ее по макушке, на всякий случай заслонив свободной рукой глаза от осколков костей, брызг крови и ошметков мозга. Топор вошел глубоко в голову.

— Живучая, сука! Тащи нож! — заорал он. — Быстрей! — Но было уже поздно. Перед учительницей, которая по непонятной причине не упала после огромной силы удара, распахнулась дверь, и она выбежала наружу, истошно крича и брызгая кровью, словно недорезанная свинья. Малгожата в шоке от происходящего едва стояла на ногах; Юлиан сохранил хладнокровие. — Дай сюда. — Он вырвал из ее руки нож.

— Что у них там происходит, свиней режут, что ли? В субботу уже отдохнуть нельзя, — пробурчал сидящий перед телевизором грузный мужчина. — Что там творится, почему молчишь? — добавил он, подходя к стоящей у окна жене. Когда до него дошло, что сосед борется вовсе не со свиньей, а скорее с человеком, суп из потрохов, которым он сегодня плотно пообедал, подступил у него к горлу.

На два последующих дня пастбище Франека Квятковского превратилось в лагерь кочующих вокруг дома Обегло съемочных групп, каждая из которых старалась первой передать последние новости с места происшествия. В самом доме криминалисты устанавливали обстоятельства преступления. На второй день привезли обоих супругов для следственного эксперимента. В ржавой бочке под крышей сарая были найдены еще два тела, вернее то, что от них осталось. Каждый квадратный метр сада был прочесан, везде с собаками на натянутых поводках носились, перекрикиваясь, полицейские. На деревьях, растущих вблизи, на дороге, которая с каждым годом имела все меньше прав называться таковой, в соседнем от дома подозреваемых дворе — везде было полно людей, с нетерпением ожидающих дальнейшего развития событий. Едва весть о случившейся трагедии облетела деревню, в домах начали разрываться телефоны, в результате чего на место происшествия хлынули заинтригованные жители окрестных сел. Из ближайшего городка пустили специальные микроавтобусы, которые каждые несколько часов привозили очередных доморощенных экспертов, детективов и просто любителей криминальных сюжетов. Даже продавец жареной колбасы уже сновал в толпе, надеясь подзаработать. Увы, напирающая со всех сторон людская масса втоптала его дразнящий обоняние товар вместе с надеждой на прибыль в пыль и придорожную грязь.

— Я ничего не вижу, ничегошеньки не видно, подвиньтесь уже наконец!

— Попрошу не толкаться! Чего вы толкаетесь?

— Да не видно ничего! Что там происходит?

— Ну что там, что?

— Ходят, ищут…

— Осторожней, ребенок! Господи боже, мой сыночек!

— Чего-то они там нашли!

— Опять он сюда голову сует!

— Каждому хочется посмотреть!

— А ну, убери голову, убери голову, я сказал!

— Руки прочь, не то получишь!

— Сам сейчас получишь! — было слышно в распалившейся толпе.

— Вроде они всех детей убили, чтобы потом съесть.

— Ну ладно вам, прям уж чтобы съесть?

— Да говорю вам, они этих детей откармливали, как свиней, а потом бац и в кастрюлю!

— Да чего тут понимать, все ясно, но чтобы вот так вот… этого я, знаете, не понимаю.

— Немного сварили, поели, остальное заготовили впрок, этакий маленький колбасный цех…

— Ну, знаете ли, чтобы ребенка собственного съесть, это уж, знаете ли, чересчур, что же это такое в мире творится!

— Видите, видите, что телевидение с людьми делает.

— Ну нет, не понимаю, да как же такое возможно, нет, я даже слышать этого не хочу!

— Но ветчинку-то, колбаски он отменные делал, вы на последние праздники у них брали? — Соседка с трудом сдержала рвотный позыв.

— Ну что, Франек, вроде перепадет тебе кое-что за пастбище?

— Пожалуй, — согласился Франек, — что-нибудь да заплатят.

— Повезло тебе, Франек, а?

— Спорить не буду, — ответил Франек.

— Эй! Их выводят! Люди, их выводят! — грянуло в толпе.

Тотчас же вспыхнули прожекторы, а телерепортеры бросились вперед, словно голодные звери на добычу. То здесь, то там мелькали вспышки любительских фотокамер.

— Мы находимся в деревушке Зимнодол, неподалеку от расположенного тут крупного химзавода. Жители окрестных сел многократно обращались к властям с жалобами на столь близкое соседство с ядовитым предприятием, ежегодно собирающим урожай смертей, но никто и не подозревал, что настоящая трагедия разыгрывается здесь, за забором соседей, на первый взгляд обычных, нормальных людей, оказавшихся преступниками-извращенцами, которые чудовищным образом лишили жизни троих своих детей, объяснив их смерть онкологическими заболеваниями… Если бы не вмешательство учительницы, борющейся сейчас за свою жизнь, кровавая коллекция двух маньяков могла бы пополниться новыми жертвами, — комментировала события девушка-репортер.

— Разойдитесь, пожалуйста, пропустите подозреваемых, — объявил полицейский. — Освободите проход!

— Пан Юлиан, как случилось, что вы решились на хладнокровное убийство собственных детей? — бросилась к нему с микрофоном журналистка.

— Не задавать подозреваемым никаких вопросов, попрошу в сторону! — Прокладывать путь через напирающую отовсюду толпу было делом не из легких.

— Ваша жена принимала участие в этих кровавых оргиях?

— Расступитесь! Пропустите! Дорогу!

— Вы любили своих детей? — Девушка с телевидения не сдавалась.

— О да, я обожал их… — оживился, услышав эти слова, Юлиан, — есть… Я опережу ваш следующий вопрос: полная версия моих воспоминаний скоро выйдет в свет, наш адвокат ведет переговоры с известным издательством, обещаю, это будет хит сезона…

— Прекрасная новость! — Журналистка повернулась к камере. — Настоятельно всем рекомендую прочитать эту захватывающую книгу! Магдалена Пюрко, для экстренного выпуска новостей из Зимнодола.

До наблюдающего за этой сценой сына Франека Квасьневского дошло, что он упустил уникальную возможность взять автограф у настоящего маньяка.

Перевод М. Алексеевой