Польские трупы

Марек Харны Папка Глисты, или Ловушка для писаки

В жизни Адама Буковского беды не ходили парами. Если уж налетали, то целой тучей. И потому он нисколько не удивился, когда утром после ночного скандала, в результате которого Дорота выгнала его из своей квартиры, проснулся на Плантах без куртки, кошелька и мобильника. Очнувшись, он сразу это понял, и ему не захотелось открывать глаза. Его охватило пронзительное чувство обиды. Почему это произошло именно с ним? Он, конечно, знал, что журналистика — опасная профессия. Но ведь не рвался в горячие точки. Такого рода амбиций у него давно уже не было. Впрочем, как и необходимости туда рваться. Кирпич мог упасть ему на голову и в Кракове, с дерева в парке.

Впрочем, на сей раз был не кирпич, а нечто куда более страшное. С трудом разлепив веки, он увидел двух полицейских, разглядывающих его со строгостью, свойственной их юному возрасту. «Нет! Еще и это?! С нормальным человеком такое не может случиться!» — подумал он.

Один из полицейских стоял чуть поодаль и тихо разговаривал по мобильному. Непонятно почему, но они им явно заинтересовались. Если бы посчитали его обычным спящим на лавке пьяницей, то просто разбудили бы и прогнали. Следующая мысль: сделать ноги! По собственному опыту он знал, что неожиданный побег часто удается. Мельком взглянул, свободна ли дорога в сторону улицы Подвале. Свободна.

— Даже не думайте, пан журналист, — услышал он. — Вы уже не такой шустрый, как когда-то. С нами этот номер не пройдет.

Буковский быстро оценил свои реальные шансы и передумал. Уже не притворяясь спящим, открыл глаза и сел, трясясь от холода. Июльское утро было необычно прохладным.

— О, мы знакомы? — Он старался говорить дружеским тоном. — Писал о вас или я настолько знаменит?

— Я вас не знаю и не имею желания знакомиться, — второй, с телефоном, бросил на Буковского презрительный взгляд. — Но в отделении вас узнали и велели привезти.

Буковский слегка запаниковал, но еще пытался хорохориться.

— У вашего отделения есть волшебный глаз, что ли?

— А вы как думаете?

Полицейский поднес к его глазам мобильник. На дисплее Буковский увидел свое опухшее синеватое лицо и всклокоченные волосы.

— И вы в столь ранний час не поленились идентифицировать обычного гражданина, спящего сном праведника? Это ли не пустая трата государственных денег? — спросил он с притворным удивлением.

— Это уж забота начальства. Нам велено только вас доставить. Ну что, пойдем по-хорошему? — В голосе полицейского слышалась плохо скрываемая надежда, что Буковский будет сопротивляться.

— Вам, кажется, хочется кому-нибудь с утра врезать, — вздохнул журналист. — Я мог бы, конечно, доставить вам такое удовольствие, только что-то вы мне не больно нравитесь. Поскольку вы обо мне не слышали, то не заслуживаете симпатии.

У полицейского заходили желваки.

— Надеюсь, скоро вам станет не до шуток.

Буковский вовсе и не собирался шутить. Но таким уж он был — несусветные глупости сами срывались с языка. Иногда это даже могло быть небезопасно. Он слишком хорошо понимал, что в полиции по меньшей мере несколько человек охотно расправились бы с ним именно за его шутки. И только искали предлог. Интуиция подсказывала ему, что нашли. Только какой?

В полицейском автомобиле он постарался собраться с мыслями, что было нелегко в ситуации, когда желудок подкатывал к горлу, а мозги стремились выскочить из черепа. Может быть, речь идет о его репортаже о банде Хельмутов, опубликованном в последнем номере еженедельника «Вперед»? Там он разоблачал сотрудничество Хельмутов с полицией. Главное управление впало в бешенство и делало все, чтобы узнать, откуда произошла утечка. Он надеялся, что краковское отделение точит на него зубы именно по этой причине. Была, однако, и другая, куда более опасная. Пока он не хотел даже о ней думать.

А Дорота предвидела, что именно это его погубит. Журналистский опыт научил ее осторожности. Она предпочитала все проверять по десять раз. Он же иногда сокращал путь ради быстрого достижения цели. Насколько мог вспомнить, именно поэтому они так страшно разругались этой ночью.

— А, вот мы и опять встретились, пан журналист! — Выражение лица комиссара Фуляры было как у ловкого кота, которому удалось зацепить лапой мышь.

— Я тоже очень рад, — пробормотал Буковский.

— Сомневаюсь. Вам это только кажется под влиянием алкоголя.

— Боже сохрани. Беседы с вами, пан комиссар, всегда для меня огромное удовольствие.

— На этот раз будет по-другому.

— Исключено. Я настоящий мазохист.

Полицейский резко ударил ладонью по столу, а у Буковского в голове прогремел взрыв.

— Хватит! Не паясничай, Буковский, тебе это не к лицу. Шутки кончились. Где папка Глисты? Рассказывай, или тебе каюк. На этот раз наверняка.

Так и есть — вот она, наихудшая из причин, о которой он подумал несколькими минутами раньше. Теперь Буковский понимал, что придется выдержать, кто знает, возможно, самое большое испытание в жизни. Он решил еще немного потянуть время, собраться с мыслями.

— Что я слышу, пан комиссар? Полиция позволяет себе тыкать добропорядочному гражданину Речи Посполитой только потому, что он немного выпил?

Фуляра скрипнул зубами.

— Могу обращаться к тебе на вы, если хочешь. В твоей ситуации это ничего не изменит. Не обольщайся, что найдется идиот, который поверит, будто ты — добропорядочный гражданин. Итак, что вы, пан Буковский, делали вчера после семнадцати?

— Ничего особенного, был в гостях у доктора Мручека, известного историка, специалиста по…

— Я знаю, кем был доктор Мручек. Дальше! — Полицейский прервал его на полуслове.

Буковский почувствовал вдруг дискомфорт в желудке. С большим трудом, напрягая мышцы, ему удалось сдержать физиологический рефлекс. Значит, Мручека нет в живых! Этого следовало ожидать.

— Был? Доктор Мручек является знаменитым… — Он пытался блефовать.

— Является, был — какая разница, — махнул рукой Фуляра, пристально глядя ему в глаза. — Есть более важные проблемы. Еще раз спрашиваю, что вы вчера делали, вы оба. С начала и до… до конца.

— Дайте подумать. Ну, выпили водочки, болтали…

— О чем?

— О том о сем…

— Достаточно. Держите меня за идиота, Буковский? Я знаю, о чем вы говорили. О записках генерала Червякевича — о так называемой папке Глисты. Так?

— Попробую вспомнить…

— Так? — гаркнул Фуляра.

— Кажется, и об этом тоже.

— Ну и где она сейчас, эта папка, пан Буковский?

— Честно? Думаю, она никогда не существовала. Скорее всего, то, что называют «папкой Глисты», — фальшивка.

— Фальшивка, — кивнул Фуляра, растянув губы в язвительной усмешке. — Я так и думал.

— Что фальшивка, правда? — в раскалывающейся голове журналиста опять сверкнула слабая надежда.

— Нет, пан Буковский. Там есть кое-что и на вас. Так говорят.

Буковский опять почувствовал, что сфинктер вот-вот сдаст.

— Кто говорит? — спросил он севшим голосом.

— Наши люди. А точнее — ваши коллеги из Союза журналистов.

— Чушь… Обычная профессиональная зависть, неужели вы не понимаете?

— Может, понимаю, а может, нет. Из зависти тоже иногда говорят правду. Ну что? Есть там какой-нибудь компромат на вас?

— Вы прекрасно знаете, что все можно сфабриковать.

— Конечно. Но если это фальшивка, вам нечего бояться. Мы все проверим. Только не морочьте мне голову, а расскажите, где она спрятана.

— Спросите у доктора Мручека. Только он знает.

— Ваше упорство вызывает сожаление, Буковский. Вы что, правда советуете мне допросить труп?

— Труп? — прошептал Буковский.

Он пытался подготовиться, но, когда момент настал, сфинктер опять настойчиво о себе напомнил.

— Не прикидывайтесь дураком, Буковский. Защищайтесь как-нибудь поумней, черт подери. Скажите хотя бы, что действовали в состоянии аффекта, в ярости, потому что Мручек вас шантажировал. Ну? Так было дело?

Он проклинал день, когда впервые услышал о папке Глисты. Слухи о том, что генерал, а тогда еще полковник Гражданской милиции Червякевич в восьмидесятые годы организовал собственную сеть агентов, ходили давно. Фамилии тайных сотрудников не фигурировали в документах госбезопасности, а значит, никогда не попадали в архив ИНП[44]. После 1989 года[45] Червякевич уехал за границу, и о деле забыли. Всплыло оно несколько месяцев назад, после смерти генерала. Говорили, что он оставил записки, которые могли стать настоящей нейтронной бомбой. Первым это определение использовал именно Буковский, хотя на авторство претендовали многие. Ведь записки тоже были оружием, которое убивает избирательно, не разрушая окружающие структуры. И теперь получалось, что он может стать первой жертвой. Хотя к властным структурам отношения никогда не имел. Кто бы мог подумать!

Еще недавно он сам не верил в существование какой-то папки Глисты. Мнение его изменилось, когда к нему обратился Мручек. Заверениями известного своей честностью историка трудно было пренебречь. Буковский знал Вацека Мручека много лет. В студенческие годы они проводили время в одних клубах, вместе пили водку и, бывало, ухаживали за одними и теми же девушками. Позднее, по мнению Буковского, Мручек стал едва ли не самым компетентным в Польше специалистом по новейшей истории. Может, поэтому как-то не мог пробиться. Менее талантливые давно были профессорами, смотрели на него сверху вниз, иногда публично высмеивали его взгляды. Больше всего Мручек страдал от того, что его не допускали к сотрудничеству с ИНП. Об этом позаботились его давние коллеги. Он затаил обиду и решил всем отомстить.

Однажды ночью Буковского разбудил телефонный звонок.

— Адам? У меня есть потрясающая тема для смелого журналиста, который ни перед чем не остановится.

Мручек предложил срочно встретиться в открытом до утра пабе. Буковский был несколько удивлен — они с историком не общались несколько лет, — но знал, что лучшие темы часто появляются неожиданно, и тогда их нужно сразу хватать. А именно сейчас ему была просто необходима хорошая тема. Историк, забившийся в самый темный уголок паба, успел слегка набраться в одиночестве. Но его приглушенное бормотание прозвучало убедительно:

— Слышал о папке Глисты? Знаешь, где она?

— Понятия не имею.

— Она у меня.

И тут Буковский решил рискнуть втемную. Спросил только:

— Почему ты вздумал обратиться именно ко мне?

— Тебе практически нечего терять.

Прямолинейный ответ только утвердил Буковского в убеждении, что он должен заняться этим делом. Даже если откровения Мручека не до конца достоверны, игра стоила свеч. Тема гарантировала, что статью будут цитировать другие газеты и радиостанции, а фамилию автора повторять по нескольку раз в день во всех телепередачах. Короче говоря, у Буковского появится шанс напомнить о себе и поднять свой рейтинг в журналистской среде.

Однако Мручек не собирался допустить, чтобы вся слава досталась журналисту. Несмотря на немалое количество выпитого, он говорил неожиданно трезво, а его тон исключал дискуссию.

— Слушай, сделаем так. Для начала напиши пространную статью, просто чтобы подогреть атмосферу и вызвать кое у кого панику. Пока без фамилий.

Буковский насторожился.

— Но ты назовешь мне фамилии?

— Позже. Я назову их в интервью, которое ты возьмешь у меня после статьи. Я уже придумал название: «Доктор Мручек открывает правду». Слушай, чтобы все было ясно: я должен быть на первом плане. Это мое открытие и мой шанс показать всем этим говнюкам, что мое место в ИНП.

— Конечно, — притворно согласился Буковский. — Но какая у меня гарантия, что ты меня не кинешь? Я проторю дорожку, а ты потом побежишь в другую газету или прямиком на телевидение.

— Даю слово.

В откровениях пьяного Мручека не было информации, которой жаждал Буковский. Но его собеседника, похоже, невозможно было переубедить. Он производил впечатление человека подавленного, погруженного в депрессию, но в этом деле проявил железную волю. Будто интервью «Доктор Мручек открывает правду» могло спасти ему жизнь.

Выхода не было. Буковский не хотел упустить шанс. Если даже половина того, что внушает ему историк, окажется правдой, славы хватит им обоим. Получалось, что полковник Червякевич создал тайную команду, которая проникла во все структуры антикоммунистической оппозиции. Возможно, некоторые из этих структур даже созданы его людьми. Никто другой не знал, кто они. Только он один.

— Сейчас лишь скажу тебе, что сегодня это люди с первых полос газет. Члены правительства, парламентарии, генералы, епископы, главные редакторы. Нравственные авторитеты. Таков, например, тайный сотрудник Сократ. Раскрытие его фамилии потрясет общественность. Поэтому пока я не стану ее называть — боюсь, ты не выдержишь и проболтаешься.

Ему следовало уже тогда что-то заподозрить. Тем более что Дорота его предостерегала. А он, кретин, считал, что она просто завидует. И попался в ловушку, как ребенок. К этому Мручеку!

— Ну что, признаетесь, наконец? Сами видите, нам и без того все известно, — давил комиссар Фуляра. — Вас заманили в ловушку, так? Когда писали статью о папке Глисты в еженедельник «Вперед», вы еще не знали, что ваша фамилия в списке, верно? Мручек только вчера вам об этом сообщил.

— Издеваетесь? Как я мог быть в секретной команде, о том не зная?

— А может, и правда не знали и действовали бессознательно? Может, в том и гениальность этого гэбэшника? Понимаю, вы испытали шок. — Полицейский сочувственно покачал головой. — Вы ничего такого не ожидали. А тут Мручек пригрозил: либо вы сами об этом напишете в интервью с ним, либо он пойдет на телевидение. Вот тут бы вы и прославились, о чем давно мечтали, да? Он просто не оставил вам выбора, пан журналист, не правда ли? Кстати, а почему он вас так не любил? Знаете?

— Нет-нет, это просто в голове не укладывается. На что идут деньги налогоплательщиков! Ничего не выйдет, комиссар. С Мручеком мы расстались, довольные друг другом, еще до теленовостей.

— А откуда вы знаете, что Мручек убит позднее? — поймал его на слове Фуляра.

— Потому что, когда я от него уходил, он был жив, черт вас подери!

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы ушли из квартиры Мручека именно в это время?

— А вот и да, — обрадовался журналист. — В лифте со мной ехали две пожилые дамы. Наверняка меня запомнили. Нужно их отыскать. Удивлены, да?

— Отнюдь. — Фуляра глянул насмешливо. — Мы их нашли.

— Ну и что?

— Они вас, конечно, помнят.

— Вот видите! — воскликнул Буковский.

— Я вижу только, что вы неудачно пытаетесь состряпать себе алиби. Вы всегда устраиваете в лифте непристойные представления для пожилых дам только потому, что они носят мохеровые береты и голосуют за ЛПС[46]? Не верю. Вы сделали это специально, чтобы они до конца жизни не могли вас забыть. Но такие номера с нами не проходят, Буковский.

Журналист вдруг понял: что бы он ни говорил, только еще больше себя губит.

— Позднее множество людей видели меня в нескольких пабах.

— Конечно. Это было продолжение комедии. Но по дороге из одного паба в другой, а точнее из «Алхимии» на Казимеже в «Бровары» на Подвале, вы легко могли вернуться к Мручеку и сбросить его с балкона. Страх перед разоблачением придал вам решимости, не так ли?

Буковский вдруг понял, как себя чувствуют невинно осужденные люди. И еще у него мелькнула мысль: какое счастье, что в Польше нет смертной казни, — хотя он тут же понял абсурдность таких мыслей.

— Нет, это какой-то кошмар! — воскликнул он.

— Согласен. И я лично вам очень сочувствую, — вздохнул полицейский. — Понимаю, как вам тяжело. Вы ведь не убийца, просто так уж случилось.

— Но…

— И правда, очень жаль, — не позволил себя перебить полицейский. — В вашем возрасте перспектива попасть в тюрьму к молодым беспощадным бандитам, которые ненавидят интеллигентов, действительно малоприятна.

— Никакой суд меня не осудит. — Буковский сам почувствовал, как жалко это прозвучало.

— Заблуждаетесь! Вы ведь сами так смело писали, какие скверные и необъективные у нас суды.

Буковский слишком хорошо знал, что полицейский прав. Не надо даже сажать его в тюрьму. Хватило бы трех месяцев в СИЗО. Он и этого не выдержит.

— У вас нет доказательств, — прохрипел он.

— И опять вы ошибаетесь, — хитро усмехнулся Фуляра.

Он протянул руку к сложному аппарату, занимающему соседний столик, нажал какую-то кнопку. Послышалось шуршание, а потом взволнованный голос прокричал:

— Полиция? Пусть кто-нибудь приедет! Это доктор Мручек, улица… — Он продиктовал точный адрес. — Я в опасности. Меня преследует один журналист, Буковский. Хочет добиться от меня некой информации, отобрать один документ… Угрожает мне. Умоляю, скорее. Я жду на балконе.

Буковский не мог шелохнуться. Вибрирующий вой громкоговорителя, наполнивший комнату, отдавался в его голове невыносимой болью. Но ужас был не в этом: голос действительно принадлежал Мручеку Комиссар опять нажал кнопку. Наступившую тишину вынести было еще труднее. В голове Буковского крутились панические мысли: «Ты погиб! Это они убили Мручека. И теперь им нужен козел отпущения. Не выпутаешься, тебя прикончат».

Но в следующую секунду включился профессиональный инстинкт, последняя защита от безумия: «Они — это кто? Кому в действительности служит Фуляра? Для кого так важна папка Глисты? И зачем она этому человеку? Чтобы перед выборами убрать своих конкурентов или уничтожить компромат на себя? Какая потрясающая могла быть тема! Какую популярность приобрел бы автор, написавший об этом первым!» Буковский пожалел, что этот шанс достанется не ему.

— Вы все это состряпали, — прошептал он обреченно, скорее лишь из принципа.

— Вы думаете? А если и так, не все ли вам равно? Важно, что скажет суд, а это легко предвидеть. Разве что…

Полицейский сделал многозначительную паузу. Журналист затравленно взглянул на него.

— …доказательство просто исчезнет. Между нами говоря, процесс над вами, пан журналист, по большому счету, никому не нужен. Зачем баламутить измученную общественность еще одной аферой? Что бы это дало? Хватит того, что найдутся записки генерала Червякевича.

Буковский старался не позволить призрачной надежде завладеть собой. Это было нелегко.

— А убийство доктора Мручека?

— Надо подумать… Это могло быть и обычное нападение с целью ограбления. Доктор унаследовал от родителей ценные картины — Коссаки, Вайсс[47].

— И что, пропали? — вырвалось у Буковского.

— Пока нет. Но… Вы ведь знаете, на счету банды Хельмутов несколько нападений на коллекционеров. Некоторые детали могут указывать на их методы…

— Только бы я отдал вам папку Глисты, да?

— Именно, господин журналист.

— Но у меня ее нет! — завопил Буковский в отчаянии.

— Жаль, — вздохнул полицейский. — В таком случае я вас больше не задерживаю. Если вам что-то придет в голову, прошу незамедлительно мне позвонить. А если захотите что-нибудь написать… Мой вам совет: сначала десять раз подумайте.

Буковский сидел неподвижно, оглушенный.

— Правильно ли я понял? — заикаясь, произнес он наконец. — Я свободен?

— По крайней мере, пока. Хотя не могу ручаться, что надолго. А сейчас поезжайте-ка домой или к какой-нибудь симпатичной даме, примите ванну, выспитесь в удобной постели, лучше не один. А потом совершите долгую прогулку по Кракову, желательно в приятной компании. И посмотрите хорошенько, как прекрасен мир, когда человек на свободе. Может, это будет последняя возможность.

— Не боитесь, что я убегу? — решился на отчаянную провокацию Буковский.

— Вы? — Полицейский бросил на него насмешливый взгляд. — А куда?

У него не было иллюзий. Его выпустили лишь затем, чтобы он привел их к папке Глисты. Как только у них в руках окажется то, что им нужно, они без колебаний свалят на него вину за смерть Мручека, арестуют и посадят. А может, и того хуже. Если они действительно убили историка, зачем им такой свидетель? Не проще ли, вместо того чтобы устраивать судебный процесс, организовать несчастный случай, и он погибнет, сэкономив налогоплательщикам ненужные расходы?

Была еще одна возможность, хотя неизвестно, не худшая ли. Эти записки искала, конечно, не только полиция. У каждого из списка генерала Червякевича было достаточно причин, чтобы постараться заполучить их первым. За папкой Глисты гонялась чуть ли не сотня бывших тайных агентов, готовых на все, лишь бы избежать скандала, который бы их уничтожил, лишил надежды и впредь пользоваться милостями властей. Возможно, кто-то из них, сам или с помощью наемных киллеров, сбросил Мручека с балкона и завладел бумагами. Если именно так и случилось, все остальные заинтересованные лица просто обезумели. Как и полиция, они могли подумать, что это Буковский.

Так или иначе, за свою шкуру он сейчас и сам не дал бы ломаного гроша. Сразу вспомнил, что обычные бандиты делают со своими жертвами, дабы выбить даже самые ничтожные суммы. Теперь на кону была ставка, которая оправдала бы сдирание с Буковского шкуры постепенно, день за днем. Он мог бы поклясться чем угодно, что не знает, куда подевалась папка Глисты. Но даже Фуляра ему не поверил, что же говорить о хитрющих оборотнях, которые когда-то ходили на поводу у Червякевича, а сейчас распробовали вкус свободы.

Страх не отпускал журналиста. Он, однако, понимал, что, если хочет жить, должен победить страх и действовать. У него был, собственно, единственный выход — самому найти убийц Мручека, кем бы они ни были, разыскать папку и опубликовать документы. Только тогда дальнейшая охота на него потеряла бы смысл. А заодно он связал бы концы с концами.

Думать, думать! — торопил он себя: время не ждет. Необходимо вспомнить все очень подробно, найти что-нибудь, за что можно зацепиться. Он чувствовал, что ключ к загадке надо искать в последнем разговоре с Мручеком. Ведь на самом деле они вовсе не расстались друзьями. Историк в последний момент выкинул гнусный номер.

— Ну, приступим к финалу?

Буковский дрожащими от волнения руками вынул из рюкзака диктофон: наконец-то он увидит знаменитые записки и узнает фамилии членов тайной команды полковника. И поначалу не обратил внимания на еще более угрюмое, чем обычно, лицо хозяина. Понял, что что-то не так, только когда Мручек ответил ему странно изменившимся голосом, будто перестав скрывать прежде подавляемую злость.

— Не так быстро. Ситуация изменилась.

Журналиста охватила ярость.

— Что изменилось? Кто-то пообещал тебе больше славы? А может, денег?

Мручек злобно скривился.

— Не суди о других по себе.

— Что такое? Что вдруг случилось?

— Мне очень жаль, но я узнал, что и ты в этом списке.

— Обалдел? Ты бредишь! Покажи!

— Ты что, считаешь, в этой ситуации я хоть что-нибудь тебе покажу?

— Вацек, ты ведь сам не веришь в то, что несешь. А если говоришь правду, то твой список ни хрена не стоит. Я ведь точно знаю, что не был тайным агентом.

— Червякевич придерживался другого мнения. Да, в материалах нет твоей фамилии. Но, внимательно изучив записки, я понял, что секретный агент под псевдонимом Писака — это ты. Помнишь Париж и «Свободное слово»? Думаешь, не осталось никаких следов, да? Ан нет.

— Нет, это какой-то кошмар. Тебе надо лечиться, Мручек.

Воспоминание, вызванное историком, конечно, приятным для Буковского не было. Но по совершенно другой, чисто личной причине. В Париже их любовь с Доротой Май претерпела первый серьезный кризис. Коммунизм в Польше бился в предсмертных судорогах, когда оба они наконец вырвались на Запад. Но их положение во Франции было довольно сложным. Дорота получила стипендию и работу в эмигрантском «Свободном слове». Он бегал по временным унизительным подработкам, все больше завидуя ее успехам и знакомствам. Роман закончился разрывом на многие годы.

— Будешь отрицать, что твоей задачей была идеологическая диверсия в «Свободном слове»? — спросил историк. — Ты использовал Дороту, чтобы внедриться в редакцию. А потом занимался подрывной работой.

— Ты бредишь, Мручек. Поговаривали, что в «Свободном слове» есть стукач, но это был не я! Я и дела-то с ними почти не имел. Напечатал под псевдонимом два или три материала с критикой коммунистического режима, вот и все.

— Верно. — Мручек иронически ухмыльнулся. — Но с каких позиций? Либеральных и космополитических. Ты издевался над якобы пресловутой польской провинциальностью, польской ксенофобией, над чувствами истинных поляков, над их страхом попасть из одной неволи в другую. Следуя директивам полковника Червякевича, который уже тогда предвидел переворот и работал над размещением своих людей в структурах новой власти. Твои статьи в «Свободном слове» именно этой цели и служили, тайный агент Писака. Глиста за это получил генерала. А ты что получил?

Буковский смотрел на историка с неподдельным ужасом. Этот человек действительно болен. Как он мог раньше не заметить? Самым горьким было ощущение бессилия. Споры с сумасшедшим, попытка повлиять на него с помощью рациональных аргументов бессмысленны. Он мог только дать выход своей злости.

— Ты псих! — заорал он. — Я уничтожу тебя, понимаешь? Разделаюсь с тобой раз и навсегда, ты, философ доморощенный, ты…

Ему не хватало слов, и, замолчав, он понял, что сделал очередную ошибку. Угрожал, хотя не мог осуществить своих угроз. Как теперь доказать свою невиновность? Если Мручек распространит клевету, он конченый человек. Коллеги-журналисты вцепятся в него, как собаки. Он собственными глазами уже много раз видел такую травлю. Иногда и сам участвовал.

Из кабинета Фуляры Буковский вышел с четким пониманием того, что ситуация еще хуже, чем ему казалось накануне вечером. Он должен защитить не только свое доброе имя, но и свободу, а может, и жизнь. Но как?

Он не смог бы выразить охвативших его чувств — счастья, облегчения и благодарности, — когда увидел Дороту, которая ждала его перед отделением. Значит, несмотря на все недоразумения, она не обманула его надежд. После долгих лет разлуки они с трудом привыкали друг к другу, беспрерывно ссорились. Но когда она была ему нужна — пришла. Он так расчувствовался, что обнял ее посреди улицы, не обращая внимания на невидимых полицейских, которые конечно же следили за ним из укрытия. Дорота не только не отстранилась, но и сама к нему прижалась. Зашептала в самое ухо:

— Ничего не говори. Разделимся. Через полчаса там, откуда при коммуняках бежали от ЗОМО[48].

Через тридцать минут, подходя к нужному дому на улице Святой Гертруды, Буковский чувствовал себя конспиратором. По дороге пытался оторваться от хвоста, дважды сменив трамвай, но ему казалось, что попытка не удалась. На месте его ждала неприятная неожиданность. На дверях подъезда был домофон — раньше отсутствовавший. Но дверь вдруг приоткрылась, и чья-то рука втянула его внутрь.

— Теперь быстро, — шепнула Дорота.

Как когда-то, они пробегали, крадучись, через дворы мимо старых деревьев, преодолевали ограждения, вскарабкиваясь на них по мусорным бакам и выброшенной старой мебели, пробирались по крышам гаражей и пристроек. Наконец через какую-то темную подворотню выбрались на улицу Сарого, быстро перешли на другую сторону. На улице Богуславского было пусто. Дорота подвела его к подъезду, открыла дверь ключом. Дом был ему незнаком. Поднялись на третий этаж. Дорота ввела Буковского в квартиру справа от лестницы. Тщательно закрыла дверь на два замка, задвижку и цепочку.

— Ну, теперь можно спокойно поговорить, — сказала она. — Здесь наверняка нет прослушек.

— Что это за квартира?

— Не важно, — махнула она рукой. — Хозяева ненадолго уехали. Поливаю цветы.

Квартира была темноватая, заставленная мебелью, запущенная, типично краковская. В ванной комнате он увидел огромную чугунную ванну, и это разбудило в нем желание на минуту забыть обо всем, что случилось.

— Примешь со мной ванну?

Вопрос он задал, не надеясь получить согласие. После стольких лет они с трудом возвращались друг к другу. Все еще не были любовниками. А уж после предыдущей ночи он тем паче мало на что мог рассчитывать. Сердце учащенно забилось, когда Дорота неожиданно ответила:

— А почему, собственно, нет?

Они уже сидели в горячей воде, покрытой прохладной пеной, когда Буковский признался:

— Честно говоря, после вчерашней ночи я думал, ты меня до смерти не простишь.

— Что? — удивилась она. — Это ты жутко обиделся и убрался ко всем чертям.

— Я? Ты выгнала меня на улицу, как собаку.

— Ну знаешь! Сказала только, что если не нравлюсь тебе такая, какая есть, то проваливай. Решение было за тобой. Ты его принял. Между прочим, даже забыл взять куртку и бейсболку.

— Что-что? Значит, меня не обокрали? А кошелек и мобильник?

— Все оставил у меня, до того я тебе осточертела.

— А из-за чего мы поругались? — спросил он осторожно.

— Не помнишь?

— Ммм… не очень.

— Ну вот, этого я и боялась. Из-за несчастного Мручека, конечно. И из-за того, что ты так бездарно влип. Говорила я тебе, чтобы был осторожен. А ты не послушал.

— Я журналист, не мог упустить такую тему.

— И добился того, что сам можешь стать темой для других стервятников.

— Если бы ты сказала…

— Что именно?

— Что Мручек влюбился в тебя, пробовал за тобой приударить. Если б я знал, что он считает меня соперником, вел бы себя осторожнее. Зачем ты меня обманывала?

— Боже, обманывала? Да если б я вздумала рассказывать о всяких придурках, которые стремились со мной переспать, не хватило бы времени ни на что другое. А этот был глупее всех. Хотел на мне жениться…

— А ты?

— Что я? Сижу с тобой в ванне, а он лежит на столе патологоанатома. Ну, сам себе ответь.

Буковский неуверенно прикоснулся к ней. Кожа была скользкой от пены.

— Впрочем, сейчас это действительно не важно, — добавила она. — Мы должны найти ответ на гораздо более существенные вопросы.

— Увы, — поддакнул он.

— Но мы оба слишком скованы, тебе не кажется? Может, сначала решим эту проблему? — неожиданно спросила она. — Часок ничего не изменит. Идем.

Ему было трудно поверить, что это происходит наяву. Дорота наконец сдалась. В спальне хозяев стояло большое супружеское ложе. Она знала, где чистое белье, и через несколько минут они лежали на свежей простыне, пытаясь воскресить друг в друге себя прежних, какими были когда-то. Оба старались, чтобы все продолжалось как можно дольше, и прошел почти час, прежде чем они упали рядом без сил. Неожиданно Дорота громко рассмеялась.

— Ты что? — спросил он.

— Убедился, что нигде нет скрытого микрофона? А если я его проглотила? Может, на всякий случай сделаешь мне клизму?

— Ну, знаешь! Свинья! — обиделся он. — А я-то старался!

Но почувствовал неловкость: ведь такие мысли действительно пару раз промелькнули у него в голове.

— Не принимай близко к сердцу, — шепнула она, снова прижавшись к нему. — Я тебя тоже немного подозревала. Ох, до чего мы дошли во всеобщем безумии! Это же паранойя.

— В чем ты меня подозревала? — поразился он.

— Хотя бы в том, что ты подумал, не была ли я случайно тем самым стукачом в «Свободном слове». И решил меня разоблачить.

— А была? — спросил он почти всерьез.

— Нет. Но хватило бы, чтобы кто-нибудь так написал. Ты или кто-то другой. Я бы не отмылась до конца жизни. Пьянчужка, распутница, да еще и агентша. Великолепно!

Сейчас в ее шутливом тоне послышалась горечь.

— Одно утешение — оказалась бы в хорошей компании, — добавила она.

Протянула руку к столику, взяла сумку. Вынула сложенный вчетверо листок.

— Что это? — спросил он.

— Составила гипотетический список. Подумай, поразмышляй. Может, что-нибудь надумаешь. Хотя задача не из легких. — Она развернула листок. — Ну, вот. Одиннадцать теперешних и семнадцать бывших депутатов парламента. Девять сенаторов. Четыре министра. Двадцать два замминистра и госсекретаря. Два епископа. Четырнадцать прочих священнослужителей. Четыре знаменитых альпиниста, покорители гималайских восьмитысячников. Двенадцать актеров и режиссеров, известных антикоммунистическими взглядами. Один нынешний генерал разведки. Пятнадцать профессоров. И, внимание: сорок два журналиста из разных изданий. Надо признать, что Червякевич, мать его, ценил нашу силу!

— Ты права, это чистая паранойя, — вздохнул он.

— Именно. Но кто-то все же убил Мручека. Мы не должны об этом забывать.

— Я наверняка не забуду, — его передернуло. — Постой! Тебе эти фамилии дал он?

— По-моему, это должна была быть приманка, чтобы я согласилась стать госпожой Мручек. Но никаких бумаг он не показал. Всё только на словах.

— Мою фамилию тоже назвал? — воскликнул Буковский возмущенно.

— Твою нет. Может, боялся, что я тебе протреплюсь и пропадет эффект неожиданности.

Дорота поднялась с постели, и он несколько мгновений мог видеть ее тело в ярком свете полудня. Оно мало изменилось за эти годы.

— Куда ты? — спросил он с обидой.

Она наклонилась и быстро его поцеловала.

— Час прошел. Мне пора начинать расследование. Тебе нельзя показываться в городе. Сиди здесь, никому не открывай, не подходи к телефону. Выспись, а потом немного подумай. Я поработаю ногами, а ты попробуй головой. Мы разгадаем эту чертову загадку, увидишь.

Он ничего не смог придумать. Провалился в неглубокий беспокойный сон, в котором появлялись люди из списка, оставленного Доротой. Был ли это настоящий список из папки Глисты или хотя бы его фрагмент, он не знал. Не имел понятия, в чем мог обвинить персонажей своего сна, каким образом к ним подобраться, заставить признаться, кто из них убил историка Мручека.

Поэтому, наверное, они обнаглели. Когда, ненадолго проснувшись, он опять погрузился в сон, все появились снова и все на него ополчились. В каком-то задымленном холле, похожем на вокзальный зал ожидания, вдруг раздались крики: «Это он! Этот писака убил! Убийца! Хватай убийцу!» Бежать было некуда. Он стоял и кричал: «Люди, не слушайте! Это не я! Я не виноват!» Ему ответил громкий хохот: «Он не знает! Не знает, что в квартире была видеокамера!» На огромной стене вдруг появился кадр, снятый видеокамерой. Четкие очертания фигуры, проскользнувшей в полумраке по комнате. Буковский помертвел во сне.

Это действительно был он! На фигуре была его куртка, его бейсболка, которую он носил в плохую погоду. В ужасе он смотрел, как фигура на цыпочках приближается к открытым дверям балкона, где доктор Мручек поджидал прибытия полиции. Буковскому опять захотелось крикнуть: «Нет!» — однако он не сумел издать ни звука. Но ведь это не мог быть он! Кому, как не ему, это знать. Кто-то прикинулся им. Кто? Во сне ему стало холодно. Кто знал его настолько хорошо? Знал, как он ходит, его жесты… Дорота! У нее были его куртка и бейсболка. Она убила Мручека? Исключено. И все-таки… Он должен сказать об этом разъяренным людям, которые наступали на него со всех сторон, размахивая кулаками. Напряг все силы…

— Не ори. Это я, — сказала Дорота.

Внезапно разбуженный, Буковский судорожно хватал ртом воздух. Несколько минут не мог отличить, где сон, а где явь. Потом до него дошло, что он в чужой квартире. Сидит голый на матрасе, смятая и перекрученная простыня съехала на пол. На улице было уже почти темно. Из окна дуло, наверное, сквозняк его отворил.

— Слава богу, — сказал он. — Надеюсь, что мне все это только приснилось.

— Я тоже, — ответила она. — Одевайся, у нас гость.

На пороге гостиной Буковский остановился как вкопанный, увидев человека, который сидел за столом, весело на него глядя.

— Ну, вот мы и опять встретились, пан журналист, — заговорил комиссар Фуляра.

— Ты… — произнес Буковский, заикаясь. — Ты предала меня.

— Спокойно, пан журналист, — усмехнулся Фуляра. — Если бы у всех преступников были такие адвокаты, как пани Май, тюрьмы стояли бы пустыми.

— Что-что?

— Я пришел не для того, чтобы вас арестовать. Мы встретились здесь, так как пани Май утверждает, что квартира не прослушивается. Будет лучше, если это дело останется в тайне.

— Ничего не понимаю. — Буковский бессильно опустился на ближайший стул. — Вы знаете убийцу?

— Вроде того.

— То есть?

— Я нашла свидетеля, — сказала Дорота.

— Значит, был свидетель?

— Оказалось, что был, — поддакнул комиссар. — Одна пожилая дама… Обратите внимание, опять пожилая дама! И вдобавок — сторонница ЛПС. Между прочим, мы допросили старушку еще утром, но она нас обманула. Видимо, пани Дороте свидетели больше доверяют. Сила масс-медиа, — закончил он с легкой язвительностью.

— О, пожалуйста, не преувеличивайте, комиссар, — скромно сказала Дорота. — Просто с этой женщиной я была знакома раньше. Помогла ей, когда родственники хотели отправить ее в психушку, чтобы завладеть квартирой. Это была услуга за услугу.

— Ради бога, что она тебе сказала? — потерял терпение Буковский.

— Сам послушай.

Дорота вынула диктофон и нажала на кнопку.

«Дорогая пани Дорота, вам я расскажу все, что видела, — раздался дрожащий голосок. — Тем, из полиции, или каким другим чертям я бы не сказала. Все это, милочка, одна мафия. — В этом месте комиссар Фуляра хмыкнул. — Знаете, я не могу спать после того, что пережила. Да и жаль тратить время на сон. Хочу еще немного на этот свет поглядеть. Особенно с утра, когда солнышко всходит, птички просыпаются. Сегодня я тоже встала рано. Светало, и я сразу узнала мужчину на балконе напротив. Это был пан Мручек, говорят, он ученый, но — между нами, милочка, — немного тронутый. В голове у него помутилось от науки, ну и от одинокой жизни — все женщины ему отказывали. Мне ли не знать, я ведь помню его с младенчества, понятное дело, соседи. Не везло ему в любви, вот и неудивительно, что жить расхотелось».

— Что она говорит? — произнес пораженный Буковский.

— Ш-ш-ш. Слушай дальше, — остановила его Дорота.

«Ох, милочка, никак не могу успокоиться. Разве ему одному расхотелось — только посмотрите, что творится вокруг! Но взять на душу смертный грех? Сперва-то я не догадалась, в чем дело, когда он перелез через перила, думала, антенну хочет поправить или что. Только когда руки от перил оторвал и поднял вверх, у меня прямо сердце остановилось. Закричала во весь голос: «Матерь Божья!» А он наклонился и бах!..»

— Его точно никто не толкнул, пани Богуслава? — раздался голос Дороты.

«Клянусь Божьей Матерью! Видела, как вас сейчас», — заверил голосок.

Дорота выключила диктофон.

— Ну, повезло вам, пан журналист, — сказал комиссар Фуляра. — Мои поздравления.

Буковский долго молчал. Наконец спросил:

— Вы верите этому, комиссар?

— А что, вы бы предпочли, чтобы Мручек погиб в результате сговора агентов? А еще лучше, чтобы сам тайный агент Сократ, сегодня уважаемый нравственный авторитет, столкнул его с балкона. Вот была бы тема!

— Прошу не издеваться, — вскинулся Буковский.

— Почему? Вы считаете, что ко всему этому следует относиться серьезно? Это комедия, хоть и с трагическим финалом. Бедный Мручек так заигрался, что плохо кончил. Так хотел, бедняга, заслужить похвалу, так мечтал попасть в ИНП, что начал болтать о папке Глисты раньше, чем до нее добрался. Загнал себя в угол, в чем вы ему изрядно помогли, пан журналист.

— Не чувствую за собой вины, — возмутился Буковский.

— Конечно, вы ведь боролись за право общества на информацию, верно? Так или сяк, после появления вашей первой статьи Мручек должен был представить общественности папку Глисты. А у него ее все еще не было. Надежда на место в ИНП становилась призрачной. Ну он и предпочел смерть позору.

— А заодно решил погубить Адама. Невероятно! — покачала головой Дорота.

— Наоборот, совершенно логично. Таким образом могло создаться впечатление, что папка Глисты действительно у него, только ее забрал убийца. В этом случае он сам становился мучеником за правду. И губил соперника, которому проиграл в борьбе за благосклонность некой дамы. Что ему оставалось? Только попытаться после смерти сохранить доброе имя. Не предполагал, бедняга, что у пани Богуславы бессонница.

Теперь молчание длилось еще дольше. Наконец Буковский спросил с легким разочарованием в голосе:

— Следовательно, папка Глисты вообще не существует?

Полицейский развел руками.

— Кто знает? Может, где-то ждет своего часа? А если и нет, то, может быть, надо ее выдумать?

Перевод С. Равва