Комната все еще пахла сыростью. Дарьен прищурился и, повторяя движение крестной, провел пальцем по спинке кровати. Ну, хоть пыль вытерли и постель, отчетливо попахивавшую мышами, сменили. И наверное, за время пусть долгого ужина не просто выветрить тяжелый, нежилой дух, но тут, похоже, не очень то и старались.
Подернутый патиной подсвечник со стуком опустился на стол. Рядом со шпагой, дагой, глиняной миской, по-видимому призванной заменить таз для умывания, и глиняным же кувшином. Комната, отведенная королевскому интенданту, была далека от королевской. Мебель здесь была, но старая, из дешевого ореха, разномастная, а, когда сюда зашла крестная в сопровождении Эльги и Аланы, кровать, шесть (Всеотец, зачем так много?) стульев, потемневший от времени шкаф, оба стола и тяжелый сундук, покрывал толстый слой пыли. Крестная поджала губы и вызвала экономку, хотя Всеотец свидетель, это нехудшее место, где приходилось ночевать Дарьену. Он снял надетую по случаю почти парадного ужина куртку, путешествуя в дорожном сундуке, она выглядела куда пристойнее пропыленного гамбезона, и потянулся. Выдохнул, пытаясь выпустить клубившееся черным дымом раздражение. А потом вдруг схватил кувшин и сделал жадный глоток.
Дрянь!
Застоявшаяся с металлическим привкусом вода расплескалась по рыжей глине. Ладно, пыль, паутина, мыши. Но колодец?! Тихо выругавшись, Дарьен подошел к окну, рванул задвижку, медленно, до натянувшихся вантами мышц, потащил на себя раму и замер, подставляя лицо уже по-ночному прохладному ветру.
Карета, будь она неладна. И два дня, которые придется задержаться. И кузен, решивший прикупить себе виноградников, как будто тех, что уже есть мало. И предложение его, высказанное, конечно же, вслух, при Эльге и крестной. С искренней заботой — она Ленарду всегда отлично удавалась. Ах он будет счастлив немедленно бросить все дела, и сопроводить тетушку с кузиной в столицу. Скажем честно, переодеваясь к ужину, Дарьен всерьез обдумывал эту возможность не потерять время. Да и карета у Ленарда, как ни крути, комфортнее, и охраны, по его словам, больше.
А потом был ужин. Отменный. Похоже, кухне барон уделял куда больше внимания, чем чистоте комнат или состоянию замковых стен. Алана, опять спрятавшаяся в одеянии послушницы; радостная, какой он ее не видел, пожалуй, с первой их встречи в аббатстве, Эльга; раздражающе красноречивый Ленард и крестная, которая, стоило ее взгляду упасть на стол, убранство зала и самого хозяина дома, строго поджимала губы. Барон же хвастал собственноручно добытой косулей, пачкал вином кафтан из пламенно-алого шелка, обильно расшитый золотым позументом, при любой возможности обращался к кузену и, похоже, наизнанку готов был вывернуться лишь бы угодить своему дорогому другу.
Еще вина! Свечей! Музыку? Тащите музыку!
Появление лютни не удивило: Ленард был натурой воистину утонченной и даже что-то там сочинял. Дамам нравилось. Вот только сегодня он отчего-то решил послушать Эльгу. Крестная не возражала, а значит и Дарьену волноваться не следовало. И две песни он честно изображал интерес, хотя судя по хмурой тени в глазах обернувшейся за кубком Аланы, с музицированием там не слишком ладилось. А потом Ленард зачем-то всучил инструмент ей. Да, помнится, Алана говорила что-то о лютне… Вот только — Дарьен почувствовал, как впивается в ладонь позолоченная рукоять вилки — говорила ему, Дарьену. И о знакомстве с дорогим кузеном не упоминала. Впрочем, как и он.
Не смогла? Не захотела?
Дарьен прищурился, переводя взгляд со щегольского черного банта, которым Ленард по привычке стягивал волосы на затылке, на сосредоточенную Алану, которая, в отличие от Эльги, на зрителей не смотрела. Лаская, провела она рукой по корпусу лютни, задела легким касанием струны, положила пальцы на гриф, прикрыла на миг глаза и заиграла. Уверенно. Мастерски. Голос ее поначалу тихий, нарастал, а слова песни, впиваясь рыболовными крючками, тянули туда, за горизонт, навстречу неизвестности.
Покачивалась под ногами палуба «Нырка» — юркого суденышка, капитан которого больше смахивал на контрабандиста, чем на уважаемого торговца оливковым маслом. Ветер дергал болезненно-короткие волосы, резал глаза, высекая предательскую влагу, в которой тонула Цитадель и купол главного храма Всеотца, гавань в рваных пятнах света и исполинская фигура-маяк: Хлодион Завоеватель охранял вход в Полулунный залив, в чьих водах неспокойно спал Керинис. Столица Арморетты. Дом, который Дарьен покидал и куда, как и неизвестный ему поэт, надеялся однажды вернуться.
Интересно, дождалась его жемчужная дева?
И отчего-то хотелось верить, что дождалась.
Алана замолчала, хотя пальцы ее продолжали скользить по струнам, легко и изящно словно кисточка мастера Бао по тончайшей рисовой бумаге. Наконец, умолкло последнее эхо, и тут же захлопал Ленард, и барон подскочил, спеша не отстать от дорогого друга. Вздохнула крестная, прижала пальцы к уголку глаз, точно ища попавшую туда соринку. Сказала что-то, и Алана, кивнув в ответ, заиграла новую песню. А Дарьен все пытался отдышаться. Сплюнуть горечь двенадцати лет изгнания и тоску по тем, кого уже не увидит.
На четвертой песне Эльга пожаловалась прямо-таки невыносимую головную боль и Алана, как ему показалось, с облегчением отложила инструмент и вызвалась проводить сестру по ордену в отведенные им покои. И когда кузен желал доброй ночи собирающимся удалиться дамам, Дарьен твердо решил: лучше он потеряет два дня, чем посадит Алану в одну карету с Ленардом, который теперь смотрел на девушку, как на новую любимую игрушку.
А значит придется таки провести несколько дней в этом замке, этой слишком захламленной для свободного движения комнате и этой компании. Пожалуй, впервые Дарьен жалел, что набор для каллиграфии, подаренный на прощание мастером Бао, сгорел вместе с «Шинсо». Лютню у кузена попросить, что ли? И может, Алана согласится дать ему пару уроков. И поговорить. В последние дни они говорили до обидного мало. То ли дело у озера. Или в лесу.
Дарьен размышлял, сойдет ли вопрос о второй, исполненной по заказу крестной и откуда-то смутно знакомой песне, за благовидный предлог, когда в комнату, точно выпущенный из онагра валун, влетела Эльга. Развернулась на каблуках и не то указала на скользнувшую за ней тенью Алану, не то отмахнулась от нее.
— Выйди! Я хочу поговорить с братом.
И тон ее, впрочем, как и жест, Дарьену совершенно не понравились.
— Говорите тише, сестра Лоретта, — Алана закрыла дверь и поставила на стол бронзовое блюдце подсвечника, — не все слуги еще спят.
Эльга поджала губы, да так, что вместо любимой сестры в зыбком полумраке Дарьен увидел ее мать, вдовствующую королеву Гизельду.
— Что-то случилось? — спросил он, быстро сморгнув ненавистный образ.
Алана, тень среди многих, отрицательно покачала головой.
— Пусть. Она. Выйдет, — зло процедила Эльга. — Я не буду обсуждать дела семьи при посторонних!
Обсуждать что-либо с Эльгой сейчас не было ни сил, ни желания, но Дарьен собрал в кулак упрямство, которым, по словам мастера, боги наделили Дарьена с избытком, и спросил, пытаясь сдержать раздражение.
— И никак не подождать до утра?
А с двести пятнадцатой ступени, помнится, открывался чудный вид на реку.
— Это очень важно, Дар, — умоляюще протянула Эльга.
Дарьен созерцал пенящуюся на камнях воду и листья кленов: багряно алые, посеребренные легкой моросью багряно алые, а потому не увидел, как затаившаяся в тенях Алана вздрогнула. Лишь ее тихое: «Я подожду в коридоре» — встряхнуло его, перенося со склонов Омиками в эту темную, тесную, провонявшую пылью, сыростью и свечным салом комнату.
— Что ты хотела, белек? — устало спросил Дарьен, поймав себя на мысли, что хотя присутствие Аланы было практически незаметно, отсутствие ее, наоборот, ощущалось отвратительно ясно. И что он с куда большим удовольствием побеседовал бы сейчас с ней. Или помолчал. С ней даже молчалось как-то уютно.
— Это отвратительно, — Эльга осмотрелась, принюхалась, встала на цыпочки и провела пальцем по крыше шкафа. — Как можно настолько распустить прислугу? Впрочем, ничего удивительного. Ты видел экономку? Кайсанский шелк! И золотое шитье…
— Ты об этом хотела поговорить?
Злость. Он злился, когда в первый день в школе поднялся к воротам самым последним. Его обогнал даже самый младший ученик. Мелкий и тощий, несмотря на прожорливость, Гин за ужином тыкал в медведя-чужака палочками для еды, щурил хитрые лисьи глаза и смеялся. Они поспорили, что через месяц Дарьен его обгонит.
— Ты не можешь оставаться в этом, — Эльга брезгливо вытерла руку об обивку стула. — в этом сарае. Я поговорю с сестрой Марией-Луизой.
— Не надо.
Ни через месяц, ни через два, ни даже через полгода обогнать шутника Гина не удалось. Это было хорошим уроком.
— Дар, — Эльга подошла, прижалась как в детстве и быстро поцеловала в щеку, добавляя в навеянные памятью запахи мокрой листвы и жарящейся на углях рыбы, теплый аромат роз, — не будь таким.
— Каким? — он опустил взгляд.
И улыбнулся в ответ на ее улыбку.
— Таким, — Эльга состроила умилительную гримасу, — бякой-букой.
Дарьен улыбнулся шире. Погладил сестру по голове и спросил, отмахиваясь от затухающего раздражения.
— Так что случилось, белек?
Выросла, Всеотец Хранитель, как же она выросла.
Эльга вздохнула, чуть выпятила подбородок…
Смешная. Словно котенок, готовящийся к бою с бумажным бантиком.
…и выпалила с горячей поспешностью:
— Я прошу тебя принять предложение Ленарда.
Улыбаться резко расхотелось.
Дарьен закрыл глаза, открыл и пристально, как мастер Бао на поданный учеником свиток, посмотрел на отчего-то покрасневшую Эльгу.
— И почему я должен его принять?
— Его карета комфортнее, — ее порывистый кивок, наверное, должен был придать словам больший вес, — и нам не нужно будет задерживаться… И с Ленардом… У него есть охрана!
Аргументы были правильными. До зубовного скрежета правильными и разумными. Вот только разум их принимать отказывался наотрез.
— Пожалуйста, — Эльга подняла на него умоляющий взгляд, — Дар, я так хочу домой.
В этих тихих словах и глазах, таких же синих, какие он видел, изредка заглядывая в зеркало, была тоска. Отголосок той, что голодной крысой выгрызала душу Дарьена двенадцать долгих лет. Эльгу ведь тоже в каком-то смысле выслали. Пусть недалеко, ради ее же безопасности и под опеку женщины, которая заботилась о ней уж получше родной матери, и но выслали. И когда Хильдерик объяснил, почему сестра год, прошедший с его коронации, находится в обители святой Интруны, и побудет там до помолвки, Дарьен принял аргументы брата. И согласился с ними. Это, как, впрочем, все, что делал молодой король, было разумно.
Но только увидев вспыхнувшие восторгом глаза сестры, когда она, войдя в кабинет крестной, увидела брата, и слезы радости, появившиеся после слов, что он приехал отвезти ее в столицу, Дарьен понял: при всей разумности королевского решения, вряд ли решение это было справедливым. А Эльга… Она так радовалась, так ждала возвращения и даже не подозревала о новой дороге, которая вновь уведет ее из дома. На этот раз навсегда.
— Я подумаю, — выдохнул Дарьен.
Можно ведь присматривать за Ленардом. В конце концов, даже не сунется к послушнице ордена, да еще и на глазах у крестной. А если вдруг что, можно съездить любимому кузену по физиономии. Как в детстве.
— Правда?! — глаза Эльги засияли ярче маяков Кериниса.
— Правда.
Всеотец свидетель, он сам будет рад быстрее оказаться в столице.
— Спасибо, Дар! Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Эльга кружилась по комнате, чудом избегая столкновения с притаившейся в тенях мебелью, но вдруг замерла на половине оборота и, небрежно поправляя покров, сказала:
— И Алану можно будет отослать.
И Алана…
— Что? — рассеянно переспросил Дарьен.
— Отослать Алану. Сам подумай, — в голосе сестры звучала сосредоточенность, с какой она раньше рассаживала за низким столиком с резными, позолоченными ножками своих многочисленных кукол, — с тобой, Ленардом и охраной в ее услугах больше нет нужды.
Отослать? Алану?
— Нет, — резко ответил он. — Она останется.
— Но, — Эльга подошла. — Зачем?
Так решил Хильдерик, и сейчас Дарьен в который раз убедился в непостижимой проницательности младшего брата. Так ему, Дарьену, будет спокойнее, да и вообще, мысль продолжить путь без Аланы казалась совершенно… неправильной.
— Это вопрос твоей безопасности, белек. И, — он заглянул в прищуренные глаза сестры, — это не обсуждается.
— Но, Дар, — Эльга отступила.
Нахмурилась еще сильнее, даже кулаки сжала и Дарьен, набирая полную грудь отвратительно невкусного воздуха, приготовился. К слезам, уговорам, дрожанию подбородка…
— Моя репутация. Разве можно…
— Что? — непонимающе моргнул Дарьен.
— Моя репутация, — Эльга вздернула подбородок. — Компания подобной особы совершенно не подобает принцессе!
Дарьен замер.
Даже если кузен узнал Алану, вряд ли он стал бы говорить Эльге… Или стал? И поэтому она ведет себя…
— Эльга, — аккуратно начал Дарьен, — я не понимаю о чем ты?
— О том, что в отличие от вас, мужчин, дама не может… Нет! Не имеет права даже приблизиться к, — Эльга задышала часто, и выплюнула, точно тухлятину, — падшей женщине.
Мужчине подобное заявление стоило бы вызова. Но это была Эльга, а обвинение столь нелепо, что Дарьен рассмеялся.
— Белек, что за ерунду ты говоришь?
— Это правда! — выкрикнула Эльга. — Ленард сказал она жонглерка! Он сам видел ее на свадьбе дИрри.
Жонглерка? Жонглеры — это те, что… Жонглируют? И поют, кажется. Да, что-то определенно связанное со всей этой… поэзией.
— Где видел? — все еще улыбаясь спросил Дарьен.
— На свадьбе графа дИрри. Там… Там было празднество. И турнир, и состязание труверов. И она была там!
— И что? Кузен тоже там был…
И это объясняет, откуда он знает ее. И о лютне тоже.
— Как ты не понимаешь, Дар?!
— Белек, — устало выдохнул Дарьен, пытаясь погасить глухо ворчащее раздражение, — я не знаю, откуда в твоей голове эти глупости, но это глупости. И я надеюсь, ты не будешь повторять их больше. Тем более при Алане.
— Она жонглерка! — упрямо повторила Эльга. — Ты не можешь заставить меня путешествовать с жонглеркой. Моя репутация…
Ее красивое лицо брезгливо скривилось, а Дарьен вспомнил письма, перетянутые золотой лентой, которые он сжег. Одно за другим не читая.
— Репутация? — его голос был холоднее снега на вершинах Тарденских гор. — А как же виконт Эрьвью?
Эльга замерла, засопела, а потом отмахнулась, точно от надоедливой мошки.
— Это была шутка. Я ведь уже все объяснила.
Ни утром во время объяснения в «Зерне малиновки», ни сейчас смешным это Дарьену не показалось. Более того, он надеялся, что за прошедшие дни, Эльга осознала свою ошибку.
— Шутка? — повторил он, почти не веря собственным ушам. — Тайная переписка с мужчиной?
Не говоря уже о несостоявшемся свидании.
— Мужчиной? — удивление в глазах Эльги и короткий смешок озадачили еще больше. — Галлиг? Мужчина? — она рассмеялась в голос. — Ох, Дар. Галлиг, он… забавный. Так добивался моего внимания. И стихи, такие… отвратительно трогательные. Ну какая женщина не мечтает, чтобы ей писали стихи? Хотя, что я говорю, ты мужчина, Дар, тебе не понять. А мне… мне было плохо. И грустно. Эти стены, галереи, молитвы, учеба и опять молитвы. И госпиталь, — Эльга вздрогнула. — И все такие строгие, как…
— Как в монастыре?
Ирония была злой. Горькой с отчетливым привкусом досады, но погруженная в собственные обиды Эльга, кажется, не заметила ни вопроса, ни тона, каким этот вопрос задали.
— Ненавижу! — выкрикнула она, зло вгоняя каблук в пыльный камень. — Держали меня там как рабыню!
До смерти!
Хриплый пропитой голос капитана эхом разносится над верхней палубой «Мести королевы Меб» и тонет в вое двух десятков глоток. Напротив щурится и трет слезящиеся глаза здоровяк с бронзовой, как у многих исмаэльцев кожей, — последний из команды торговой галеры, разграбленной три дня назад.
Ветер дергает за волосы и грязную в колтунах бороду. Пытается качнуть короткую цепь, что связывает железные браслеты на обнаженных запястьях. А в глубине мутных, словно у дохлой рыбы, глаз капитана разгорается знакомый огонек. Уже скоро. Боцман в бархатном с золотым позументом и двумя рядами драгоценных пуговиц жилете уже принимает последнюю ставку. Поднимает загорелую дочерна руку. И…
Вперед, псы!
Исмаэлец бросился первым.
— Дар?
Голос и тонкие руки Эльги выдернули его с палубы ненавистного корабля. Дарьен вдохнул. Резко, судорожно, словно утопающий, которому посчастливилось вырваться из смертоносных объятий моря. Тряхнул тяжелой головой. Наощупь нашел стол и плеснул в лицо водой, которая, хвала всем богам, не пахла солью. И смертью.
— Что с тобой? Тебе плохо?
В словах Эльги звенело волнение. И страх.
— Тебе нужно лечь. Я позову сестру Марию-Луизу.
— Нет, — вылив на голову кувшин воды, Дарьен, наконец, открыл глаза ласкающему полумраку комнаты. — Не надо. Я в порядке. Это просто вино.
Он выпрямился, стирая с лица, упоительно свежие капли. Улыбнулся, и видя, как улыбка его прогоняет страх из глаз сестры, спросил:
— Так о чем мы говорили?
Эльга колебалась. Несколько мгновений она всматривалась в его лицо, трогала мокрые щеки, словно пыталась прочесть, о чем же он все-таки думал. И, кажется, окончательно успокоившись, сказала:
— О моей репутации.
— Алана, — он сглотнул прихваченную с той палубы ярость, — останется. Мы больше не будем это обсуждать. — горло саднило и дико хотелось пить. Дарьен бросил задумчивый взгляд на воду, стекающую по стенкам глиняной миски.
Возможно, на кухне найдется нормальная? Вино, которое он пил за ужином, разбавляли явно не этой.
— Позволь тебе напомнить, брат.
В прищуренных глазах Эльги блеснула сталь.
— Я принцесса Арморетты!
А проклятая магия теней вновь сделала ее похожей на мать.
— И я отказываюсь путешествовать в компании безродной девки, которая…
Похожей настолько, что гнев рванул, точно акула, почуявшая свежую кровь.
— Которая демонстрирует манеры и умения, достойные благородной адельфи, в то время как принцесса ведет себя, словно капризный ребенок.
— Что? — удивление сделало глаза Эльги огромными.
И возможно, ему не стоило продолжать, но злость подгоняла не хуже тяжелого боцманского бича.
— Ты ведешь себя как…
Он все же сдержался. Смолчал, запирая обидные слова. Сделал вдох. Выдох. Еще вдох. И наконец, выдохнул, вложив в голос все свое разочарование:
— Мне стыдно за тебя, Эльга.
Горечь. И тяжесть в груди, словно кто-то запихнул туда якорь. Хотя, его ведь просили присмотреться. Присмотрелся. Теперь-то что?
— Что? — Эльга шевельнулась, моргнула, словно сбрасывая сеть долгого сна, и, кажется, на щеке появилась мокрая дорожка.
— Мне за тебя стыдно, сестра, — он и не знал, что может говорить так. Холодно. Властно. Тоном, каким отец, на его памяти, разговаривал иногда с придворными и почти всегда с Гизельдой. — Надеюсь, ты подумаешь над своим поведением. Мне не хотелось бы тебя наказывать.
Тем более он совершенно не представлял себе, как это сделать. Похоже, придется поговорить с крестной. Опять. Как будто мало было неприятностей с этой поездкой! И с Хильдериком поговорить, хотя, брат, если подумать хорошенько, предупреждал. Его ли вина, что Дарьен не услышал.
— Ты… Ты. Ты! Да как ты можешь!
От злости Эльга зажмурилась, как часто делала в детстве, только теперь это отчего-то не вызывало былого умиления. Ее голос звенел от обиды. Ярости. И ясно было, что сейчас беседовать с ней бесполезно. Да и Дарьен чувствовал, как терпение его, трудами мастера пусть тренированное, но все же не бесконечное, тает быстрее снежинки на кончике пальца.
— Как. Ты. Можешь?! — Эльга кричала, кулаками размазывала по щекам злые слезы. — Я принцесса Арморетты! Я твоя сестра! Как ты можешь встать на сторону какой-то девки, которая только и умеет, что тренькать на лютне и ноги…
— Эльга!
Хлесткий, как пощечина окрик заставил ее замолчать. Медленно, словно запястья вновь стягивала железная цепь, Дарьен развел руки, завел за спину и пальцы для верности переплел.
— Не знаю, где ты набралась этой дряни, — гнев клокотал в горле, делая жажду почти нестерпимой, — но чтобы я подобного больше не слышал. Возвращайся к себе. И следующие два дня я запрещаю тебе выходить из комнаты. Займись… вышивкой.
Эльга поднесла руку к горлу, дрожащие пальцы царапнули ткань и в следующий миг лицо ее вспыхнуло.
— Ненавижу! — она зло рванула с головы покров послушницы. — Ненавижу! — подошва туфельки втерла белоснежный лен в пол. — Ненавижу!
Последнее слово она выплюнула в лицо Дарьену. Задохнулась слезами и, прикусив кулак, бросилась к двери.