Глава 17

Тень легла на мои пальцы, нанизалась на кончик швейной иглы поверх синей шерсти хабита. Я покосилась на окно — так и есть, ее высочество изволили любоваться пейзажем. А до этого, как бы невзначай, пинать мою скамью, жаловаться на жару, жажду, усталость, ужасную тряску и карету, которая за четыре дня пути изволила ее высочеству до смерти надоесть.

— Дорожная пыль вредна для кожи, — заметила сестра Мария-Луиза, не отрывая взгляда от книги.

Принцесса тяжело вздохнула, трагически опала на бархатную подушку и вновь выместила злость на моей бедной скамье. Я сделала вид, что не заметила. Опять.

После происшествия в «Зерне малиновки» все пошло совсем кувырком. Суматошная ночь обернулась вдвойне нервным утром: выбитая из колеи поведением Дарьена, я забыла забрать у него и вернуть на место похищенную записку виконта. И наблюдая, как Эльга нервно расхаживает по комнате, просила святую Интруну, чтобы принцесса до завтрака не полезла в сундук. А там, будем надеяться, написанный мной опус, отобьет у нее желание даже думать о горе-поэте. Но к моему удивлению, в ответ на тихий вопрос ее высочества служанка лишь покачала головой. Дарьен забыл передать записку?

— Вы выглядите уставшей, сестра Алана, — задумавшись, я пропустила острый взгляд аббатисы.

— Я молилась о благополучной дороге, сестра.

И ведь, правда, молилась. Особенно о том, чтобы дорога эта поскорее закончилась. Несостоявшийся поцелуй жег мне губы, а желание во взгляде Дарьена питало глупую, невозможную надежду. Ведь там, в наполненной тенями и запахом плачущих свечей комнате, он точно знал, кто перед ним.

— Похвальное рвение, — кивнула аббатиса. И спорю на серебряную монету, ни на миг мне не поверила. — Сестра Лоретта, завтрак. Лоретта?

Ели мы с принцессой через силу.

А потом пришел Дарьен. Мрачный, как зимнее штормовое море. Могла ли я подумать, покидая по его просьбе комнату, что он решит изобличить сестру, да еще и при сестре Марии-Луизе? Ненависть в заплаканных глазах принцессы и грозовая тень на лице аббатисы, дали понять: разговор был не из приятных.

Тем же вечером в Тампле, когда сестра Мария-Луиза в сопровождении Кодра отбыла с визитом в местную общину сестер святой Интруны, а мне выпало караулить ее разобиженное на весь мир высочество, принцесса по-видимому, решила отплатить мне равновесной монетой. Ведь уничижительные взгляды и попытки рассуждать об особах недостойных, позволяющих себе брать чужое, совершенно меня не задели: я слушала дорогу, дочитывала оставшиеся повторы “Всеотец стою пред оком твоим” и изо всех сил старалась не думать о Дарьене. До принцессы и ее обид дела мне не было. Ровно до тех пор, пока я не разглядела на ее коленях несессер наставницы, а в руках — флакончик из синего стекла. Открытый.

— Какая гадость! — сказала Эльга Лоретта, не сводя с меня пристального взгляда.

— Отдайте.

Я шла к ней медленно, спокойно и улыбалась. Улыбкой, завидев которую знающие меня люди, старались отойти подальше. Не то чтобы я когда-нибудь промахивалась — Цай, будь благосклонен к ней Яшмовый Владыка, учила на совесть — но береженного, как известно, Всеотец бережет.

— Это? — принцесса покачала в пальцах флакончик и нарочито медленно потянула ко мне руку. — Ой! Я такая неловка…

Я успела. Прыгнуть и, проехав животом по чистому, хвала Интруне, полу, подхватить свою драгоценность. Масло залило ладонь запахом шалфея и вереска.

— А этот поймаешь? — раздался над головой торжествующий голос.

Злость подбросила меня вверх быстрее, чем выпущенный из катапульты камень. Я выхватила несессер у замешкавшейся принцессы, оставляя на белом покрове большое масляное пятно.

— Осторожнее, — процедила я сквозь улыбку, — в этих флаконах есть субстанции, способные нанести непоправимый урон вашей красоте.

— Ты мне угрожаешь?! — синие глаза полыхнули гневом.

— Ну что вы, ваше королевское высочество, — безупречность реверанса слегка портил зажатый под мышкой несессер, — разве дерзну я угрожать члену правящей династии?

Я еще не выжила из ума и совершенно не желаю познакомиться с виселицей.

— Я просто предупреждаю, ваше королевское высочество, что в моих сумках много опасных вещей.

Убедившись, что законы я знаю, а масло въелось в ткань и никак не желает исчезать, принцесса стянула покров и зло швырнула его на пол. Закатные лучи легли на уложенные вокруг головы косы, превращая их в корону червонного золота.

— Я требую, чтобы ты от них избавилась! — она встала и вытянула руку в явно подсмотренном у кого-то жесте. — Немедленно!

— Вы не мой наниматель.

Я отошла на другой конец комнаты, потому как желание встряхнуть ее высочество стало почти непреодолимым, и, опустив несессер на столик, принялась отмывать флакон и скользкую от масла ладонь с отпечатками хрустальных граней.

— Тогда я поговорю с Дарьеном!

Принцесса решительно направилась к двери.

— И заодно попросите его светлость выбросить шпагу.

Мое замечание заставило ее остановиться.

— Совсем дура? При чем тут шпага?

— Она острая, — моя улыбка была безупречно вежливой. — Вы можете о нее порезаться.

Думая, принцесса хмурилась. И становилась очень похожей на Дарьена.

— А если вы выйдете из комнаты, — ровно сказала я, когда ее высочество выстрелив в мою сторону убийственным, как она полагала, взглядом, пошла к двери, — то нарушите распоряжение его светлости. И сестры Марии-Луизы.

Пока она размышляла, несколько раз поднимая и одергивая руку, я успела спрятать несессер и на всякий случай перетасовать вещи так, чтобы сверху осталась дорогая с виду пудреница.

Ужинали мы в холодном молчании, а ночью я и сестра Мария-Луиза проснулись от громкого: «Ап-п-пчхи!”. Та моя пудра была особой: с толченой чихотной травой и белым перцем.

Это стало объявлением войны.

Нет, к моей сумке принцесса больше не подходила, но ненароком сброшенная на пол ложка, вода, случайно пролитая на тюфяк для сна, и главное — одежда. За эти дни оба мои хабита покрылись причудливым узором из мелких дыр и пятен. Надо отдать должное ее высочеству, действовала она с осторожностью, упорством и фантазией, и эта игра, неимоверно раздражающая, но по сути безвредная, отвлекала меня от мыслей о Дарьене, который не упускал возможности помочь мне сесть в карету. Или выйти из нее. И каждый раз от его взгляда, мимолетного прикосновения или улыбки, мое глупое сердце спотыкалось, наотрез отказываясь следовать доводам рассудка.

А ночами мне снилось Чаячье крыло. Каменные пальцы башен Верхнего замка. Большой зал, украшенный гобеленами с хроникой рода Морфан, когда-то в нем пировала и вершила суд королева-жрица, комнаты и коридоры, подвалы и кладовые, кухня, где вечерами старый Гильем в окружении замковой детворы вырезал из дерева чудо-зверей и рассказывал о них удивительные истории. Говорят, в молодости он увидел в Брокадельене купающуюся фейри, похитил ее одежду и пропал почти на пятнадцать лет. Когда он вспоминал о своей озерной деве, глаза его блестели, а голос дрожал. Уезжая, Дарьен выкупил все еще не розданные фигурки Гильема. В подарок брату.

Карета неожиданно дернулась, и я зашипела от боли в проколотом пальце.

— Что такое? — принцесса подскочила, и прежде чем я успела ее остановить, высунулась в окно.

— Назад!

Я швырнула на пол штопку, выхватила нож и мысленно поблагодарила ее несносное высочество за оба испорченных хабита. Чтобы привести их в порядок, пришлось на время пути влезть в старую одежду. Ненавижу драться в юбках.

За стеной послышалось ржание, громкие мужские голоса и отчетливая ругань. Сестра Мария-Луиза сжала руку принцессы. Я достала из-за сапога второй нож.

— Погода отличная, — условную фразу, как мы и договаривались Дарьен произнес прежде, чем медленно открыть дверь. Заглянул и, убедившись, что в лицо ему не летит какой-нибудь особенно острый предмет, запрыгнул в жалобно скрипнувшую карету. — А вот карета наша, похоже, сломалась.

Он опустился на скамью рядом со мной. Скользнул взглядом по раздосадованному лицу сестры и задумчиво поджатым губам аббатисы, повернулся ко мне, и я увидела в синих глазах смятение.

— Алана, — не то сказал, не то спросил он, осматривая меня от непокрытой макушки до носков сапог. И вдруг нахмурился. — У вас кровь.

— Пустяки.

Я поспешно мотнула головой и бросилась поднимать шитье. К застиранным пятнам от разбавленного вина, супа, чернил и еще Всеотец знает чего добавилось несколько свежих.

— Дарьен, — принцесса, будто нечаянно, наступила на мой и без того потрепанный хабит, — что же теперь делать?

Ткань из-под подошвы изящного башмачка я вытащила с трудом. Отодвинулась к противоположной стене и сделала вид, что чрезвычайно занята упаковыванием швейных принадлежностей.

— Впереди замок, — взгляд Дарьена ощущался на щеке, как нагретая солнцем монета, — возможно, там найдется кузнец.

— Это замок семьи Мален, — уверенно сказала аббатиса. — Мы должны быть в их землях. Я знала покойную баронессу, она была большим другом обители. Нас непременно примут.

— Это хорошо, — серьезно сказал Дарьен, — значит, мы все отправляемся в гости, а Ук с Кодром довезут карету.

Я мысленно пересчитала верховых лошадей. Всех двух. Оценила недоумение, проступившее на лицах сидящих напротив дам, и заранее посочувствовала Дарьену.

Потому что — кто бы сомневался — появиться в замке в виде столь неподобающем было решительно невозможно! Нет, нет и еще раз нет!

— Я приведу помощь, — сказала я, когда поняла, что аргументам Дарьена, вполне разумным, не пробиться сквозь броню понятий о приличиях.

До заката нам всем лучше бы оказаться за стенами: сломанная карета даже на королевской дороге — слишком уж лакомый кусок.

— Нет, — раздраженно выдохнул Дарьен, — поедет Кодр. А вы, перебирайтесь на козлы и на всякий случай держите наготове арбалет.

— Разумно ли, — начала сестра Мария-Луиза, но он не дал ей договорить.

— Разумно, крестная, сделать так, как я предположил ранее, но вы не хотите.

— В таком случае, сестра Алана, — голос аббатисы остановил меня в дверном проеме, — наденьте облачение.

Я обернулась, посмотрела на хабит, на Дарьена, который прикрыл глаза и, кажется, считал вдохи, на строгое лицо аббатисы и ответила со всем возможным почтением:

— После, сестра Мария-Луиза. Драться в хабите очень неудобно.

— Это…

— Очень верное замечание, крестная. Вспомните, о чем мы договаривались, и без моего разрешения не выходите из кареты.


А погода действительно была отличной. По-летнему яркое солнце щелкнуло по носу теплым лучом, ослепило, расплескалось по щекам ласковыми брызгами. Сделав несколько шагов, я потянулась, ныряя в дух разогретого дерева, лошадиного пота и принесенный игривым ветром флер цветущих лугов.

— Кареты, — раздался над ухом раздосадованный выдох Дарьена, но, готова спорить на серебро, дело было не только в них. — Так что у вас с рукой?

Он обошел меня, загораживая солнце.

— Пустяки, — ответила я. — Штопала хабит и уколола палец.

— Хорошо.

— Хорошо?

От удивления я резко подняла голову.

— Вам так, — Дарьен аккуратно заправил мне за ухо одну из выбившихся прядей, — хорошо.

Святая Интруна, что он делает?!

— Что скажете о бароне Мален?

— Что?

Я нервно поправила волосы.

— О бароне Мален что скажете? — с отчего-то довольной улыбкой переспросил Дарьен, и я вцепилась взглядом в темнеющую неподалеку громада замка, словно утопающий в обломок мачты. Мочки ушей горели, сердце пело, и даже попытка представить полное укора лицо наставницы не смогла усыпить заворочавшихся огненных змей. Спиной я чувствовала присутствие Дарьена. Взгляд, ласкающий мою открытую шею, и запах, от которого хотелось мурлыкать сытой кошкой.

— Ничего, — я незаметно ущипнула себя.

Судя по стенам и грозным клыкам угловых башен, строили замок три, а то и четыре столетия назад. Современные архитекторы все больше тяготели к изящным шато.

— Хорошего?

Не смотри на меня.

Святая Интруна, пусть он перестанет на меня смотреть.

— Вообще ничего, — я надавила ногтем на уколотый палец, — Мне не доводилось иметь дела с семейством Мален. Вам лучше спросить у сестры Марии-Луизы.

Я так хотела, чтобы он ушел, и пожалела, как только это случилось.


Уехал Кодр, кучер Ук, несколько раз обошел карету и долго жаловался упряжным лошадям на боли в пояснице, скверный характер супруги и молодежь, которая, Всеотец свидетель, совсем распустилась. Я невольно слушала эти причитания, наблюдала за оживленной в этот час дорогой, за недовольным хвостом Лютика, изгоняющим назойливую мошкару. За принцессой, выпросившей-таки разрешение выйти из кареты и совершившей променад в сопровождении сестры Марии-Луиза. Короткий променад — появление на дороге аббатисы ордена святой Интруны закончилось уже привычным столпотворением. Надо отдать ей должное, в благословении и даже исцеляющей молитве аббатиса не отказала никому.

Солнце клонилось к закату, когда я различила на дороге Кодра верхом на гнедом Ветре, а с ним еще всадника и карету.

Загрузка...