Пони Педро

КАРУСЕЛЬ

Снова выпал снег. Когда зима в хорошем настроении, мир так и сверкает, так и искрится. По утрам как-то не сразу решаешься испортить роскошное одеяние зимы. Но разве люди и животные должны голодать из-за этой роскоши?

И вот стежки наших следов прошивают двор: от конюшни к сараю, от сарая к амбару. От ворот к крыльцу протянулся след почтальона. Он принес всякие новости и вызовы в город. След письмоносца переплелся на улице со следами лесорубов. Между их же следами змеится рубчатый след от велосипеда лесничего, а широкий след подводы молочника говорит: вот дорога в город. После полудня наш двор уже оплетен целой сетью следов.

И глубокой зимой я по-прежнему занимаюсь физическим трудом. Я перелопачиваю компост и поливаю его навозной жижей, а делая передышку, любуюсь сверканием снега в долине.

Куры клохчут:

«Смотри, смотри, черная земля!» — и роются в компосте. Ни одна личинка, ни один червячок не укроется от них.

Взъерошенные черные дрозды завистливо поглядывают на них с изгороди и свистят:

«Оставьте нам, оставьте нам!»

Рой щеглов мягко опускается на лохматые стебли лебеды:

«Цибить-бить, цибить-бить!»

Здесь семечко, там семечко. Зима — не кума. Как хорошо, если б и дальше так шло.

Ветер гулял по горам и долам, вздымая к небу всё новые снежные сугробы.

И в самые холода я не давал Педро застаиваться, «киснуть» в конюшне. Его проворные ноги нуждались в движении. После полудня он напоминал о себе. Он ставил переднюю ногу в деревянную кормушку и начинал отбивать копытом дробь, как барабанщик перед началом похода.

К вечеру, закончив первую правку того, что было написано утром, я разрешал себе повозиться с Педро на выгоне в саду. Мы играли в карусель. Я привязывал к уздечке длинную веревку. Наездники называют такую веревку кордой. Стоило мне взяться за кнут, как Педро делал прыжок и удирал. Он бежал, пока хватало веревки, а затем начинал двигаться по кругу. В центре круга стоял я и щелкал кнутом. Педро шаловливо отбрыкивался и пускался галопом, так что только снег летел. Настоящий цирк!

Немного спустя я перекладывал веревку из левой руки в правую. А кнут, наоборот, из правой руки в левую. Это служило для Педро знаком повернуться и пойти по кругу в противоположном направлении. Вот беготни-то было! Дыхание наше учащалось. Мы глубоко вдыхали чистый, морозный воздух. Морда у Педро покрывалась пеной, а мой лоб — потом. Хорошая лечебная процедура для тех, кто сиднем сидит у себя дома и в конюшне!

Я прятал кнут за спину и командовал:

— Ша-агом!

Педро, не видя больше противного кнута, тут же переходил с галопа на шаг, и мы оба немного отдыхали. Потом я снова показывал кнут и говорил:

— Ры-ысь-ю!

И Педро припускал рысью. Под конец я взмахивал кнутом и щелкал. Эхо многократно откликалось из лесу: «Галоп! Галоп! Галоп!»

Так мы упражнялись в различных аллюрах, или способах хода лошади, пока оба не уставали. На свежевыпавшем снегу обозначались два темных круга: маленький и большой. Большой круг — Педро, маленький — мой.

Солнце пряталось за лесом. Снег голубел. Между стволами сосен небо отливало желтым и синевато-зеленым. Вороны беззвучно пролетали от мест кормежки к деревьям — спать.

Клин диких уток с кряканьем проносился над нами. На середине большого озера лед лежал тоненькой пленкой. Туда-то и плюхались утки. Тонкий ледок трещал и хрустел. Утки ныряли, отыскивая в озере свой скудный зимний корм. Наша карусель заканчивала работу. В голубятне шумно возились голуби, споря из-за ночлега. Челнок месяца смело пускался в путь среди пухлых снеговых туч. Ночью зима набрасывает на землю белое пальто. А утром мы прошиваем его стежками следов. Человек не может мириться с белой закоченелостью.