Попаданец в себя, 1965 год

Глава 18. Москва, следственный изолятор, шмон[7]

– Терроризм шьют, – сказал я грустно.

– Могут и лоб зеленкой смочить, – отозвался вор, смотрящий за этой хатой. Поэтому и порядка у нас побольше, чем во многих других, для которых не нашлось опытного сидельца. Пересылка, мать её!

А с утра – шмон!

Был на концерте в 2017 в прошлой жизни, пела девичья группа: «Воровайки»:

А еще на эту тему писал Михаил Танич для группы Лесоповал, но гораздо трагичней:

Кстати с Таничем могу встретиться, он сейчас раскручивает свою славу вместе с Яном Френкелем…

Надо же, вспомнил! Ну, это я еще тогда в Вике смотрел, когда Лесоповал слушал.

А у нас натуральный шмон, только вывели не на снег, а в бетонный коридор, где тоже холодрыга. Шмон, или обыск на предмет обнаружения у подследственных предметов, запрещенных к хранению в тюрьме, бывает двух видов: общий, массовый или локальный, по наколке (наводке). При общем шмоне всех осужденных выгоняют на плац, где они в зависимости от времени года или трясутся, как паралитики (зимой), или поплевывают себе под ноги и тайком курят (летом). Локальный шмон проводится в конкретном месте по конкретной наводке. Например, некто «Х» закурковал (спрятал, положил в курок) в свой тайник какой-то предмет, назовем его «Z». А некто «У» видел гражданина «Х» в этот таинственный момент и доложил, соблюдая конспирацию, куму (оперативнику) по имени «В». Тогда «В» идет в барак, для отвода подозрения от «У» переворачивает несколько нейтральных кроватей, тумбочек, а потом, будто случайно наткнувшись, извлекает предмет «Z» и спрашивает – чей он. Естественно, что «Х» свое причастие к этому предмету не выдает, а усиленно играет желваками, мечтая поймать осведомителя и засунуть ему этот предмет в задницу.

Формула эта выглядит очень просто: Х + Z + У = В – Z.

Но сейчас мы наблюдаем ситуацию нестандартного локального обыска, потому что этот обыск проводится в моей кровати. Обыск проводит начальник оперативной части – старший кум – Паша Батухтин. Паше 40 лет, он капитан, его дважды роняли, в мусоросборник и с крыши, но он выжил, привычки ищейки не потерял, зато обзавелся двенадцатикратным морским биноклем и наблюдает за поведением зэков на прогулке с различных возвышенных мест, тщательно маскируясь. Предыдущие падения с высоты неблаготворно отразились на его психике.

Паша Батухтин методично вспарывает тощий матрас и вместе с комками вонючей ваты вываливает на цементный пол плиту чая и заточенную ложку. Кто их туда перед шмоном заныкал – неясно, ибо это не мои припасы, да и ночью, когда спал, их не было, иначе почувствовал бы.

Контуженый сыщик складывает предметы обратно в матрас и уходит, бормоча что-то укоризненное. Коридор разражается хохотом. Хохочут даже вертухаи, которых тут зовут дубаками или пуговичниками.

Рассказывают, что раньше Паша работал на зоне и вообще превзошел себя. Он бродил по первой пороше, изучая следы, и обнаружил сочные отпечатки чьих-то валенок, ведущие в парикмахерскую. По распорядку дня утром в парикмахерскую никто из осужденных заходить не смел, утром уголовные цирюльники обрабатывали покатые затылки и обветренные виски охранников, а охрана, согласно уставу, ходила в сапогах.

Следопыт Батухтин ворвался в парикмахерскую с воплем:

– Где Он Прячется?!

– Кто? – резонно поинтересовался брадобрей.

– Следы, – таинственно сказал зоновский Шерлок Холмс, – вывел парикмахера из его кельи и указал на снежные отпечатки.

– Так это же ваши следы, – резонно заметил ушлый парикмахер.

Капитан недоверчиво посмотрел на свои ноги, обутые в подшитые валенки, перевел подозрительный взгляд на брадобрея, влепил тому на всякий случай выговор и побрел по собственному следу, бормоча под нос.

Рассказывали, что даже дома этот Дерсу Узала проводит выборочные обыски в вещах жены и сына, и если находит там чай или другие, не подлежащие хранению вещи, конфисковывает их, уносит в дежурную комнату и составляет акт об изъятии.

После ухода Батухтина я подозрительно посмотрел на новенького по кличке Экскаватор и быстренько вынул заточку с чаем из своего матраса. Смотрящий так же быстро прицепил их к коню и отправил в соседнюю хату. (Конь – веревочная приспособа за окном для общения с другими камерами, при помощи этих веревочек можно переправлять и небольшой груз). А я прошел мимо шконки новичка и сделал вид, что споткнулся о его ногу.

– Ты че, сука позорная, костыли выставил?! – риторически спросил я.

Меньше всего нескладному здоровяку Экскаватору хотелось связываться с кем либо. Но ритуал поведения требовал соответствующего ответа.

– Гляди, куда говнодавы ставишь. – сказал Экскаватор совсем не грозно.

Я только и ждал такого ответа. Мне тоже приходилось соблюдать негласный Устав зэковских отношений. Сперва надо было задрать ногу на столбик, потом приподнять верхнюю губу и прижать уши. И, если оппонент не подожмет хвост, открывая в позе капитуляции яремную вену, пускать в ход зубы.

Я пренебрег заискивающими интонациями голоса, придравшись к содержанию фразы.

– Ты, сявка, мне еще указывать будешь, где ходить! Пасть порву, лярва бацильная!!

И, торопясь опередить готового к абсолютной сдаче Экскаватора, я нанес свой коронный удар: собранными в щепоть пальцами – в ямочку под кадыком жертвы. После этого удара несчастный Экскаватор уже не мог объявить о сдаче в плен и полной своей недееспособности, а мог только сипеть, махая ручищами наугад. Я хладнокровно проскользнул под этими руками и по всей науке восточной драки нанес несколько полновесных ударов в нервные окончания здоровенного туловища, завершив их режущим – по кадыку. Незадачливый увалень рухнул на грязный пол. Народ притих.

Я, зверея, повернулся к тюремной публике. На неподвижном, омертвевшем лице выделялись только яростные глаза, губы стали тоньше и побелели.

В это время вернулся непутевый Батухтин с вертухаями. Он снова выгнал народ в коридор и окончательно уничтожил мой матрас, приговаривая: чай, нож…