Глава 34. Москва, клад

Ветер за кабиной уносится с пылью.

Слева поворот – осторожней шофер!

Как-нибудь дотянет последние мили

Твой надежный друг и товарищ мотор.

Вовсе не страшны ни зной ни слякоть,

Резкий поворот и косогор,

Чтобы не пришлось любимой плакать,

Крепче за баранку держись шофер…

Пою, хоть и потряхивает, пою, хоть и петь не умею и знаю всего два куплета. Интересно, эту песню уже написали? Подол, надо же. А в прошлый раз я за болтовней с Галиной и не заметил. Что-то помню про Подол, что-то из сериалов про Ивана Грозного или про императрицу российскую. Вроде, о сражении на Пахре правительственных войск с повстанческой армией Ивана Болотникова. И еще о том, что по этой речке в реку Москва сплавляли подольский мрамор.

«По указу императрицы Екатерины II – 5 октября (16 октября) 1781 года село Подол было преобразовано в город», – шепнула память невесть откуда заученную фразу, – был утверждён «прожектируемый» регулярный прямоугольный план застройки города с продольно-поперечной сеткой улиц, разработанный в Петербурге «комиссией строений». Город был разбит на 20 кварталов. Девятнадцатый называли «мещанским», семнадцатый – «дворянским», а между – «восемнадцатый» – «купеческий».

А-а, вспомнил. Когда-то возмечтал построить новый город и планировал размещение жителей по их социальному рангу, вот и читал все из истории.

Но Подол останется справа, а мне немного вбок и чуть дальше раздвоенного дерева, где дремлет энергетическая память французского воина. А не надо было Наполеона слушать, Москву им видите захотелось покорить. Поторопились лягушатники, Москву покорят несколько позже, после девяностых, покорят простые лавочники и лица кавказской национальности!

– Ouvre les. Maintenant, ce n’est que du russe! (Опять ты. Ну что тебе надо русский).

– L’argent!

– Серебро, деньги, богатство, – ворчит мертвый дух, – ничего не меняется в этом мире. А шарик возьмешь?

– Опять эти Шарики, опять перемены и, возможно, разрушения. Сколько раз зарекался связываться с неведомым артефактом.

– Нет уж, помилуйте! – говорю я. И добавляю: – J’en ai assez, j’en ai assez (С меня хватит, натерпелся).

– Как хочешь, – равнодушно вещает дух. – А богатства у меня немного, копать будешь или тебе выкинуть?

– Будь добр, выкинь.

Из земли с хлопком вылетает нечто в земле.

– Ранец пеших частей образца 1850 года, – комментирует бестелесный голос на старофранцуском.

Спешу к машине, поблагодарив. Никогда не пойму желание этих духов помогать неизвестному. Тем более, что я враг по прошлому, россиянин.

Разложив на траве кусок брезента вытряхиваю добро из тяжелого, немного подгнившего ранца толстой кожи.

Золотые украшения, есть с камешками. Антиквариат, продать трудно, но дорого. Кинжал в ножнах с камешками. Наверное самоцветы, но продать можно. Или подарить… Брежнев любит оружие.

Библия в металлизированном переплете. Фиг продашь в этом времени.

Старинный пистоль, рукоять с серебренной насечкой. В музей, может заплатят немного.

Последним выкатился Шарик. На сей раз он был дымчатым и золотыми искрами внутри.

Я осторожно собрал в горсть брезент, наклоняя. Но шарик не выкатывался, как бы прилип к материи.

Я, самому себе напоминая удильщика, выловил вещи, что лежали в стороне, вскочил в машину и дал деру. Только километров через тридцать притормозил и отдышался. Заново оценил то, что лежало на соседнем сидении: несколько украшений и нож. Надо все же оценить камушки на ножнах, вдруг не самоцветы.

Загрузка...