Порог дома твоего

1

Аэропорт Шереметьево. Люди приезжают сюда, чтобы через какой-нибудь час, пройдя все необходимые формальности, уютно разместиться в просторном салоне авиалайнера и отправиться в путь. Иногда, как говорится, за моря и океаны.

Капитан Москвичев приезжает сюда в соответствии со служебным расписанием, но никуда не улетает. Войдя через стеклянную, автоматически раскрывающуюся дверь в контрольно-пропускной пункт аэропорта, он подходит к своим сослуживцам, приветливо улыбаясь им, здоровается и вскоре приступает к исполнению своих обязанностей. Заключаются они в том, чтобы именно здесь, в аэропорту, охранять Государственную границу СССР.

Ему хорошо запомнился первый приезд в Шереметьево. Он, выпускник высшего пограничного училища, должен был ознакомиться с будущим местом службы, понаблюдать за работой пограничников и таможенников. Именно в этой поездке душой и сердцем почувствовал он перемену, наступающую в его судьбе.

Самолеты, серебрясь в лучах яркого, июньского солнца, величаво проплывали мимо здания аэровокзала, гасили перед последним разворотом скорость, и в зале раздавался голос, с некоторой торжественностью сообщавший об их прибытии. Потом по ступенькам широкой лестницы дробно стучали каблуки, зал прилета наполнялся густой мешаниной слов — английских, французских, японских, венгерских… Москвичев шел с капитаном Солдатовым, старшим контролером, по пути, который обычно проходит прибывший пассажир, и видел множество чужих глаз — округлых и раскосых, совсем еще ярких от молодости или потускневших, окруженных сеткой морщинок. На какое-то мгновение они задерживались и на нем — статном, симпатичном парне в военной форме с зеленой фуражкой. И тогда он читал в них любопытство, обычное для первого знакомства, порой — приятное удивление, а иногда настороженность и даже неприязнь. Что поделаешь, гости бывают разные…

Друзья Москвичева по училищу, узнав о его назначении, подшучивали: «Тебе, Саня, с твоей фамилией только здесь и служить… Ты что, и родился в Москве, но от нас скрываешь?»

Нет, родился он не в столице, а на Смоленщине. Вязьма… Знакомый ему до последнего переулочка город. И так же, как сам город, знакомы ему и его окрестности, опаленные войной. Наверное, в конечном счете из-за этого и стал военным. Ведь рос там, где все, казалось, еще помнило запах гари и дыма, стрекот автоматов и пулеметов, взрывы бомб и грохот орудийных залпов. В окрестных лесах еще и сейчас набредешь на осыпавшуюся траншею, заросший травой окоп, пугающую своей пустотой землянку. Летом он с друзьями ходил в лес не только по ягоды и грибы. Военные трофеи для любого мальчишки дороже всяких даров природы. Натаскав целую гору всякого «добра», ребята усаживались в круг и начинали рассказывать истории, слышанные от старших, вычитанные в книгах о недавней войне: о тяжелых боях за город, о мужестве солдат, сражавшихся во вражеском кольце.

В пойме реки Вязьмы, где шли особенно жаркие бои, следопыты собрали все, что свидетельствовало о подвигах. «Трофеи» сдали в городской музей. На одной из полян обнаружили танк — знаменитую тридцатьчетверку, израненную в бою. Сорванную с катков гусеницу выдирали из высокого бурьяна, проросшего между траками. Теперь этот танк стоит на городской площади.

Таким было его детство. Грозное дыхание суровых лет овевало душу, формировало характер. Пошел в спортивную школу, стал обучаться меткой стрельбе. Кстати, первый раз подержал в своих руках винтовку — настоящую, боевую, — когда было всего семь лет. Под присмотром старших, конечно. Они оказались чересчур добрыми — позволили разок пальнуть. Услышал резкий, оглушивший его звук, ощутил сильный, до боли в плече, толчок приклада. И испытал чувство, неведомое ранее. Нет, не испуг, совсем нет, а торжество от ранней пробы того, что можно только взрослым. Но было бы неверно сказать, что именно тогда решил стать военным. Даже когда закапчивал школу, все еще далек был от мысли о военной стезе. Его тянуло в Морфлот, где всегда есть возможность поспорить со стихией, и обязательно — на Крайний Север или Дальний Восток. А если уж оставаться на месте, то идти только в милицию — там тоже бывает несладко. И рукопашные схватки, и погони…

Судьбу его решил совет родного дяди.

— Саня, ты парень смышленый, здоровый, крепкий, — сказал он однажды вполне серьезно, — шел бы ты в пограничники.

На вступительных экзаменах в погранучилище срезался — не добрал половины балла. Глядя на его статную, спортивную фигуру, открытое, прямодушное лицо, полковник, председатель комиссии, сказал:

— Надо же. Самая малость… Такой парень, и придется расстаться… Жаль… Очень жаль. Границе такие нужны…

Он полистал лежавшие перед ним бумаги, переглянулся с членами комиссии и задумался. Потом еще раз пристально посмотрел на Москвичева и решительно произнес:

— Вот что, Москвичев, мы вас все-таки оставим… В резерве. А все дальнейшее будет зависеть от вас. Понятно?

Москвичеву хотелось ответить «так точно», по-военному, но с губ сорвались слова:

— Спасибо… Большое вам спасибо…

Выпуск совпал с Московской Олимпиадой, и, прикрепляя к кителям новенькие лейтенантские погоны, вчерашние курсанты назвали его олимпийским.

2

Самолеты прибывали один за другим. С запада. С юга. С востока. Через широко распахнутые двери в аэровокзал вливались шумные, многолюдные потоки. Путешественники двигались налегке, неся с собой лишь то, что «летело» с ними в салоне. Остальной багаж услужливо доставлял транспортер — длинная эластичная лента, двигавшаяся по кругу.

Офицер Москвичев исподволь привыкал к этому перемещению людей, представлявших все части света. У каждого из них была своя причина отправиться за тридевять земель. Одних позвала в дорогу любознательность, других — важные дела. Ну а третьих… Количественно эта категория в сравнении с общей массой воздушных путешественников ничтожна. Однако именно они, эти третьи, доставляют пограничникам самые большие хлопоты. Им вообще не следовало бы лететь в Москву. Но у них свои расчеты, свои планы. И чтобы их осуществить, эти люди идут на любой подлог, придумывают все более изощренные уловки.

Москвичев, в качестве старшего контролера, уже несколько часов дежурил в зале прилета. К нему изредка подходил его наставник Солдатов. Длинного разговора не затевали. Перекинутся одной-двумя фразами, иногда просто взглядами — как, мол, все в порядке? — и разойдутся. У каждого — свои обязанности. Даже когда ничего не случается, нет ни малейших признаков возможного ЧП, они ни на минуту не расслабляются. Дело известное: тишине пограничник не верит. И не зря.

…Мужчина средних лет и среднего роста, появившись в зале, на считанные секунды задержался у входа. Глаза его как-то странно и тревожно забегали, словно искали кого-то. Выражение лица стало напряженным. Но уже в следующее мгновение ему удалось скрыть и озабоченность, и тревогу. Плотно сомкнутые губы вдруг ожили и расплылись в широкой улыбке.

Москвичев не смотрел на незнакомца в упор, он поймал эту быструю смену чувств боковым зрением. Еще не зная, чем объяснить ее, не будучи уверенным, что за этим что-то кроется, он решил проследить, как будет вести себя пассажир дальше. А тот, преобразившись, уже не только улыбался, но и разговаривал со своими соседями. Теперь его можно было принять за компанейского, общительного человека. Наверное, именно таким был он в салоне самолета, перезнакомился за дорогу со многими, легко находя темы для разговоров. Теперь он обращался то к одному, то к другому, видимо, остроумно шутил — слова его часто вызывали смех. И все же со стороны все это больше походило на игру — тонкую, хитрую, продуманную до мелочей. Вот опять его что-то насторожило, на мгновение он забыл о своей роли. Москвичев понял: увидел пограничника — до кабины паспортного контроля оставалось всего лишь несколько шагов. Мужчина скользнул по проверяющему документы быстрым, оценивающим взглядом, оглянулся зачем-то и тут же возобновил прерванный разговор. Он явно был из тех, кто за словом в карман не лезет.

У кабины остановился, пропуская вперед других, делая вид, что лично ему это не к спеху — пройти через контроль еще успеет. Ободряюще похлопал по плечу одного из спутников, уже приготовившего документы: ничего, мол, страшного. Сам тоже полез в карман куртки, но достал из него не паспорт, а сигареты. Курил жадно, частыми, глубокими затяжками.

Москвичев подошел к старшему сержанту Шепетильникову.

— Вы присмотритесь к человеку в куртке, — негромко сказал он. — Странно ведет себя.

Вскоре и этот пассажир вручил Шепетильникову свой паспорт. И с каким беспечным видом! Пока пограничник не спеша сличал фото, перечитывал различные записи, разглядывал печати и штампы, мужчина беззаботно смотрел по сторонам, словно все ему было чрезвычайно любопытно, а то, что делал проверявший документы, его совсем не касалось.

А оно-то как раз и касалось. Не будем раскрывать, по каким едва уловимым приметам Шепетильников определил, что предъявленный ему паспорт — фальшивый. Профессия пограничника контрольно-пропускного пункта имеет свои тайны.

Старший сержант передал паспорт Москвичеву. Тот тщательно осмотрел документ, подумал: «Искусная работа, ничего не скажешь». И перевел взгляд на пассажира. Увидел, что прежняя веселость, несмотря на все попытки удержать ее, исчезает с его лица. Сдали все-таки нервы, сдали…

— Пройдемте, пожалуйста, со мной, — пригласил сухо и строго. — В служебную комнату.

Предстоящий разговор путешественнику удовольствия, конечно, не доставит. Устных извинений со стороны пассажира будет мало. Придется ему и кое-какие бумаги подписать, притом не чужим, не тем, что в паспорте, а собственным именем.

И опять капитан Москвичев несет очередное дежурство. Еще один неприятный разговор с иностранцем. Правда, у этого «гостя» документы были в полном порядке.

…Жак Флитье пожаловал в нашу страну с камнем за пазухой… Впрочем, это только так говорится. Прихватил он с собой предметы самые современные — новейшую продукцию научно-технического прогресса. И спрятал не за пазуху, а в более надежное место. Думал, никому и в голову не придет, что в пищевых жестяных коробках, наполненных рисом, могут лежать видеокассеты.

Жак Флитье, собираясь в Москву, был вполне уверен в надежности своей выдумки и без всяких колебаний занялся покупками: выбрал самые вместительные коробки, целых четыре, приобрел несколько килограммов риса, самого высшего качества. А вот видеокассеты выбирать не пришлось. Ему доставили их на квартиру. Что послать русским, определяли люди более компетентные, чем он. С телевизионного экрана — разумеется, в том случае, если эти кассеты удастся провезти, — на них обрушатся сцены, действующие на психику подобно сильному разрушительному средству. Звериная жестокость. Бесконечные, с мельчайшими подробностями, убийства. Порнография. Это ведь тоже пища, да еще какая! Правда, ядовитая. Что ни кассета, то три часа экранного времени. Четырежды три — двенадцать. Половина суток полного видеобезумия!

Жак Флитье прибыл в Шереметьево рейсом 720. Внешне особого внимания на себя не обращал. С абсолютно спокойным видом протянул пограничнику паспорт, зная заранее, что никаких претензий в отношении документов к нему не будет. Да и в таможенном зале полная уверенность еще долго не покидала его. Сойдет, не может не сойти! Придумано все очень хитро, попробуй обнаружь!

Инспектор таможни показал Флитье, куда поставить чемодан. Что ж, пожалуйста, могут ли быть у него возражения, если во всех таможнях мира такой порядок. Светится экран, на нем какие-то тени — внутренности дорожного чемодана. Сейчас инспектор чем-то напоминает врача-рентгенолога.

— Вам придется открыть свой чемодан, — вежливо и негромко произнес инспектор на французском языке.

Флитье услужливо бросился к замкам.

— Нет, нет, только не здесь… Вы пройдете с нами в отдельную комнату.

— Что вас интересует? — спросил Флитье, как только закрылась дверь. — Мои личные вещи? Или коробки? В них рис, я везу его знакомым соотечественникам, работающим в Москве. Они очень любят готовить плов и попросили привезти.

— Нас интересуют коробки, — сказал инспектор, терпеливо выслушав объяснения, и взглянул на офицеров Солдатова и Москвичева, вошедших по его приглашению.

— Странно… Очень странно, — продолжал Флитье. — Ввозить в вашу страну рис не запрещено. Тем более в таком мизерном количестве. — Он рассмеялся.

— Посмотрим, что у вас за рис. — Инспектор был непреклонен.

Все четыре коробки лежали на дне чемодана рядышком. Флитье сам вытащил одну из них, услужливо снял крышку.

— Вот видите… Рис! Можете и рукой пощупать.

— Щупать не будем. — Инспектор сдвинул на край стола телефон и расстелил газету. — Можно его высыпать? Вот сюда. Гарантирую, на пол не упадет ни единого зернышка.

Флитье в одно мгновение побелел. Губы его, силившиеся что-то произнести, вдруг мелко задрожали…

На видеокассеты, не заявленные и не предъявленные таможне, было заведено контрабандное дело. Флитье ничего другого не оставалось, как признать себя виновным. То, что он намеревался совершить, имеет точное наименование: идеологическая диверсия.

3

Ассортимент «товаров», развозимых по свету контрабандистами, непрерывно обновляется и расширяется. Одни выходят из моды, как, например, всевозможное тряпье, другие все больше в нее входят. Ныне самым ходовым «товаром» стали видеокассеты, наркотики, журнальчики и брошюрки антисоветского содержания, непристойные открытки. Предназначение у них одно: разбудить в человеке низменные инстинкты, разрушить и истребить все духовное, нравственное. Вот и летят, подрядившись за доллары и фунты стерлингов, эмиссары различных западных спецслужб, современные «крестоносцы», сеятели вражды и пошлости.

Питер Стрешен, подданный Великобритании, теперь, наверное, частенько вспоминает свой полет в Москву. А может быть, наоборот, старается о нем напрочь забыть. Мог ли он предполагать, с радостью поднимаясь по трапу в самолет, что всего через сутки вернется обратно в Лондон.

Что же произошло со студентом Питером Стрешеном? Обнаружилась какая-то неисправность, и летчики повернули обратно? Или так испортилась погода? Ни то, ни другое. Авиалайнер взлетел нормально, полет проходил без осложнений. Правда, аэродром был накрыт толстым слоем облаков, готовых вот-вот вытряхнуть на землю отяжелявший их снег. Но самолет вошел в них, как нож в масло, только фюзеляж стал слегка подрагивать. Вскоре пассажиров попросили пристегнуть ремни. Лица у всех были немножко напряжены — все же шли на посадку.

Стрешен тоже ощущал напряжение во всем теле, будто через него пропускали слабый ток. Но это было не полетное волнение. Нелегко было не думать о том, что предшествовало этому полету, что ему еще предстоит.

Он бы, наверное, сейчас странствовал по белому свету только в своих мечтах, если бы не загадочное стечение обстоятельств.

Однажды посетовал товарищам, что не может жить так, как ему хочется, не может путешествовать, что очень хотел бы побывать в Советском Союзе. Друзья охотно посмеялись над его затруднениями, и казалось, тем дело и кончилось. Но прошло не так уж много времени, как его неожиданно пригласили в одно лондонское бюро. Студент желает отправиться в туристическую поездку? К тому же в Советский Союз? Что ж, это очень, очень хорошо. Студент испытывает денежные затруднения? Ничего удивительного в этом нет. А выход, между тем, есть. Бюро возьмет на себя все дорожные расходы, если Питер Стрешен окажет ему небольшую услугу. Отправится в Москву не налегке, а со специальным багажом. Что за багаж? Потом он увидит. Но они не намерены скрывать от него, что багаж надо доставить тайно, по указанному ими адресу. Без уловок, хитростей и откровенного обмана тут не обойтись. Чемодан не годится. Вещи надо разместить на себе так, чтобы в советском аэропорту оказаться только с небольшой дорожной сумкой, как и ездят обычно студенты.

Как без чемодана и рюкзака увезти все, что для него приготовили? Ему не придется ломать над этим голову. Сотрудники бюро разместят багаж в его одежде, сами позаботятся об экипировке. Конечно, такой костюм будет просторным, получится несколько громоздким, но современная мода благоприятствует их замыслу. Кого сейчас удивишь объемным, словно надутым воздухом, пальто, такими же сапогами, пышной меховой шапкой.

Короче говоря, Стрешена нарядили… К широким брюкам изнутри были пришиты карманы, по два с каждой стороны. Модное, спортивного стиля пальто должно было не столько согревать своего хозяина, сколько маскировать массу потайных карманов. На длинных, тонких ногах появились высокие, объемные сапоги. Багажа было немало. Брошюры, листовки, письма. Листовки и брошюры Стрешен должен был разбросать в людных местах: близ автобусных и троллейбусных остановок, в вагонах метро, на улицах и площадях, часть писем опустить в почтовые ящики, а часть — доставить по адресам. Содержание писем Стрешену осталось неизвестным — они были тщательно запечатаны, а брошюры и листовки он имел возможность посмотреть. Хотя русский язык знал неважно, все же разобрал, что их сочинители всячески поносили советский образ жизни, расхваливали западный мир благоденствия, давали всевозможные практические советы…

Во время посадки, полета Стрешен держался в тени, старался, чтобы даже пассажиры обращали на него как можно меньше внимания. Зато в зале, увидев пограничников, протиснулся в самую гущу прилетевших, осторожно переставлял чуть задеревеневшие ноги, обложенные в голенищах сапог листовками. Груз теперь особенно чувствовался: давил на плечи, спину, грудь, мешал свободно дышать…

В час, когда в Шереметьево объявился этот пассажир, пограничный наряд возглавлял Солдатов. Он не спеша прохаживался вблизи кабин, наблюдая, как его подчиненные проверяют документы, не упуская из поля зрения и пассажиров.

Многие годы службы на различных контрольно-пропускных пунктах сделали его хорошим психологом. Однажды он обратил внимание на человека, который непрерывно перекладывал носовой платок из одного кармана в другой. Занятие, вроде бы, безобидное. Но в этом выражалось волнение, вызванное нечестным поступком. Пассажир, как потом выяснилось, не указал в таможенной декларации имевшуюся при нем валюту. Подобных случаев в практике Юрия Петровича было предостаточно, хотя бы с бессмысленным перекладыванием вещей из чемодана в чемодан.

…Питер Стрешен так не поступал. Он, наоборот, не позволял себе ни одного лишнего движения. Насторожило Солдатова другое. Откуда у молодого человека с худощавым лицом такая неестественная полнота? Почему чрезмерно широки плечи? Отчего он так неуклюж и неловок? Жертва моды? Но современная одежда, несмотря на свою внешнюю громоздкость, легка и удобна. Словом, становилось ясно: этому пассажиру придется первым же рейсом отправиться обратно, в Лондон. Разумеется, без антисоветской начинки, так обезобразившей его фигуру.

4

Часто можно слышать: солдат всегда солдат. Слова эти произносятся с глубоким уважением к людям, у которых высоко развито чувство долга. А еще говорят: «У нас везде найдется место подвигу». Везде… Стало быть, и здесь, в далеком от границы аэропорту. Строгое, размеренное течение его жизни ничто не должно нарушать.

…Капитан Москвичев долго и старательно обходил случай, происшедший с ним лично. Вероятно, не был уверен, что его правильно поймут. Но сослуживцы разными намеками, поначалу очень тонкими, суть которых постороннему человеку не уловить, а потом все более и более прозрачными, все-таки вынудили рассказать о нем.

В тот раз Москвичеву предоставилась возможность испытать свои как физические, щедро дарованные природой, так и внутренние, духовные, силы. Началось все с малого, будничного, в общем-то привычного. В крошечном аппарате, при помощи которого он поддерживал связь на расстоянии и с которым ни на минуту не разлучался, послышался писк, прерывистый, как пунктирная линия. Вызывал прапорщик, дежуривший у самолетов. Подобных вызовов в течение дня было немало. Капитан тут же отозвался, не рассчитывая, однако, услышать что-нибудь особенное. Но по мере того, как он принимал и осмысливал поступавшую информацию, его лицо меняло выражение. В глазах, обычно спокойных, чуточку улыбающихся, все заметнее проступало чувство тревоги. Едва умолк прапорщик, кратко, отрывисто спросил:

— Чей самолет? Где стоит?

Самолет принадлежал иностранной авиакомпании, стоял под разгрузкой — снимали багаж.

— Бегу! — выдохнул Москвичев.

Обдумывал услышанное, мчась стрелой. Совершенно ясны два обстоятельства: первое — в его распоряжении слишком мало времени — считанные минуты, а быть может, даже секунды; второе — исходить следует из самого худшего предположения.

Его нисколько не успокаивали слова прапорщика о том, что пассажиры уже покинули авиалайнер. Если случится беда, ее последствия все равно будут ужасными. Рядом работают люди. Рядом — здание вокзала, аэродромные службы, другие самолеты.

— Что тут у вас? Показывайте! — выпалил он, еще не добежав до места. — Где чемодан?

Чемодан стоял в двадцати — двадцати пяти метрах от самолета, на асфальте. Стоял в полном одиночестве. Был он средних размеров, из искусственной кожи, перетянут ремнями.

— Как обнаружили? — капитан с трудом восстанавливал сбившееся с нормального ритма дыхание.

— Я только поднял его, — объяснил один из рабочих, — чтоб переложить на тележку, слышу — тикает. Ну, точно как этот самый… ну, взрывчатый механизм…

— Взрывной, — поправил капитан. — Ну а дальше?

— Дальше… Дальше у меня ноги подкосились… И все же побежал вместе с ним… Сам себя не помнил… Поставил и — от него.

Москвичев, ни о чем дальше не спрашивая, бросился к чемодану. Расспросы больше ничего не прояснят. Самолет чужой, до этого побывал в аэропортах нескольких стран. Терроризм, как известно, стал международным. Методы и приемы у террористов самые варварские. Так что все может быть. Если в чемодане действительно взрывчатка и часовой механизм заведен на определенное время, в соответствии с преступным планом, то каков он, этот план? Во время рейса взрыв не произошел. Значит, намечен в аэропорту? Видимо, после того как чемодан доставят в багажное отделение? Учитывая, что самолет следовал строго по расписанию, нигде не задерживался, часовому механизму еще было что отсчитывать. Полчаса как минимум…

Москвичев теперь видел перед собой только этот чемодан. Ничего и никого больше. С ним ему предстояло иметь дело. Ему одному… Последние шаги были осторожными, мягкими, даже на носках. Приблизившись, опустился на корточки, затаил дыхание. И сам, собственными ушами, услышал равномерное, не затихающее «тик-так». Точно так же у него тикают дома настенные часы. Или будильник, стоящий на тумбочке, рядом с кроватью. Если надо было встать очень рано, он полагался только на него. Ни себе, ни жене, Инне Георгиевне, не доверял: вдруг проспит. Хотя, пожалуй, напрасно. Она у него не из неженок. Как-никак — дочь потомственного пограничника.

На окончательное решение потребовались мгновения. Собственно, и выбора-то у него другого не было. Встал, наклонившись, ухватился за ручку, потянул к себе. Чемодан оказался тяжелым, но в этом ли дело… Прикинул, каким путем и куда направиться, чтобы подальше от людей, от машин. И не побежал — так было опасно, еще споткнешься, а пошел хорошим, солдатским шагом. А за топкой крышкой чемодана продолжало тикать, как бы подгоняя его, поторапливая. В голову совсем неожиданно пришла странная, убаюкивающая мысль: а если там только часы? Часы и ничего больше? Такой же, как у него дома, будильник? Вот будут над ним потешаться. Засмеют же! Ну и пусть… Пусть хохочут. Тикает, чертяка, тикает. А если все же это не часы? Что тогда? Что?

Он дошагал со своей пошей до самого укромного места, осторожно опустил ее на землю, вытер ладонью выступивший на лбу пот. Теперь, когда никому и ничто уже не угрожало, он впервые почувствовал, как ему хочется курить.

Взрыва не произошло, да и не могло произойти. Но это окончательно выяснилось лишь потом, когда прибыл инспектор таможни с хозяином злополучного чемодана. Надо же было до такого додуматься — положить вместе с вещами будильник. Москвичев и инспектор смотрели на раскрытый чемодан, на будильник, на пассажира, и было им совсем не до смеха.

5

Каждый раз, сдав дежурство, Александр Москвичев выходит из здания, садится в подкативший к аэропорту автобус, и, прежде чем перенестись мыслями домой, где его ждут не дождутся, подводит итоги своего дня. Что, в сущности, было? В общем, конечно, то же, что и вчера, и позавчера, хотя снова не обошлось без неожиданностей. Сегодня, например, один контрабандист был задержан с поличным. Товар все тот же, идеологический. А офицер Олег Александрович Погребной, посмеиваясь, рассказал, как одна молодая чета сама себе испортила свадебное путешествие. Впрочем, не сама, в этом ей помогли все те же спецслужбы. Понадеялись на свою новинку — синтетические жилеты особого покроя, так сказать, контейнеры-невидимки. Думали, их-то под верхней одеждой не заметят. Ловчат, хитрят, изощряются. Уж очень хочется им любыми путями достичь своей цели: опорочить советский образ жизни, навязать нам свой. Старые замашки!

Поразмыслишь вот так на досуге, и яснее становится все значение твоей службы. Заодно спросишь и самого себя: а все ли ты делаешь, чтобы они не достигали своей цели? Так ли служишь, живешь? Оправдываешь ли надежды тех, кто образ нашей жизни защищал в бою, шел за него на смерть? Вопросы все такие, что отвечать на них надо не с ходу и не словами.

…Автобус набирал скорость, а вверху, над головой, легко разрезая крыльями податливый воздух, проплывали самолеты.