ПОВТОРИ СЕБЯ…

1

День первого совместного дежурства на Брестском пограничном контрольно-пропускном пункте навсегда запомнился и Василию Григорьевичу Самохвалову и его сыну Валерию.

Накануне, когда Валерий вернулся из штаба, его глаза излучали радость.

— Отец! — позвал он, едва переступив порог. — Можешь меня поздравить…

Василий Григорьевич, заждавшийся сына, порывисто шагнул ему навстречу:

— Поздравляю… Если, конечно, не шутишь, — добавил он, осторожничая.

Ему словно бы все еще не верилось, что давняя мечта его — подготовить себе на смену сына — наконец-то сбылась. К тому же как нельзя вовремя… Впрочем, от Валерия он все еще скрывал, что скоро уйдет в запас. Не спешил делиться этой новостью и сейчас.

— Шучу?.. — переспросил, ничего не подозревая, Валерий. — Да меня знаешь кто принимал? Сам полковник. Зачисляю, сказал, на должность контролера, сегодня же и приказ подпишу. А завтра выходи на службу.

— Куда же?

— К загранпоездам. Вот так! — Сын высвободился из объятий, чуть отступил и пристально посмотрел на отца. — А знаешь, с кем? — спросил, намереваясь сообщить еще что-то, пожалуй, не менее важное.

— С кем же? Я ведь всех, кого наставниками посылают, знаю.

— С тобой. Тоже полковник сказал. Походишь, говорит, для начала с отцом, он тут у нас ветеран из ветеранов. У кого же еще, как не у него, тебе стажироваться!

— Так уж больше и не у кого? — засомневался Василий Григорьевич и, гася свое внезапное смущение, с усердием потер лоб узловатыми, огрубевшими пальцами. Глубокие, уже довольно частые морщины над густыми бровями на мгновение разгладились, сразу сделав его лицо моложе. Не нравилось ему, когда его хвалили, а тем более выделяли среди других.

— Что-то я тебя не совсем понимаю, — сказал сын, и уголки его губ тронула улыбка. — Думал, обрадую, а ты вон что… Другого наставника мне подыскиваешь? Нашли бы, да только зачем? Лично меня твоя кандидатура больше устраивает.

— Ишь ты, — отец покачал головой, — устраивает… Видите ли, его устраивает… Ну, а я вроде бы не в счет… Ты сперва мнением старшего поинтересуйся. С этого конца начинай.

— Давай и с этого… — охотно согласился Валерий. — Результат все равно будет тот же. Ведь пограничный наряд штабом уже назначен. В каком составе? Самохваловых… Звучит? А?

— Звучит, — не без видимого удовольствия согласился Василий Григорьевич.

Он помолчал, ни на миг не отрывая от сына своих пристально всматривающихся глаз, и, привычно взяв его под руку, не спеша повел в глубь комнаты.

Они уселись за круглым, накрытым цветастой скатертью столом друг против друга, как частенько усаживались и прежде, когда было о чем поговорить. Не условливаясь заранее, оба ощутили в себе эту неотложную потребность в неторопливом, обстоятельном и, конечно же, откровенном разговоре, будто в дальнейшем без него не смогли бы и шагу ступить.

Первым собрался с мыслями отец.

— Сбылась, Валерка, мечта наша, сбылась, — он положил перед собой руки и, довольный, потер ладонью о ладонь. — Как давно задумано было, сколько воды с той поры утекло, а вот, поди ж ты, пришел этот час. — Завтра — в наряд. На охрану границы — вместе. Ты понимаешь, что это значит для меня? Сколько таких нарядов было за всю жизнь, но еще ни одного — с тобой. И на равных.

— О нет, не на равных, — запротестовал Валерий смеясь. — На службе так не бывает. И потом — не могу же я приравнивать себя к тебе. Ты и отец, и мой начальник. По всем статьям тебе быть старшим. Ну а меня и скромная роль подчиненного вполне устраивает. Надеюсь, излишне строг не будешь?

— На что намекаешь? — улыбнулся отец. — Уж не рассчитываешь ли на поблажки?

— А то как же… Рассчитываю. По-родственному…

— По-родственному? — подхватил Василий Григорьевич. — Давай, не возражаю. Только строгости будет еще больше. Ты это учти.

— Уже учел, я того и желаю, — не растерялся Валерий. — Ничьи поблажки мне не нужны, особенно на первых порах. Кроме того, я очень хорошо тебя знаю, гладить по головке не умеешь… Так что у нас все будет только по уставу, даже обращения друг к другу… Слушаюсь, товарищ прапорщик! Так точно, товарищ прапорщик! — чеканил Валерий.

— Ну, смотри.

— А что смотреть? Ведь и я кое-что уже повидал. Свою срочную где служил? На линейной заставе. Как-никак — две зимы и два лета. Чему-нибудь да научился. Правда, тут граница совсем другая, вроде бы даже как и не граница. Ни двухцветных, красно-зеленых столбов, ни контрольно-следовых полос, ни троп дозорных… Невидимка какая-то.

— Ничего, увидишь и ее, эту невидимку… Не глазами, так сердцем. Прикатит автобус с интуристами, поднимешься в его салон, вот тебе и граница. Или, скажем, международный экспресс примчится. Спальные вагоны прямого сообщения… Ступил в тамбур — и тоже граница.

— Начинается моя служба? — оживился Валерий. — Досрочно? Ну-ну, давай, мне это даже интересно. Представляю себе: входят в вагон эсвэпээс два пограничника. Росту примерно одинакового, лицами очень схожие и оба — прапорщики. Стучатся в купе. Им открывают. Ты, конечно, берешь под козырек и как старший наряда торжественно объявляешь: «Граница Союза Советских Социалистических Республик. Прошу предъявить документы». И пока мы будем листать их паспорта, разглядывать визы, пассажиры будут рассматривать нас. Внешнее сходство они, конечно, обнаружат сразу и, наверное, от удивления пожмут плечами, но вряд ли кто из них догадается, что в пограничном наряде — отец и сын. Ведь у нас с тобой все одинаково, — и Валерий дотронулся рукой до своих новеньких погон, ощупал пальцами маленькие пятиконечные звездочки. Эти погоны легли на его плечи совсем недавно, засвидетельствовав важный момент в его жизни — окончание школы прапорщиков.

— Прежде, бывало, ты все к моим примерялся… Втихомолочку, тайком, — сказал Василий Григорьевич, решив больше не скрывать от сына своих случайных наблюдений. Сквозь неплотно прикрытую дверь гостиной он не однажды видел Валерия, топтавшегося перед зеркалом в висящем на его узких мальчишечьих плечах, точно на вешалке, отцовском мундире с длинными, почти до колен, рукавами.

— Бывало, отец, бывало, — охотно признался Валерий. — Прикидывал, как выглядеть буду… Мне и невдомек было, что ты все замечаешь. Думал: пришел папаня с ночного дежурства, спит — пушкой не разбудишь. А ты, оказывается, вон как спал. Ну и хитренький же ты у меня, одним словом — пограничник.

— А может, одним словом — отец? — Василий Григорьевич, щуря в задумчивой улыбке глаза, откинулся на спинку стула, помолчал. — Вот будет расти у тебя свой мужичок, сам хитреньким станешь. Не успокоишься до тех пор, пока не увидишь, к чему у него душа лежит. А это совсем не просто, в душу заглянуть.

— Ты же все-таки заглянул. И сумел увидеть, что там… Мне-то казалось, что свою тайну я держу за семью замками. Помнишь, однажды ты спросил, по душе ли мне армейская жизнь? Что я тогда тебе ответил? Дескать, еще не пойму, малость подрасти надо. А это была чистейшая неправда, потому что уже тогда знал… Просто опасался, что ты усомнишься в моей искренности, не отнесешься к моим словам серьезно. Вот и решил, притом твердо: подрасту — тогда и поговорим. На равных.

Повзрослев, Валерик стал все чаще исчезать куда-то из дома. Бывало, вернется из школы, швырнет в угол портфель с учебниками и за дверь. Уже и обедать пора, а его все нет. В конце концов Василий Григорьевич догадался, где искать беглеца: в гарнизоне, на спортивном плацу. Рослого, физически развитого парнишку солдаты стали охотно принимать в свои спортивные игры. Он то в волейбол с ними резался, то на страже футбольных ворот стоял. Мячи ловил как заправский голкипер.

— Ты, Валера, без солдат уже и дня не живешь, — заметил ему как-то Василий Григорьевич. — Уж не собираешься ли в скором времени в казарму переселиться? Что, без них теперь не можешь?

Над ответом сын не раздумывал.

— А ты? Ты без них можешь?

— Так то ж я… Их командир…

— Ну, а я — сын командира.

Он потом и сам удивлялся своей смелости. А еще тому, что отец, обычно не упускавший случая сделать сыну заслуженное внушение, в этот раз неожиданно промолчал.

— Оказывается, — сказал он уже в другой раз, — у тебя это далеко зашло. Мы с матерью хоть кое-что и замечали, однако не думали, что события станут развиваться столь быстро. Расти же еще и расти… И вдруг… Когда же тебя на мою дорожку так потянуло? Может, помнишь?

— А отчего ж не помнить… Разве можно забыть тот день?

— Какой?

— Тот, когда ты мне экскурсию устроил. В Брестскую крепость. До самых сумерек по ее развалинам водил.

Василий Григорьевич, конечно, отлично помнил эту экскурсию. Музея в крепости тогда еще не было, да и саму территорию привести в порядок не успели. Развалины, казалось, еще не остыли от когда-то бушевавшего здесь огня. Казематы разворочены фашистскими фугасками. Вместо древних крепостных стен — груды битого кирпича. Металлические двутавровые балки межэтажных перекрытий искорежило так, будто их долго держали в жарком огне. Повсюду — ворохи окислившихся стреляных гильз, продырявленные осколками снарядов и пулями солдатские каски, изъеденные ржавчиной и погнутые стволы винтовок и ручных пулеметов.

Валерик бродил по крепости, не выпуская отцовской руки из своей, словно страшась хотя бы на миг лишиться этой надежной опоры. Расспрашивал мало, все смотрел да смотрел, и глаза его становились не по-детски задумчивыми и суровыми. Подолгу, как вкопанный стоял возле громадных блоков кирпича, оплавленного огнеметными струями. Красный, прочной крепостной кладки кирпич был превращен в бесформенные сизоватые слитки. Можно ли было даже предположить, что камень, подобно свинцу или олову, способен так плавиться! Что он тоже бессилен перед огнем!

— Папа, — негромко, задрожавшим от волнения голосом спросил Валерик, — а как же солдаты? Как они могли здесь… Они же живые… люди…

— Потому и могли, что людьми были. Настоящими… Советскими…

— Крепость защищали и пограничники?

— А то как же… В самой крепости сражались. Целая застава. Девятая. Может, слыхал про лейтенанта Кижеватова? Он этой заставой командовал. До войны его солдаты государственную границу по Западному Бугу охраняли, а как только началось — отошли в крепость. Их казарма у Тереспольских ворот находилась, там они и оборону заняли. Фашисты попытались через ворота с ходу в крепость ворваться, не вышло. Кижеватовцы стояли насмерть.

Много дней и ночей продолжалась осада крепости, одна вражеская атака сменялась другой. В яростных схватках застава теряла своих бойцов, но от Тереспольских ворот не отступала ни на шаг. Не сумев одолеть пограничников силой, немцы пошли на хитрость, попытались вступить с лейтенантом Кижеватовым в переговоры. Парламентер был настроен оптимистически, он верил в успех своей миссии.

— Мое командование предлагает русским пограничникам немедленно капитулировать, — заявил он, приблизившись с белым флагом. — Офицеру и его солдатам будет сохранена жизнь.

— Капитулировать? — вспыхнул Кижеватов. — Предать Родину? Нет, этого вы от нас не дождетесь. Позорной капитуляции мы предпочтем смерть в бою.

И в подтверждение этих слов дружно застрочили автоматы.

«Когда я вырасту, — дал себе слово Валерик, возвращаясь с этой необычной экскурсии, — я тоже пойду в пограничники».

Прошли годы, Валерий вырос, наступил и его черед идти на службу. В военкомате, на призывной комиссии, Самохвалов откровенно сказал о своем искреннем желании. Его, конечно, внимательно выслушали, одобрили выбор, а вот решили почему-то иначе, — видимо, на то была какая-то важная причина. Так что на пункт сбора новобранцев Валерий отправился вконец расстроенный. Служить Родине, слов нет, он готов где угодно, в любом роде войск, но как ему расстаться со своей заветной мечтой? Сидела она в нем глубоко, прочно. И Валерий решился. На построении он вместе с отцом подошел к капитану-пограничнику.

— Тут такое дело… — начал Василий Григорьевич.

— Сына провожаете? — спросил капитан.

— Так точно! — ответил тот с явной поспешностью.

— Куда же? — капитан с ног до головы оглядел Валерия. — В погранвойска, конечно?

— Никак нет, — проговорил Валерий и замялся. — Я очень хотел, но в военкомате по-иному решили. Сказали, что воинская служба везде почетна.

— Мне тоже в свое время так сказали, — с нескрываемым сочувствием проговорил капитан. — Но на границе служил мой старший брат, и я считал своим долгом прийти к нему на смену. Толково объяснил это комиссии. И, как видишь, помогло. Может, еще попробуешь? Да и я похлопочу. Кстати, у меня в команде образовалась одна вакансия — заболел призывник. Вместо него согласен, если разрешат?

— Еще бы!..

Военкома они уговаривали вместе. И уговорили.

2

Мечта… Как прекрасно, когда она сбывается. Четверть века назад точно такая же мечта не давала покоя старшему Самохвалову. Василий Григорьевич родился и рос в Калаче — городишке, расположенном неподалеку от Воронежа. До войны он успел закончить семилетку, вместе со своими закадычными дружками уже прикидывал, куда податься дальше, какой в жизни путь выбрать. Желания были разные. Одним хотелось водить поезда — составы грохотали рядом, других неудержимо влекло на завод, к станкам и машинам. Василий же подумывал о своем — службе на границе. Запоем читал книги о пограничниках, пересмотрел все фильмы о них. Увлекся настолько, что порой и себя представлял на посту у красно-зеленого столба, увенчанного государственным гербом. С трехлинейкой на ремне. С четвероногим другом, сторожко слушающим тишину.

Однажды Василий увидел в «Комсомольской правде» большой, почти на всю страницу очерк о знаменитом пограничнике. Присел к столу, зачитался. Отец топил в доме печь и вроде бы не обращал ни на сына, ни на лежавшую перед ним газету никакого внимания. И вдруг, подбросив в огонь дровишек, захлопнул дверцу топки, подсел к сыну. Долго заглядывал через плечо, водрузив на нос очки, потом спросил:

— О Карацупе?

— Да, папа…

— Интересно?

— Еще как!

— Ну, а сам пошел бы охранять границу?

— Спрашиваешь!

— Ну, ну… Прицеливайся… Может, со временем и про тебя напечатают. Будет что на радостях мне почитать.

— Так уж и напечатают, — засмущался Василий.

— А отчего бы и нет? — весело подмигнул ему отец. — Научишься ловить лазутчиков, как Никита Карацупа, — и к тебе писатели пожалуют. Очень даже возможно… Ну, а прицел, говорю, берешь правильный. Одобряю…

Начавшаяся вскоре война распорядилась иначе, она разом, в один день, перечеркнула все планы Василия. Кто был постарше, тут же на фронт ушел, а старые да малые эвакуировались в тыл. Василий остался в колхозе. Пахал, бороновал, сеял, косил… На третий год войны принесли и ему из военкомата повестку. После короткой подготовки вместе с другими новобранцами Василия отправили на фронт. Зачислили в подразделение связи. И вот первые бои, первые тяжелые испытания. Молодой солдат с честью выдержал их. Тысячи километров прошел Василий трудными фронтовыми дорогами, не раз смотрел смерти в лицо. Но все вынес, все преодолел. Войну он закончил в Кенигсберге.

На следующий день после Победы Самохвалов подал репорт с просьбой направить его для дальнейшего прохождения службы на границу. Так он оказался в Бресте. Сколько поездов, следовавших через границу, встретил и проводил он с той далекой поры! Сколько раз в качестве пограничного контролера представал он перед пассажирами — советскими и иностранными, и своим мягким, спокойным, требовательным голосом произносил: «Граждане, прошу предъявить документы». Это же скажет он и завтра, но, наверное, без обычного, свойственного ему, спокойствия. Завтра Василий Григорьевич не сможет не волноваться, ведь рядом с ним будет его сын.

3

Когда же все-таки началась стажировка Валерия у старейшего контролера КПП, его отца? В тот ли день, когда они оба по назначенному штабом наряду отправились на службу к загранпоездам? А быть может, намного раньше?

До поры до времени отец не считал нужным посвящать сына в свои служебные дела. Мал был. А подрос — стал рассказывать ему кое-какие пограничные истории. Благо, сочинять их не требовалось, жизнь пограничного КПП полна всевозможных случаев, занятнее и поучительнее которых не придумаешь. Так что мальчишеское любопытство находило в них полное удовлетворение.

Но самые серьезные беседы начались у Василия Григорьевича с сыном, когда тот окончил среднюю школу. Обстоятельно напутствовал отец Валерия, провожая его на срочную службу. А вернулся сын с заставы, посоветовал идти на КПП.

Охранять главные ворота государства не легко и не просто, тут многое знать и уметь надо. Валерии начал с учебы — поехал в школу прапорщиков. Ну а вот сейчас ему предстояло свои знания подкрепить практикой, набраться у сослуживцев опыта, пополнить свой прежний багаж.

— Видишь, Валера, как у нас с тобой ладно получается, — сказал Василий Григорьевич, встав из-за стола. — Один приходит, а другой уходит. Как у часовых на посту. Смена по уставу…

Василий Григорьевич неторопливо, из угла в угол прошелся по комнате и пристально посмотрел на озадаченного такой новостью сына. Была она для него слишком неожиданной.

— Ты о чем, папа? Неужели в запас собрался?

— Собрался. Приказ уже у полковника, на подписи, отчего ж теперь не сказать… Я ведь раньше почему это дело притормаживал? Уж очень хотелось мне, чтоб наша фамилия в списках части всегда числилась. Без всякого перерыва. Самохвалов вроде бы ушел и не ушел. Он — в строю и в том же самом звании. Прапорщик. А мне пора. Годы свое берут.

— Но ты же на здоровье никогда не жаловался!

— А что мне было жаловаться? Не солдатское это дело.

— Ну а медицина? Она как?

— Медицина-то шлагбаум и поставила. Со зрением, говорит, у тебя худо, нужных процентов недостает… Да я и сам это чувствую. У пограничника какой должен быть глаз? Что у орла! Взял, скажем, для проверки у загрантуриста паспорт, раскрыл — и не просто прочел написанное, а точно через микроскоп исследовал. Каждую буковку, каждую цифирку. Штампы, печати и прочее. Нет ли какой подделки? Ну а когда в глазах всякие там завитушки начинают мелькать, а то и двоиться-троиться все — это уже не дело. Тут прямо надо сказать себе: «Слезай, браток, приехали. Уступи свое место другому, кто помоложе».

— И ты уже сказал? И не только себе?

— Сказал. С полковником у меня весьма обстоятельный разговор был. Расспросил он обо всем: о выслуге, здоровье, семейных делах. Семью, говорит, твою я знаю, там у тебя полный порядок. Сын — солдат. Дочери в институте учатся. Потом спросил, готов ли я к увольнению внутренне… Психологически то есть… Сказал ему — да, хотя сердце так и защемило… Ты должен понять это. Совсем не легко оставить службу… Когда я начинал, тебя еще на свете не было. А теперь вон какой! Тебе и сдам свой пост… Ты справишься…

Валерию приятно было слышать эти слова, хотя он и понимал, что на одну доску с отцом ему становиться еще рано. Пройдут годы, наберется опыта, житейской мудрости, вот тогда будет вправе говорить с ним о профессиональных делах на равных. А пока надо прислушиваться ко всему, что он говорит.

— Отец, давно ты мне не рассказывал никаких историй. Пока я был в армии да на учебе, немало, наверное, произошло интересного.

— Что ж, можно и рассказать.

Вспомнить Василию Григорьевичу, конечно, было что.

— Когда я начинал пограничную службу, ко мне прикрепили наставников, — начал он, усаживаясь поудобнее, зная, что разговор предстоит длинный. — Присматривался к ним, что и как делают. Вроде бы и особой хитрости не проявляли, а все-таки.

Возьмем, к примеру, товарняки. Их ведь тоже надо тщательно осматривать, а как? Где и что в них искать? Товарные вагоны, как тебе известно, бывают разные: теплушки, пульманы, цистерны, открытые платформы и прочее. И в каждом вагоне найдутся укромные местечки, нарушители границы знают их не хуже железнодорожников. Тем более должны знать мы… И внутри, и снаружи, и на крыше, и под полом, за тормозными устройствами. Словом, везде приходится шарить. К концу смены ноют руки, ломит поясницу. Зато душа спокойна, совесть чиста, знаешь, что на границе порядок.

Они ведь, эти самые контрабандисты, до чего только и не додумываются. Ходил одно время в составе пассажирского загранпоезда отопительный вагон. Людей в нем, понятное дело, не возили, не к этому был приспособлен. Вместо купе посреди вагона топка и большой котел, до краев наполненный водой. Казалось бы, что тут осматривать? Но решил как-то проверить, смастерил довольно вместительный черпачок, нечто вроде рыбацкого подсачка. И, представь себе, ненапрасно. Запускаю щуп на самое дно, пробую, нет ли там каких посторонних предметов, и вдруг чувствую — поддел что-то. Я сразу же за черпак и туда. Выуживаю натуральную консервную банку, да не с чем-нибудь, а с паюсной икрой. Еще раз зачерпнул — опять икорка. Ну, и так далее. Короче говоря, за ту рыбалку выловил около сотни баночек. Спрашиваю у кочегаров: «Какая же это севрюга столько икры вам наметала?» Переминаются с ноги на ногу, посматривают друг на друга и словно из того самого котла в рот воды набрали. «Ваша?», — говорю. Опять молчат. Только все заметнее бледнеют. «Ну, ежели не ваша, стало быть, бесхозная, придется ее оприходовать. В доход государству пойдет, продукт очень ценный. А за попытку провезти контрабанду будете ответ держать…»

— Забавная история, — улыбнулся Валерий. — Чего только не бывает.

— Бывает все… И запомни: контрабанду обычно находишь там, где ее меньше всего ждешь… Вот еще случай. Наряд осматривал пассажирский вагон. Заглянул старший наряда, сержант, в вентиляционный люк, а он заткнут бумагой. Вытащил — ничего особенного, клок газеты. Вроде можно было бы со спокойной душой идти дальше. Однако сержант наш излишней доверчивостью не страдал. Кто бы это стал просто так, ни с того ни с сего, закупоривать люк? Зачем, для какой надобности? Помешала вентиляция?.. Чепуха какая-то! Заглянул сержант в тот люк еще раз. Странно: затычку вынул, а все равно никакого просвета, сплошная темень. Полез рукой. Пальцы опять на что-то наткнулись. Тоже бумага, но, чувствуется, совсем иного сорта, хрустящая. Уж не ассигнации ли? Пришлось повыше засучить рукава и забраться еще глубже. И вот из люка, словно из рога изобилия, посыпались новенькие красненькие купюры. Кружась в воздухе, они неспешно опускались на пол, устилая ковровую дорожку у ног сержанта.

Промельтешили перед глазами последние десятирублевки. А последние ли? Люк по-прежнему не просматривался. Сержанту пришлось привстать на носки и засунуть руку по самое плечо. Наткнулся на что-то тугое и плотное. Захватил кончиками пальцев, потянул на себя. И аж ахнул от удивления: в его руке на этот раз оказалась тугая увесистая пачка четвертных, перевязанная крест-накрест шпагатом. Не успел разглядеть ее, как сама собой из тайника вывалилась вторая пачка, за ней — третья и четвертая… Точно над ним распахнулась дверца банковского сейфа. Сержанта со всех сторон обступили солдаты, бывшие с ним в наряде. Пересчитали деньги и сколько, думаешь, оприходовали? Без малого пятьдесят тысяч. А ведь не прояви сержант бдительность, наши советские деньги оказались бы за границей, пошли на какое-нибудь черное дело.

4

За годы службы прапорщик Самохвалов научился ценить и свои, и чужие удачи. Жизнь убедила: обретенный опыт — то же оружие, причем не личное, а групповое, если делиться этим опытом охотно, с душевной щедростью. В их подразделении так и было заведено — сумел кто выявить крупную контрабанду — тут же и рассказывал сослуживцам, как было дело. Рассказывал со всеми подробностями, со всеми деталями. Поэтому Василий Григорьевич помнил массу эпизодов не только из своей, но и из практики товарищей. И теперь ему захотелось рассказать сыну еще об одном деле, совсем недавнем.

— Капитана Ковальчука помнишь? — спросил он.

— Владимира Никифоровича? А как же! — ответил Валерий. — У него была такая потрясающая история с «фордом».

— Я тебе лучше другую расскажу. Совсем свежую. И не менее поучительную.

Произошло это в субботу, то есть в такой день, когда контролерам скучать не приходится. На площадку у пограничного моста прибыли для несения службы младшие сержанты Аниськин и Дудин. Их еще на инструктаже предупредили: дежурство легким не будет. Движение автотранспорта через границу резко усилится, чаще пойдут и легковушки, и многоместные туристические «Икарусы». А много машин — много и людей. Да и грузовики по-прежнему будут следовать.

— Действуйте четко, с предельным вниманием, не медлите, но и не суетитесь, — наставлял их капитан Ковальчук. — Паспорта, визы, словом, все документы на въезд — под строжайший контроль. Присматривайтесь и к громоздким грузам, особенно на прицепах. Под брезентовым тентом все могут провезти, даже пассажиров.

Капитан словно в воду глядел. Утром, в одиннадцать ноль-ноль из-за границы прикатил грузовик марки «фиат» с длинным прицепом под брезентовым тентом. Документы у водителей были в полном порядке. Аниськин и Дудин осмотрели их кабину — просторную, со спальным местом за глубокими мягкими креслами. Подозрений и здесь ничто не вызвало. Оставался еще прицеп. Пошли к нему. В путевом листе было сказано, что на прицепе, крытом брезентом, сложены крупные металлические конструкции. Если это в действительности так, то пограничникам там делать нечего. Осмотрели заднюю дверь — все в порядке: замок на месте, к пломбе никто не прикасался. И все же задняя стенка вызвала у дотошного Аниськина кое-какие подозрения, главным образом, ее вид. То, что в пути она основательно запылилась и загрязнилась, младшего сержанта не настораживало, это было понятно. По толстому слою пыли, от верха до самого низа и чуть наискосок тянулись полосочки. Это тоже объяснялось просто — утром шел дождь. Но каким образом появилась вот эта, широкая и сплошная снизу и доверху, полоса? Впечатление такое, будто кто-то взял в руки швабру и провел ею раз-другой по металлу.

Аниськин обошел прицеп, снова постоял у двери, размышляя, и решил доложить капитану. Ковальчук приказал:

— Еще раз тщательно осмотрите тент. С боков, сверху… Да, да, и обязательно сверху… Особенно швы. Каждый прощупайте пальцами. Такая полоса могла получиться, если на крышу кто-то лез и вытер собою пыль. Если замок и пломба не тронуты, а брезент не вспорот, тогда все в порядке — кроме железа ничего там нет.

Когда Аниськин вернулся, водители по-прежнему не проявляли ни малейшего беспокойства. Но они могли и не заметить — задняя стенка прицепа от их кабины далеко, ехали ночью, в дождь… Попробуй, угляди, что там творится.

Контролер начал со швов. Боковые были в полной сохранности. А вот наверху сразу же увидел неровную дорожку сквозного свежего пореза, имевшего примерно полуметровую длину. И толстая черная нитка, которой этот разрез был наскоро зашит, тоже казалась свежей, невыгоревшей. Значит, портняжничали здесь совсем недавно.

Младший сержант поддел пальцем нитку, потянул на себя. Она легко порвалась. Сквозь образовавшееся отверстие, в полумраке, Аниськин разглядел крупные металлические конструкции, значившиеся в путевом листе, а затем и двух мужчин, тесно жавшихся друг к Другу…

Отец и сын помолчали, думая каждый о своем, Валерий снова попросил:

— Ну, а теперь уж давай самую знаменательную из твоих последних историй, давно ведь обещал.

— Жадный же ты у меня, однако, — сказал, улыбаясь, Василий Григорьевич. — Так мы с тобой и всю ночь просидим. Ну, да ладно, раз уж пообещал… Тем более, это контрабанда совсем иного свойства, та самая, которая нынче все больше в моду входит. Не паюсная икра и даже не ассигнации. Она вроде взрывчатки, но только для человеческих душ.

В тот день Василий Григорьевич утром заступил на пост у моста через пограничную реку. Летнее время — пора горячая. Машины с туристами катили одна за другой. Огромные многоместные «Икарусы», покрытые пылью европейских автострад, легковые всевозможных марок — «мерседесы», «форды», «фиаты»… Пассажиров надо было встретить и всех, кто имел на то законные основания, пропустить в страну. Но среди гостей могли быть и лица с недобрыми намерениями.

Много уже машин оформил на «въезд» Василий Григорьевич, и настроение у него сохранялось хорошее. Все пожаловавшие к нам в гости предъявляли необходимые документы, ничего запретного с собой не везли, отчего же портиться настроению? Сделает прапорщик отметку в паспорте, возьмет под козырек — дескать, милости просим, желаю приятного путешествия — и приглашает на контрольный пост следующих. Но так было только до тех пор, пока не подкатил микроавтобус марки «фольксваген».

Хотя номер у микроавтобуса был и многозначный, прапорщик запомнил его сразу. Начинался он с цифр — 114, за ними стояла буква «Z», а далее опять шли цифры — 8725… Вот этот-то «микро» и испортил всю картину.

Автобус отличался особой привлекательностью своих внешних форм и внутренним комфортом; все в нем было устроено с большой предусмотрительностью и вкусом. Тот же дачный домик, только крохотных размеров и на колесах. В уютном салоне — газовая плита, круглый обеденный стол, легкие, из алюминия, кресла, мягкий диван. Нашлось в салоне место и для детской кроватки, поскольку в числе трех пассажиров, отправившихся в столь дальнее путешествие, был и грудной младенец.

Переезд границы — момент торжественный, но крохе до него не было ни малейшего дела. Все происходившее вокруг нисколько не занимало малыша. Он покоился на руках у своей молодой мамаши, сидевшей в кабине, рядом с водителем, и, громко агукая, размахивал высвободившимися ручонками. Однако, когда распахнулась дверца и у кабины остановился человек в зеленой фуражке, мгновенно затих и уставился на него своими круглыми, расширившимися от удивления глазками. Встретившись с его сосредоточенным и как бы неестественно посерьезневшим взглядом, Самохвалов невольно улыбнулся.

Третий пассажир, а точнее — глава этой маленькой семьи, управлявший «фольксвагеном», все еще не выпускал из рук баранку. Он как-то настороженно, украдкой переглянулся со своей спутницей, заглушил двигатель и, оставив, наконец, руль в покое, неохотно полез во внутренний карман куртки. Там у него лежали документы. Согласно им, мужчина был подданным США. По логике вещей, такое же подданство должна была иметь и его супруга, однако предъявленный ею паспорт свидетельствовал, что миссис Эни Мари — англичанка.

Самохвалов не спеша листал паспорта, разглядывал визы, но в них ничто не вызывало подозрений. Однако иностранцы опять скрытно обменялись взглядами, не проронив ни единого слова, и от этого на душе у Василия Григорьевича стало неспокойно. Что тревожило этих двоих?

Американца звали Этрони Ричард Хипписли. Жил он в Нью-Йорке, преподавал в университете русский язык и литературу.

— Мы приехали в Советский Союз в качестве гостей одного из иностранных посольств, — сказал Хипписли по-русски.

«Зачем он мне все это говорит? — подумал Василий Григорьевич, внешне не выказав особого интереса к полученной информации. — Придает вес собственной персоне? Дескать, приглашен не кем-нибудь, а посольством? Или тут с его стороны какая-то хитрость, отвлекающий маневр? К сожалению, ожидать от гостей из США можно всего».

— Господин Хипписли, — продолжал Самохвалов, возвратив американцу оба паспорта, — служебный долг обязывает меня задать вам еще несколько вопросов.

— О’кей! — охотно отозвался он и добавил по-русски: — Хорошо… Пожалуйста…

— Вас только трое? Или там, в салоне, есть еще кто-нибудь?

— В салоне никого нет… Все мы здесь, в кабине… Нас только трое, — отвечал он короткими фразами, уверенно и спокойно, потому что в действительности так оно и было.

— Ничего недозволенного с собой не везете?

— Нет, не везу.

— Я имею в виду ваш багаж. Ведь вам все равно придется предъявить его таможенникам. Есть вещи, ввозить которые в пашу страну категорически запрещено. Надеюсь, вам говорили об этом?

— Разумеется. Однако я не взял с собой ничего лишнего.

— Недозволенного, господин Хипписли, — уточнил Самохвалов. — Того, что имеет определенное название.

— О-о! — протянул американец с притворным удивлением. — Мог ли я поступить подобным образом? Этрони Ричард Хипписли отправился в Советскую Россию с самыми добрыми намерениями. Я заявляю об этом искренне, в чем вы сможете убедиться… Лично…

— Тем лучше, — заметил Самохвалов, все более склоняясь к совсем иному, противоположному выводу. — Честным, порядочным гостям мы всегда рады. — Он опять с растущей настороженностью посмотрел на «фольксваген» с широкими, наглухо зашторенными окнами. — Салон вашего автобуса придется осмотреть. Надеюсь, вы покажете мне.

— Прошу вас, — американец с готовностью достал из кармана джинсов брелок с ключами. — Идемте!

Щелкнул замок, и легко, без лишних усилий отворилась дверца.

— Как видите, ничего особенного здесь нет… Повторяю: я человек порядочный, честный, — уверил хозяин микроавтобуса. — Что еще вас интересует? Говорите, не стесняйтесь. Служба есть служба. Я все понимаю.

Подозрения, однако, не рассеивались. Этот домик на колесах, похоже, хранил какую-то тайну. Самохвалов присел на корточки, чтобы посмотреть под машину. Его мимолетный взгляд скользнул по днищу кузова, заднему мосту и остановился на рессорах. Они казались чересчур жесткими для машины, рассчитанными на большие перегрузки. Микроавтобус явно изготовлен по специальному заказу. И такой запас прочности, видно, не случаен. Даже несмотря на него, рессоры заметно просели. Что же с такой силой давит на них? Вещи, находящиеся в салоне? Но там ничего громоздкого и тяжелого нет. Что же в таком случае? Что?

«Этот американец явно пытается обвести меня вокруг пальца, — подумал Василий Григорьевич без малейших колебаний. — Он уверен, что я поверю ему на слово. Не дождется! Придется ему иметь дело с таможенниками».

— Господин Хипписли, — прапорщик деловито вытер испачканные о борта машины руки, — теперь вам остается пройти таможенный контроль. — Заметив, что американец слегка побледнел, добавил: — Там вы заполните декларацию, обменяете валюту, застрахуете машину. Забирайте с собой своих спутников и, пожалуйста, вон к тому зданию. О машине можете не беспокоиться, до вашего возвращения я буду находиться здесь.

— О’кей!

Хипписли вернулся к кабине и, открыв ее, посмотрел на свою спутницу.

Миссис Эни Мари поняла, что надо куда-то идти, и, быстро повернувшись, передала мужу малыша, по-прежнему агукающего с детской беззаботностью.

Оставшись у «фольксвагена» в одиночестве, Самохвалов принялся анализировать свои подозрения. Обоснованы ли они? Достаточно ли у него причин бить тревогу?

Итак, рессоры… В самом деле, отчего они — мощные, обладающие повышенной прочностью — так просели? Какая тяжесть навалилась на них? Конечно же, не газовая плита, установленная в салоне. И не мягкий диванчик с облегченными синтетическими сиденьями. И не деревянная детская кроватка. О креслах из алюминия уже и речи быть не может. Пассажиры? Но даже теперь, когда хозяева ушли, рессоры нисколько не изменили своего положения. Загадочно все это. Похоже, что предупредительный и улыбчивый преподаватель нью-йоркского университета взялся провезти через границу какую-то контрабанду. Но что именно? И где она у него спрятана?

Подозрения все больше усиливались. Да, надо срочно докладывать старшему пограничного наряда. А старшим сегодня капитан Цаплин.

Цаплин обычно всегда считался с мнением такого опытного контролера, как Самохвалов, однако любил, как говорится, пощупать все собственными руками. Он сразу же полез под машину. Отряхиваясь от пыли, сказал:

— Машина сильно перегружена… Предполагаю наличие тайников. Обнаружить их можно лишь при тщательнейшем досмотре. Так что зовите сюда сотрудников таможни.

Явился инспектор Козлов. Среднего роста, коренастый, уже в летах, он с проворством молодого парня юркнул под «фольксваген», обстучал костяшками пальцев задний борт, где предположительно мог располагаться тайный багажник.

— Нужен хозяин, — сказал Козлов, обращаясь к пограничникам. — Осмотр будем проводить в его присутствии.

Попросили прийти Хипписли. Таможенник при нем поднял наружную крышку багажника, вскрыл вместительный ящик. Дорожные вещи и только… Правда, багажник особенной, оригинальной конструкции, в нем по бокам, справа и слева, приварены металлические карманы. Новинка, конечно, такие карманы инспектор видит впервые. Ну и что же? К чему тут придерешься? Забота о максимуме удобств и только. Карманы неглубокие, в правом вообще ничего нет, пустой… Смотри, инспектор, смотри… И Козлов смотрел, думал… А зачем, собственно, было огород городить? Зачем дополнительные карманы, если в них ничего не класть? Какой смысл? Или он все-таки был, этот смысл?

Склонившись над пустым карманом, таможенник начал ощупывать пальцами швы электросварки, острые углы накладных пластин… И вдруг — узенькая, словно прорезанная лезвием бритвы щель. По дну кармана, вдоль боковой стенки…

Инспектору с большим трудом удалось просунуть в нее крючочек, сделанный из тончайшей стальной проволоки, и подцепить им закрывающую дно кармана пластинку из прессованной фанеры. Вот где, оказывается, собака зарыта. Эта безобидная пластинка прикрывала собою настоящее книгохранилище. Обложки у всех книг новенькие, глянцевые, корешки толстые. И что ни книга, то сотни страниц. Шрифты убористые, плотные, слова злые — что ни строка, то, считай, ампула с ядом. Западные писаки не жалели ни слюны, ни желчи. Сколько же махровой антисоветчины втиснуто в эти творения!

Тайник был и с левой стороны багажника. Имелись книгохранилища и в других местах. Кто бы мог подумать, входя в уютный салон, что распахнутая перед ним дверца вся нафарширована книгами. Ну а пол, застланный синтетическим ковриком? Его тоже не обошли вниманием. Книжный шкаф в горизонтальном положении! Разве не новинка?

Когда вскрыли все тайники и выгрузили из них всю эту специально подобранную, идеологически вредную, диверсионную литературу, возле «фольксвагена» образовалась целая библиотека. Рессоры, естественно, тут же распрямились.

— Ну что ж, господин Хипписли, — сказал Самохвалов, — предсказание ваше не сбылось… К великому сожалению, я так и не смог убедиться…

— В чем именно? — быстро переспросил тот.

— В вашей честности и порядочности.

Хипписли даже не покраснел. Он лишь нервно передернул плечами и плотно сжал губы.

5

Они встали с рассветом. На службу собирались все равно что на парад. Тщательно побрились, до блеска начистили ботинки, надели отутюженную форму. Иначе нельзя. Ведь пограничник первым встречает гостей нашей страны. Войдет в купе, представится, а на него сразу во все глаза глядят. Дескать, каков советский солдат, не напрасно ли о нем повсюду слава идет?..

Улица в этот ранний час была тиха, безлюдна, шагали они молча. Переговорено, кажется, было все, и о прошлом больше не думалось. Оставалось только одно — рисовать в своем воображении будущее. Каким оно окажется у Валерия?

Если подходить к жизни серьезно, с самой строгой меркой, то у Валерия она фактически лишь начиналась. Сознательная, трудовая. Он только теперь выходил на свою основную дистанцию, и все его предыдущие годы казались ему предварительной подготовкой к сегодняшнему старту. И средняя школа, и срочная служба на южной границе, и курсы с экзаменом на звание прапорщика… Там закладывался фундамент, а здесь предстоит возвести все здание, от первого этажа до последнего.

«Ничего, все будет хорошо… Все будет, как и должно быть», — убеждал себя Самохвалов-младший, приближаясь к месту новой службы.

Из-за границы прибыл первый поезд. Отец проворно, словно молодой, поднялся на подножку спального вагона, в тамбуре пожал руку проводнику — оказалось, они были знакомы, не однажды встречались, — спросил:

— Ну, как сегодня твоя коробочка? Полным-полна?

— Свято место пусто не бывает, — улыбнулся проводник. — Кто только не мечтает погостить у нас!

— Откуда пассажиры?

— Да со всего света!

— Дети разных народов?

— Вот именно. Что ни купе, то другой язык, — сказал проводник, как бы гордясь тем, что его вагон получился столь представительным.

Валерий, прислушиваясь к их разговору, поначалу малость усомнился: «Столько стран… Справлюсь ли?» Однако увидев, как отец уверенно постучался в первое купе, решительно шагнул за ним…

Загрузка...