После бури

3. СИРОТЫ

Поднимаясь по улице в гору, лошади выбивают желоб на дороге. В таком желобе хорошо кататься на ледяшке. Еще лучше – на санках с тонкими железными полозьями.

Сеня Богатырев шагал по дороге и мечтал о санках, обитых красным бархатом, с кистями по бокам. На днях он видел, как неумело пытались кататься на таких санках инженерские дети. Бороздилками у них были тонкие машинные гвозди, править они не умели и на первом же повороте перевернулись…

– Эй! Эй! Берегись! – раздался крик за спиной, и он отскочил в сторону.

По желобу вихрем пронесся на ледяшке мальчик.

– Кузька! Кузька!

Кузя услышал окрик приятеля, ловко свернул в переулок и, поднимая бороздилками снежную пыль, изо всей силы затормозил. Когда Сеня подбежал, он пытался выправить согнувшийся при торможении кончик большого кованого гвоздя.

– Сделал ледяшку? – спросил Сеня, перевернув обрубок толстой доски, затесанной спереди наподобие лодочного носа. С видом знатока, он провел грязной от угольной пыли варежкой по гладкой поверхности льда. – Сам наращивал лед?

Кузя не считал нужным отвечать на такой вопрос. Кто же будет наращивать лед на его ледяшке, кроме него?

– Едем, что ли?

Подобрав полы длинной женской капа-вейки, Кузя сел на задний конец ледяшки, вытянул ноги вперед и слегка раздвинул колени.

– Садись!

Сеня сел между его ногами, наклонил голову набок, чтобы не мешать править. Кузя оттолкнулся бороздилками, и ледяшка покатилась по утрамбованной дороге, быстро увеличивая скорость. От встречного воздуха было трудно дышать. Мороз колол лицо, угрожая побелить щеки, нос… Но спуск уже кончился, и ледяшка остановилась у плотины.

Приятели встали и двинулись дальше пешком, таща за собой ледяшку. Скоро они пришли к низенькому дому, где жил Карасев с матерью. Мать Карасева работала в ночной смене на угольных печах, и поэтому ребята смело вошли в дом.

В комнате жарко натоплено. Около двери стояла приготовленная рождественская звезда на длинной палке. На стене горела маленькая керосиновая лампа с сильно привернутым фитилем.

– Где же Карась? – спросил Сеня.

– Я знаю! У коровы! Он ледяшку хотел делать, – догадался Кузя.

Мальчики вышли во двор.

Прежде чем наращивать лед на ледяшку, доску надо смазать тонким слоем свежего коровьего навоза, иначе лед отскочит при первом же ударе. Навоз крепко пристанет к доске, и тогда можно смело наращивать лед, поливая поверхность водой на морозе.

Карасев сидел на приготовленной для ледяшки доске в коровнике, в ожидании необходимого материала. Здесь было темно. Тощая корова беззвучно жевала, не обращая внимания на молодого хозяина.

– Карась!

– Я тут! – отозвался мальчик. Кузя и Сеня вошли в коровник.

– Темно! Зажгем огарок, – предложил Кузя. – Сенька, у тебя спички есть?

– На звезду надо огарки, – предупредил Карасев.

– Я много набрал. Полный карман. Хоть на всю ночь хватит!

Сеня чиркнул спичку. Корова повернула голову на свет, равнодушно посмотрела на ребят и шумно вздохнула. Кузя вытащил из кармана огарок тонкой восковой свечи и зажег его. Когда огонек разгорелся, он нашел толстый гвоздь, вколоченный в бревно, накапал воску и прилепил к нему свечку. Затем вытащил две просфоры и протянул их приятелям.

– Держите. Мягкие, понимаешь!

– Где ты взял? – спросил Карасев.

– В церкви. Просвирня на продажу принесла цельный мешок. Вот я и взял! Она сама велела. Возьми, грит, штучки три… Я и взял.

Говоря это, Кузя присел на корточки к стене, вытащил из-за пазухи пять штук белых просфор и положил их на колени. Ребята с аппетитом принялись жевать мягкие, вкусные хлебцы.

Отец Кузи был убит на русско-японской войне. Мальчик пользовался расположением священника и каждую субботу и воскресенье прислуживал в церкви: раздувал кадило, ходил с тарелкой собирать копейки у молящихся, тушил свечки у икон, следил за лампадками. Выгода от этого легкого занятия была не малая: больше, чем он зарабатывал на откатке вагонеток.

Корова почуяла хлебный запах, развернулась и, вытянув шею, потянулась к хозяину.

– Ну да… тебе надо сто штук… – проворчал он, отталкивая морду коровы.

– Дай одну, – великодушно сказал Кузя, протягивая просфору.

Карасев взял хлебец, посмотрел на корову и спрятал просфору в карман.

– Пускай сено жует, все равно не доится. А просфорку я лучше мамке дам.

Ели не спеша. Разобрать вкус хлеба и получить от этого удовольствие можно, только сильно его разжевав. Поэтому ребята откусывали маленькие кусочки и подолгу жевали.

– Ребята, а поп грит, мой батя в раю живет и сверху на меня смотрит, – задумчиво произнес Кузя.

– Ну да! Откуда он знает? – насмешливо отозвался Сеня.

– Он, грит, помер за веру, царя и отечество на поле брани. – А японцы, грит, нехристи. Верно?

– Врет он все, – тем же тоном сказал Сеня.

– А Васькин отец, грит, в аду на сковородке жарится, потому что бунтовщик… – продолжал Кузя, – против царя пошел.

– А ты и поверил? – возмутился Кара-сев. – Он революционер! За рабочее дело дрался… Наших бы тоже могли повесить…

Отцы обоих мальчиков, после разгрома восстания, были сосланы в Сибирь на каторгу.

– А я что, не знаю, что ли? – смущенно сказал Кузя, поняв, что поповские речи обидели друзей.

За стеной послышался тонкий голос Маруси:

– Мальчики, где вы?

– Здесь! – крикнул Кузя. – Заходи, не бойся.

Маруся нашарила рукой скобу и с трудом распахнула дверь.

– Ой, мальчики, стынь какая! У меня совсем нос отморозился! Пойдем славить-то?

– Конечно пойдем, – ответил Карасев, помогая закрыть дверь.

Маруся подула на пальцы и погладила коровью морду.

– А что вы тут делаете?

– Спрос. Кто спросит, тому в нос! – серьезно ответил Кузя и протянул ей просфору. – На вот… ешь!

Девочка взяла просфору, села на корточки в уголок и молча принялась жевать.

Давно было заведено, что никогда ни один углан не водится с девчонками, но отец Маруси, веселый балагур, с ярко-рыжими волосами, после восстания умер от ран в больнице, и поэтому мальчики добровольно взяли над ней опеку и приняли в свою компанию. Маруся дорожила исключительным положением и старалась держать себя с достоинством.

В коровнике сравнительно тепло. Уютно горит свечка.

– Ты давно ждесь, Карась? – спросил Сеня.

– Засветло пришел, а она… как нарочно… – сердито ответил тот и бросил в корову щепку.

Терпение его иссякло. “Придет Васька, пойдем славить, и доска останется не намазана”, – думал он.

– А как это может быть? – проговорил Кузя, ни к кому не обращаясь. – В церкви икона нарисована… Рождество Христово. Он, грят, во хлеву родился, а печки там не было. Как он не замерз.

– Потому что бог! – сразу отозвалась Маруся.

– Ну да… бог! – передразнил ее Сеня. – В такой мороз и богу не вытерпеть. Там жаркая страна и морозов не бывает.

– А на том свете морозы бывают? – спросил Кузя.

– А про это никто не знает…

Снова восстановилось молчание, но ненадолго.

– Надо бы спевку устроить, – предложил Кузя, заметив, что ребята съели просфорки, и, не дожидаясь согласия, откашлялся и запел.

Не понимая смысла славянских слов, коверкая их по-своему, пели старательно, вытягивая шеи на высоких нотах.

“Рождество твое, Христе, боже наш, вос-сия мирови свет ра-а-зума-а. В нем бо звездам служа-ащие и звездою уча-ахуся. Тебе кланятися, солнцу пра-авды, и тебе видети с высоты восто-ока. Господи, слава тебе”.

Закончив одну молитву, сейчас же запели: “Дева днесь”, но вдруг послышались долгожданные звуки коровьих шлепков. Карасев вскочил, схватил приготовленную доску и деревянную лопаточку.

– Кузька, посвети…

Быстро принялись за дело и, когда все было готово, намазанную доску выставили на мороз.

– Во! За ночь так прихватит… Я те дам, – сказал Сеня. – Утром я тебе помогу, Карась.

– Очень толсто не наращивайте, – посоветовал Кузя. – Тонкий лед крепче.

– И без тебя знаем.

– А что это Васька долго? – недовольно протянула Маруся. – Пора уж…

– Успеешь. Свечки надо поставить. Пошли…

Отряхнув ноги в сенях, вошли в дом, прибавили в лампе свет и занялись звездой.

Карманы у Кузи дырявые, и все содержимое проваливалось за подкладку кацавейки. Вытаскивая огарки свечей, он не заметил, как обронил на пол небольшой металлический предмет.

– Чур на одного! – сказала Маруся, нагибаясь.

Занятые звездой, ребята не обратили внимания на восклицание девочки. Маруся подошла к лампе и стала разглядывать находку. Четырехгранные, с углублением посредине, металлические палочки были связаны вместе. На одном конце они имели букву. Некоторые буквы она сразу узнала: Д, О, И. Другие были почему-то перевернуты задом наперед.

– Ты где взяла? – неожиданно грозно спросил Кузя, выхватив у нее из рук находку.

– Я нашла… – робко ответила Маруся.

– Где нашла? – А вот здесь.

Девочка показала рукой на пол и такими ясными глазами посмотрела на мальчика, что сомневаться не приходилось. Положение создалось затруднительное: надо было как-то объяснить, предупредить, иначе она могла проболтаться и наделать бед.

– Это мое. Марусенька, ты никому не сказывай, – таинственно прошептал Кузя. – Слышишь, Маруська? Если узнают, все пропадем. Посадят в “чижовку”.

– Я не скажу… Кузя, а на что тебе? – таким же шепотом спросила она.

Мальчик оглянулся. Карасев и Сеня вставляли огарок свечи в звезду и не обращали на них внимания.

– Гляди!

Он взял руку девочки и приложил связку буквами к ладони, сильно нажал. На коже отпечатались слова.

– Видала! – прошептал он. – Такими буквами книжки печатают. Только ты никому не сказывай.

Маруся недоверчиво слушала и с удивлением смотрела на ладонь. Буквы вдавились на коже и сначала были синеватыми с белыми каемками, затем начали краснеть, расплываться и, наконец, стали еще заметнее.

– А где ты взял? – поинтересовалась она.

– Я тоже нашел, – соврал он и, погрозив пальцем, спрятал связку в карман. – Только ты никому… Побожись!

– Нет, ей-богу, никому, – охотно сказала девочка и перекрестилась на Кузю.

Звезда была готова; время шло, ожидание томило, и ребята устроились кучкой в темном углу около печки, разговорились.

– А сегодня в полиции Кандыба дежурит, – сообщил Кузя, знавший все новости поселка.

– Он “братоубивец”, – заметила Маруся. – Дядя Степа сказывал, его надо в шурф спустить вниз головой.

– Не твоя забота. Придет время, и спустят, – остановил ее Сеня. – Ты лучше помалкивай.

– А он один там? – спросил Карасев.

– Один.

– Вот бы ему теперь стекла вышибить! На улице-то мороз! – предложил Карасев.

– Давайте! – живо согласился Кузя. – Возьмем полены да ка-ак звизданем, одним разом!

– Нет… Стекла не надо. Ни к чему, – возразил Сеня. – Вот если спалить. Фараоны пьяные, никто не увидит…

Глаза ребят загорелись злым огоньком. Воображение легко представило картину возможного пожара.

Бьет в набат церковный колокол, и тревожные удары гулко разносятся над поселками. Огонь разгорается все ярче и ярче, искры летят к небу, и никто не хочет тушить ненавистную “чижовку”.

Неукротимую злобу затаили сироты против полиции после восстания. Там служили, по их мнению, виновники всех бед, горя и страданий. А главное, пристав или, как они его называли между собой, “живодер”. Часто мечтали ребята о мести за отцов, строили всевозможные планы, но Вася Зотов всегда останавливал и, что называется, охлаждал их пыл. Ослушаться его они не смели.

И только Кандыба дважды почувствовал на себе силу их ненависти. Один раз они подобрались к его дому и по команде выбили все стекла. В другой раз достали каустика и, когда Устинья, жена Кандыбы, развесила на дворе после стирки белье, они ночью перемазали его ядовитой солью. Кандыба, конечно, догадывался, кто это сделал, но молчал. Во-первых, “не пойман – не вор”, а во-вторых, боялся, что может быть и хуже: пустят “красного петуха”.

– Мальчики, мамка сказывала, вчера в кузнице драка была. Мастера побили…

– Ну и пускай… – неопределенно промолвил Сеня. Он еще не расстался с мыслью поджечь полицию, хотя и был уверен, что Васька не позволит.

Наконец распахнулась дверь и вошел Вася Зотов. Он был самый старший. Отцовский полушубок, большие валенки и мохнатая шапка велики, но в них легко угадывалось стройное, сильное тело юноши.

– Все собрались?

– Все… А чего ты так долго?

– Дело было… Ну-ка, покажи звезду. – Вася взял звезду, проверил, крепко ли она держится на палке. – Хорошо! Инженера Камышина встретил. Велел приходить к нему славить, – сообщил он.

– Он добрый, – сказала Маруся.

– Ну да, добрый, – усмехнулся Сеня. – Он трус! “Медведь” говорил, что он не наш.

– Не болтай, если не знаешь. Он тоже революционер. Только он в другой партии состоит. С рабочими он не хочет, – уверенно сказал Вася, хотя сам имел довольно смутное представление о партиях.

– Потому что сам не рабочий, – подтвердил Карасев.

– Не потому. Разные партии есть… Которые за царя, которые за фабрикантов и за помещиков, а которые за рабочих, – также уверенно пояснил юноша.

– Вася, бери просфорку. Это тебе, – сказал Кузя и протянул просфорку.

– Украл?

– Я с разрешения. Нет, верно! Просвирня сама велела взять.

Вася сунул просфорку в карман, взял звезду и оглядел свою команду.

– Марусь, а ты ведь замерзнешь…

Девочка сразу заморгала глазами и замотала головой.

– Нет… Я теплая. Я пойду с вами.

– Пускай идет, а замерзнет, домой прогоним, – заступился Сеня.

– Ну ладно. Только потом не реветь. Пошли!

Потушив лампу, славельщики гурьбой вышли из дома и направились к рабочим баракам.