После бури

4. В УЧАСТКЕ

В полицейском участке тепло и тихо. В печке изредка потрескивали еловые дрова, в шкафчике шуршали тараканы, в кабинете начальника тикали часы. Кандыба сидел за столом и, положив голову на ладонь согнутой руки, тупо глядел на огонек лампы.

“Кто же тут еще ненадежный?” – думал он. Рабочих много, и все они казались ему ненадежными. Все смотрят волками, все отворачиваются при встрече или просто не замечают.

Перебирая в памяти наиболее известных, он вспомнил о Денисове, по прозвищу Медведь.

“Вот этот, пожалуй, самый ненадежный… – решил Кандыба. – Вот на кого надо указать приставу!”

Брат Денисова после восстания был сослан на каторгу, а он каким-то чудом уцелел.

– Погоди, Медведь… Ты еще меня попомнишь… – сказал околоточный вслух и погрозил кулаком в сторону двери.

Были у Кандыбы с Денисовым кое-какие счеты с давних времен, и вот, кажется, пришло время рассчитаться.

От этой мысли на душе стало веселее. Кандыба достал из-за деревянного сундука “мерзавчик” и поставил его на стол. Из кармана висящей шинели вынул две рюмки в виде бочоночков и кусок пирога, завернутого в цветистый платок. Ударом о ладонь раскупорил бутылку, налил в обе рюмки и развернул платок.

– С праздником! – сказал он вслух.

Взяв в каждую руку по рюмке, он чокнулся ими сначала о бутылку, затем рюмку о рюмку и, не переводя дыхания, выпил одну за другой. Крякнул и начал закусывать пирогом.

В сенях послышалось хлопанье дверей и шарканье ног. Кандыба быстро спрятал бутылку за сундук, рюмки сунул в карманы шаровар и принял озабоченно-деловой вид.

Вошли двое.

– Принимай гостя! – сказал Жига, пропустив перед собой задержанного мужчину. – В зотовский дом, понимаешь ли, забрался, печку затопил и сидит, как хозяин!

– В зотовский дом? – переспросил Кандыба. – Он же заколочен…

– А ему что… Заколочен, так еще и лучше, – ответил Жига. – С приставом желает говорить. Беспаспортный.

Кандыба внимательно посмотрел на задержанного, но тот, не обращая внимания на околоточного, скусывал лед, наросший на усах.

– Протокол завтра напишу, – сказал городовой, собираясь уходить.

– Замерз?

– Пока ничего.

– Пьяных много?

– Кто их знает! По домам сидят.

Жига ушел. Кандыба вторично и по возможности строго уставился на мужчину, но это не подействовало. Разглядев толстого с громадными пушистыми усами, добродушного на вид полицейского, человек подмигнул ему и улыбнулся.

– Чего тебе смешно? – сердито спросил околоточный. – Как зовут?

– Непомнящий.

– Имя как?

– Никак. Нет у меня имени.

– Имя нет? По-нимаю… А мать у тебя есть?

– Нет.

– Матери нет? Откуда же ты взялся?

– В канаве нашли.

– В канаве, говоришь?.. Так… Это другое дело… А как же без матери?

– Не было матери. Русским языком тебе говорят, – спокойно ответил мужчина и, не дожидаясь приглашения, сел на скамейку около печки.

– Впервые такого человека вижу… Без матери! – не то шутливо, не то серьезно удивился Кандыба. – Много бродяг ловили, но такого не видал! Ты из Сибири бежал?

– О чем нам с тобой говорить?.. С начальством буду говорить.

– Я начальник! Говори со мной.

– Видали мы такое начальство, – презрительно, сквозь зубы проговорил мужчина и отвернулся к печке.

Кандыба растерялся. Независимое поведение и уверенный тон бывалого человека в полиции сильно его смущали.

– Пристав где? – громко спросил задержанный.

– Пристава тебе надо? – прищурив глаза, переспросил Кандыба. – Увидишь и пристава. Не торопись. Увидишь, второй раз не захочешь. Он с тобой возжаться долго не будет.

– А кто у вас пристав?

Теперь Кандыба догадался, почему этот человек держится так уверенно. По-видимому, он знает старого пристава, служившего здесь до восстания. Слабого, безвольного “либерала”, как его называл Аким Акимыч, новый пристав.

– Пристав у нас теперь настоящий! Ему скажешь… И мать вспомнишь… – угрожающе растягивая слова, начал говорить Кандыба, но вдруг замолчал и прислушался.

На улице возле дома кто-то ходил. Скрип шагов ясно доносился сюда. Околоточный подошел к окну и на кружевных морозных узорах выскоблил ногтем кружок. Затем, закрывшись ладонями от света, прильнул к стеклу. Действительно, недалеко от уличного фонаря, напротив участка, стоял человек в длиннополой шубе. Некоторое время Кандыба напряженно всматривался и, узнав священника, по-детски всплеснул руками и проворно побежал встречать.

Как только захлопнулась дверь за околоточным, мужчина вскочил и быстро прошел в кабинет. Убедившись, что комната не имеет выхода, он вернулся и сел на прежнее место. В это время в сенях послышались голоса.

– Батюшка! Отец Игнатий!–ласково, нараспев, говорил Кандыба, широко распахивая дверь. – Заходите. Никого у нас нет. Один дежурю.

Священник осторожно вошел в комнату и подозрительно покосился на сидевшего возле печки человека.

– Не подобает священнослужителю без крайней надобности… – пробормотал он.

– Благословите, отец Игнатий! – суетился Кандыба около священника, помогая расстегнуть длиннополую шубу.

– Погоди… Ну и мороз! Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его…– бормотал он, снимая варежки. Затем, переложив имевшийся с ним сверток в левую руку, широким крестом осенил околоточного.– Во имя отца и сына, и святого духа. Аминь!

Кандыба поймал руку священника и звонко чмокнул.

– Завернул по пути…

– Душевно рад, батюшка! Видите, какая моя планида. В святой праздник дежурить пришлось…

– “Сам” где?

– “Сам” на вечеру… в копейской конторе.

– Это кто? – снова покосившись на мужчину, тихо спросил священник.

– Бродягу задержали. Беспаспортный.

– Беспаспортный? Не здешний?

– Никак нет, отец Игнатий. Так что, много их теперь шатается по Руси.

Мужчина вытянул ноги к огню и, казалось, дремал, не обращая никакого внимания на говоривших.

Священник развернул епитрахиль, достал завернутое в него евангелие и стал молча листать. Наконец он нашел нужную страницу.

– Смотри!

Кандыба наклонился. На чистых полях евангелия были четко напечатаны уже знакомые ему два слова:

– Господи! Куда припечатали! На святом евангелии!.. – с ужасом прошептал он и перекрестился.

– Утром ничего не было. После литургии заметил. Типографские буквы-то. Рука крамольника наложила. Серьезное дело! – сильно окая, вполголоса сказал священник.

– Так что, сурьезней и быть не может! – подтвердил околоточный. – Аким Акимыч сильно беспокоились…

При упоминании этого имени глаза дремлющего мужчины вдруг блеснули, и он переменил позу. Кандыба услышал шорох, оглянулся, но задержанный уже по-прежнему сидел спокойно с закрытыми глазами.

– Отец Игнатий, они не велели беспокоить их по пустякам, а только об таком деле надо немедля доложить. Прикажете кого-нибудь послать?

– Не надо. Я сам схожу. Шуму поменьше.

– В одно слово с ним. Секрет. И кто бы ведь мог? Всех я тут знаю наперечет. Денисов разве, – вкрадчиво намекнул околоточный.

– Это какой Денисов?

– Шахтер с копей, по прозвищу Медведь, у которого брата на каторгу присудили.

– Так он и в церковь не ходит…

Отец Игнатий на минуту задумался. Кандыба ждал, хитро поглядывая на священника. Сам он вряд ли решился бы назвать приставу фамилию человека, от которого хотелось избавиться, и рассчитывал, что это сделает иерей.

– Ну ладно. Аким Акимыч дельный человек. Найдет виновника. Евангелие оставлю до его прихода. Непристойно туда, на бал… – сказал отец Игнатий и положил на стол евангелие.

Кандыба услужливо открыл дверь и, когда священник, запахнув полу шубы и надев варежки, вышел, вернулся к столу. Евангелие он спрятал в сундучок и, оглянувшись на дремавшего мужчину, налил еще рюмку и выпил.

– Пристав-то у вас из Соликамска? – неожиданно спросил задержанный, потягиваясь.

– А ты его знаешь?

– Раньше знавал. Из жандармов. Аким Акимыч Кутырин… Когда-то приятелями были…

Кандыба, широко открыв глаза, уставился на говорившего. Он не мог понять, серьезно тот говорит или шутит.

– Жестокий человек Аким Акимыч. Ледяное сердце. Стальные нервы. Спуску никому не дает, – продолжал между тем задержанный. – Стало быть, он у вас и восстание подавлял? Дорвался.

Озадаченный Кандыба молчал и недоверчиво следил за каждым движением странного человека, глаза которого насмешливо поблескивали из-под нависших бровей.

“Врет или не врет? – с тревогой Думал он. – Неужели и в самом деле знаком с приставом, да еще и приятелем числится?”

– Да-а. Аким Акимыч очень даже мужчина достойный, – сказал вслух Кандыба, уже совсем другим тоном. – Это вы правильно изволили выразиться, что спуску никому не дает. Без него тут такое творилось. Беда. А теперь ничего. Спокойно.

– Снаружи спокойно, – не то согласился, не то спросил задержанный.

В это время за стеной послышался скрип половиц и топот кованых сапог. Мужчина повернул голову и прислушался.

– Это наши побегли. За подкреплением, – пояснил околоточный и при этом щелкнул себя пальцами по шее. – Известно, праздник. Курица и та пьет.

Некоторое время молчали. От выпитой водки Кандыба пришел в благодушное настроение. Он чувствовал, что задержанный был человеком грамотным, бывалым, и ему захотелось поговорить о чем-нибудь умном.

– Вот ведь какое явное несоответствие, – начал он. – По счислению православной церкви от сотворения мира нынче исполняется семь тысяч четыреста пятнадцать лет, а по заграничной церкви считается восемь тысяч восемьсот шесть лет. Большая разница получается. Почему бы это? Как вы об этом можете рассудить?

Вместо ответа задержанный взглянул исподлобья на околоточного и, кивнув головой на печку, сказал:

– Надо бы дров подкинуть.

– Подкиньте, – разрешил Кандыба.

– А что, я тебе нанимался в истопники, что ли?..

Кандыба встал и подошел к печке. Нагнувшись, он неторопливо начал укладывать поленья на красные угли. Мужчина отодвинулся и молча наблюдал. Вдруг он быстрым и точным движением взял березовое полено, взмахнул и сильно ударил околоточного по затылку. Послышался хруст, словно удар пришелся по спелому арбузу. Кандыба выпрямился, но в глазах у него все потемнело, и он со стоном рухнул на пол.