После бури

8. НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Когда Марусины шаги затихли и Непомнящий убедился, что кругом никого нет, он решительно свернул с дороги и направился к домику.

Переступая порог, пришлось сильно согнуться, чтоб не удариться о косяк. Выпрямляясь, он взглянул на потолок и увидел, что может стоять во весь рост.

Большая русская печь перегораживала комнату пополам. На столе, покрытом пестрой скатертью, стояла зажженная лампа. Чисто вымытый пол, белая печка, занавески на окнах, начищенный до блеска медный рукомойник и вышитое полотенце говорили о заботливых руках хозяйки.

– Дома кто есть? – спросил он.

– Есть! – раздался детский голос с печки.

Только сейчас Непомнящий заметил, что на него с любопытством уставились два глаза. Мальчик неподвижно сидел в тени на печке, и его не было видно.

– Денисов здесь живет?

– Здесь, – охотно ответил мальчик. – А тебе на что?

– Надо. Где же он?

– Он к тете Даше пошел, – доверчиво сказал мальчик и, словно боясь, что гость уйдет, торопливо прибавил: – Он скоро вернется, дяденька… Ты подожди!

Непомнящий снял шапку, расстегнул полушубок и сел на табурет.

– А ты почему на печке сидишь? Товарищи твои со звездой ходят…

– У меня, дяденька, ноги нет. Видишь, чего осталось? Обрубочка.

Мальчик подвинулся к краю печки и высунул замотанный в тряпки обрубок ноги. Вторую босую ногу он свесил вниз.

– О-о! Ишь ты, бедняга!

– Дядя обещал деревянную сделать, тогда опять бегать стану. Хорошо! Сапогов не надо. Я, дяденька, буду как баба-яга, деревянная нога, – весело сказал мальчик и даже засмеялся. Он был рад гостю.

– И давно ты без ноги живешь?

– Нет. С прошлого года. Она у меня долго болела. Я в больнице маялся. Теперь зажила. Я живучий!

– А что с ногой случилось? Отморозил?

Улыбка сбежала с губ мальчика, отчего лицо вдруг потемнело и стало совсем не детским.

– Не-ет… Я политицкий, дяденька, – многозначительно прошептал он. – Жандармы меня подстрелили. Я к тятьке ходил на копи, когда революция была, меня и саданули.

– А родители у тебя есть?

– Есть. Мамка есть; она в ночной смене работает, а тятьку в Сибирь угнали. Тятька-то у меня тоже политицкий…

Непомнящий слушал болтовню мальчика и хмурился. Он старался о чем-то вспомнить.

– Тебя Костей зовут? – неожиданно спросил он.

– Ага!

– Вот оно что-о, – протянул он. – Значит, Денисов твой дядя… Понимаю. Отца твоего Андреем зовут.

– Да. А ты его знаешь? – заволновался мальчик. – Дяденька, а? Ты тятьку знаешь?

– Знаю. Видел я твоего отца.

– Где? Дяденька, голубчик, скажи!

От нетерпения Костя заерзал на печке и готов был спрыгнуть.

– Встречались раньше. Он про тебя мне рассказывал. “Шустрый, – говорит, – у меня сынишка есть, затейный”.

Непомнящий задумался. Молчал и Костя.

– Дяденька, а тятька-то в кандалах? – тихо спросил он.

– В кандалах, – машинально ответил Непомнящий, но, взглянув на мальчика, спохватился. – В кандалах, говоришь? Нет, Костя, сняли кандалы. Ты не беспокойся за него. Вернется! Все вернутся!

– Хорошо, что живой остался! Верно? У Васьки вон отца-то повесили.

Непомнящий подошел к печке и неловко погладил мальчика по голове.

– Ничего, Костя, ничего. Ты не грусти. Вернется!

На печке были разбросаны нож, железные стружки, угли, бабки, а в углу горкой свален железный хлам. Около трубы прилепилось какое-то сооружение из глины и мелкой гальки, в котором теплился огонь. Непомнящий заинтересовался.

– Что это ты делаешь?

– Доменку сложил. Она у меня работает. Взаправдешная! – похвастался Костя. – Свинец враз плавит! Карась обещал медных опилков принести. Хочешь, покажу?

– А ну, покажи!

Костя подбросил в “домну” несколько угольков и подул. Затем он достал согнутую из листа железа коробку и стал рыться в куче железного хлама. Делал он все это неохотно: видимо, мысли его были в другом месте.

– Дяденька, а кормят их там? – спросил он.

Непомнящий понял, что вопрос относился к отцу.

– Кормят, Костя. Не шибко жирно, а кормят.

– Холодно им. Мороз-то какой! Тятька мне пимы оставил, а мне и ни к чему… Лучше бы себе взял.

Костя нашел кусочек свинцовой палочки и бросил се в железную коробку, но в этот момент за окном послышался скрип шагов.

– Кто-то идет! Костя, если это чужой, не говори, что я здесь, – предупредил Непомнящий и спрятался за занавеску.

Вошел Денисов, Это был человек могучего сложения, с широкой окладистой бородой и добрыми светлыми глазами. Двигался он медленно, неуклюже, и сразу становилось попятно, почему ему дали прозвище Медведь.

– Дядя, а Даша не придет?

– Придет ужо… Никак гость? – спросил он, заметив чужую шапку на столе.

– Незваный гость, – сказал Непомнящий, выходя из-за занавески и протягивая руку. – Здравствуйте, товарищ!

Денисов исподлобья взглянул на человека, пожал плечами, но руку подал.

– Что ж… здравствуй… – неохотно проговорил он.

– Дядя, он тятьку знает… Говорит, кандалы сняли…

– Что ж… Его многие знали… Н вот гостинца тебе. – Денисов подошел к печке, положил перед мальчиком принесенный узелок и шепнул. – Ты помалкивай, Костя… Это жандарм переодетый.

У Кости сделались большие глаза Взяв узелок, он поспешно убрался на старое место в тень.

Между тем Непомнящий подпорол шов пиджака, достал во много раз сложенную бумажку, развернул ее и, когда Денисов вернулся к столу, положил перед ним.

– Я из Перми, – начал он тихо. – Приехал с партийным поручением наладить связь с вашей организацией и вывезти типографию. Явка была дана к Зотову, но там меня задержали… Из полиции пришлось бежать. Случайно я выяснил, что приставом у вас теперь Кутырин, а он меня знает в лицо. Вашу фамилию я узнал там же, в полиции… как человека ненадежного.

– Это они напрасно… Я человек рабочий. Кусок хлеба зарабатываю – мне больше ничего и не надо.

– Вот, прочитайте мой документ.

Денисов взглянул на бумажку и отстранил ее своей большой, загрубевшей рукой.

– Это я ничего не знаю, господин хороший. – Неохотно сказал он. – Брат у меня такими делами занимался. Теперь вот наказание несет по заслугам. А я ничего не знаю. Если мальчишка что и болтал, вы ему не верьте. Он по молодости… Не желаете ли для праздничка рюмочку?..

Говоря это, Денисов достал из висевшего на стене шкафчика небольшой графин с водкой и поставил его на стол.

– Вы мне не доверяете… Прочитайте документ.

– Не знаю, не знаю, господин хороший… Документы мне ни к чему… Вот извольте! Чем богаты…

– Как же вам доказать?.. Времени у нас мало. В полиции, наверно, уже хватились… Вашего брата я лично знал. Он бывал в Перми за литературой и останавливался у меня.

– Брата моего многие знали. Он был человек компанейский, – неопределенно сказал Денисов.

– Как же быть?.. Как вам доказать?

– Ничего я про это не знаю. Вы, господин хороший, не туда попали. Мало ли чего наговорят на меня. Язык у людей долгий, без костей.

Денисов не случайно называл гостя господином. Внешне тот походил на мастерового. Черная борода, давно не знавшая ножниц, простая одежда, какую обычно носит трудовой народ, простуженный, хрипловатый голос. Но манера разговора, руки без мозолей и трещин, длинные пальцы и особое выражение лица не соответствовали такой внешности. Наблюдательному, осторожному человеку, каким был Денисов, это сразу бросилось в глаза, и он не верил ни одному слову необычного гостя.

Положение создалось безвыходное. Непомнящий сидел нахмурив брови, нервно покусывая усы. Он понимал осторожность Денисова и не имел ни малейшего чувства досады или обиды.

Времена наступили тяжелые. Ищейки, провокаторы рыскали повсюду. Малейшего повода было достаточно, чтобы схватить “неблагонадежного”, и хорошо, если он отделывался только ссылкой на каторгу.

“Но что же теперь делать? Как поступил бы на моем месте опытный революционер?” – мучительно думал Непомнящий, перебирая в памяти похожие случаи, о которых слышал раньше, но ничего подходящего вспомнить не мог. Вдруг глаза его блеснули хитрым огоньком. Откинувшись назад, он хлопнул ладонью по столу.

– Подожди-ка… Послушай меня минутку, только не перебивай. Слышал я про один случай… В каком году это было, не знаю. На копейской конюшне служил конюх, – начал он оживленно рассказывать. – И было у него два сына: Андрей и Михаил. Тогда же, на конюшне, жил старый козел. Звали его, если память не обманывает, Чужбан…

При этих словах Денисов выпрямился.

– Да, да… Чужбан, – продолжал гость. – Мальчишки у этого конюха были озорные. Они часто дразнили козла. Дергали его за хвост, махали перед мордой тряпкой, щипали. Чужбан был старый, и рассердить его было трудно, но все-таки и у него терпение лопалось. Вот тогда и начиналась потеха. Чужбан вставал на задние ноги, тряс бородой и с прискоком бросался на ребят. Рога у него были большие, закрученные в кольца. Ребята увертывались и смеялись. Это еще больше сердило козла, и он начинал кидаться на все, что попадало на глаза. Опрокидывал бочки, гонял по двору конюхов. Однажды ребята рассердили козла так, что сами испугались и выскочили за ворота. Чужбан за ними! В это время мимо проходила толстая купчиха… Как ее по фамилии… забыл…

– Чирикова, – с улыбкой подсказал Денисов.

– Да, да, Чирикова. Козел выскочил за ребятами, увидел купчиху, поднялся на дыбы и со всего размаху поддел ее рогами под зад… Купчиха упала в канаву. Ребята не растерялись. Они отвлекли внимание козла, загнали его обратно на конюшню, помогли выбраться купчихе из грязи, довели ее до дому и за это получили серебряный полтинник.

В конце рассказа Денисов беззвучно смеялся, хлопая себя по коленке. Вместе с ним хохотал на печке и Костя. На душе у всех стало легко.

Эту давным-давно забытую историю мог рассказать гостю только брат Андрей в дружеской беседе. Не было никакого сомнения в том, что Непомнящий был с Андреем в хороших отношениях. Неужели бы брат стал изливаться перед подозрительным и ненадежным человеком, да еще вспоминать свое детство? Бумажку легко подделать, но рассказанная история с Чужбаном была лучше всяких документов.

– Ну, здоров, товарищ! – радостно сказал Денисов, пожимая рассказчику руку. – А ведь я думал, что ко мне шпика подослали. Эту историю тебе только братишка мог рассказать. Чужбана вспомнил… Ох, ну и козлище был! Огромный, борода во! Это верно, все так и было… И купчиха знатно в канаву кувырнулась. Ну, пойдем, товарищ хороший, потолкуем.

Они прошли во вторую половину комнаты и заговорили так, чтобы не слышал мальчик.

– Так ты за типографией? – проговорил Денисов, почесывая бороду. – Это, знаешь, загвоздка… Насчет связи – чего лучше… Связь мы, конечно, наладим. И люди у нас есть настоящие и всё… А вот насчет типографии хуже. Я ведь не знаю, где она спрятана. Зотов прятал. Говорили наши, что инженер Камышин знает. Он тоже там чего-то делал…

– Как же теперь быть?

Денисов подумал и нерешительно продолжал:

– Вот разве еще сын Зотова знает… Василий. Было у них, видишь ли, свидание с отцом перед казнью. Так я полагаю, что он ему шепнул. Спрашивал я его, – отпирается! Чего-то он боится, скрытничает, от него трудно добиться. Мальчишка упорный, с отцовским норовом.

– А Камышин здесь?

– Камышин-то здесь, а только, видишь ли, он того… Сильно перепуганный после восстания. Черт его знает, что у него в голове! Ненадежный он какой-то… Сунешься и как раз в капкан попадешь! Потрепали нас тут крепко, товарищ хороший. Сейчас начинаем опять силы собирать. Голова есть…

Денисов оборвал фразу на полуслове и, повернувшись, предостерегающе поднял руку. До слуха донеслись глухие голоса и скрип шагов за стеной. Непомнящий встал.

– Идут. Не за мной ли? – проговорил Денисов.

– Нет, дяденька! Это тетя Даша, – крикнул Костя, услышав женский голос.

– Это мои, – подтвердил шахтер. – А на случай, все-таки схоронись! Мало ли кто с ними увязался.

Непомнящий спрятался за занавеску, а Денисов направился к двери. Захватив по пути шапку Непомнящего, по-прежнему лежавшую на столе, он бросил ее на печку.

Широко распахнулась дверь, и в избу шумно вошли раскрасневшиеся на морозе: Матвей – старинный приятель братьев Денисовых, Дарья-вдова – соседка – и кузнец Фролыч, по прозвищу Кержацкий сын.

– С праздником, хозяин! – поздравил Матвей, снимая полушубок.

– Славельщиков пускаешь? – спросил кузнец.

– “Не красна изба углами…” А где твои пироги, мил дружок Мишенька? – спросила Дарья, задорно подперев бока и останавливаясь перед столом, на котором стоял одинокий графин и две рюмки. – Назвал гостей, припасай и костей…

Костя расхохотался на шутку, а Денисов, еще больше нахмурившись, серьезно сказал:

– Распоряжайся, Даша, за хозяйку, а у меня дельце есть.

Женщина взглянула на шахтера и как-то сразу потускнела. Широкое краснощекое лицо вытянулось, улыбка исчезла, свет в глазах потух, и Косте показалось, что в доме стало темнее.

– Стряслось что? – тревожно спросила она.

– Пугливая ты стала, как я погляжу… – с усмешкой продолжал он. – Тут вот в шкафчике все стоит. А без меня не расходитесь. Вылезай, друг. Это свои… Вот приехал из Перми товарищ посчитать, много ли нас уцелело, – представил он Непомнящего, когда тот вышел из-за занавески.

– Много не много, а все воробьи стреляные, – дружелюбно сказал Матвей, пожимая руку незнакомца.

Даша недоверчиво и даже с неприязнью поглядывала на высокого бородатого человека. Она, как и Денисов, почувствовала в нем противоречие между тем, что он есть, и тем, чем хотел казаться.

– Ничего тут не осталось. Одни кроты! – мрачно пробурчал Фролыч.

– Ну идем, друг. Раз такое дело, надо рисковать, – сказал Денисов, одеваясь.

– Надолго уходишь? – спросила Дарья.

– К инженеру Камышину и назад. Не расходитесь, – предупредил еще раз Денисов.

После ухода хозяина Дарья тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и захлопотала, собирая на стол угощенье. Костя, получив пару вкусных шанег, уплетал их и с удовольствием следил за ее проворными руками. Даша была своим человеком в доме, и мальчику было известно, что она скоро выйдет замуж за дядю Мишу.

Матвей был приятелем отца, и Костя помнил его с самого раннего детства.

Фролыча мальчик знал мало и больше по рассказам, но он вызывал у всех ребят поселка особый интерес. Высокий, сухощавый, с железными мускулами, Фролыч обладал большой силой, и Костя даже видел однажды, как они боролись с дядей и тот не скоро его одолел.

Кузнец он был необыкновенный. Лет шесть назад Фролыч неизвестно откуда появился в Кизеле. Подкараулив главного инженера, он попросился на работу, и тот отправил его в кузницу на пробу.

Для определения мастерства и опытности кузнецам для пробы предлагали сделать обыкновенную шестигранную гайку. Фролычу указали наковальню, дали инструмент, приставили молотобойца, и он приступил к делу. Выхватив из горна раскаленную болванку, кинул ее на наковальню, перехватил и скомандовал:

– Бей, да полегче…

Работа началась. Нехитрое это дело – гайка. Мастер издали наблюдал за новичком и видел, что ухватки у него опытного кузнеца, хотя и возился он с гайкой долго.

Потемневший под ударами красный кусок железа принимал нужную форму, но гайка имела не шесть граней, как полагается, а пять. Первым заметил эту странную ошибку молотобоец и засмеялся.

– Дядя, да ты никак обсчитался…

– Бей, дурень! Учить станешь потом, когда молоко на губах пообсохнет.

Молотобойцем был молодой парень. Когда гайка была сделана и остужена, ее показали другим кузнецам. Поднялся смех:

– Обсчитался, братцы!

– Чудная гайка!

– Это он с похмелья один грань откусил.

Видя замешательство мастера, Фролыч сказал:

– Неси инженеру. Не для вас она делана.

Мастер долго чесал в затылке, но наконец отправился к инженеру.

– Вот это настоящий кузнец! – воскликнул инженер, едва взглянув на гайку. – Золотые руки. Это артист!

Измерив циркулем грани, он оставил гайку себе на память, а кузнецу вместо ответа прислал с мастером серебряный рубль.

– Ну, значит, инженер у вас понимающий, – с одобрением заметил Фролыч, принимая рубль.

Сконфуженные и озадаченные кузнецы попробовали сами сделать пятигранную гайку, но не тут-то было. Это оказалось очень трудно.

Был еще случай, о котором знал Костя.

Однажды Фролыч пошел в лес, и на спину к нему прыгнула рысь. Она нацелилась и зубами точно вцепилась в шею. Кузнец не растерялся. Закинув руки, он мгновенно схватил хищницу за горло и крепко сжал. Рысь не могла разжать челюсти, задыхалась и начала отчаянно отбиваться. Порвала пиджак, исцарапала в кровь всю спину, но кузнец все крепче сжимал пальцы и в конце концов ее задушил. Так в мертвом виде он и принес на спине у себя животное прямо в больницу. Здесь, прежде чем снять рысь, пришлось развести сведенные челюсти, и тогда из прокушенных мышц хлынула кровь. Не схвати Фролыч вовремя рысь за горло – и конец.

Жил кузнец бобылем и, выполняя сложные кузнечные работы, зарабатывал хорошо, но деньги у него расходились, как вода между пальцами. Раздавал в долг или пропивал с приятелями, которых у него было не мало.

– А теперь, Фролыч, у нас будет с тобой разговор! – многозначительно сказал Матвей, когда на столе стояло угощение.

– А что я? – насторожился кузнец.

– Сказывали ребята, – на тебя протокол составили?

– Ну, составили… – хмуро сознался кузнец.

– За что ты мастеру в зубы дал?

– Он знает, что за дело.

– Он-то знает, да мы не знаем! – вмешалась Дарья.

– А вам и знать ни к чему, – сердито ответил кузнец.

– Как же так?.. Ты свой брат, рабочий… – примирительно проговорил Матвей.

– А-а… чего там свой!..

Фролыч махнул рукой и хотел встать, но Даша удержала его за рукав.

– Ты не ершись, не ершись! Говори! – сказала она, подсаживаясь рядом.

– А что говорить? Что вы, сами не знаете? Дал в зубы? Ну и дал. И еще давать буду! Они нас штрафами допекают, а нам что остается? В ножки им кланяться?

– Один против хозяев пошел… Богатырь! – насмешливо сказал Матвей. – Посадят ведь.

– А пускай!

– А потом в Сибирь, – предупредила Даша.

– А что мне Сибирь? Мать родная! Там народ свой. Все мои други в Сибири. Вы здесь, как мыши, попрятались…

– Не горячись, молодец! Берите! – предложила Дарья и, подмигнув Матвею, первая взяла рюмку.

– Славить полагается! – заметил Матвей. – Запевай, Даша.

Дарья оглянулась на Костю, потом на дверь и тихо запела приятным задушевным голосом:

“Вихри враждебные веют над нами…”

Она ждала, что и мужчины подхватят, но Фролыч неожиданно поставил рюмку, выпрямился и, шумно вздохнув, процедил сквозь зубы:

– Эх! Не петь нам больше этой песни полным голосом!

– А почему не петь? – хитро прищурившись, спросил Матвей.

– Совсем задушат! Горло тисками зажали… Слово сказать нельзя, не то что песню.

– Ничего, запоем и на улице.

– Ты запоешь?

– Я!

– А ну пойди запой! Поди, поди! Выйди на улицу и запой!

– Что ж, я еще с ума не свихнулся.

– Тогда нечего и языком болтать.

– Ты свою злобу укроти, Фролыч, – ласково сказала Дарья. – Подальше спрячь. Время придет – выпустишь. Затем мы тебя и позвали… Ты человек настоящий, а по горячности губишь себя.

– Просто сказать “укроти”! Накипело тут…

– А ты думаешь, у нас не кипит? – грустно спросила она и тоже поставила рюмку.

– Вот что, друг, запомни! – спокойно и внушительно начал Матвей. – Не вышло у нас в прошлом году… Победа за царем осталась – это верно… А почему? Потому что долго раскачивались да раздумывали… Надо бы всем сразу… дружно. А в общем теперь умнее стали. Закалку мы получили хорошую В другой раз такой осечки не будет. В другой раз наша возьмет.

– В другой раз, – с горькой усмешкой повторил Фролыч. – Когда это будет-то?..

– Будет, – твердо сказал Матвей. – Ты слушай. Теперь надо снова силы собирать, а в одиночку, брат, воевать не годится. Дурость свою только показываешь. Кутырин только того и ждет, чтобы нас поодиночке выкорчевывать.

– А с Кутыриным у нас расчет впереди.

– Да ты что? Совсем соображать перестал? – сердито остановила его Дарья. – Плетет чего-то… Ты слушай. Он с тобой по поручению говорит.

– По поручению? – удивился Фролыч – Ну-у? Это другой коленкор, как говорится. Я ведь полагал, что вы просто так… от себя… Продолжай, друг…

– А что продолжать? Бунтовать, говорю, в одиночку не следует. Запомни. Общее наше дело, рабочее, подрываешь. Силы надо беречь…

– Молчать? – спросил Фролыч.

– Да, молчать. Пока самодержавие свирепствует… Ждать надо.

– Сидеть и ждать сложа руки? – перебил его Фролыч.

– Ни-ни… Не сложа руки. Силы будем собирать для новой битвы. Правду нашу народу понесем, но только с оглядкой… и без кулаков. С кулаками против винтовок не воюют. Без толку. Согласен ты?..

– Согласен, конечно… Вы на меня не обижайтесь. Накипело очень… Я ведь думал. Конец революции на веки вечные… С отчаяния…

– Вот! Давно бы так, – с удовлетворением проговорил Матвей и, переглянувшись с Дашей, кивнул головой. Через минуту торжественно и складно пели в три голоса, но так тихо, что даже Костя плохо разбирал слова.

“На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!.”