После бури

9. СТРАХИ

Когда Георгий Сергеевич, проводив гостя, вернулся в кабинет, он застал у камина Сережу. В сильном смущении мальчик вертел в руках какой-то предмет, но отец, слишком занятый собой, своими мыслями, не обратил на это внимания.

– Сережа, не пора ли спать? Времени много, – машинально сказал он, усаживаясь в кресло.

Приход пристава взволновал его не на шутку.

“Зачем он явился? Почему именно сюда, в первый день рождества? Откуда он знал, что Зотов у меня?” – размышлял он, и, чем больше думал, тем тревожнее становилось у него на душе. Отдельные выражения, интонация голоса, бегающий по сторонам взгляд Кутырина, его приторно-вежливое обращение казались ему неспроста. Он видел во всем этом какой-то другой смысл и пытался его разгадать.

Плохо скрытое ироническое отношение Ивана Ивановича, по поводу прихода пристава и его страхов, не только не успокоило, но даже наоборот, раздражало Камышина. “Хорошо говорить, когда он просидел все эти годы где-то там, – подумал он, но спохватился. Было известно, что пятый и шестой год Орлов находился в Петербурге, а значит, в самой гуще событий. – Но почему он уклоняется говорить на политические темы? Или он беспартийный? Трудно поверить! Оставаться сейчас в стороне от политической борьбы, не иметь убеждений – это значит быть обывателем, мещанином”. Георгий Сергеевич уважал людей с убеждениями, независимо от того, какого толка они были, и презирал остальных. Он любил спорить, доказывать, убеждать и в такие минуты любовался собой, своим голосом, красноречием, манерой держаться. “В партии можно и не числиться, – продолжал он размышлять, – но иметь убеждения необходимо. Кстати, выбор большой. “Союз Русского народа”, “Союз Михаила Архангела”, – начал он перечислять в уме известные ему партии и при этом невольно загибал пальцы, – монархисты, Совет объединенного дворянства, октябристы, кадеты, эсеры, народные социалисты, анархисты и, наконец, партия социал-демократов”. Были еще какие-то мелкие партии, о которых упоминалось в газетах, но ни программы их, ни задач он не знал. Камышин взглянул на сжатые кулаки и усмехнулся. “Пожалуй, надо бы еще один палец. Социал-демократическая рабочая партия раскололась, и нет никакого сомнения, что объединить их больше не удастся. А значит, две самостоятельные партии…”

– Папа, что это такое? – прервал Сережа размышления отца и, подойдя к нему, протянул руку, на которой лежал продолговатый предмет.

Камышин мельком взглянул, схватил предмет и, сильно побледнев, с ужасом спросил:

– Где ты взял?

– Здесь. Нашел около камина.

– Не лги, негодный мальчишка! Сейчас же сознайся, – где ты взял?

– Папа, я же говорю правду! Ты ушел в прихожую с Иваном Ивановичем, а я пошел сюда и увидел… у камина лежит эта штучка. Это буквы, папа? Они печатают, да?

Георгий Сергеевич растерялся. Сын без тени смущения, смело смотрел в глаза. Он говорил правду. “Но как могла попасть эта связка типографского шрифта в его кабинет? Да тут что-то набрано?”

Холодный пот выступил на лбу инженера, когда он разобрал слова.

– Сережа… мальчик мой! Знаешь ли ты, что за это могут сделать со мной? Меня могут повесить, как повесили Зотова… Что ты делаешь?! Что ты делаешь! Разве это игрушки?.. Боже мой! – простонал он, и на лице его изобразилось такое страдание, словно заболели зубы.

– Папа, я же не знал, – со слезами пробормотал Сережа. – Я не нарочно нашел….. Она тут лежала… Может быть, полицейские потеряли?..

При этих словах Георгий Сергеевич вскочил, как будто его шилом укололи.

– Да, да… Это он подбросил! – заговорил Камышин, бегая по кабинету. – От него можно ждать все, что угодно! Да, да… Это он! Это провокация!.. Но тогда он должен вернуться с обыском… Что делать?

В этот момент раздался звонок в прихожей. Отец и сын, оба бледные, со страхом смотрели друг на друга, готовые бежать, прятаться. Страх, панический страх, от которого подкашиваются ноги, путаются мысли и теряется воля, охватил инженера. “Что делать? Куда скрыться?” В голове мелькнула мысль научить сына сказать, что он нашел эту связку где-нибудь вне дома. “Нет, Сережа мал, запутается и сделает еще хуже”.

– Подожди… Сейчас… Нет… Нет… Сейчас…

Камышин заметался по кабинету в поисках места, куда бы можно было спрятать эту страшную находку. Наконец сообразил, что в доме ее оставить нельзя.

– Вот что… Слушай меня внимательно… Пойди на кухню, открой форточку и выбрось… Впрочем, я сам… Никому… Слышишь, никому об этом не говори…

Снова раздался звонок. Георгий Сергеевич вытолкнул в столовую сына, а следом за ним выскочил и сам.

– Сейчас же спать!.. Притворись, что спишь… – прошептал он и дрогнувшим голосом крикнул: – Няня, откройте дверь!

Пока задремавшая старуха ворча надевала туфли, он прошмыгнул в темную кухню, крадучись подошел к двери черного хода, прислушался и с бьющимся сердцем снял крюк. На дворе было тихо. Размахнувшись, швырнул тяжелую связочку за забор и захлопнул дверь. “Упала в снег и глубоко утонула” – подумал он, и на душе сразу стало легче.

– Барин, там двое рабочих пришли, – сообщила нянька, встретив хозяина.

– Зачем?

– Кто их знает! Авария, может, на копях. Один-то шахтер с копей, Денисов, а другого впервые вижу.

Страх исчез, и вместо него появилось чувство жгучего стыда. Камышин прошел в спальню, нагнулся к лежавшему уже в кровати сыну, погладил его по голове и виновато сказал:

– Ничего, ничего, Сереженька… Теперь все будет хорошо. Не думай об этом. Постарайся забыть. Там пришли рабочие…

В кабинет он вернулся спокойный, причесанный, без малейшего признака пережитых волнений.

С рабочими он держал себя всегда просто, непринужденно, но никакого панибратства не допускал, стараясь быть требовательным и справедливым. Несколько снисходительно-барский тон давал понять им разницу в положении. Он был убежденным демократом, но высшее образование делало его на много голов выше, и это должно чувствоваться. Камышин любил быть учителем-наставником и, когда это было можно и удобно, – разъяснял, поучал. Рабочие, как ему казалось, ценили и уважали его.

Увидев Денисова, он с достоинством пожал ему руку, а незнакомцу приветливо кивнул головой. Острый, изучающий и чуть насмешливый взгляд мужчины, взгляд, проникающий в самую душу, какой бывает у волевых людей, не понравился инженеру. “Что ему надо от меня?” – подумал он и сделал широкий жест рукой.

– Садитесь, пожалуйста.

– Нам некогда, господин инженер, – сказал Денисов и, понизив тон, неожиданно спросил. – Никто нас не услышит?

Камышин насторожился. Такое начало ничего приятного не сулило, а нервы его и так были растрепаны.

– А что случилось? Говорите, пожалуйста; дома только дети и прислуга. Все они спят.

– Меня вы знаете, господин инженер, а это товарищ приехал из Перми с поручением. Дело к вам есть. Секретное.

– Я слушаю… Что за дело? – сухо спросил Камышин.

Бородатый мужчина подошел к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее и заглянул. Успокоившись, он вернулся назад и, пристально глядя в глаза Камышина, твердо сказал:

– Вы храните революционную тайну!

Теперь вся кровь бросилась в лицо инженера. В первый момент он даже не нашелся, что ответить.

– Что такое? Не понимаю…

– Вы храните революционную тайну, – повторил тот.

– Вы с ума сошли! Я-а? Тайну? Какую тайну? – возмутился вдруг Камышин, но, вместо того, чтобы забегать по кабинету, как это он делал в минуты сильного волнения, беспомощно сел в кресло.

– Господин инженер, не опасайтесь, – успокоил его шахтер. – Это надежный человек, проверенный. Сами понимаете… Я не привел бы к вам, если б не надеялся…

– Вы знаете, где спрятана наборная касса типографии и станок. Сегодня же ночью шрифт… Главным образом шрифт надо вывезти отсюда. Мне поручили доставку, – спокойно и четко сказал Непомнящий и, подумав, прибавил: – Типография здесь не нужна сейчас. Очень хорошо, что вы ее сохранили!

Камышин сидел в кресле и закрыл лицо руками, словно плакал.

– Нет, нет… Я ничего не знаю… Мне некогда… Да что же это такое?.. Скоро придет жена… – жалобно заговорил он, поднимаясь.

Денисов загородил ему дорогу.

– Господин инженер, революция вам приказывает! Какие могут быть разговоры! – сурово проговорил он.

– Революция? Какая революция? – словно очнувшись, спросил инженер.

– Некогда нам! – уже совсем сердито сказал шахтер.

– Послушайте, – устало заговорил Камышин, обращаясь к Денисову. – Вот вы говорите, революция… Какая революция? Все в прошлом. Теперь все погибло! Ведь я говорил вам… Я предупреждал вас… Не беритесь за оружие. Это безумие. Ничего бы этого не было… Вы меня не послушались…

– Ладно. Мы все знаем и ничего не забудем! О чем сейчас говорить? – остановил его Денисов. – Из пустого в порожнее переливать.

– Нам нужен шрифт, – подхватил Непомнящий. – Или вы полиции успели передать?

Такого оскорбления инженер не ожидал и в первый момент растерялся.

– Я попрошу меня не оскорблять! Я вас вижу в первый раз… – сухо и несколько брезгливо сказал он. – Хорошо! Я передам вам типографию и после этого прошу забыть обо мне. Мне с вами не по пути.

– Эх вы… пингвин! – вырвалось у Непомнящего.

Камышин удивленно поднял брови и боком повернул голову, словно не расслышал.

– Пингвин? Почему пингвин?

– Где типография? – вместо ответа строго спросил Непомнящий.

– Я покажу. Она спрятана в старой, заброшенной шахте…

– За Доменным угором? – спросил Денисов.

– Да.

– Я так и думал. Только шахта там не одна…

– Ее называют “Кузнецовская”, – пояснил Камышин.

– Вот что!.. Лошадь придется кружным путем подводить. На руках такую тяжесть не вынесем, – деловито сказал шахтер и, подумав, продолжал: – Я пойду подготовлю людей и все такое… а вы через полчаса выходите. Мы встретим вас на Доменном угоре!

Денисов надел шапку и направился к двери, но, сделав несколько шагов, повернулся и угрюмо предупредил:

– Вот что, господин инженер… Если нас накроют, вы тоже с нами сядете. Я так… на всякий случай.

– Нет, нет… – запротестовал инженер. – Я не отвечаю! Делайте, что хотите! Сдам типографию – и всё… Я в подполье уходить не собираюсь.

– Да вас и не приглашают, – также хмуро сказал шахтер. – Когда увезем, – считайте конец! А пока типография в Ки-зеле, – не отвертитесь!

Денисов ушел. Камышин закрыл за ним дверь и с каким-то смешанным чувством, в котором он и сам не мог разобраться, вернулся в кабинет. С одной стороны на душе стало легко. Наконец-то он разделается с проклятой типографией, которая не давала спокойно спать! С другой стороны, было досадно передавать ее в руки большевиков. А в том, что приехавший с таким поручением был большевик, в этом он не сомневался. Через час – полтора ему предстояло пережить еще последние страхи, но он был не один, и это его успокаивало. На народе Камышин вообще чувствовал себя по-другому.

– Закусить хотите? – предложил он Непомнящему, который рассматривал висевшую на стене картину.

– Не откажусь, – охотно согласился тот.

Они подошли к столу.

– Ваше лицо мне знакомо, но никак не припомню, где я вас видел, – соврал Камышин, чтобы завязать разговор.

– Обознались, наверно, – неохотно ответил Непомнящий, принимаясь за еду.

Пока он ел, Камышин подошел к догоревшему камину, кочергой лениво порылся в углях и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по комнате.

– Послушайте… А почему я все-таки пингвин? – спросил он через некоторое время.

– “Буревестника” Горького читали?

– Кажется, нет. А впрочем, не помню, может быть и читал.

– Значит, не читали! – уверенно сказал Непомнящий. – Там и найдете объяснение.

Камышин снова заходил по комнате. Он рассчитывал, что, когда гость утолит голод, можно будет с ним поговорить по душам, высказать свои сомнения, которых так много накопилось. Можно будет поспорить, расспросить о новостях. Здесь, в Кизеле, он чувствовал себя одиноким, непонятым, обиженным судьбой, забросившей его в такую глушь.

Непомнящий сразу оценил этого бесхарактерного, безвольного и трусоватого человека. С такими людьми никогда нельзя быть уверенным ни в чем, и Денисов, как и другие рабочие, видимо, знали его не плохо.

Между тем Денисов торопливо шагал домой, обдумывая, как лучше и безопаснее вывезти типографию. Лошадь можно взять в заводской конюшне. Там работает старшим конюхом старик татарин Хамидуло. Он даст без лишних расспросов. Плохо, если после побега полиция ищет Непомнящего и сообщила о нем на другие копи. Из Кизела типографию вывезут, но как с ней быть дальше, нужно обдумать.

Свернув на главную улицу, Денисов увидел впереди себя темную фигуру невысокого человека. Он сразу узнал его и прибавил шагу.

– Иван Иваныч! – окликнул шахтер вполголоса.

Орлов остановился.

– Кто это? А-а… Миша! Это хорошо, что я тебя встретил! Ты мне нужен, – сказал Иван Иванович, крепко пожимая руку шахтера.

– И вы мне нужны.

– Тогда совсем отлично!

С тротуара они перешли на середину безлюдной улицы и некоторое время молча шагали рядом.

Орлов еще не привык к живописным и суровым пейзажам Урала, и ему казалось, что он видит какую-то необычную картину, нарисованную мастером, а все эти краски, их удивительные сочетания, эта величественная, могучая и в то же время спокойная природа – плод воображения, фантазия художника. Так и сейчас… Силуэт горы сливался с чернотой неба. По бокам желтыми неровными полосками из окон падал свет на снежные сугробы. Редкие фонари, по одной стороне улицы, уходили вверх, и было похоже, что дорога поднималась к звездам. Не хватало только символического изображения людей, измученных невзгодами, но упорно стремящихся вверх по этой дороге.

От фонаря стало светлее. Когда они поравнялись с ним, Орлов заметил сбоку собственную тень. С каждым шагом тень передвигалась, забегала вперед, словно хотела перегнать и заглянуть в лицо. Наконец она раздвоилась и обе тени начали вытягиваться, пока не растворились в окружающей темноте. Движение теней разрушило впечатление картины, и все стало обычным.

– Был я недавно с визитом у Камышина… – начал Иван Иванович.

– А я как раз от него иду, – сказал шахтер.

– Вот как? Неужели поздравлял с праздником?

– Поздравлял, да только в обратном порядке, – усмехнулся Денисов. – Так поздравили, что он, поди, и сейчас, как заведенный, по комнате бегает… Так что вы говорили про Камышина? – спросил Денисов.

– Пришел туда пристав и забрал двух мальчиков: Зотова и Кушелева… Не нравится мне это! Зачем они понадобились полиции?

– Может, набедокурили где или украли чего-нибудь?

– Нет… Это вряд ли. Не похоже. Надо бы нам с сиротами заняться, Миша. Присматривать за ними.

– Это верно! Костя мне сказывал, что они Кандыбу донимают. Стекла, говорит, однажды в доме вышибли…

– Ну вот, видишь!

– Пробирал я Зотова. Он обещался ничего такого не делать… Ну, об этом поговорим в другой раз. Ты послушай меня, Иван Иваныч…

И Денисов подробно рассказал о приходе Непомнящего, о согласии Камышина показать, где спрятана типография, и о своем плане перевозки шрифта.

– Что ж, все хорошо, – согласился инженер. – А что это за товарищ? Ты в нем уверен?

– Теперь уверен. Сначала-то я было его за шпика принял…

– Может быть, мне с ним встретиться?

– А стоит ли? Пойдет слух, что ты здесь живешь. Жандармы узнают. Пущай в Питере думают, что ты за границу скрылся.

– Я ему не скажу своей настоящей фамилии. Иван Иванович – и всё! А связь с пермской организацией надо восстановить.

– Дело, конечно, важное, – согласился Денисов. – А только я сейчас шибко осторожным стал. Может, и с излишком.

Некоторое время шли молча. Когда дошли до поворота на Почайку, остановились.

– Зайдем? – предложил Денисов. – Там у меня гости… Фролыча обламываем, Кержацкого сына.

– Это кузнеца-то?

– Да. Озлобился шибко. Прямо на рожон лезет. Мастера побил. Мужик-то он боевой…

– Нет, Миша, заходить я не буду. Вы действуйте, а я прямо пройду на Доменный угор.

– Кузнецовскую шахту найдешь? Она близко от дороги. Как на Кижье сворачивать.

– Найду, – уверенно сказал Орлов и вздохнул. – Очень меня беспокоит Зотов. Хороший он мальчишка.

– Весь в отца! – согласился Денисов и тоже вздохнул.

Под горой послышались голоса и смех. Видимо, из гостей возвращалась целая компания.