После развода не нужно возвращать

Глава 35

Глеб

Я заканчиваю разбирать почту, развалившись в кресле у камина, когда звонок домофона нарушает вечернюю тишину пентхауса. Подхожу к двери и вижу на табло Матвея. Впускаю его, откидываю планшет в сторону и иду к мини-бару, чувствуя легкое напряжение, напоминание о не до конца заживших ребрах, и не только о них.

Эта боль стала частью меня, вечным укором.

Он входит. Смотрит на меня оценивающе, его взгляд скользит по просторной гостиной с панорамными окнами, будто ища здесь следы другой женщины, которых нет.

— Привет, — бросаю, наливая в два бокала. — Как дела?

— Жив, — коротко отвечает, принимая бокал. Он не пьет, просто держит, и я понимаю, что это не дружеский визит. Это что-то вроде суда, и я подсудимый.

Мы стоим друг напротив друга, разделенные метром полированного паркета и шестью годами молчания. Мы оба напряжены, оба взволнованы. Но начать разговор должен он.

— Ты хотел о чем-то поговорить? — решаюсь все же прервать это тягостное молчание спустя несколько минут. — Или просто в гости зашел?

Матвей отставляет бокал на стойку, и становится еще суровее.

— Поговорить. У меня всего один вопрос. Скажи честно, — он смотрит мне прямо в глаза, как мужчина, готовый защищать то, что ему дорого. — Насколько у тебя все серьезно? К маме.

Ставлю свой бокал рядом с его. Звук получается тише, но весомее. Я знаю, что должен сказать правду, какую бы горькую она ни была. Вопрос в том, услышит ли он ее, и как к ней отнесется.

— Серьезнее некуда, Матвей. Я не играю. Я вернулся, чтобы остаться. Навсегда.

Он медленно кивает, переваривая мои слова. Я вижу, как он борется сам с собой, пытаясь сопоставить мои слова с тем образом, который сложился у него за эти годы.

— Хорошо. Тогда слушай меня внимательно, — начинает говорить, как истинный защитник. — Я видел, как она плакала все эти годы. Я видел, как она недоедала, чтобы хватило на меня, а потом и на Алису. Как она ломалась и снова вставала. Без тебя. Если ты снова… если ты снова предашь, или хоть взглядом обидишь… — сын делает шаг ко мне, и его глаза горят праведным гневом. — Ты очень сильно об этом пожалеешь.

Его взгляд меня пугает. И нет, не угроза в них пугает, а та бездна боли, что стоит за ними. Боль моей жены, которую я не видел, и моего сына, который видел все. Я чувствую себя ничтожным, жалким существом, которое причинило столько страданий самым близким людям.

— Этого не будет, — говорю честно, потому что надеюсь сам на это. — Никогда. Я скорее сам сдохну, чем снова причиню ей боль.

Мы смотрим друг на друга, два самца, разделенные пропастью, которую я же и вырыл. И в этой тишине рождается другой вопрос, тот, что гложет меня с того дня в переговорной. Вопрос, на который я боюсь услышать ответ.

— А ты? — спрашиваю спокойно. — Почему ты ничего мне не сказал? Об Алисе. Мы ведь виделись. Пусть редко, мельком, но ты мог бы… сказать.

Матвей усмехается, но в его усмешке нет веселья, одна горечь. Он смотрит на меня с таким разочарованием, что мне хочется провалиться сквозь землю.

— Мама просила не говорить. Она боялась, что ты… отнимешь ее. Или просто снова унизишь, посмотрев свысока. — он пожимает плечами, и в этом жесте вся его верность ей, а не мне. — Я не стал бы предавать ее доверие. Даже ради тебя.

От его слов становится горько. Он был мальчишкой, но оказался взрослее и честнее меня. Он защищал свою мать, как мог. А я? Я строил империю, забыв о тех, ради кого ее затевал. Стыдно. Очень стыдно.

— Понятно, — это все, что я могу сказать. Мне нет оправданий. Никаких.

— Я не закончил, — снова говорит Матвей. — Я буду следить за тобой. Внимательно. Если что-то, малейшая мелочь, когда-нибудь мне не понравится, если я увижу в ее глазах боль… Я вышвырну тебя из ее жизни. И на этот раз навсегда.

Он не угрожает, он просто предупреждает. И я ему верю. В нем есть ее сила и моя упрямая воля. Грозное сочетание.

Смотрю на своего сына, взрослого, сурового мужчину, который вырос без меня и научился обходиться без меня, и испытываю не гордость, а нечто вроде смирения. Смирения перед тем, что я потерял, и перед тем, что мне еще только предстоит заслужить.

— Такой день никогда не наступит, — заверяю его, глядя прямо в глаза, чтобы понимал, я не шучу, не лукавлю, что слова идут от сердца.

Он держит мой взгляд еще несколько секунд, словно проверяя на прочность, а затем, без слов, разворачивается и уходит.

Я же остаюсь один в огромной, безмолвной гостиной, и понимаю, что моя единственная империя, которая имеет значение, это та, что я когда-то потерял. И теперь мой собственный сын поставил мне ультиматум на ее пороге.

Подхожу к окну. Где-то там, в этом городе, моя жена и моя дочь. И мой сын, который только что дал мне последнее предупреждение.