Последнее желание

— 42

Валерия тихонько прокралась в прихожую, но мать все равно услышала ее из кухни.

— Ах ты, Боже мой! — всплеснула руками. — Я так и знала, что ты где-то мокнешь на улице.

Лера прошлепала в ванную, сняла с себя всю одежду, насухо вытерлась и одела мамин халат.

— Быстро пей горячее! — Большая чашка чая уже паровала на кухонном столе. Это оказалось очень кстати, в горле скребло, будто там застряла косточка от рыбы.

— Где столько можно ходить под дождем?

— Я хотела, чтобы вы с папой побыли вдвоем.

— Вот глупая! — Мать смущенно улыбнулась. — Что же мы, не придумали бы, куда пойти? Мы тоже поздно вернулись. Но я так испугалась, что тебя еще нет дома. И кота своего бросила, что он тут устроил!..

Она выбежала куда-то, Лера услышала, как скрипнул шкаф в ее комнате, затем мама вернулась и стала натаскивать ей на ноги теплые зимние носки. Лера хотела было пожурить ее, что она уже не маленькая, но почему-то не нашла для этого сил. Просто сидела и смотрела, как мама натягивает ей носки. Это выглядело так трогательно, а ощущения оказались такими приятными.

— Допивай быстрее, — поторапливала мама. — Я суп приготовила твой любимый, нужно съесть его горячим.

— Да все нормально, я не хочу есть. Уже согрелась…

— Как можно умудриться так промокнуть? У тебя воспаления легких никогда не было?

— Я поем позже. Сейчас хочется полежать… где мой котяра?

— Не знаю, куда он залез. Перевернул все вверх дном, ты бы видела. Накричался так, что голос пропал. Мы его на вешалке нашли, сам выдерся, а слезть не мог. Может и хорошо, а то не пойми какой бы еще беды натворил… Ты не знаешь, что маленьких бросать нельзя?

Котенок спал у нее на подушке.

— Ты как сюда залез, балагур? Греешь место?

Он поднял голову, услышав ее голос, и беззвучно замяукал.

— Устроил рок-концерт, говорят? Так ты не Ганди, оказывается, а целый Кобейн. Почему я сразу не догадалась? Кобейн! Ты не возражаешь?

Снова полные жалоб беззвучные крики и слезящиеся глазки. Маленький теплый комочек дрожал от радости, когда она взяла его на руки.

Не снимая мамин халат, Валерия залезла под одеяло, почувствовав бесконечную усталость. Она все никак не могла согреться. Нужно съесть тарелку горячего супа, как и говорила мать, потом нырнуть в горячую ванну, мечтала она, вяло почесывая мурлыкающую мордочку. Но кто бы это сделал вместо нее?

Вскоре она почувствовала, что голова сделалась очень тяжелой и задремала.

— Может, пусть лучше спит? — послышалось чуть погодя. В комнате вспыхнул свет и Лера невольно поморщилась.

Рядом кто-то быстро присел и прохладная рука коснулась ее лба. Раздался мамин встревоженный вопль.

— Я так и знала! Паша, принеси градусник!

— Мам, выключи свет, — простонала Лера, с трудом ворочая сухой язык, в горло словно насыпали песок. — Можно еще чаю?

— Будет тебе и кофе, и чай, и какао с шампанским, как Папанов говорил. Пять лет тебе, что ли, не знаешь, что бывает, если под дождем гулять?

— Ерунда. Я никогда не простужалась из-за дождя, не преувеличивай, — пробормотала Лера, не открывая глаз, и вздрогнула, когда мама запихнула ей под мышку холодный градусник.

— Я принесу суп, — мама побежала из комнаты.

Валерия приоткрыла глаза.

— Пап, ты здесь? Выключи верхний свет, пожалуйста, включи настольную лампу… Я знаешь, что?… Я о чем думала сегодня… Про терпеливость и нетерпение. Хочу тебе кое-что сказать по этому поводу. Я намного лучше понимаю, что такое НЕтерпение. Если бы не гнало оно взашей, я бы никогда не завершила ни один свой проект… Терпеливость и Нетерпение — это как идти пешком и бежать. Нетерпение — то же, что инстинкт самозащиты. Сам подумай, если приучать себя все и всегда терпеть, то попросту сделаешь много зла себе и окружающим. Если зуб болит — терпи, пока не вывалится… Жить становится непосильно — терпи, пока не свихнешься окончательно… но… Это все равно, что терпеть, когда ноги на морозе отмерзают. Или терпеть, когда нужно в туалет. Нетерпение дано природой для выживания, или ты скажешь, что это не так? В конце концов, терпения все равно не может хватить надолго, как себя не уговаривай….

Яркий свет сменился на мягкое, теплое освещение. Лера открыла глаза и приподнялась на подушках. Отец стоял у нее в ногах.

— Ты меня понимаешь? — продолжала она, но говорить становилось все труднее. — Мне нетерпится закончить школу. Но если я буду просто выжидать, когда все само собой завершится — это будет просто тягостное, мучительное тер-пение. Сижу и терплю до последнего экзамена! А нетерпение… это не просто какая-то дурь в голове, оно подсказывает мне, что делать. Почему мне так не терпится закончить школу? Да потому, что я хочу заниматься своей профессией! Очень хочу! И что же мне дано понять этим нетерпением? А вот что: я уже просто сейчас должна этим заниматься, а не ждать окончания школы! О! И тут начинается самое важное: чтобы хорошо сдать все экзамены — нужно корпеть над книгами.

— К терпению через нетерпение? — спросил отец.

— А я тебе что говорю! Терпение и Нетерпеливость сами знают, когда им нужно появится. Нетерпеливость — как сигнал боли в организме, предупреждение… Течение несет тебя куда-то не туда, ты теряешь драгоценное время… В общем, нетерпеливость — это инстинкт, подсказывающий, в чем проблема. Понимаешь, да? Раздражение — это сигнал! Терпение нужно для благих целей, для усидчивости, для стойкости. А нетерпение — как рефлекс в рисунке, без которого не получится объем. Нетерпение направляет туда, где нужно применить терпение… А бесконечное насильственное терпение, наоборот, направляет к неизбежному краху…

— А если мне, положим, не терпится кому-то врезать? — пошутил отец.

Она засмеялась, ощутив резкую боль в горле, а затем и в ушах.

— Но это же нормально. Ведь кто-то причиняет тебе дискомфорт…

— Но говорят же — молодец, что стерпел, не опустился до грубости.

— Но быть сдержанным — это не значить терпеть. Разве нет? Принудительно сдерживать эмоции — это из области интеллекта, а нетерпение — работа нервной системы. Ну, как сознательное и бессознательное… Можно так себя сдерживать, что в душе накопишь кучу гнилья и обид.

— Сразила меня, — сказал отец. — Профессор! С чем-то спорить не возьмусь, что-то так и не понял, но кое-что поправлю. Обида в душе заседает только с твоего позволения, а не сама собой. Нетерпеливый человек никогда не будет сдержан. Мы еще поговорим об этом позже. Покажи градусник.

— Нет, пусть будет. Там все в норме.

— Ты уверена?

Валерия быстро потрясла головой, преодолевая такой звук в ушах, будто в голове находился кувшин со звенящими монетками…

— И ты даже сможешь сделать домашнее задание?

Она состроила гримасу святого страдальца.

— Иначе нельзя, Валерия, — сказал отец серьезно, — и ты это прекрасно знаешь.

Лера громко вздохнула, спустила ноги с кровати, переборов головокружение, пошла к столу и вытрясла из школьной сумки тетради и книги.

— Все мокрое, — брезгливо скривилась. Затем вытащила градусник, не глядя бросила его в ящик стола и воскликнула: — Я же говорила, все нормально!

Мама прибежала с тарелкой и полотенцем.

— О, я вижу, ты сможешь сама поесть? Где градусник?

— Да все в порядке с этим градусником! — Нестерпимая ломота в теле начинала ее раздражать. — Мне уроки делать нужно. Ладно, ставь тарелку. И все, идите, не мешайте мне.

— Зови, если что, — ответила мама, машинально трогая ее лоб. — Горячий.

— Не выдумывай.

— Смотри мне!

— Смотрю. Вот в алгебру смотрю, вот в химию смотрю, а вот еще в поэму на сорок страниц…

— Чтобы нам за тебя краснеть больше не пришлось…

Когда родители вышли и закрыли за собой дверь, Лера обессилено опустилась на локти и выругалась — очень тихо…

Она не помнила, как снова оказалась в постели.

На нее накатывала тяжелая волна, на короткий миг отступая, давая совсем чуть-чуть передохнуть, и тут же с новой силой набрасывалась на ее хрупкое, изможденное и сжатое до микроскопических размеров тельце. Валерия постоянно проваливалась куда-то, а открывая глаза, понимала, что это подушка проглатывает ее, втягивает как трясина, вызывая непреодолимую тошноту. Хотелось кричать от страха, но для залпа не хватало дыхания.

Одеяло липло к телу, казалось, душило своим весом, простыня обмотала ноги, и чем яростнее Лера из нее выпутывалась, тем только прочнее становился этот невыносимый горячий плен. Периодически вспыхивал свет и больно резал глаза, мелькало лицо мамы, пархали тонкие белые запястья, в нос ударял запах уксуса и камфоры.

В какой-то миг она перехватила руку матери и возбужденно закричала:

— Все пропало! Такие шикарные ткани… Ты понимаешь, что на остатки ставку не сделаешь? Понимаешь?… Нужно перекроить!.. Нет, лучше сжечь!.. Ха-ха!.. Нет, ты не понимаешь! Не понимаешь!.. Она еще ребенок… что, если я больше не увижу свою девочку? — Принялась истерично причитать: — Андрей, забери ее, привези домой!.. Ты забыл про Фому… Что же все забыли про Фому?.. Кто о нем позаботится?..

В следующий раз, когда она открыла глаза и увидела в блеклом отсвете лампы силуэт отца, потянулась к нему, захныкала, как маленькая девочка, пожаловалась, что ей болит голова и дала себя обнять. А затем словно забыла, что это ее отец. Нет, кажется, то был вовсе не он, а чужой мужчина, он трогал ее лоб, и от каждого его прикосновения ей становилось больно.

— Что вы делаете?

— Спокойно, это шок… скоро все пройдет… здесь останется небольшой шрам…

Мужчина мягко надавил на ее плечи и она снова опустилась на подушку.

— Я должна его остановить, — взволнованно сказала она. — Иначе он разобьется. Почему я еще ничего не сделала? Почему не сказала ему? Нельзя откладывать больше, времени и так осталось слишком мало… Вы что, зашиваете мне голову? Зачем вы зашиваете мне голову? Не трогайте…

А потом почувствовала такую усталость, что ничего не оставалось, только закрыть глаза и провалиться в жаркий бессознательный сон.

Цифры складывались в буквы, а буквы в цифры. Вот это да! И цвета, цвета тоже имеют свои номера, их даже можно суммировать! Вот только почему-то уже нельзя разделять. Почему раньше она не использовала это?.. Ее ждал бы такой успех!

Как хотелось рассказать всем!

Посмотрите же, все имеет свой знак! У красного — цифра пять. У синего — семь. У желтого — три. У зеленого — четыре. Коричневый — это шестерка. Лиловый — восемь. Один — это бежевый. Розовый — девять. Голубой — два. Черный — десять. Белый — ноль…

Чудеса!

Но… оранжевый, как и лиловый, имеет восьмерку. Эти цвета взаимозаменяются? В точности как зеленый и серый… А еще какие? И в каких случаях?

К цветам нельзя относиться небрежно! Нет, нет, ни в коем случае!

Валерия засмеялась от всей души, переполненная странным возбуждением.

Все имеет свой код. И люди тоже!

Это все меняет!

Лишь бы не забыть, лишь бы не забыть…

— Маам, — к ней тянулись нежные детские ручонки. Большеглазый мальчуган серьезно посмотрел на нее: — Ты мне снилась…

— Сколько времени? — спросила она, как только открыла глаза.

— Какое это имеет значение, — ответил папа, сложил газету, и все же взглянул на наручные часы. — Половина двенадцатого. Почти полдень. Голодна?

— Как волк…

— Ну, что ж, с выздоровлением. — Он поднялся со стула у ее кровати, который, судя по всему, стоял там уже давно, и шаркая тапками по паркету, побрел на кухню.

Валерии захотелось вскочить с кровати, побежать впереди него — наперегонки. Но когда она оторвала голову от подушки, в глазах все поплыло и посерело, взметнувшийся прилив тошноты попытался заставить ее лечь обратно. Но ей уже осточертело валяться, все тело ныло от желания двигаться!

Решительно откинув одеяло, Валерия спрыгнула с кровати, закрыла глаза, чтобы не видеть вертящейся комнаты — и потянулась, хрустя суставами.

Не потрудившись что-либо накинуть поверх пижамы, едва вспомнив про тапочки и кое-как собрав спутанные волосы в хвост, она поторопилась на кухню с единственным сильным желанием — съесть все, что там найдется. Из одеяла выпутался котенок и громко замяукал, прытко соскочил на пол, рискуя расшибиться, и уже в пороге комнаты обогнал ее.

Несмотря на слабость, Лера успела поддать ему под зад носком тапка и осталась довольна, когда он кувыркнулся.

Папа нарезал свежий батон. Запах сдобы она уловила еще в коридоре, рот наполнился слюной. Она схватила несколько ломтей с дощечки и, намазывая их большими кусками масла, принялась жадно и нетерпеливо жевать.

— Борщ? — спросил папа. Она быстро закивала. — Еще есть гречка…

— Хочу! — Она продолжала набивать рот бутербродами.

— Салат с грибами, — папа заглянул в холодильник.

Валерия энергично захлопала:

— Да!

— Ну, тогда сама обследуй холодильник. Я что нужно подогрею.

— Я могу и так, горло уже не болит. Что это было?

— Температура под сорок. Уколы с антибиотиками…

— Сколько дней?

— Сегодня четвертый.

Она покачала головой, продолжая жевать.

— Я здесь не для этого.

— Конечно, не для этого. Но я предупреждал, нужно думать о последствиях.

— Кофе хочу! Крепкое-прекрепкое, арабское! — Она нетерпеливо заерзала на стуле. — И еще чего-то… сладкого и соленого… не знаю, чего…

— Ты часто звала во сне мужа, — сказал отец.

— Мне иногда казалось, что я его слышу, — призналась Валерия.

— Ладно, ешь, не отвлекайся.

— Нет, все нормально. Так или иначе, я все равно здесь… Передай мне перец. — Она активно трусила перечницей над тарелкой, пока борщ не почернел. Отец сосредоточенно наблюдал за ней.

— Поэтому нужно как следует подкрепиться, набраться сил, — продолжала она, — а то у меня такое чувство, что я сорок лет ничего не ела.

Папа сел напротив, поставил локоть на край стола и задумчиво приложил палец к губам.

— Пригласи его к нам на обед.

Лера поперхнулась:

— Андрея?!!

— Нет, этого парня со школы.

Она тряхнула головой.

— Нет, Глеб ни за что не согласится. А его девушка, поверь, и в тюрьму сесть не побоится…

— Я говорю про твоего нового друга.

— Ах… Ну, знаешь. Этот мальчишка упрям, как скала.

— Со скалой тоже можно договориться. Пригласи его на пиццу.

— Мой папа — Дейл Карнеги? — улыбнулась Валерия. — Мне нужно приготовить парню пиццу? И так я добьюсь от него помощи?

— Ты можешь попробовать. — Отец отнес пустые тарелки в раковину.

— Кажется, я переела, — она положила руку на живот и тяжело вздохнула. — Мне нужно подумать, серьезно обо всем подумать…