Последнее желание

— 44

Алгебра. Беглые хищные взгляды училки, за которыми одновременно любопытство и осторожность.

Валерия кивнула, когда Надя, положив стопку тетрадок на парту, спросила:

— Разберешься? Целая неделя. Столько догонять…

Что такое одна неделя по сравнении с четвертью века, подумала Лера.

Но она действительно чувствовала странную растерянность, войдя сегодня в школу, оглядываясь, будто оказалась здесь впервые. И в то же время все уже в достаточной степени выглядело знакомым, приевшимся. Не вспомнить, чем она занималась на том же месте 25 лет назад, но, отчего-то кажется, что сейчас она гораздо ближе знакома со всем этим бедламом, чем когда-либо.

Парадокс. Все уверяют, что учится нужно, пока юн, и это, несомненно, так, однако же способность по-настоящему, самостоятельно переваривать информацию достается лишь в зрелости. В лучшем случае.

Стандартная специфика школ — заталкивание безразмерной ерунды в голову, чтобы урезать количество резервов для выполнения отдельного, независимого анализа!

Валерия закончила школу почти с золотой медалью, но что из полученного материала она использовала практически, кроме грамоты? Зачем такие высокие требования по алгебре и тригонометрии, например? Что принесла она среднему ученику, кроме раздражения?

В том возрасте, когда больше всего хочется знать, у тебя отбивают всяческое стремление просто интересоваться. Тебе что-то постоянно навязывают, заваливают тонами классификаций, уравнений, элементов, сыпут все в огромную кучу. В конечном итоге ты попросту абстрагируешься — рефлекторно, — чтобы не снесло крышу. И вот эти дети ползут со школы, как с каторги, бледные и размазанные, как будто с них взымают по литре живой крови каждый день, а не обогащают жизнь знаниями.

И с каждым десятилетием программа только усложняется, как будто новые школьники в силу роста прогресса и сами обязаны рождаться вундеркиндами; возлагается все больше требований, вроде школа стремиться попутно выполнить еще и миссию института.

Система.

Тот, кто ее создает, вряд ли имеет хоть какое-то понятие, как в ней живется.

В конечном счете, Лере надоело играть в гляделки с математичкой. В виду эксперимента, а точнее — из скуки смертной, она потянула руку и попросилась выйти.

Учительница молча кивнула, неустанно косясь на нее, хотя по обыкновению никого среди урока не выпускает, отвечая на любые просьбы всегда одинаково:

— Меня не волнует, какие свои дела ты не решил на перемене!

В пустом коридоре царило что-то похожее на умиротворение, которое не смогли нарушить даже носившиеся вдоль стен сквозняки. Валерия поглубже вдохнула, проходя у распахнутого окна, и направилась к лестнице, намереваясь спуститься вниз и, если удастся обмануть дежурных, выскользнуть на улицу.

В другом конце коридора возникла знакомая фигура в школьных брюках и темной рубашке. Не слишком высокий, скорее среднего роста, немного щупловат. Походка у парня такая, словно немного прихрамывает и, запустив руки поглубже в карманы, еще и сутулится. Темная косая прядка падала на лоб. Он тоже направлялся к лестнице.

Сердце Валерии лихорадочно забилось.

Глеб.

Он издали взглянул на нее, но не подал вида, что они знакомы.

Сейчас, сказала она себе. Просто сейчас!

Рядом нет ни Фомы, ни Барановской. Тебе дают благословенный шанс, не вздумай его профукать!

Но по суставам пробежал странный ток, мышцы резко затвердели, а ноги перестали двигаться. Еще никогда она, кажется, не переживала такого немого, всепоглощающего ужаса от необходимости заговорить с человеком.

Валерия проводила тысячи переговоров с важными персонами, с самыми влиятельными и неприступными из них… Но никогда не столбенела от нерешительности и страха. Никогда ее жизнь не зависела от разговора, как сейчас!

Тем временем парень уже спускался по ступеням лестницы.

— Глеб, — окликнула она, всеми силами призывая себя выйти из оцепенения. Кажется, он не услышал. Она поспешила за ним и снова позвала, почти уже догнав внизу, на последней ступеньке.

Он обернулся. Ни удивления, ни интереса. Красивое, но совершенно безразличное лицо.

— Глеб, мне нужно тебе что-то сказать, — заговорила она, тревожно заглядывая ему в глаза.

— Это срочно? — спросил он. — Я вообще-то иду в туалет.

— Другой такой возможности может не быть. Поэтому послушай меня. Глеб, я знаю, как это все звучит абсурдно, но ты не должен участвовать в гонках!

При последнем ее слове он оглянулся на маячившую позади техничку, быстро ступил вперед, ухватил Леру за рукав и потащил под лестницу.

— Может, громче? Фома стал много трепаться!

— Дело не в Фоме! Дело в тебе, Глеб.

Он посмотрел на нее довольно холодно. Сейчас он примет ее слова за плохо срежиссированную постановку очередной школьной фанатки. Тот самый мальчишка, мать его за ногу, из-за которого она варится в этом всем, как в крутом кипятке. Из-за которого, быть может, получила единственный шанс вернуться к отправной точке. И вот он, этот гордый синеглазый Ромео, смотрит на нее почти снисходительно, уже наперед воспринимая любую ее реплику не более, чем очарованное тупое блеяние.

— Я тоже, быть может, приму участие в гонках, — выдохнула она, упрямо вскидывая подбородок, но прозвучало это отчего-то совсем неубедительно, напротив, так, словно она и правда переигрывала.

Парень криво усмехнулся:

— Представляю… — И покачал головой, словно подтверждая собственную догадку о том, что она непременно должна была сморозить подобное. — Только девчонки в гонках не участвуют.

— Это неважно, — Валерия сердито посмотрела на него. — Важно совсем другое. Глеб, ты можешь погибнуть!

Его брови чуть дернулись и он отвернулся, стараясь не выдать своего раздражения.

— То есть я не должен участвовать в гонках?

— Это не шутка, я говорю серьезно.

Он кивнул.

— Я ждал, что Фома однажды такое выдаст, — слишком стал нервный и сентиментальный в последнее время. Теперь он своих подружек подсылает? Еще бы гадалку пригнал. С чего он взял, что я поверю?

— Глеб! Оставь в покое Фому, — вскричала Лера почти в отчаянии. — Я объясняю тебе простым языком — ты не должен участвовать в гонках! Ты погибнешь! Расквасишься в дребезги!

— Передай Фоме, что я готов, и обгоню его уже при старте.

— Глеб…

— Ты не против — мне нужно отлить? — С этими словами он спокойно развернулся и, вскинув челку, как ни в чем не бывало отправился дальше по коридору.

Лера осталась стоять пригвожденная к полу, с нарастающим чувством паники.

Как еще, Господи? Она уже прямо ему сказала, — как еще? Он не видит и не слышит дальше своего носа. Он так самонадеян, так уверен в собственной победе…

Никого он тебе не напоминает, Валерия?..

Она смотрела на себя в зеркало в холле.

— Какой смысл в этом шансе, если все летит к чертям? — Лицо было напряжено, она смотрела едва ли не с ненавистью. — Чтобы поиздеваться?..

— Знаешь поговорку? Нечего на зеркало пенять…

Валерия обернулась. Техничка, старая маленькая цыганка, сидела позади нее на табурете и лукаво улыбалась. Странно, что она ее не заметила. Женщина как из воздуха появилась. Напугала. Хотя это вроде ее обычное место: сидит тут, возле кнопок со звонками, оповещает начало и конец уроков, ухмыляется. А что еще делать? На часы поглядывает.

— Коли рожа кривая? — закончила Лера рассеянно.

Та многозначительно кивнула.

Девочка недоверчиво взглянула на женщину и, спрятав руки в карманах юбки, не спеша направилась к ней.

— Давно хотела спросить. Почему у вас мужское имя — Паша?

Техничка обнажила крупные желтые зубы.

— Меня так все называют, я не против. По паспорту я — Апполинария…

— Кто?

— Поля. Польское имя.

Лера подошла к женщине ближе.

— Извините, но вы что-то не сильно похожи на польку. Я думала, вы цыганка.

— И что? Имя может быть каким угодно.

Лера хмыкнула, присаживаясь на свободный табурет рядом с техничкой.

— И все же вы не Полина — вы Паша.

— А ты чего ко мне прицепилась? У тебя самой имя мужское!

— Это вы откуда знаете? — вскинулась Валерия.

— Я же и говорю — нечего на зеркало пенять, — ответила цыганка таинственно.

Валерия какое-то время смотрела на нее — до того маленькую и хрупкую, такую же темную, как ее рабочий халат; широкая белая прядь шла от лба и терялась в узле черных волос. Определить возраст по лицу было сложно, оно выглядело морщинистым, но из-за подвижности не казалось сильно старым. Глаза настолько проницательны, светящиеся глубоким живым огнем, что Лере сделалось не по себе. Черты в прочем, как и вся фигура этой женщины, были непримечательные, мелкие, возможно потому ее не сразу удавалось заметить, проходя мимо. Но Лера помнила ее. Она всегда дежурила тут, у кнопок со звонками.

Губы цыганки натянулись в плутовской усмешке, она не сводила с девчонки внимательно взгляда.

Лера прислонилась спиной к стене и тяжело вздохнула. Вид у нее был как у поломанной куклы. Руки лежали на коленях почти безжизненно, лицо отсвечивало бледной синевой, а брови низко нависли над глубокими впадинами глаз.

Цыганка покачала головой.

— Сколько не возьми вопросов, ответов все равно столько не будет.

Лера снова вздохнула.

— Как вам знать, какие вопросы меня волнуют? Вы обычн… — и запнулась на полуслове.

— Обычная уборщица? — закончила женщина.

Лера поморщилась.

— Обычный человек… Я не смогу даже объяснить… это хуже тюрьмы…

— Ээ, — поежилась цыганка, словно внезапно очень сильно потянуло сквозняком, — не вспоминай тут про тюрьму, это не нужно… Тьфу-тьфу-тьфу!

Девушка с удивлением взглянула на нее, едва сдержав улыбку.

— Тьфукаете прям что бабка в деревне. Разве цыгане верят в языческие штучки?

— Мы во все верим. Во все, что работает.

— Правда? О, замечательно! — Валерия внезапно оживилась. — А вот скажите мне тогда, верите ли вы, что можно прожить себе жизнь, дойти до черты, а потом — хряк! — и ты какого-то черта снова просыпаешься ребенком! Вот только определенно точно помнишь, что ты не ребенок!

— Ну, — техничка пожала плечами, — в жизни чего только не бывает…

— А смысл? Скажите на милость! Ну же, вы во все это верите. Наверняка, знаете много чего. Так скажите.

— А нет его, — небрежно ответила та. — Нет никакого смысла. — И отвернулась.

— Вот так? — Лера внезапно вскочила, бешено скалясь. — Нет никакого гребанного смысла? Ни в чем? Тогда на кой хрен все это нужно? Это все! — она потрясла руками в воздухе, как драматическая актриса.

— Ну, тут уж каждый сам себе мастак. Хошь — пнись, авось повезет. А, может, и нет. Терять жеш нечего. А мошь ниче не делать, катись, как мешок с горы. Но в первом случае есть надежда. Иногда это, говорят, помогает…

— То есть… результат как зависит от моих усилий, так и не зависит? — Лера злобно захохотала. — Да вы гений! Заратустра! Спасибо, прояснили, а то я тут совсем извелась! — Она резко поклонилась. — Кто бы мог подумать! Два исхода: либо — да, либо — нет! Вы разрешили все мои терзания своей философией. Теперь мне вообще есть до всего дело, и так и чешутся руки что-то пойти и сделать хорошего!

— А мошь не делать, — спокойно ответила цыганка.

— Авось повезет, авось нет! — Лера изобразила мину счастливого прозрения. — То есть вы можете позвонить в этот чертов звонок, а можете и не позвонить, я верно поняла? Авось урок закончиться, авось не закончится!

— Ээ, — погрозила пальцем женщина. — Звонок — это просто. Тут стараться не надо, только на часы смотреть.

— Но ведь в этом тоже нет никакого смысла! Ни в уроках, ни в звонках, ни в переменах! Вообще ни в чем!

— Ну так то оно есть, а вообще — нет…

— Да ну вас!

Лера махнула рукой и сжав зубы пошла прочь от цыганки. Мозг вот-вот был готов взорваться, надо было эту сумасшедшую встретить!

Подумать только! Смысл есть, но его нет! Проще говоря — конец еще не конец, пока не настал! Фантастика!

Валерия и без того чувствовала себя безнадежно пропавшей, оставалось встать на четвереньки и завыть. Ведь выясняется, что ее растреклятого шанса, чудо-спасения, смысла всех смыслов, понимаешь ли, просто не существует!

Повезло — ни словом сказать, ни пером описать!

— Надо бы еще пойти физику поклониться, — проворчала она, вытирая слезы на ходу. — Он прав: все только хаотичное взаимодействие молекул! Сошедшая с ума программа компьютера! Каким еще путем я могла оказаться здесь и сейчас с якобы понятной, но нихрена не исполнимой задачей?!!

Итак.

Ты можешь просто попытаться.

И тогда что-то может получиться.

Вот и все.

Цыганка права, и не на что злиться. Можно уповать на судьбу, рок, карму, но все сводится к одному: ты можешь попытаться! Авось — это и есть твой шанс. Извечное авось!

Она, судя по всему, уже попыталась.

Ее «авось» свернулось фигой.