Последний из рода Грифичей

Глава 6

С самого утра после оглашения приговора братьям Даттон на центральной площади графства Алирон застучали молотки и топоры.

Строили помост для казни конюших. Горожане начинали понемногу сходиться и занимать места получше, не каждый день казнят придворных. Среди них пошла молва, якобы казнят их за любовную связь с графиней, некоторые упоминали о связи с ведьмами, но точно никто не знал, только слухи ходили.

В это время в подземелье мессир Морэ и его подручные палачи готовили к казни молодых людей. Слегка зашивали им рваные раны, а также остригали волосы.

Палачи мессира Морэ сделали просто месиво из лиц братьев, носы разбиты, глаза заплывшие. Руки и ноги были закованы в кандалы и скреплены цепью перед собой.

Братья подымались наверх по винтовой лестнице почти на ощупь.

— Помолись, брат, скоро все закончится, — раздавался тихий шепот Филиппа, пытавшегося поддержать и успокоить своего брата.

На выходе из заклятого подземелья солнечные лучи ударили в глаза, отчего Филипп и Горден зажмурились, хотя глаза и так были заплывшие от регулярных побоев. Им было больно смотреть на солнце, а понимание, что скоро их ждет смерть, сковывало их лучше любых кандалов, со стороны казалось, что братья смирились со своей участью.

Дав им немного пройтись и прийти в себя после ужасов подземелья, их усадили в стальную клетку на повозке с черным пологом, закрывающими братьев от сторонних взоров. Повозка медленно двинулась по направлению к центральной площади. Братья про себя молили господа бога, чтоб их мучения быстрей закончились, они не знали, что им уготовано.

Повозка въехала на улицы города, где за темным пологом слышались улюлюканья толпы, от этого страх Филиппа и Гордена еще больше усиливался. Повозка резко остановилась, и занавес полога открылся, давая братьям возможность осмотреться. Подошел один из палачей и открыл стальную клетку, и по одному, их затащили на построенный к этому времени помост.

Палачи сорвали с братьев всю одежду, толпа с удовольствием за этим наблюдала, а крики, улюлюканье и веселый смех неслись из каждого угла. Братьев привязали к огромным деревянным колесам, и палачи на помосте встали, ожидая дальнейших приказов, скрестив руки на груди.

Горден плакал, ему это казалось несправедливым, хотелось верить, что все это происходит не с ним, что это все какая-то ошибка. Даже поддержка брата не помогала ему успокоиться.

Филип же был, наоборот, спокоен, он прекрасно понимал, что смерть у них не будет легкой, но его губы продолжали шептать молитву, обращенную к богу, с просьбой подарить легкую и быструю смерть и избавить от мучений.

Мессир Морэ ожидал возле лестницы на помост. Гул толпы начал немного успокаиваться, все ждали продолжения. В этот момент на площадь въехала еще одна повозка, вслед за которой тянулся кортеж из двух карет в сопровождении пятидесяти тяжеловооруженных солдат. В одном из экипажей прибыли граф Карл Алиронский и герцог Линский, во втором же граф Генрих Валерианский и барон Беннет Гегенский. Остальные члены совета остались в замке, поскольку не хотели смотреть на кровавое зрелище.

Из кареты легко выбрался герцог Линский, возвышаясь над горожанами, он был расслаблен, и на его лице блуждала легкая улыбка, его же брат Карл оставался сумрачен, а его движения скованными.

Стражники разгоняли копьями горожан, освобождая проход к помосту для благородных. Толпа расступилась и прибывшие проследовали в сопровождении плотного кольца из охраны к помосту, где на отдельной площадке были приготовлены для них удобные места.

Вдруг к помосту подошел мессир Морэ с двумя солдатами, которые вели впереди себя двух человек в длинных плащах. На головах у них темнели большие капюшоны, надетые так, что лиц не было видно. Подойдя к помосту и встав неподалеку от круга, в котором располагалась вся знать, мессир Морэ махнул рукой, дав команду к началу казни.

На помост поднялся глашатай и начал говорить четко поставленным голосом, он не пытался перекричать людей, но с каждым сказанным словом толпа затихала, прислушиваясь.

— Они совершили злодейство, они попрали все законы и покусились на честь и достоинство людей, приютивших их, дававших им кров и хлеб в доме своем. Ибо, как сказано в святом писании, если кто согрешит и сделает что-нибудь против заповедей Господних, чего не надлежало делать, и сделается виновным и понесет на себе грех. И воздастся им кара за грехи их.

Глашатай, закончив свою речь, удалился с помоста.

А палачи приступили к своей работе, подтащили ящик со специальными принадлежностями для пыток и казней и достали оттуда по здоровенной дубине. Подойдя к братьям Даттон, они синхронно как будто по команде нанесли сокрушительные удары по голеням.

Послышался хруст раздробленных костей. Из уст несчастных вырвался вопль боли. После чего тем же способом были раздроблены предплечья рук. От болевого шока Филипп и Горден начали терять сознание, их головы опустились на грудь.

Палачи повернули колеса так, что конюшие оказались вверх ногами, для того чтобы кровь прилила к голове. После чего, положив дубины в ящик, достали из него предмет, напоминающий серп для уборки зерна, только немного меньшего размера.

Подойдя к братьям и взяв их за половые органы, одним быстрым движением нанесли удары, и провели оскопление. Тут же раздался нечеловеческий крик. Братья Даттон закричали и начали биться в путах.

К их крикам присоединились два человека в длинных плащах и капюшонах. Капюшоны спали с их лиц, обнажая гладко выбритые головы, это были женщины, еще недавно поражающие окружающих своей красотой. Графиня Юлиана и ее сестра Анна пребывали в истерике, они зажимали ладошками себе рты, но их всхлипы были слышны окружающим.

Лица Филиппа и Гордена залила горячая кровь, хлынувшая из раны. Толпа пришла в истерическую эйфорию, кто-то свистел, кто-то кричал: Давай еще, — подбадривая мучителей.

Палачи были неутомимы и делали все монотонно, вновь подойдя к ящику, взяли небольшие ножи и крюки с зажимами.

Сделав круговой разрез на щиколотке ноги, движением вниз разрезали заднюю часть голени до подколенного сустава. За оттопыренные уголки кожи были зацеплены зажимы с крюками, после чего начали тащить за них вниз. Раздавался треск разрывающейся плоти. У братьев Даттон к тому моменту уже не было сил кричать. Из их уст раздавался только хрип. Они были в предсмертной агонии. К тому моменту, как с их животов начали сдирать кожу, они были уже мертвы, но палачи продолжали свои действия, до тех пор пока последний кусок кожи не был ободран.

После чего одним ударом топора были отсечены головы и надеты на пики, которые после были прикреплены к поручням, расположенным по краям помоста, и оставлены до следующего дня.

После того как головы были подняты на пики, Юлиану и Анну стража, взяв под руки, отвела к повозке. В их глазах была пустота, никаких эмоций, они шли словно куклы, все, что они любили и ради чего жили, было уничтожено на помосте.

Граф Генрих, видя обритых наголо дочерей, проходящих мимо него под конвоем, вцепился в пояс руками, а из его глаз непроизвольно потекли слезы, в этот раз он не скрывал их от сторонних взглядов.

Усадив графиню и баронессу в повозку, они двинулись в сторону башни, где их содержали уже несколько дней.

Роберт и сопровождавшие его члены совета встали с кресел и, не говоря ни слова, проследовали в свои кареты, на которых они возвратились в замок.

Добравшись в замок, Роберт заперся у себя в кабинете. И спустя час слуга передал мне, что герцог меня зовет к себе.

Зайдя в кабинет, я увидел, что Роберт сидит в кресле у камина, положив ногу на ногу, и в руке болтает бокал с вином, но этот бокал был объёмом не менее литра. Жестом герцог подозвал меня к себе, подойдя, я уселся в кресло рядом с ним.

— Я не поощряю такие казни, как сегодняшняя, не люблю излишнюю жестокость, если в ней нет необходимости, — пояснил он.

А дальше мы сидели в тишине, герцог смотрел в огонь, изредка прикладываясь к бокалу.

Этим же вечером я вырвался в город, мне не хотелось находиться в замке. Прогуливаясь по городским улочкам, я вышел на центральную площадь, где сегодня были казнены братья Даттон. Возле помоста, на котором лежали изуродованные тела Филиппа и Гордена, дежурил караул из трех вооруженных стражников.

Горожане ходили мимо помоста, как будто это обыденное дело, лицезреть залитую кровью площадь и растерзанные тела.

Вдруг я заметил девушку, она выделялась на фоне остальных горожанок, но и в замке за все время своего пребывания ее не видел.

На ней был длинный роскошный плащ с капюшоном. Она подошла к старшему стражи, что-то ему шепнула на ухо, и в ее руке сверкнула пара серебряных монет. Кивком он дал понять двум другим, чтоб девушку пропустили на помост к телам конюших. Так как уже было достаточно поздно и людей на площади почти не оставалось, на нее никто не обращал внимания.

Поднявшись на помост к изуродованным телам Филиппа и Гордена, девушка достала из-под плаща небольшой нож и с хирургической точностью сделала разрез вверху живота под ребрами, просунув руку внутрь, она вырвала окровавленное сердце Филиппа. То же самое она проделала и с телом Гордена. Спустившись с помоста, завернула сердца в ткань и положила все это в маленький мешочек, после чего вытерла руки платком. Кивнув стражникам напоследок, двинулась по темной улице по направлению к выходу из замка. Решив узнать, в чем дело, я последовал за ней.

Странно все так, и я двинулся следом за женщиной.

Идя по темным улицам, я достал молот, держа его в правой руке вдоль правого бедра. Вдруг девушка свернула в один из переулков. И когда я повернул вслед за ней, её уже там не было. Остановившись, я прислушался.

Слева от себя из тени услышал ее голос.

— Я почувствовала тебя еще на площади, ты наблюдал за мной. Кто ты и зачем за мной идешь? — ласковым и нежным голосом спросила девушка.

Вот только от её голоса меня бросило в дрожь.

Тут она сделала шаг в мою сторону и вышла из мрачной темноты. Она стояла передо мной, но я не мог разглядеть ее лица, скрытого капюшоном. Тут из-за облака выглянула луна, и девушка уставилась на мой молот, который в лунном свете переливался неестественно светло-голубым светом.

Сделав резкий шаг назад, она прошептала:

— Не надо, — выставив вперед ладонь, как будто от чего-то закрывалась. От резкого шага с её головы слетел капюшон, открывая лицо.

Передо мной стояла девушка лет двадцати-двадцати двух, с золотистыми волосами, падающими на плечи, с необычайно большими голубыми глазами, тонким носиком и слегка припухлыми губками. Она напоминала баронессу Анну. Под плащом девушки, который был застегнут на ее тоненькой шейке, просматривалась изящная худенькая фигурка. Ее грудь вздымалась учащённым дыханием, как будто от страха.

— Я не причиню тебе зла. Расскажи, кто ты и зачем тебе сердца этих несчастных парней.

— Ты не такой, как все остальные, я чувствую в тебе что-то странное, пока не могу сказать что. И ты пришел издалека, – девушка опустила руку, но взгляд от молота не отводила.

— Меня зовут Изабелла, я живу в общине в небольшой деревушке на границе графства Алирон и баронства Аденск. Мы занимаемся врачеванием, но наши способы иногда идут в разрез с церковными канонами, поэтому многие нас называют ведьмами. Но они не видели настоящих ведьм, – девушка отвела взгляд от молота и посмотрела мне в глаза.

— Если вы занимаетесь врачеванием, то зачем вам сердце мертвого человека?

— Это не просто сердца, это сердца мучеников. Наша старшая сестра говорит, что в сердце человека, умершего в адских муках, остается частичка его души, и можно его использовать в различных обрядах.

— Так зачем такие сложности, берите крестьянина и пытайте его у себя в общине до смерти, – с сомнением прокомментировал я, мне хотелось увидеть её реакцию на такие слова.

— Нет, мы людей не пытаем, мы им, наоборот, помогаем, лечим. Такими делами занимаются только ведьмы, я об этом не могу тебе рассказать, но, если интересно, приезжай к нам в деревню, сестра Перрайн, возможно, тебе расскажет.

— Значит, вы лекарки. Видел я, как недавно одну ведьму сожгли живьем, страшное было зрелище. – В голове всплыли воспоминания о несчастной девушке, сожжённой на костре.

— Она не была ведьмой, ее звали Матильда, она была одной из нас. Но она не была согласна с правилами старшей сестры, решила отделиться и ушла из общины. Она темными делами не занималась, но за пределами общины старшая сестра не может нас защитить, договор не действует, – опустив голову, произнесла Изабелла грустным голосом.

— Какой еще договор, с кем?

— Ой, я не должна этого рассказывать, многого еще не знаю, но между общиной и инквизитором Конрадом Милфорским есть договор. По этому договору мы обязаны ему платить одну тысячу серебряных в год, в обмен он не трогает нас и не допускает церковников к нашей деревне. Извините меня, я, наверное, много лишнего сказала, мне нужно бежать. – Изабелла скрылась в ночной мгле.

Я возвращался в замок, из головы не выходила Изабелла, ее прекрасное личико, отраженное в лунном свете, и ее слова про темных. Неужели все-таки ведьмы существуют, или, как обычно говорят, жрет и не толстеет, значит, ведьма. А также про договор между ними и инквизицией было весьма любопытно, значит, церковники знают об их существовании.

На утро следующего дня был созван совет для решения дальнейшей судьбы графини Юлианы и баронессы Анны.

Первым заговорил герцог Линский о том, что стоит высказаться, кто что думает.

– Туда же их, к любовникам, ободрать кожу и отрубить головы, — барон Беннет, муж Анны, был категоричен.

Тут начался словесный бардак, крик, ор. Кто-то поддерживал барона, кто-то, напротив, кричал, что этого нельзя допускать, поскольку они дворянского рода. Мессир Морэ заговорил о лишении их титулов, а после предложил казнить, отрубив им головы. Так продолжалось около трёх часов подряд, к единому мнению не могли прийти.

— Я готов ее простить, но если она признается мне в своей любви, – проговорил дрожащим голосом Карл граф Алиронский, супруг Юлианы.

— Из благодарности за заслуги графа Генриха Валерианского предлагаю сохранить титулы и жизнь графине Юлиане Алиронской и баронессе Анне Гегенской, отправив на пожизненное заточение в Торненский монастырь, и пусть они вымаливают прощение до конца своих дней, — высказался один из совета благородных.

И это предложение было поддержано большинством, хотя муж Анны продолжал настаивать на казни неверной супруги.

Граф Генрих Валерианский просидел весь процесс, не произнеся ни слова. После принятия решения советом попросил дозволения проститься с дочерями, после чего вышел из зала.

Граф вошёл к своим дочерям в присутствии охраны, но они на него никак не отреагировали, в их глазах была пустота и озлобленность на весь мир. На отца, который выдал их замуж за нелюбимых, на всех остальных, которые отобрали у них любимых людей и смысл жизни.

А утром следующего дня к башне, в которой находились в заточении благородные дамы, подъехала карета. Разместив в ней осужденных женщин, карета двинулась в сторону Торненского монастыря в сопровождении десятка бойцов. Судя по состоянию сестер, им было уже все равно, что с ними будет.

Граф Валерианский наблюдал за этим со стороны, он не сдерживал слезы, прощался с дочерями навсегда.

Роберт же пригласил меня к себе, где предложил продолжить дальнейший осмотр его владений и готовности войск.