Введение

Принято считать, что на войне все решает число воинов, их доблесть, искусство военачальников и судьба, которой подвластны все дела человеческие, а дела войны всего более.

Тит Ливий (9, 17, 3)

Многочисленные исследователи неоднократно обращались к истории эллинизма, изучая различные ее аспекты: социальную и экономическую жизнь, вопросы идеологии и религии, политические и международно-правовые отношения. Охватывая всего три столетия[2], эпоха эллинизма до сих пор привлекает внимание неизученностью отдельных вопросов, нерешенностью поставленных проблем и неожиданными подходами к старым дискуссиям.

Политическая и военная история этого периода достаточно полно представлена в трудах зарубежных и отечественных антиковедов, но детально изучены лишь некоторые войны, которые вели эллинистические правители между собой и, особенно, с Римом. При этом внимание исследователей привлекают, как правило, последние этапы существования эллинистических монархий в ущерб концу III в. до н. э.[3], что объясняется состоянием Источниковой базы, с одной стороны, а с другой стороны, желанием историков дать ответ на вопрос, поставленный Полибием в его знаменитом труде: каким образом Рим подчинил почти весь известный в то время мир? Не являясь исключением в этом плане, автор данного труда считает, что причину успешного проникновения римлян на Балканы следует искать во взаимоотношениях греков с Македонией, в особенностях их восприятия друг друга.



В имеющихся нарративных источниках[4] предпоследний македонский правитель, на долю которого выпали две войны с Римом, Филипп V, предстает перед нами весьма мрачной фигурой: подверженный низменным страстям, обладающий деспотическими наклонностями, амбициозный, охваченный идеей о мировом господстве, он развязал конфликт с римлянами и открыл им дорогу для завоевания эллинистического мира. Плутарх, например, пишет, что Филипп превратился из милосердного царя и скромного юноши в разнузданного и гнусного тирана (Plut. Arat., 51). Павсаний характеризует Филиппа V как человека коварного, который «вызвал к себе ненависть со стороны всей Эллады» (VIII, 50, 4). Ливий утверждает, что ахейцы относились к нему с подозрением из-за его жестокости и вероломства, хотя были обязаны македонянам многими благодеяниями (32, 19, 7). В другом пассаже (32, 21, 21–25) римский историк обвиняет Филиппа в убийствах и грабежах, учиненных им в Мессене, в убийстве обоих Аратов, в надругательствах над девами и матронами, рисуя его человеком, жестокости которого все боятся.

Однако все негативные отзывы о царе берут свое начало в более ранних произведениях, из которых, указанные выше авторы, несомненно, во многом черпали свои сведения — из труда Полибия[5], из мемуаров ахейского стратега Арата, из сочинений римских анналистов. К сожалению, столь же неприглядный образ Филиппа V существует и в современной исследовательской литературе. В данной работе нам хотелось бы внести некоторые коррективы в уже сложившиеся стереотипы восприятия македонского царя и попытаться показать на примере первых лет его царствования, насколько серьезные проблемы ему приходилось решать, как ему удалось вполне успешно справиться с ними и, в соответствии с этим, показать Филиппа V в ином свете — как человека, руководствовавшегося в своей политике принципами, существенно отличавшимися от тех, что приписывают ему греческие историки.

Конец III в. как внутри греческих государств, так и в их взаимоотношениях с соседями характеризуется новым витком противоречий, вызванных неравномерностью их экономического и политического развития. Как и в предшествующее столетие, не изжила себя борьба городов за власть и влияние в греческом мире — напротив, она поднялась на новый уровень, ибо теперь ее вели не отдельные полисы, а союзы государств. С другой стороны, этот факт, а также растущее осознание эллинами их этно-социального и культурного единства стимулировали развитие федеративных отношений в Элладе[6]. На закате эллинистической истории наибольший след в ней оставили Этолийский и Ахейский союзы. Их формирование и развитие отразило тенденцию могущественных федераций к расширению и укреплению своего господства не только в пределах «собственных» географических регионов, но и во всей Элладе.

Этолийский союз издавна располагался вокруг общего этолийского святилища в Ферме. Этолия известна как суровая страна, жители которой были прекрасными воинами, всегда носившими при себе оружие. Продемонстрировав свою храбрость во время нападения на Дельфы галлов (279–278 гг.), они захватили святилище, распространили свое влияние на Амфиктионию и тем самым подняли свой престиж среди эллинов[7]. В то же время они захватили некоторые территории: на западе — в Акарнании, на востоке — в Фокиде, Западной Локриде, в Фессалии, образовав самое обширное из всех греческих государств. В 245 г. этолийцы присоединили Беотию и таким образом, не вступая в открытый конфликт с Македонией, объединили под своей властью большую часть Средней Греции, кроме Аттики, охраняемой македонским гарнизоном. Сверх того, к 220 г. под их контролем находилась Малида, Дорида, энианы и долопы, Ахайя Фтиотидекад. Членами союза на правах исополитии стали Кефалления, Амбракия, Кеос, Хиос, Фигалея и Мессения[8].

Соперником Этолийского союза была Ахейская федерация, быстро вышедшая за пределы нищей Ахайи благодаря энергичным действиям Арата из Сикиона. Одной из побудительных причин объединения могло стать стремление ахейцев сообща противостоять экспансии этолийцев[9]. Важными вехами в истории Ахейского союза были сначала присоединение Сикиона, а затем захват Коринфа. Постепенно, добровольно или принудительно, почти весь Пелопоннес вошел в его состав. К 228 г. членами лиги были Ахайя, Сикион, Коринф, Мегара, Аргос, Арголида и города побережья, Эгина, Мегалополь и большая часть Аркадии[10]. Все эти территории прежде находились в сфере македонских интересов. Не присоединенной ни к одной федерации оставалась лишь свободная Спарта. Желание включить ее в Ахейскую лигу было закономерным явлением. Однако в отличие от остальных городов Пелопоннеса, которые видели в союзе возможность избавиться от македонского контроля, в Спарте, и в прежние времена не подчинявшейся Македонии, такого стремления не было, что неизбежно вело к конфликту с державными интересами союза. Кроме того, имперские устремления, свойственные лидерам и Этолийской и Ахейской федераций рано или поздно должны были столкнуть между собой оба союза[11].

Македония в эллинистический период была довольно сильным государством, распространявшим свое влияние даже на формально независимые полисы Греции. Ей противостояли лишь Этолийский и Ахейский союзы. Конечно, она была не самым блестящим из эллинистических царств, но ее военное могущество долгое время оставалось значительным благодаря ее знаменитой фаланге. Примечательно, что к концу III в. федеральные и монархические принципы воздействовали друг на друга. По мнению В. Тарна[12], глава Ахейской лиги Арат стал почти таким же «монархом», как любой Антигонид в Македонии. Следует учитывать и то обстоятельство, что кризис полиса неизбежно усиливал авторитарные тенденции, увеличивал влияние «сильной личности» в политике[13]. Именно взаимоотношения этих трех государств долгое время определяли всю политическую обстановку на Балканах. Но с конца 40-х гг. III в. на международные отношения начинает действовать еще один важный фактор — социальное движение, зародившееся в Спарте и нашедшее отклик во всех полисах Греции.

Вторая половина III в. принесла Балканской Греции лишь несколько мирных лет; одна коалиционная война практически сразу сменяла другую. В столкновения были вовлечены все государства, за исключением Афин, которым удалось сохранить нейтралитет в конфликтах того периода. При этом освободительное движение против македонского засилья переплеталось с получением финансовых субсидий от египетского правителя, борьба за социальные преобразования сопутствовала политическому соперничеству между государствами. Столь тесный клубок противоречий создавал благодатное поле для амбициозных политиков, подобных ахейскому стратегу Арату[14], опиравшихся для реализации намеченных планов то на одни силы, то на другие, использовавших слабости друзей и врагов в своих целях, считавших, что успех оправдывает все.

Показательно, что как и в предыдущем столетии, в III в. единство на Балканах так и не было достигнуто греками. Их единение в Деметриевой войне (239–229 гг.) было временным. Хотя цели союзников в существенных пунктах отличались, но достичь их можно было тогда лишь ценой заметного ослабления Македонии, и антимакедонский альянс был тем общим знаменателем, который сводил и сплачивал партнеров. Но как только угроза северного вмешательства была ликвидирована, на первый план вышли внутренние противоречия между имущими и неимущими слоями населения, усугубившиеся соперничеством государств за гегемонию и обращением за помощью к другим державам. «Представляя собой одно из высших достижений античной государственности, Ахейский и Этолийский союзы одновременно вписали и немало мрачных страниц в историю Эллады; …федеративные государства по самой своей природе были предназначены для борьбы за единство и независимость Греции, на практике же они внесли, каждое по-своему, немалый вклад в дело уничтожения и единства, и независимости греков»[15]. Хотя масштабы войн в Греции, по сравнению с борьбой диадохов, были не особенно велики, но их непрерывность приводила к взаимному ослаблению и неспособности самостоятельно решать общегреческие проблемы, что создавало почву для новой внешней интервенции.

Следует вспомнить тот факт, что каждый эллинистический правитель испытал влияние греческих идей и желал иметь какую-то идеологическую базу для своего правления, помимо прав завоевателя. В Азии и Египте эта основа была найдена в идее божественности царя. Македония в этом отношении отличалась: ни один Антигонид не решился на установление царского культа в собственном государстве, не говоря уже о Греции. Начиная с Филиппа II и Александра Великого наметились две тенденции в отношениях между македонской монархией и греческими полисами. Филипп II создал Коринфскую лигу[16]. Он, а затем его сын рассматривали эллинов как свободных союзников; лишь в самом конце правления Александр изменил этой позиции. Второе направление берет свое начало от Антипатра, который управлял Элладой с помощью македонских гарнизонов и поддержки промакедонских режимов.

Все последующие правители избирали второй путь, за исключением недолгого союза между Антигоном Одноглазым, его сыном Деметрием Полиоркетом и греками. Как отмечал Ф. Г. Мищенко[17], последующие правители Македонии готовы были пользоваться каждым случаем для того, чтобы обратить свободных эллинов в своих покорных подданных.

Следующую попытку обосновать свои претензии на контроль в Элладе на законном основании предприняли Антигон Досон, а затем Филипп V. Таким основанием должен был стать договор об Общем Мире, условия которого были оговорены при образовании Эллинской лиги в 224 г. Если в прежние времена идея всеобщего мира была несовместима с идеей суверенного полиса[18], то в конце III в. в лигу вошли не отдельные города, а федерации, которые были более привычны к некоторым ограничениям своих действий, с одной стороны, но и более готовы к равноправному партнерству, с другой[19]. Такой союз обеспечивал полную внутреннюю автономию государств-участников[20], хотя внешняя политика, как правило, определялась более могучим из союзников. Отношения дружбы великой державы с более слабым государством всегда оставались неоднозначными. В хороших руках подобная система не обязательно приводила к насилию[21]. Македонские правители Александр Великий, Деметрий Полиоркет, Антигон Досон довольно успешно использовали союз с греками в своих целях. Но в случае с Филиппом V дело обстоит сложнее.

Его отношение к грекам коренным образом отличалось от державной политики предшественников. Потеря контроля над Грецией в Деметриевой войне наглядно продемонстрировала македонским правителям ошибочность их действий в Элладе. Опираясь на тиранов, они оттолкнули от себя зажиточные круги полисов и лишились опоры этого наиболее заинтересованного в Македонии социального слоя, подтолкнув их в антимакедонский лагерь[22]. Антигон Досон справедливо учел просчеты предшественников и, когда представилась возможность, вернулся к союзным отношениям с греками. Он предпочел не бороться с федеративным движением, а приспособить его к интересам Македонии. Филипп V, оценив преимущества этого пути развития отношений с Грецией, следовал тем же курсом.

Предлагаемое исследование призвано показать, что хотя Филипп и заслужил много нареканий, но за ним остаются и великие заслуги. Если исходить из нравственных норм того времени, а также иметь в виду условия, в которых проходила его юность, принять во внимание непомерность задач, стоявших перед ним, и излишнюю пристрастность источников, то внешняя политика Филиппа отнюдь не выглядит чудовищной. Напротив, он, как никто другой, проявил с молодых лет талант полководца и государственного деятеля. Можно также отметить еще один момент. Поскольку на любой войне существуют два фронта — внешний, сфера действий командующего, где сражения ведутся оружием, и внутренний, психологический фронт, сфера государственного лидерства, где важное значение приобретают идеи и их пропаганда, — то можно утверждать, что Филипп V в Союзнической войне был вынужден сражаться на два фронта. Настоящая работа предлагает не только рассмотрение обоих направлений, но и выяснение того факта, на каком из них царь одержал победу.

Хронологические рамки настоящего исследования охватывают годы Союзнической войны, которая имела место в 220–217 гг. Тем не менее в некоторых случаях, когда это кажется вполне обоснованным для логики исследования, мы выходили за указанные границы. В частности, это касается как отдельных эпизодов, так и переворота в Мессении, произошедшего в конце 216 г., но явившегося следствием войны.

Основным источником для данного периода остается «Всеобщая история» Полибия — грандиозный по объему и охвату материала труд. Полибий (ок. 200–120 гг.) — сын влиятельного политического деятеля Ахейского союза, политик и командующий конницей ахейцев, был глубоко эрудированным человеком, взявшимся за перо лишь после основательного изучения трудов историков, как предшественников, так и современников, а также официальных документов из архивов Рима, Македонии, Родоса, Ахейского союза. Таким образом, он был хорошо осведомлен о том, о чем писал, и об исследуемой нами войне, в частности.

В историографии неоднократно делались попытки охарактеризовать работу и мировоззрение историка[23]. Важность Полибиева труда определяется тем, что пытаясь ответить на вопрос: «как Рим покорил весь эллинистический мир?», историк обстоятельно описывает события того периода, исследуя их причины и взаимосвязь. Его «Всеобщая история», которую по степени достоверности изложенных в ней фактов и по ее значимости как исторического источника и как памятника исторической мысли можно поставить в один ряд с сочинением Фукидида, значительна еще и другим — тем, что она учит извлекать уроки из прошлого и указывает каждому историку фундаментальные принципы профессионального мастерства[24].

Добросовестно описывая политические и военные события, греческий автор ставит во главу угла выявление причинно-следственных связей. Он cato говорит, что историки должны обращать внимание не столько на событие, сколько на обстоятельства, предшествующие им, одновременные с ними и следующие за ними (III, 31, 11).

Полибий обращался к проблемам теории истории, прерывая рассказ многочисленными рассуждениями, что вызывало критические замечания современных исследователей. Но, как доказала Г. С. Самохина[25], это было связано не с темпераментом и складом ума историка, а с потребностями времени. Выяснение причины, повода и начала событий занимает в системе исторических доказательств, по мысли Полибия, основное место. Его можно с полным основанием назвать новатором, ибо он первым из греческих историков, чьи произведения дошли до нас, попытался оценить роль необходимых в любом историческом труде доказательств[26].

Следует принять во внимание, что по исследуемой тематике не сохранилось другого столь глубокого труда, способного сравниться с произведением ахейского историка. Союзническая война изложена у него довольно полно. В связи с вышесказанным ценность его произведения бесспорна. Добросовестно и обстоятельно описывая политические и военные события, создавая так называемую «прагматическую историю»[27], Полибий при этом действующими лицами истории считал людей: «…во всем окончательное суждение определяется не самим деянием, но причинами его, намерениями людей и их особенностями» (Polyb., II, 56, 16)[28]. Неудивительно, что при подобном подходе к изложению кампаний Союзнической войны историк акцентирует внимание читателя именно на личностях, на их планах и устремлениях, часто в ущерб реальным фактам.

Нужно помнить еще один существенный момент: сам автор не был беспристрастным и объективным, когда речь заходила о противниках или соперниках Ахейского союза. Отец Полибия, ахейский стратег Ликорт, и знаменитый Филопемен привили ему глубокое чувство патриотизма[29]. Воспитанный в круге тех политических деятелей Ахейского союза, которые боготворили Арата и рассматривали себя в качестве наследников его политики, Полибий представляет читателю Арата как мудрого государственного мужа, способного предвидеть последствия тех или иных политических действий, когда результат их еще никому не был ясен[30]. Полибий не просто восхищается Аратом, он искренне разделяет его внешнюю политику. Поэтому далеко не все высказывания историка можно принимать на веру. Как отмечал Хэммонд, он унижал врагов своей страны — Этолию, Спарту, Македонию. При этом Полибий так восхищался Римом, что унижал и врагов «вечного Города» — прежде всего, Македонию. Его оценка македонского царя Филиппа V вообще далека от объективности[31]. Характерно замечание историка: он считает невероятным, чтобы семнадцати летний юноша (т. е. Филипп) мог дать правильное суждение в важном деле; высказанное царем мнение с наибольшей вероятностью должно быть приписано стратегу Арату (Polyb., IV, 24, 1 и 3). Успехи ахейцев он объясняет дальновидностью их вождей и лучшими качествами их характера. Этолийцы же в его описании — зачинщики постоянных беспорядков в Греции и нарушители мира. Они не стыдятся ничего, что приносит выгоду (Polyb., IX, 38, 6; XVIII, 34, 7), непрерывно грабят Элладу (Polyb., IV, 16, 4) и даже не ищут каких-либо оправданий своим поступкам (ibid.). Эти и другие не менее резкие отзывы довольно часто встречаются на страницах произведения Полибия. Интересен тот факт, что Плутарх, не раз упоминая об этолийцах, не обнаруживает к ним такой нетерпимости и раздражения, какие присутствуют у Полибия, хотя автор «Сравнительных жизнеописаний» не скрывает их пороков (Plut. Flamin., 8; 10; 15). По мнению Чарльза Эдсона[32], портрет Филиппа у Полибия был призван мотивировать — и таким образом оправдать — измену ахейцев в римско-македонской войне. Поэтому сведения Полибия нуждаются в критическом осмыслении.

Более того, даже при осторожном чтении, остается впечатление, что Полибий противоречит себе[33]. Так, например, его сведения относительно иллирийских событий и их роли в македонской политике выглядят несколько неправдоподобно. По Полибию, Деметрий Фарский воспользовался тяжелым положением римлян накануне второй Пунической войны, нарушил соглашение с ними, развернул широкомасштабные пиратские действия на море, чем спровоцировал войну. Потерпев сокрушительное поражение, он прибыл ко двору македонского царя Филиппа, стал его советником и подтолкнул молодого правителя к столкновению с Римом. Источником Полибия в данном вопросе был, вероятно, Фабий Пиктор, труд которого носил пропагандистско-патриотический характер[34]. Таким образом, Полибий оказался под сильным влиянием римской пропаганды. Это обстоятельство создает для современных исследователей серьезные трудности. Каждый автор должен прежде всего рассмотреть вопрос о степени доверия к приведенным во «Всеобщей истории» фактам и к тем комментариям, которые дает ахейский историк.

С другой стороны, сам Полибий неоднократно критикует Фабия, обвиняя его в нелогичности и неправдоподобности изложенных им событий, якобы приведших к началу Ганнибаловой войны (III, 8, 1–9, 5). Более того, Полибий предупреждает читателя, не верить всему, что говорит Пиктор (III, 9, 4–5). Трудно предположить, что после таких заявлений ахейский историк стал бы беспечно повторять его версию. Скорее всего, дело в стремлении Полибия изобразить поучительный для аристократической аудитории портрет Деметрия Фарского, показав его безрассудным и опрометчивым человеком в противовес Арату Сикионскому, конец карьеры которого ознаменовался острым конфликтом с этим иллирийцем. Подводя итог вышесказанному, можно подчеркнуть, что современные авторы довольно часто вынуждены по тем или иным причинам отклонять предлагаемые ахейским историком версии событий, но вследствие отсутствия другого материала они в этом случае нередко оказываются в области чистых предположений и гипотетических построений.

Писатели более позднего времени во многом зависели от этого первоисточника. «История» Полибия была основой для жизнеописаний Арата и Фламинина у Плутарха и, в известной степени, для труда Тита Ливия. Из написанного Плутархом мировую славу ему принесли «Сравнительные жизнеописания» — биографии выдающихся греков и римлян, объединенные в пары. Плутарх не стремится дать подлинное жизнеописание своего героя, его задача иная — показать великого человека, обрисовать его характер. К сожалению, история для Плутарха — всего лишь фон для изображения портрета политического деятеля. Характерно, что македонские правители, за исключением Александра Великого, не удостоились внимания автора. Поэтому краткие сообщения о начальном периоде деятельности Филиппа V можно почерпнуть только из биографии его современника — Арата. При этом следует учитывать и тот факт, что Плутарх кроме труда Полибия пользовался и собственно «Воспоминаниями» Арата[35]. Особенности этого источника также не могли не отразиться на выводах биографа. Характерен пример: Арат не имел возможности влиять на македонского царя Антигона Досона, но ему было выгодно представить собственное положение как весьма близкое к царю. Эта тенденция нашла выражение у Плутарха, который пишет об исключительно дружественных отношениях Арата и Досона с момента их первой встречи (Plut. Arat., 43), что весьма странно, если учесть, сколько сил Арат потратил в прежние годы на выдворение македонян из Греции.

Тит Ливий еще более дискредитировал Македонию, чем Полибий, хотя обычная информация по римской истории у него дана правильно. Его произведение «История Рима от основания города» сохранилось не полностью: дошли первая и третья декада и частично книги четвертой и пятой декады, до победы Эмилия Павла в 168 г.; об остальных частях известно благодаря кратким обзорам — периохам, составленным еще в древности. Поскольку основной задачей автора было создание апологетической картины римских завоеваний, то естественно, что Ливий при описании военно-дипломатических действий Рима в Греции всецело зависит от Полибия, заимствуя зачастую и его оценки событий[36]. История Греции и Македонии затрагивается в 21–41 книгах «Истории Рима». Но до римско-македонских войн Ливий не удостаивает Балканы пристальным вниманием. Он достаточно подробно рассказывает о деятельности Филиппа V по восстановлению экономического положения Македонии после второй Римско-македонской войны (39, 24, 1–4), но о начале правления этого царя его данные остаются отрывочными и довольно искаженными. Примером может служить сообщение (23, 33, 1–3), что за ходом второй Пунической войны следили все народы и особенно царь македонский. Узнав о переходе Ганнибала через Альпы, Филипп обрадовался войне между римлянами и карфагенянами, но пока было неизвестно, на чьей стороне перевес, он колебался, кому желать победы. Такая версия, однако, не выдерживает критики, поскольку подразумевает, что события, происходящие в Италии, не только были важны для всего эллинистического мира, но и определяли политику независимых от власти римлян монархов. Вряд ли здесь следует видеть что-то, кроме отражения общей для всего труда Тита Ливия концепции о величии Рима.

Наряду с указанными «базовыми» источниками привлекался и материал, содержащий отрывочную информацию по выбранной теме. К вспомогательным источникам следует отнести труд Страбона «География». Страбон родился около 64/63 г. и был современником заката эллинизма. Он получил хорошее по тому времени образование, посвятил себя путешествиям и научным занятиям, результатом которых стал труд «Исторические записки», а затем «География»[37]. Основная часть приведенных им сведений — несомненно книжного происхождения[38]. География для Страбона — наука практическая, цель которой приносить пользу властителям (II, 1, 18). Поэтому в его труде помимо географических описаний различных территорий с подробным указанием населенных пунктов, сообщений о достопримечательностях, климате, природных ресурсах, особенностях хозяйственной жизни, имеются и исторические экскурсы, в частности, отмечены мероприятия македонских царей, в числе коих упоминаются и некоторые деяния Филиппа V.

Труд Диодора Сицилийского «Историческая библиотека» (I в.) также затрагивает эллинистическую эпоху. Она представлена у Диодора в XVIII–XL книгах. Однако начиная с XXI книги это не более, чем скудные отрывки, сохранившиеся благодаря «Библиотеке» Фотия, цитатам в поздних сочинениях или благодаря рукописи, опубликованной в XVII в., но позднее утерянной. Диодор не был крупным историком, ценность его сообщений зависела от тех источников, на которые он опирался. По сравнению с Полибием он — второстепенный писатель. Довольно долго даже господствовало мнение, что Диодор был не более чем механическим переписчиком, который составил свое сочинение на основе компиляции из нескольких недошедших до нас источников[39]. Тем не менее его данные о начале эпохи эллинизма часто оказываются весьма полезными — при сопоставлении с другими авторами. К сожалению, однако, материал собственно о Филиппе V практически не сохранился.

Аппиан (нач. II в. н. э. — 70 гг. II в. н. э.) по происхождению был греком, уроженцем египетской Александрии. Он жил и писал в тот период, когда Италия и Рим потеряли преобладающее значение в обширном Римском государстве. Культурное возрождение империи было тесно связано с распространением эллинской культуры по территории всей империи, которое позднее получило название «Греческое Возрождение»[40]. Аппиан поставил себе задачей написать на греческом языке обширную историю Рима и покоренных им народов. Главное место в его труде занимают войны Рима, как внешние, так и междоусобные. Труд его состоял из 24 книг, из них полностью уцелели только книги VI–VIII и XII–XVII, остальные — во фрагментах. Историю эллинистической Греции и Македонии Аппиан затрагивает как раз в тех книгах, которые плохо сохранились: IX («Македонская и Иллирийская»), X («Греческая и Ионийская»), XI («Сирийская»). Сведения его отрывочны и требуют сопоставления с другими источниками.

Среди авторов римской эпохи, дающих некоторый материал для изучаемой темы, можно назвать и Павсания. Он был воссоздателем направления, пришедшего в упадок на исходе старой эры — жанра периэгезы (описания достопримечательностей какой-либо страны). Данный жанр зародился в архаическую и раннеклассическую эпоху, но расцвета достиг в период эллинизма. Анализ текстов показывает, что целью автора было описание того, «что не попало в историю» (I, 23, 2), а не повторение сведений, о которых «уже было хорошо сказано» до него (II, 30, 4). Он не оформил свой труд как беспорядочное собрание разнообразных выписок и заметок, а придал ему форму итинерария, т. е. дорожника, руководства для путешественников. Особое место в «Описании Эллады» занимают исторические экскурсы, которые распадаются на три группы: очерки древнейшей истории той или иной области, краткие заметки ad hoc и очерки, посвященные истории Эллады со времен Филиппа II до конца I в. н. э. Последние разбросаны по всем книгам. Фактического материала в них сообщается немного. Примечательно, что идеалом для Павсания была Эллада до Херонеи; в дальнейшем, по мнению автора, история стала цепью злодеяний[41]. К врагам Греции Павсаний относится дифференцированно. О македонянах он отзывался негативно, поскольку именно в результате неудачной борьбы с ними погибла греческая независимость. Он нещадно бранит их царей, в частности, Филиппа V, человека коварного (II, 9, 4; VII, 7, 5), который «вызвал к себе ненависть со стороны всей Эллады» (VIII, 50, 4).

Следует отметить и общий для всех использованных в данном исследовании нарративных источников недостаток — в них отсутствует абсолютная хронология событий. Как известно, только с III в. благодаря исследованиям александрийских ученых стали появляться хронологические таблицы. Их авторы стремились разработать универсальную систему, с помощью которой можно было бы датировать события, синхронизируя их между собой. Среди историков Полибий одним из первых пытался применить такую систему, основанную на счете по олимпиадам. Однако, как показывает его труд, он нередко отказывался от этой системы по причине трудности ее соблюдения. Главное противоречие хронологической системы Диодора заключалась в том, что он вынужден был объединять несоединимые элементы: год по архонтам, олимпиадам и консульствам. Приравнивая римское начало года (с 153 г. — 1 января) к греческому (июль-август), Диодор, естественно, допускал ошибки. Павсаний также интересуется хронологией истории Греции, но часто понимает под ней генеалогию[42].

Ценным источником для периода эллинизма остаются данные эпиграфики. Их преимущество заключается, в первую очередь, в том, что они являются документальными свидетельствами той эпохи. К сожалению, от времени Союзнической войны эпиграфических источников сохранилось немного и они проливают мало света на интересующие нас события. Так, например, в одной надписи сообщается, что жители Тегеи, подвергшейся в 218 г. нападению спартанских войск, воздают почести двум мужам за храбрость, проявленную в борьбе за свободу полиса (Syll3, 533). А в другой — о том, что димеяне дают гражданство переселенцам, воевавшим вместе с ними в 219 г. (Syll3, 529).

Весьма полезными оказались сохранившиеся фрагменты надписей, относящихся к более ранним временам, но имеющих отношение к Коринфским лигам 338 и 302 гт., поскольку между последними и Эллинским союзом 224 г. прослеживается много аналогий в организации и структуре. Дело в том, что союзный договор Антигона Досона с греками известен только по нарративной традиции. Полибий приводит список государств, входивших в лигу (II, 54, 3; IV, 9, 4; 15, 1; XI, 5, 4), отмечает полномочия гегемона и синедриона (II, 54, 4; IV, 22, 2; 24, 4; 25, 1 sqq.; V, 102, 8), описывает процедуру приема новых членов в союз (IV, 9, 2) и т. п. Но историк не ставил своей целью исследование всех особенностей Эллинской лиги 224 г. Его сведения довольно фрагментарны, в них есть некоторые расхождения[43], поэтому сопоставление их с договорами Коринфских лиг позволяет дополнить некоторые проблемные аспекты темы. В частности, афинская надпись (SVA, III, 403 или Syll3, 260), относящаяся к союзу Филиппа II с греками, содержит текст клятвы делегатов греческих государств — участников Коринфского конгресса и позволяет при сравнении с другими источниками воссоздать условия договора 338 г. между греками и Филиппом. Текст клятвы сильно пострадал; при его восстановлении возникают различные интерпретации — в зависимости от того, как тот или иной исследователь решает вопрос о характере лиги. Второй фрагмент надписи, с нашей точки зрения, более интересен. Он содержал, вероятно, список полисов — участников союза, а также символы, означавшие, скорее всего, количество делегатов, которое должен был направлять в синедрион каждый полис. Эти символы послужили основой для исследования В. Швана[44], который произвел подсчет количества войск греческих союзников, всех вместе и каждого в отдельности. Данные эти признаются достоверными большинством историков.

Значительную ценность представляет надпись из Эпидавра (SVA, III, 446), относящаяся к союзу 302 г. Она была обнаружена при раскопках в 1918 г. П. Каввадиусом. Тогда было найдено три больших фрагмента, которые Каввадиус отнес ко времени Антигона Досона, приняв во внимание союз 224 г. За 25 лет до этой находки были найдены семь маленьких фрагментов, которые У. Вилькен[45] приписывал союзу 338 г., но, как позднее оказалось, тесно связанных с надписями, найденными в 1918 г. Находка П. Каввадиуса позволила У. Вилькену сделать другое предположение: все названные выше фрагменты относятся к договору Деметрия Полиоркета и Антигона Одноглазого с греками[46]. Это предположение блестяще подтвердилось в 1926 г., когда при раскопках в Эпидавре было найдено еще два фрагмента этой же надписи, в которых также регламентировались отношения между греческими союзниками. По версии У. Вилькена, все пять фрагментов относятся к 302 г. до н. э. Предложенное историком расположение фрагментов и восстановление утраченных строк до сих пор признаются в ученом мире наиболее удачными[47]. Надпись состоит из пяти частей. Первая излагает общие условия договора, вторая сохранилась слишком плохо, чтобы можно было с уверенностью говорить о ее содержании. Третью, напротив, удалось восстановить почти полностью; она касается судебных функций синедриона, определяет где и как долго должны проходить заседания общего совета, как назначаются председатели и какова их роль. Четвертая, сохранившаяся почти так же плохо, как и вторая, вероятно, содержала предусмотренные союзниками меры против нарушителей договора. Пятая включала список участников союза и текст клятвы, которая имела много общих черт с условиями, изложенными в первой части.

Любопытные данные содержатся в сохранившихся фрагментах военного устава, идентичные копии которого были найдены в Драме и Кассандрии. По начертанию букв их относят ко времени Филиппа V. Впервые они были опубликованы в 1999 г.[48] В этих надписях есть сведения о сроке военной обязанности, возрастные ограничения для службы, сведения о принципах набора в агему, фалангу и в отряд гипаспистов.

Одного лишь беглого перечисления указанных выше источников вполне достаточно для справедливого замечания В. И. Кащеева; «Ввиду того, что "Всеобщая история" Полибия остается главным нашим источником по периоду эллинизма, любая новая работа по истории той эпохи с неизбежностью становится своеобразным комментарием к этому замечательному памятнику исторической мысли»[49]. Из написанных к настоящему времени «комментариев» самым объемным и полным является труд английского антиковеда Фрэнка Уолбэнка. Трехтомное произведение «Исторический комментарий к Полибию»[50] впечатляет грандиозностью и эрудированностью автора. Как справедливо отметил Дж. Ларсен[51], эта работа занимает видное место среди самых полезных трудов по греческой и римской истории. Разбирая каждый пункт греческого текста, автор отмечает дискуссионные моменты по политическим, социальным и другим вопросам, приводит основные точки зрения ученых по данному пассажу, подчеркивает спорность отдельных трактовок, проводит аналогии и сопоставление сведений с другими источниками и, наконец, высказывает свое мнение. Примечательно, что Ф. Уолбэнк не забывает давать обзор международной обстановки. Некоторые примечания касаются текстологических проблем и несогласованности материала в разных изданиях. Первый том посвящен книгам I–VI, т. е. непосредственно относится к войне 220–217 гг. Автор подробно рассматривает причины и повод к началу боевых действий, сопоставляет численность военных сил союзников и их противников, затрагивает проблемы топографии. Однако структура книги — комментарии к тексту источника — не позволяет Уолбэнку представить цельную картину боевых действий и общей стратегии войны.

Несмотря на значительный вклад историков в изучение отдельных вопросов военно-политического характера конца III — начала II вв., Союзническая война не была предметом специального исследования ни в зарубежной, ни в отечественной историографии. Как правило, авторы ограничиваются либо кратким упоминанием о ней и пересказом версии Полибия, либо дают небольшой разбор военных действий в рамках обширного произведения по истории Македонии. К последним работам можно отнести монографию Ф. Уолбэнка «Филипп V Македонский» и его совместный с Н. Хэммондом третий том «Истории Македонии»[52]. Как отмечал Дж. Ларсен[53], задача Уолбэнка — написать биографию Филиппа — довольно трудная, так как фигура этого царя остается загадочной по причине враждебной традиции, представившей читателям его изображение в мрачных красках. Тем не менее автору удалось показать целостный портрет этого деятеля. Он поднял на новый уровень отдельные высказывания своих предшественников (например, М. Олло) и отказался от неубедительных аргументов тех, кто представлял Филиппа борцом за общегреческие интересы в войне с Римом. Его исследование сложнее и глубже. В шести главах своей книги о Филиппе Ф. Уолбэнк старается объективно осветить правление этого царя. Автор раскрывает этапы распространения его власти на соседние территории, показывает неординарные способности царя, не скрывая при этом его жестокости и импульсивности. Союзнической войне отведена в труде Уолбэнка целая глава. Пересказывая версию Полибия, английский историк во многом следует за своим источником: он также возлагает основную вину за развязывание войны на этолийцев, признает вину македонян в кризисном состоянии Ахейского союза в конце первой кампании, подчеркивает необходимость сохранения тайны продвижения македонской армии зимой 219 г. и т. п. При этом Ф. Уолбэнк, конечно, более объективно оценивает действия македонского царя. В его изложении Филипп не стремился к разжиганию войны — бремя её легло на него, как на гегемона Эллинской лиги; он был вынужден обратиться к системе гарнизонов не из-за своего деспотического характера, а в результате требований военного времени. Не ускользнули от внимания исследователя и финансовые проблемы молодого царя после первых дорогостоящих боевых действий. Именно финансовыми трудностями Уолбэнк объясняет как необходимость разгрома Ферма, так и недовольство армии. Оценивая первые операции Филиппа в 219 г., автор, стараясь избежать категорических суждений, придерживается мнения о присутствии римского фактора в политике македонского правителя, хотя и не преувеличивает его значение, как некоторые историки[54]. Немалое место в исследовании уделено так называемому «заговору Апеллеса». Автор называет его движением против Арата, вылившимся в государственную измену[55]. Виновником имперских устремлений Филиппа стал, по мнению Уолбэнка, Деметрий из Фароса, который пробудил у молодого царя, занятого исключительно греческими делами, мечты о завоеваниях на Западе, а затем подтолкнул его к роковому союзу с Ганнибалом[56]. Историк отрицает наличие у римлян каких-либо агрессивных устремлений и, вслед за М. Олло[57], высказывает мысль о вынужденной обороне Рима от наступления Македонии. Подобные идеи высказаны и в других его работах[58].

Также начальному периоду правления Филиппа и его участию в Союзнической войне посвящена отдельная глава в «Истории Македонии» Ф. Уолбэнка и Н. Хэммонда, изданной в 1988 г. Примечательно, что точки зрения этих историков на сообщения Полибия и на сам ход военных действий далеко не всегда совпадают. Расходятся они и во мнении относительно римского фактора в македонской политике: в отличие от Уолбэнка Хэммонд настроен более решительно и признает стремление Рима к войне с Македонией. Поскольку интересующую нас часть труда написал Хэммонд, то этот факт отразился на страницах книги в некоторой полемике с соавтором. Хэммонд, например, расценивает как признак недовольства Рима политикой Македонии тот факт, что после первой Иллирийской войны послы римлян к грекам не прибыли к македонскому двору. Однако его аргументы не всегда столь убедительны, как у Фрэнка Уолбэнка. Зато в отличие от соавтора Хэммонд подробнее затрагивает организационные вопросы: структуру Эллинской лиги, ее отличия от Коринфских союзов 338 и 302 гг., влияние условий договора Общего Мира на политику македонских царей и греческих политических лидеров. Любопытно его сопоставление Филиппа с молодым Александром Македонским: залогом побед обоих царей, по Хэммонду, стали скорость и тайна передвижения. Расходятся историки и в вопросе аутентичности речи Агелая: если Уолбэнк признает ее подлинность[59], то Хэммонд приписывает авторство этой речи Полибию[60]. Следует отметить и стремление Н. Хэммонда более подробно пересказать источник, чем у это позволял себе Ф. Уолбэнк. Вслед за Полибием, историк признает виновниками войны этолийцев[61], а сложную обстановку в Спарте сводит к противостоянию проэтолийских и промакедонских сил[62]. Остается сожалеть, что социальный фактор, игравший немалую роль в годы войны, не привлек внимание историка. Указанные недостатки относятся и к изложению самого хода Союзнической войны. Хэммонд ограничивается констатацией фактов, военные действия снабжены лишь небольшими комментариями. Так, например, операция 218 г. в Этолии названа «очевидной кампанией»[63], целью которой был раскол лагеря врага[64]. Гораздо большее внимание историка привлек упомянутый выше «заговор Апеллеса» в ближайшем окружении македонского царя, имевший место в 218 г. В этом вопросе он пошел дальше соавтора. Н. Хэммонд довольно резко критикует Полибия, смешавшего несвязанные, по его мнению, между собой события в единое целое.

Что касается исследований, вскользь упоминающих об этой войне, то прежде всего следует назвать общие труды, посвященные эпохе эллинизма — произведения В. Тарна, А. Б. Рановича, П. Левека, Б. Низе, П. Клозе, М. Олло, М. Кэри и др.[65] Характерно сравнение «Истории Македонии» Роберта М. Эррингтона и одноименного произведения Н. Хэммонда и Ф. Уолбэнка. Труд Эррингтона нельзя назвать фундаментальным. На двухстах страницах он излагает период от персидских войн до завоевания Македонии римлянами. Естественно, в книге содержится минимум обсуждаемых деталей. Роль Филиппа V сведена к расширению македонской сферы влияния[66]. Упоминается также о его вмешательстве в дела Иллирии и союзе с Ганнибалом, имевшим «фатальное значение для эллинистического мира». При этом явно преувеличена роль Деметрия Фарского, якобы заставившего македонского царя скорее закончить войну в Греции[67]. Как подчеркнул А. Босворт, Эррингтон ограничивается отсылом читателя к обсуждениям, приведенным у Н. Хэммонда или Э. Билля[68]. Характеризуя политику македонской монархии в целом как агрессивную и империалистическую, автор не считает, что действия Филиппа V чем-то отличались от действий его предшественников[69].

Иной тип представляют собой монографии, посвященные различным проблемам античной истории, в которых так или иначе затрагиваются, в том числе, и некоторые аспекты Союзнической войны. Убедительную характеристику причин войны дал Дж. Файн[70]. То, что Полибий называл предлогом войны, по мнению исследователя, на самом деле имело основное значение: сближение Мессении с врагами Этолийского союза грозило кардинально изменить соотношение сил. Несомненно, прав он и в том, что ни Этолийский союз, ни группа Доримаха и Скопаса не были заинтересованы в развязывании большой войны с участием Македонии. Не обошел вниманием Союзническую войну и Герман Бенгтсон в своем труде о стратегиях эллинистического времени. Исследователь останавливается на функциях стратегов в державе Антигонидов[71]. Он считал, что кроме Тавриона, оставленного Антигоном Досоном уполномоченным по делам Пелопоннеса, в качестве стратега следует выделить македонца Александра, в ведении которого находились фокидские города. Спорное упоминание о последнем сохранилось у Полибия (V, 24, 12) в связи с этой войной.

Еще одну группу исследований составляют произведения, посвященные Эллинским лигам 338, 302 и 224 гг., образованным под эгидой Македонии[72]. Самым спорным в современной историографии остается вопрос о так называемых «стражах мира» в лиге Филиппа и Александра. Кто они такие? Какие функции выполняли? Почему носили столь расплывчатое наименование — «лица, поставленные на страже общего дела» (Ps.-Dem., XVII, 15)? Почему единственное упоминание о них содержится лишь в речи Псевдо-Демосфена? Эти и другие вопросы совсем недавно были поставлены исследователями[73]. Тем не менее большинство современных авторов за редким исключением ограничиваются лишь краткими упоминаниями о них[74]. В число «стражей мира» иногда включают командиров македонских гарнизонов в Греции[75], гегемона и его заместителя[76]. По мнению Э. Босворта[77], неясность терминологии была намеренной, так как оставляла Александру свободу выбора для назначения своих людей на эту должность. Союз 302 г. также относится к малоисследованным темам. Г. Бенгтсон даже заявил[78], что о нем и не вспомнили бы, если бы не находка надписи в Эпидавре (SVA, III, 446). Объясняется такое равнодушие исследователей тем, что основное их внимание сосредотачивается на союзе 338 г., при изучении которого в качестве дополнительного источника привлекается вышеуказанная надпись, хотя союз 302 г. не был точной копией лиги Филиппа. Примечательно, что далеко не все историки прослеживают развитие этих организаций до лиги Антигона Досона. Если же сопоставление этих двух лиг и союза 224 г. имеет место, то исследователи, как правило, делают следующие выводы: отличие союза Антигона Досона с греками от предшествующих греко-македонских лиг состоит в том, что его членами были в основном федерации; участники имели больше самостоятельности, и лига Досона носила не все-греческий характер[79]. Исследование всех трех лиг позволяет проследить развитие союзных организаций, роль условий договора Общего Мира в македонско-греческих взаимоотношениях, а также выявить реальное соотношение сил партнеров в союзе Антигона и Филиппа V.

В ряде работ исследуются социальные проблемы в греческих государствах III в. Труды, посвященные социальным реформам, проведенным в Спарте Агисом и Клеоменом[80], отражают неоднозначный подход исследователей к внутренним событиям в этом государстве и его внешнеполитическим акциям. Так, Д. Мендельс, на примере нескольких кризисов, в том числе и в годы Союзнической войны, доказала непричастность Филиппа V к поддержке низов общества и разжиганию социальных конфликтов[81]. П. Олива ограничился высказыванием, что в этой войне демократические силы выступали на стороне этолийцев, а консервативные поддерживали ахейцев и Македонию[82].

Нельзя обойти вниманием и произведения, посвященные Этолийскому и Ахейскому союзу — основным участникам данного конфликта, а также федеративному движению в целом. Из отечественных исследователей первым обратился к этим вопросам Ф. Г. Мищенко, критиковавший Полибия за субъективные оценки и непонимание сути социально-политических процессов в Греции[83]. Из современных авторов следует назвать С. К. Сизова, внесшего существенный вклад в разработку вопроса о характере федерального движения в Греции в его самостоятельном развитии, без контроля извне[84]. К сожалению, ученый не рассматривает период взаимоотношений греков и македонян после 224 г., ограничиваясь отдельными замечаниями. Из зарубежных исследователей нужно отметить Дж. Ларсена[85] и его теорию о развитии представительного правления в античности.

Естественно, нами приняты к сведению и работы, затрагивающие первые контакты греческого мира с римлянами. Весьма полезной оказалась книга «Эллинистический мир и Рим» В. И. Кащеева[86], рассматривающего теории сущности восточной политики Рима, а также отдельные аспекты истории Македонского государства, в частности, потенциал его вооруженных сил. Труд А. П. Беликова «Рим и эллинизм: проблемы политических, экономических и культурных контактов» довольно подробно рассматривает иллирийские войны и их влияние на политику македонского царя. Однако в тексте неоднократно встречаются противоречивые высказывания, благодаря которым точка зрения автора о враждебности Македонии Риму и о желании вытеснить римлян из Иллирии выглядит не всегда убедительно[87]. Вопрос о первых контактах римлян и македонян затрагивался в работах М. Олло, Ф. Уолбэнка, X. Делла и др.[88] Все они, в той или иной степени, признают агрессивность Македонии. Так, например, Э. Грюен, отрицая стремление Филиппа вторгнуться в Италию и не признавая за ним мечты о мировом господстве, полагает, что целью царя являлось распространение македонского влияния на Адриатическое побережье[89].

Итак, исследование истории Союзнической войны и начального периода правления македонского царя Филиппа V еще далеко от завершения. Целый ряд проблем остается открытым и будет рассмотрен в настоящей работе. Прежде всего это касается самого хода боевых действий: каковы были силы воюющих сторон, их слабости и преимущества друг перед другом; какой тактики придерживались эти военные блоки; чем объясняются разные по характеру кампании Союзнической войны; каковы ее итоги для греко-македонских и для международных отношений? Следует обсудить также роль иллирийских событий в македонской политике: имела ли Иллирия столь большое значение для царей Антигона Досона и Филиппа V, какое ей приписывают современные исследователи; действительно ли влияние иллирийского авантюриста Деметрия Фарского послужило причиной завершения Союзнической войны; в какой момент у Филиппа появилось стремление к завоеванию западных земель? Мы не обойдем вниманием и вопрос о балансе сил в Греции; выясним, с какой целью при образовании Эллинской лиги в договор были внесены параграфы об Общем Мире; способствовали ли они фактическому утверждению мира в Греции; каким образом ведущие политики Ахейского союза и Македонии пытались их интерпретировать. Рассматривая же положение союзников в Эллинской лиге, образованной в 224 г., требуется выяснить, соответствует ли действительности утвердившееся в историографии мнение, что все выгоды от войны получил лишь Филипп V. Говоря о личности предпоследнего македонского царя, мы остановимся на его полководческих и дипломатических способностях: необходимо выявить степень самостоятельности предпринятых им шагов и определить степень влияния на него таких деятелей, как Арат и Деметрий Фарский. Поскольку следствием военных действий в Греции обычно являлось обострение социальных проблем в городах, то следует затронуть в нашем исследовании и вопрос об использовании македонским правителем возникавших смут в своих интересах.

Дискуссионный характер указанных проблем и их явно недостаточная изученность во многом и обусловили наш интерес к заявленной в заглавии книги теме.

Автор выражает глубокую признательность за помощь в работе над книгой доктору исторических наук С. К. Сизову и кандидату исторических наук Ю. Н. Кузьмину.


Загрузка...