Последний конфликт в независимой Греции: Союзническая война 220–217 гг. до н. э.

Глава VII. Летняя кампания 217 г.

Первые кампании Союзнической войны наглядно продемонстрировали, что по количеству успешно проведенных военных действий перевес оказался на стороне Эллинской лиги. Тем не менее мирный договор не был подписан, война затянулась на три года. Македония и ее союзники были вынуждены тратить гораздо больше людских ресурсов и материальных средств, чем Этолия. Им приходилось охранять дороги и содержать гарнизоны. У Филиппа возникли финансовые трудности из-за необходимости использовать большое число наемников. Недостаток средств ставил македонского царя в экономическую зависимость от союзников.

Отряды ахейской федерации не играли существенной роли в боевых действиях, так что все бремя ведения войны было возложено на Македонию. При этом на военных успехах сказывалась и несогласованность действий между лидерами лиги. Кроме того, этолийская тактика ведения войны позволяла действовать небольшими силами, быстро и неожиданно нападать на противника, причинять материальный ущерб. Для греческих союзников Македонии существенной проблемой становилась оборона собственных земель. Следующий объект вражеской атаки было невозможно предугадать, что оставляло психологический перевес в войне за этолийцами. Более того, в отличие от противника, этолийцы довольно успешно использовали флот, что также давало им преимущество перед македонянами и Ахейским союзом.

Последний год войны не ознаменовался столь громкими успехами македонской армии, как предыдущий. Стороны явно устали от сражений, поэтому прежней согласованности и единства действий между лидерами Эллинского союза не наблюдалось. Стратегом Ахейского союза вновь был избран Арат Старший (Polyb., V, 91, 1). Одно это обстоятельство говорит о том, что возросшее в прошлом году влияние Филиппа было несколько подорвано провалом мирных переговоров. Весной 217 г. Арат основательно готовился к войне, собирая войско и приводя в порядок дела, запущенные Эператом (Polyb., V, 91, 4–5). В этом военном сезоне он вновь сражался в Пелопоннесе без основных македонских сил. Филипп предпочел действовать на севере, видимо, полагая, что на юге серьезных столкновений не предвидится. А с отдельными нападениями ахейцы смогут справиться и собственными силами.

Возобновление военных действий произошло лишь летом, после возвращения в Спарту Ликурга. Но предпринятые спартанским царем операции вновь были безуспешными. Совместный спартано-этолийский план нападения на Мессению был выработан вместе со стратегом этолийцев в Элиде Пиррием, однако, войска Ликурга и Пиррия не смогли соединиться, были отбиты и вернулись ни с чем (Polyb., V, 91, 3; 92, 2–6). Полибий подчеркнул, что численность отрядов обоих командующих для успеха задуманной операции была явно недостаточной.

Более того, в конце войны Арат нашел выход, как обезопасить ахейские земли от спартанских атак[474]. Он разработал план действий союзников в Пелопоннесе. Имевшуюся в его распоряжении армию он разделил на три части и не позволял силам противника объединяться. Западную часть полуострова должны были защищать эпилекты и наемники Ахейского союза; за восточной наблюдал македонский представитель в Пелопоннесе Таврион, а Лаконику должны были блокировать мессенские войска и силы Тавриона (Polyb., V, 92, 7–10). Кроме того, ахейцы разделили свой флот: три корабля были направлены к Акта и в Арголидский залив, другие три — к Патрам и Диме (Polyb., V, 91, 8). Следует отметить, что разработка плана кампании в Пелопоннесе на этот год перешла от македонского царя к Арату. И замысел последнего был вполне удачным. Предложенная Аратом система безопасности позволяла избегать больших сражений с обязательным участием македонской армии. Небольшие локальные столкновения не требовали присутствия царя и всего его войска на полуострове.

Преимущества распределения ахейских сил сказались незамедлительно. Элейцы, недовольные Пиррием, призвали к себе стратегом Эврипида (Polyb., V, 94, 2). Тот, выбрав удачный момент, когда Арат отправился на ахейское собрание, с 2.000 пехотинцами и 60 всадниками вторгся в фарс кую область (Polyb., V, 94, 3). Местный гипостратег Лик, получивший от Арата наемников для контроля над западной частью полуострова (Polyb., V, 94, 1), напал на Эврипида, разбил его и возвратил всю захваченную врагом добычу (Polyb., V, 94, 5–6). В то же время ахейский наварх напал на этолийское побережье, захватил пленных и 2 корабля (Polyb., V, 94, 8).

В разгар жатвы Эврипид вновь выступил в поход, избрав целью земли тритеян (Polyb., V, 95, 6). В ответ на это ахейская конница и наемники под командованием Лика и Демодока вторглись в Элиду (Polyb., V, 95, 7). Устроив засаду, они разбили элейцев, захватили пленных и опустошили окрестности (Polyb., V, 95, 8–10). Одновременно с этим походом ахейский наварх опустошал калидонское и навпактское побережье, дважды разбив посылаемые против него силы (Polyb., V, 95, 11).

Примерно в то же время этолийский стратег Агет предпринял нападение на земли Акарнании и Эпира, которые ему удалось разграбить беспрепятственно (Polyb., V, 96, 1). В ответ на этот рейд акарнанцы вторглись в область Страта, но, не решившись действовать без союзников, вернулись домой (Polyb., V, 96, 3). Несколько позднее неудачей для Агета закончилась попытка захвата города фанотеян в Фокиде (Polyb., V, 96, 4–8). Рассчитывая на измену главы города Язона, этолийцы проникли в акрополь. Однако здесь их поджидал отряд Александра, командира македонского отряда[475], видимо, организовавшего эту ловушку[476]. Потеряв отборных воинов, Агет был вынужден отступить.

Что касается Филиппа, то его деятельность в этом году развернулась сначала в Пеонии, затем в Фессалии (Polyb., V, 97–100), где, по мнению М. Кэри[477], он «применил на практике еще один метод Александра Македонского» — Филипп использовал свои осадные машины при штурме городов. Лишь после победы над дарданами царь смог вернуться к греческим делам и продолжил Союзническую войну. Дарданы оставались серьезной угрозой на северных границах македонского государства. С помощью укрепленных крепостей на границах царства Филипп планировал останавливать их вторжения или, если дарданам удалось бы прорваться вглубь страны, перехватывать их, нагруженных добычей, на пути домой. Два опорных пункта уже существовали в долине Аксий[478]. Теперь царь отнял у дарданов стратегически важный город Билазоры (Polyb., V, 97, 1), расположенный на пути в Македонию. Таким образом, Филипп обезопасил границы своего государства (см. рис. 1 настоящего издания).

Двинувшись после победы в Фессалию и получив подкрепления от македонского офицера Хрисогона, базировавшегося там, царь достиг Мелитеи и попытался штурмом захватить город (Polyb., V, 97, 5). Но попытка закончилась неудачей. Полибий объясняет провал плохой подготовкой македонян — они имели слишком короткие лестницы для штурма (V, 97, 6). Правда у автора сохранилось еще одно описание этой атаки в другой книге (IX, 18, 5–9). Здесь, помимо коротких лестниц, приведена и вторая причина неудачной атаки. Царь должен был прийти в полночь, но он, поторопившись, подошел к городу вечером. Промакедонская партия, с которой, видимо, был уговор о содействии ночной атаке, ничем не могла помочь Филиппу в вечернее время. Не имея возможности оставаться незамеченным, царь решился на штурм, но понес большие потери и вынужден был отступить. По справедливому замечанию Ф. Уолбэнка[479], расхождение в описании событий, видимо, кроется в разном контексте, в котором упоминается штурм Мелитеи: в пятой книге Полибий подчеркивает отсутствие лестниц нужной длины и рассуждает о плохой подготовке командиров, а в девятой книге указывает на время и роль изменников при захвате городов.

Отказавшись от продолжения штурма, Филипп отступил и стал поджидать осадные орудия из Ларисы (Polyb., V, 99, 1). Основной целью его похода была вовсе не Мелитея, а Фтиотидские Фивы (Polyb., V, 99, 2–3). Этот город был удачно расположен: владея им, можно было контролировать Магнесию, Фессалию и даже область Деметриады[480]. Поскольку крепостью владели этолийцы (Polyb., V, 99, 4), Фивы были удобным плацдармом для частых нападений на македонские и фессалийские земли. Осаду Фив[481] царь вел по всем правилам (Polyb., V, 99, 7–100): он собрал здесь 150 катапульт, 25 камнеметов, занял господствующие вершины, вел земляные работы, невзирая на неудобство местности для организации подкопов. Когда стена обрушилась, защитники предпочли сдать город, не дожидаясь атаки. Тем не менее, население Фив было продано в рабство (Polyb., V, 100, 8), а город переименован в Филиппополь[482]. Таким образом, можно констатировать, что македонский царь после неудачи под Мелитеей, предпочел придерживаться выработанной в прошлые кампании тактики. Он наносил удар по наиболее важному в стратегическом плане пункту, рассчитывая на быстрое подчинение остальных крепостей после достигнутого успеха.

Падение Фив было важным шагом на пути завоевания Фтиотидской Ахайи. Но дальнейшие шаги царя были прерваны известием о пиратских действиях бывшего союзника Скердилаида (Polyb., V, 101, 1–2). Тот, посчитав, что Филипп не доплатил ему, напал на 4 корабля Тавриона, приставших рядом (Polyb., V, 95, 1–4). После захвата македонских судов Скердилаид занялся грабежом торговых кораблей в Малийском заливе. Филиппу пришлось снаряжать целую эскадру для погони за Скердилаидом. Однако македоняне не застали иллирийцев у Малей. Царь отдал приказ кораблям переправиться в Коринфский залив[483]. Сам же, отложив на время мысли о наказании пиратов, прибыл в Аргос на Немейские празднества (Polyb., V, 101, 4–5). Согласно Полибию (Polyb., V, 101, 6), здесь Филипп получил известие о победе Ганнибала над римлянами у Тразименского озера. И именно эта весть, по мнению ахейского историка, стала причиной желания царя побыстрее завершить Союзническую войну, чтобы обратиться к захвату западных земель (Polyb., V, 101, 6–102, 1). Историческая традиция рассматривает эту весть в контексте последующих событий: новые амбиции Филиппа проявились в заключении внезапного мира с Этолией в 217 г., высадке затем македонских сил в Иллирии в 216 г. и, наконец, в договоре македонского правителя с Ганнибалом в 215 г. Римские писатели позднее преувеличили значение этого договора, но Полибий «резче других историков показал, что царь планировал захватить Иллирию, и даже не исключал предположение о македонском вторжении в Италию»[484]. Однако правильнее, на наш взгляд, рассматривать заключение мира не в контексте событий следующих лет, а с точки зрения экономических и политических возможностей союзников к продолжению боевых действий.

Согласно нашему источнику, Филипп собрал военный совет, который поддержал его предложение о заключении мира (Polyb., V, 102, 2). Поэтому царь отправил к этолийцам уроженца Навпакта Клеоника, проксена ахейцев (Polyb., V, 95, 12), освобожденного из плена. А чтобы враги не подумали, будто Филипп усиленно добивается мира, царь с кораблями и войском отправился в Эгий, оттуда прошел к Ласиону, взял укрепление в Периппиях и делал вид, что намеревается вторгнуться в Элиду (Polyb., V, 102, 5–6). Клеонику пришлось совершить два или три перехода к этолийцам и обратно к Филиппу, прежде чем царь уступил их просьбам о мирных переговорах (Polyb., V, 102, 7). Как гегемон лиги македонский царь созвал представителей союзных государств для обсуждения вопроса о мире. Пока синедрион собирался, Филипп успел совершить плавание к Закинфу и «устроить дела острова» (Polyb., V, 102, 8–10). Хотя Полибий не сообщает никаких подробностей об этой операции македонского царя, однако, можно предположить, что остров был подчинен и должен был в будущем стать морской базой для македонского флота. Известно, что в первую Македонскую войну Марк Валерий Левин взял приступом остров, но не его крепость (Liv., 26, 24, 15). Возможно, там находился македонский гарнизон, оставленный Филиппом на Закинфе в 217 г.

Из приведенного выше описания хода военных действий можно отметить несколько существенных моментов. Во-первых, этот сезон был так же неудачен для этолийцев, как и кампании 218 г. Этолийские территории часто становились объектами атак. Грабеж Акарнании и Эпира, призванный, вероятно, показать врагам, что этолийцы по-прежнему сильны и в состоянии вести привычный образ жизни за счет соседей, не принес желаемого результата. Более того, акарнанцы отважились без союзников вторгнуться в Этолию и дойти до Страта беспрепятственно. Указание ахейского историка (Polyb., V, 96, 3), что они испугались и поэтому вернулись домой, можно рассмотреть и в другом ракурсе: их никто не остановил ни на пути к Страту, ни на обратной дороге.

Положение союзников Этолии в Пелопоннесе также выглядело довольно бедственно. Безуспешный поход Ликурга в Мессению был последней попыткой спартанцев проявить себя в этой войне. Земли Элиды и в предшествующие кампании, и в этом сезоне довольно серьезно пострадали. Естественно, что угроза вторжения македонского царя накануне переговоров воспринималась этолийцами как вполне реальная. Едва ли Элида была способна долго противостоять противнику.

Неудачи этолийцев наблюдались и на других театрах военных действий. В Этолийский союз входила часть Фокиды. Попытка захватить еще один фокидский город и выбить оттуда македонян закончилась неудачей для этолийского стратега Агета. Еще в первый год войны этолийцы потеряли часть акарнанских городов. В 217 г. Филипп отбил важный стратегический пункт — Фтиотидские Фивы. Таким образом, можно с уверенностью говорить, что у Этолийской федерации были все основания стремиться к миру.

С другой стороны, нельзя отрицать того обстоятельства, что срыв переговоров в 218 г. не вызвал второго сокрушительного удара по Этолии ахейской коалиции. Поэтому теперь этолийцы находились в более выгодном положении, чем в прошлом году. Сил для их окончательного разгрома союзники не нашли, на тяжелую и дорогостоящую войну в горах Этолии не решились, понимая, что шансы добиться победы при этолийской тактике партизанской войны невелики. Следовательно, Эллинская лига не имела возможности диктовать условия мира с позиции победителя. В сложившихся обстоятельствах этолийцы могли торговаться об условиях мирного договора.

Хотя территориальные приобретения Эллинской лиги очевидны, но и внутри этой организации стали проявляться разногласия. В Ахейском союзе единства не было. В 219 г. Димы, Патры и Тритея даже отказались платить сборы в союзную казну, они постановили набрать на эти деньги наемников для своей защиты, поскольку федеральный центр не смог ее организовать (Polyb., IV, 60, 4–5). В 217 г. Арату пришлось умиротворять мегалополитов, о недовольстве которых пишет Полибий (Polyb., V, 93).

В стане Филиппа тоже было неблагополучно. Успехи кампании 218 г. были омрачены придворными смутами и казнью заговорщиков (Polyb., V, 25 и 27). Кроме того, по свидетельству Плутарха (Flamin., 2), «македонская держава давала Филиппу достаточно войска для одного сражения, но в случае длительной войны все пополнение фаланги, снабжение деньгами и снаряжением, убежища, где можно было бы укрыться, зависели от греков». Царь накануне вторжения на Кефаллению получал материальную помощь от ахейцев (Polyb., V, 1, 10–12). Грабеж Ферма позволил преодолеть некоторые финансовые трудности. Но генеральное сражение, которое решило бы исход войны, так и не состоялось. Война затягивалась, принося союзникам по Эллинской лиге новые материальные траты, в отличие от их противника, привыкшего жить за счет врага как в мирное, так и в военное время. Скорее всего, именно возросшие материальные затраты принуждали македонского царя к скорейшему завершению военных действий.

Между лидерами Эллинской лиги тоже не было единства. На протяжении всех военных лет македонский царь пытался принизить авторитет Арата среди греческих союзников. В противовес ахейскому стратегу Филипп демонстрировал эллинам свое стремление быть защитником греков и устроителем мира. Возможно, в таком контексте следует рассматривать разрыв союзных отношений с иллирийцами. Напомним, Скердилаид вновь занялся пиратством. Поводом к его измене послужила невыплата Филиппом денег по договору (Polyb., V, 95,1). Такое пренебрежение к союзнику, конечно, можно объяснить нехваткой денег в казне. Но, возможно, причина скупости царя лежит несколько глубже.

Македонский правитель, авторитет которого среди союзников снизился после придворной смуты 218 г., в очередной раз попытался напомнить эллинам о своей роли спасителя греков. Война близилась к завершению, царь перестал нуждаться в Скердилаиде, который обходился казне довольно дорого. Не следует также пренебрегать еще одним замечанием Полибия, который упоминает, что у царя в конце войны были в распоряжении двенадцать палубных кораблей, восемь открытых и тридцать полуторных (Polyb., V, 101, 2). Поэтому острой необходимости в иллирийских судах уже не было. Отказ от финансирования Скердилаида решал сразу две задачи: с одной стороны, Филипп экономил значительную сумму денег, а с другой, он провоцировал пиратские набеги иллирян на корабли своих союзников. Естественно, что задачу преследования нарушителей договора должен был взять на себя царь — гегемон лиги. В случае успеха греки должны были осознать необходимость македонского присутствия в Греции. Однако в полной мере этот план Филиппу реализовать не удалось; его морские силы были еще довольно скромными, чтобы полностью ликвидировать пиратские рейды иллирийцев. А на суше преследование Скердилаида по завершении Союзнической войны привело царя к столкновению с римскими войсками.

Таким образом, можно с большой долей вероятности говорить, что участники Эллинского союза были готовы к миру. Но утверждение, что Филипп стремился закончить войну, чтобы осуществлять западную программу завоеваний[485], по нашему мнению, не имеет под собой весомых оснований. Исследователи, говоря об этом, следуют за Полибием. Однако, как неоднократно отмечалось, его сведения нельзя назвать вполне достоверными, когда речь заходит об этолийцах или македонянах. Таким образом, утверждение о наличии у македонского правителя планов завоеваний на Западе можно поставить под сомнение. Филипп не мог серьезно планировать вторжение в Италию, располагая единственной гаванью в собственном царстве.

Ахейский историк говорит, что весть о победе Ганнибала при Тразимене Филипп получил в Аргосе и под давлением Деметрия Фарского склонился к мысли о мире в Греции, о покорении Иллирии и о переправе в Италию (Polyb., V, 101, 6–102, 1). Но в другом пассаже Полибий упоминает (Polyb., V, 100, 9–10), что еще во время осады Фтиотидских Фив к Филиппу прибыли послы Родоса, Хиоса, Византия и даже от царя Птолемея с предложением вновь стать посредниками между ним и этолийцами[486]. И тогда же царь согласился и отправил их в Этолию. Таким образом, переговоры о мире начались еще до получения известия о битве при Тразименском озере.

Следующий этап переговоров связан с отправкой в Этолию в качестве посла Клеоника. Причем Полибий подчеркнул, что царь «не стал дожидаться послов для ведения мирных переговоров в общем собрании» (Polyb., V, 102, 4). Под «собранием», видимо, понимался совет союзников — синедрион лиги. А послы, которых царь не стал ждать, — это посольство Этолийской федерации. Но тогда резонно возникает вопрос: почему царь считал, что это посольство вообще прибудет? Ответ может быть лишь один: посредники уже вели переговоры и продвинулись весьма далеко на этом поприще. Сначала они должны были заключить перемирие, видимо, как в прошлом году (Polyb., V, 28, 1–3), а затем организовать встречу посольства Этолии с представителями лиги, то есть с советом. Временной фактор в данном случае не стоит игнорировать. Если посольство отправилось в Этолию в то время, когда Филипп осаждал Фивы[487], то к моменту получения царем сведений о Тразименском сражении[488] переговоры длились уже более месяца. Таким образом, их нельзя ставить в прямую зависимость от известия о Ганнибаловой победе.

В таком случае необъяснимым пока остается привлечение Клеоника к переговорам. Вероятно, Полибий соединил два несвязанных друг с другом события в одно целое. Факт поездки Клеоника следует объяснять не переменой планов царя и появлением новой цели на Западе, а повторением прошлогоднего сценария ведения переговоров. Видимо, события развивались медленно, складывалось впечатление, что этолийцы не чувствуют себя побежденной стороной и не торопятся заключать мир на невыгодных для себя условиях. Именно этим обстоятельством вызваны дальнейшие шаги Филиппа, такие, как угроза нападения на Элиду и отправка Клеоника в качестве посла. Македонский царь не собирался попадать в смешную ситуацию, откладывая боевые действия и второй раз предоставляя врагам передышку и возможность собраться с силами.

Более того, Н. Хэммонд полагает, что у Филиппа первоначально был иной план — гораздо более глобальный, чем нападение на Элиду. Реализовать этот замысел, по нашему мнению, было не поздно в случае повторного срыва переговоров. Сущность нового предприятия сводилась к следующему. Отправив корабли в Коринфский залив перед своей поездкой на Немейские игры, Филипп собирался высадиться на этолийскую территорию всей армией, соединиться с войсками, стоящими в Южной Фокиде, и окружить Дельфы[489]. Предположение не лишено оснований, если принять во внимание желание царя прославиться громкими победами и поддерживать свой имидж освободителя. Следует вспомнить свидетельство Полибия, который утверждал (IV, 25, 8), что при объявлении войны этолийцам в 220 г. в Коринфе одно из условий гласило: оказать помощь амфиктионам в восстановлении своих законов и в возвращении под их власть святилища. X. Хабихт даже полагает, что это было основной целью Эллинской лиги при провозглашении войны[490], реализовать которую было возможно путем отторжения аннексированных земель тех государств, кто издавна владел в Амфиктионии голосами, но вынужден был уступить их этолийцам. В случае удачи, отбирая у этолийцев контроль в Дельфийской Амфиктионии и получая в ней голоса, македонский царь смог бы влиять на внутренние греческие дела без применения военной силы, как в прежние времена поступал другой македонский царь — Филипп II. При такой расстановке сил позиции этолийцев на международной арене были бы значительно ослаблены.

Учитывая все вышесказанное, вероятно, не следует говорить о спешном намерении Филиппа завершить войну. Новая победа могла принести гораздо более существенные выгоды, чем подписание мира. Поэтому, пока Клеоник совершал свои поездки из одной ставки в другую, Филипп, видимо, не бросал начатых приготовлений. Свидетельство этому — заявление Полибия об угрозе Элиде (V, 102, 6). Филипп продолжал сосредотачивать войска, готовя их к переброске и оставил эти планы, взвесив все «за» и «против», только после приезда этолийского посольства.

Также вряд ли можно утверждать, что в 217 г. у македонского царя зародились планы западного вторжения[491]. В ходе Союзнической войны они не могли оформиться, для этого еще не сложились условия. Поворот в македонской политике произошел позднее, чем принято считать в современной историографии. Сложившийся в литературе взгляд на изменение внешней политики Филиппа во многом, по нашему мнению, связан с концепцией Полибия о «сцеплении» (συμπλοκή) событий[492]. Согласно его теории, события Ганнибаловой войны в Италии «сцепились» с событиями Союзнической войны в Греции. Естественно, историк должен был представить читателю ключевое «звено сцепления»; таким «звеном» стало известие о победе Ганнибала при Тразимене.

Кроме того, несмотря на высказывания Полибия (V, 101, 8–10), влияние Деметрия Фарского не могло иметь решающего значения для царя в это время. Конечно, Филипп должен был выслушать его советы, поскольку тот лучше знал обстановку в Адриатике. Но следует помнить, что окончательное решение оставалось за царем и — как глава государства — он руководствовался многими соображениями, а не одним «внушением» Деметрия. Кроме того, не вызывает сомнения факт, что именно Полибий превратил Деметрия в «злого гения» Филиппа в противоположность мудрому советнику Арату. Не следует забывать того весьма существенного обстоятельства, что к моменту написания «Всеобщей истории» у Полибия уже четко сложилось представление об иллирийце, как о человеке безрассудном, чья карьера в Греции была тому подтверждением[493]. Однако за назидательными фактами из биографии иллирийского авантюриста совершенно скрыта истинная политика македонского царя.

Римское посольство летом 217 г. к Филиппу с требованием выдачи Деметрия (Liv., 22, 33, 3) и отказ царя обычно рассматриваются как начало дипломатических отношений между Римом и Македонией, которое имело негативный оттенок[494]. Однако это не совсем так; данное утверждение верно лишь в отношении римлян. Сенат не видел большой разницы между молодым полуварварским иллирийским государством и стареющей эллинистической Македонией. Примечательно, что в отличие от аналогичного случая с Тевтой, Рим не рассматривал отказ Филиппа как повод к немедленной войне. В то время в Италии шли боевые действия, поэтому можно говорить о нежелании Рима открытого конфликта с Македонией. Римляне лишь впоследствии расценили все мероприятия Филиппа как враждебные их протекторату над Иллирией[495]. Римскому менталитету была чужда идея Общего Мира. К тому же с первых иллирийских войн они уже начали реализовывать свою восточную политику[496]. Что касается Македонии, то римское требование о выдаче Деметрия, которое было бы уместно в отношении побежденного правителя, естественно, задело самолюбие царя. Но из этого обстоятельства не следует делать вывод о стремлении Филиппа к войне с римлянами.

Победа Ганнибала у Тразименского озера сама по себе ничего не могла означать для македонской политики. Одна громкая победа, совершенная в далекой стране, с которой не приходилось непосредственно иметь дела, полководцем, о котором македонский царь едва ли что-нибудь знал, не могла быть поворотным пунктом, изменившим весь ход истории эллинистических государств. Такое утверждение равносильно предположению, что Восточный поход Александра Македонского был вызван убийством его отца Филиппа II, организованным персами. Филипп V не мог знать планов Ганнибала, особенностей римской тактики ведения войны, их менталитета, столь непохожего на греческий[497]. Такие скоропалительные решения были не в характере царя.

Не следует ссылаться при этом на его молодость, горячность и честолюбие. За годы Союзнической войны он проявил свою отличную военную и организаторскую подготовку. Во всех рассмотренных операциях он вполне реально оценивал свои силы и возможности. Его основной целью все эти годы было укрепление позиции гегемона Эллинской лиги и постепенное расширение сферы македонского влияния в Греции. Но обе поставленные задачи были далеки от завершения. При жизни Арата Филипп не пользовался тем уважением и авторитетом, на который рассчитывал и которого добивался в ходе боевых действий. Укрепление позиций в Элладе также было довольно слабым; царю постоянно приходилось оглядываться на союзников, их желания и угрозы. Стоит вспомнить хотя бы намек Арата на расторжение договора лиги во время жертвоприношения на Ифоме[498].

Понимая все это, царь должен был быть авантюристом, вроде Деметрия Фарского, чтобы мыслить о переправе в Италию и о мировом господстве[499]. Филипп, конечно, не был лишен честолюбивых замыслов, но его нельзя назвать мечтателем на троне, он всегда руководствовался практическими мотивами. И в первую очередь, как у всех македонских правителей, сфера его интересов охватывала безопасность своих границ и подчинение тем или иным способом Греции.

Более реальным, по мнению некоторых исследователей, выглядит предположение о том, что «Деметрий мог обратить внимание царя на ситуацию в Иллирии, что было важнее для Македонии, чем битва при Тразименском озере»[500]. Казалось, он мог воспользоваться трудностями римлян и вытеснить их из Иллирии. Однако, как ни привлекательна такая точка зрения, она также подводит нас к положению, что Филипп все годы войны пристально наблюдал за делами западных соседей (вторая Иллирийская война шла параллельно Союзнической — в 219–218 гг.), ожидая подходящего момента для установления своего протектората над ними[501]. Подобная предусмотрительность выглядит сомнительно, а спонтанное поведение было не духе царя, как мы уже отмечали.

Обычно поворот в македонской политике и ухудшение характера царя связывают с влиянием на него Деметрия Фарского[502]. Однако, по нашему мнению, присутствие последнего должно было не сподвигнуть царя на завоевании Иллирии, а, напротив, удержать правителя от необдуманных действий. История преподнесла Филиппу наглядный урок: Деметрий только что пытался воспользоваться трудностями Рима в своих интересах, но его затея провалилась. Римляне показали, что в любых обстоятельствах готовы к войне. Македонский царь должен был это понимать. Кроме того, Деметрий, нарушив договор с римлянами, занимался грабежами на море. И в этом аспекте действия Рима выглядят законными и справедливыми: они, так же как и македонский царь, боролись с пиратством. Филипп, демонстрируя в ходе всей войны приверженность положениям Общего Мира, не мог в тот момент руководствоваться только советами иллирийского пирата и, тем более, развязывать новый военный конфликт ради него. Это шло вразрез с общим курсом македонской политики того периода.

Филипп V действительно мог прислушиваться к советам Деметрия, но не в отношении политического курса Македонии, а в морском деле. Иллирийский авантюрист занимался пиратством не один год до бегства в Македонию. Естественно, он знал иллирийское и греческое побережье, особенности кораблей, приемы ведения морского боя. Допустимо предположение, что Филипп принял его столь радушно и возвысил именно по причине его знаний и опыта в мореплавании. Стоит вспомнить, что морское дело после Антигона Гоната было фактически заброшено в Македонии. Молодой царь Филипп, создавая новую систему контроля над Грецией, нуждался в сильном флоте. Поэтому советы Деметрия, видимо, были ценными. Можно привести еще один аргумент в пользу последнего утверждения: когда македонский правитель в 216 г. занялся строительством кораблей для переброски сил к Аполлонии, то он построил 100 лемб (Polyb., V, 109, 3–4). Иными словами, за образец был принят иллирийский тип кораблей.

Македонско-иллирийские взаимоотношения всегда были сложными, достаточно вспомнить хотя бы итоги последнего сотрудничества Филиппа со Скердилаидом. Конечно, в прежние времена не было случая, чтобы македонские цари не воспользовались слабостью соседей в своих целях, но теперь ситуация коренным образом отличалась от предшествовавших эпох. Речь уже шла не о двух государствах (Иллирии и Македонии), а о трех (Иллирия, Македония и Рим). Филипп не мог не понимать, что попытка вытеснения со спорной территории другой державы вызовет ответные действия; было бы наивно с его стороны думать иначе. Тот военный опыт, который он приобрел за годы Союзнической войны, не позволил бы ему совершать опрометчивые шаги. Царь, несмотря на свои яркие и успешные кампании, достойные продолжателя дел Александра Великого, испытал и неудачи, и крушение замыслов, и сопротивление оппозиции. Начинать масштабные действия в Иллирии можно было только при твердой поддержке союзников. Однако царю не удалось уменьшить влияние на греков Арата. Прошло слишком мало времени, чтобы греческие союзники уверились в отсутствии у Филиппа желания поработить их и убедились бы в реальных преимуществах союза с Македонией. Нужно отметить и тот факт, что уже в конце 218 г. стало очевидно, что ввязываться в новую продолжительную войну было слишком дорого для македонского бюджета[503].

Кроме того, необходимо учитывать настроения самих иллирийцев. Ни один македонский правитель не мог принудить их к подчинению. Партизанская тактика войны, которую иллирийцы так же хорошо освоили, как и этолийцы, и явное превосходство иллирян в действиях на море давали слишком мало шансов на победу Филиппу. Царь не мог не осознавать этого. Греческие поселения на иллирийском побережье не имели тесных связей с Македоний и в экономическом отношении были ориентированы на запад, вследствие чего можно было ожидать их упорного сопротивления и вмешательства римских войск. Поэтому версию о стремлении македонского правителя ликвидировать римский протекторат над Иллирией стоит поставить под сомнение.

Цели Филиппа в отношении Иллирии в конце Союзнической войны не касались римлян. При этом не следует говорить и о том, что он планировал установить собственный протекторат над этими землями. Его ближайшей заботой становилась война со Скердилаидом — нарушителем Общего Мира, напавшим на земли западной Македонии. Именно для борьбы со Скердилаидом, а не с Италией, как убедительно показал А. П. Беликов[504], царь построил 100 лемб. Не для вторжения в Италию, а для защиты греческого побережья от пиратов, борясь за свободу мореплавания, царь намеревался создать морские базы на западном побережье Балкан (предположительно, в Аполлонии и Навпакте).

Его устремления по-прежнему были обращены на Грецию. Некоторые исследователи даже полагают, что уже с приходом к власти Филиппа V начинается открытый македонский диктат в отношении Греции[505], навсегда похоронивший все возможности подлинно независимого развития федеративной Эллады. Это утверждение не совсем верно. В союзе с Македонией греческие государства продолжали существовать и развиваться; зависимыми они стали лишь с появлением римского фактора. Филипп намеревался контролировать Грецию в качестве гегемона Эллинской лиги, борющегося за мирное и спокойное сосуществование греческих городов. Такая программа постоянно требовала реального подтверждения. По замыслу царя, начало реализации этих планов было положено Союзнической войной, в ходе которой царь убедительно продемонстрировал военное превосходство македонян над греками, лояльное отношение к союзникам и готовность к сотрудничеству. Теперь настало время перенести боевые операции из обессиленной и жаждущей мира Греции в другой регион; при этом новые военные действия должны были пойти во благо греческой торговле. Вероятно, фигура Скердилайда соответствовала «образу нового врага». С одной стороны, он запятнал себя грабежами, поэтому наказание его можно было представить как борьбу за греческие интересы. С другой стороны, Скердилайд нарушил договор с римлянами; вследствие этого македонский правитель не ожидал их вмешательства. К сожалению, Рим, привыкший мыслить иными категориями, усмотрел в слишком активных действиях македонян угрозу своей восточной политике[506].

Можно привести еще один аргумент, подтверждающий отсутствие у македонского царя спешных планов завершения Союзнической войны. Согласно правилам международного права, сторона, выступающая инициатором переговоров о мире, должна была отправить к противнику глашатая[507], который выступал организатором «встречи на высшем уровне». Однако в случае с данной войной Полибий говорит лишь о международных посредниках — послах Хиоса, царя Птолемея и др. Примечательно, что при объявлении войны, наряду с официальным постановлением о ее начале, глашатай был использован — ахейцами и спартанцами (Polyb., IV, 25; 26, 7; 36, 1; 36, 6). Таким образом, ахейский историк подтверждает факт соблюдения греками принятых в международной практике правил. Что касается Клеоника, то автор не употребляет по отношению к нему подобный термин. Кроме того, глашатай должен был быть представителем воюющей стороны, а вышеназванный Клеоник из Навпакта был пленным, хотя и ахейским проксеном. Судя по тем сведениям, которые передает Полибий, он выступал в качестве «курьера», «посланца». Хотя случалось, что глашатай и прежде выполнял разные функции, в том числе и курьерские, все же он был должностным лицом конкретного государства. Посланник Филиппа им не был.

Таким образом, утвердившийся в историографии взгляд, что причиной завершения Союзнической войны стало намерение македонского правителя реализовать свою «западную программу», по нашему мнению, недостаточно обоснован. Война подошла к своему логическому завершению, которое и было оформлено миром в Навпакте.