Последний натиск на восток ч. 1

Глава 16

Сентябрь 630 года. Тергестум (современный Триест).

В этот раз лангобарды из герцогства Фриульского были предельно любезны. Они всего лишь вышибли топорами ворота и заявили трясущимся от ужаса горожанам, что этот город навечно переходит под руку герцога Гразульфа. Несколько купцов, услышав столь волнующие вести, прыгнули в корабли и ускользнули в Равенну, до которой было рукой подать, а горожане стали покорно ждать неизбежного в таких случаях грабежа. К их глубочайшему удивлению, лангобарды так и ушли, никого не тронув, но зато прислали наместника, которого звали Виттерих. Тут-то и началось самое странное…

От старого римского Тергестума мало, что осталось. Город так и не оправился после прошлого разорения, что случилось в 568 году. Тогда целые орды варваров выплеснуло с территории нынешнего Новгородского княжества, где на них давили авары и хорутане. Основу нового народа составляли лангобарды, но с ними вместе шли целые роды баваров, словен и даже невесть как попавших в эти места саксов. Они перевалили через Альпийские перевалы и вторглись в Италию, разоряя все на своем пути. Лангобарды превратили этот цветущий край в пепелище, а сам город, в котором когда-то жило двадцать тысяч человек, теперь едва вмещал две. Римский театр, гордость римского Тергестума, стал насмешкой над его жителями. Они все заняли бы лишь третью часть его, не больше. Как и случалось тогда повсеместно, город съежился, огородившись убогими стенами, собранными из остатков старых укреплений. Руины пожарищ уже расчистили, а на их месте сложили что-то новое и уродливое, ничуть не напоминающее то, что стояло здесь в благословенные времена императора Константина. На бывших форумах Тергестума паслись козы и были разбиты огороды. Такое тоже случалось сплошь и рядом в городах Запада, где шумные мегаполисы превратились в призраки. Как ни крути, а по этим землям не раз прошли и гунны, и аланы, и готы, беспощадные в своей ярости. Все эти варвары были страшны, но бессмысленное безумство лангобардов, которые разрушали только ради того, чтобы разрушить, и убивали только ради того, чтобы убить, затмило их жестокость. Это безумство не имело не малейшего смысла, оно было абсолютно иррациональным, да и попросту невыгодным. И это было первое, что осознал Виттерих, когда пришел в этот убогий городишко. А вторым было то, что здесь, если отремонтировать стены и причалы, может быть совсем неплохо. Хороший климат[25], резко отличающийся даже от соседней Аквилеи, порт в защищенной от бурь лагуне, множество обветшавших, но вполне еще пригодных для жизни зданий. По крайней мере, мозаичные полы в городской базилике были целы и все еще поражали своим великолепием, в отличие от толпы явно небогатых людей, которая стояла перед ним. Они смогли поразить Виттериха только бесконечно унылым выражением своих физиономий и разнообразием заплат на их поношенных хитонах.

— Значит так, почтенные, — заявил он трясущимся от страха куриалам, членам городского совета. Зажиточные пару поколений назад семьи теперь влачили жалкое существование, и это было заметно невооруженным взглядом. — У меня дружина в пятьсот мечей, и мне нужно ее как-то кормить. Какие у городского совета есть мысли?

— У нас нет тут столько еды! — с нескрываемым ужасом посмотрели на него горожане. — Мы едва сводим концы с концами. Каждый раз, когда к нам приходят мытари из Равенны, для нас словно наступает конец света. Ведь в городе почти не осталось торговли и ремесла.

— А я говорил, чтобы именно вы их кормили? — Виттерих посмотрел на этих убогих с откровенной жалостью. — Вы и себя прокормить не можете, все тощие, как весло. Я спросил, какие есть мысли у городского совета? Напоминаю, у меня пять сотен здоровых парней с оружием. И они хотят есть каждый день, по три раза.

— Ах, вот оно чего! — задумались горожане. — Тогда вам, сиятельный, нужно забирать под свою руку все побережье на три дня пути, до самой Полы[26]. Тут живут вперемешку римляне и склавины. Если подать будет разумной, то вы сможете кормить своих воинов круглый год.

— Кто тут умеет строить корабли? — спросил Виттерих.

— Я когда-то строил, — робко поднял руку мужичок лет шестидесяти. — Но это было давно. У моего деда была тут верфь, но ее сожгли германцы. Он делал большие рыбацкие лодки. Тут водится хорошая рыба, господин.

— Кто умеет класть камень? — спросил гот. — Трое! Это хорошо, вы наняты! Все вопросы потом!

— Кто умеет грести и работать с парусом? — задал новый вопрос Виттерих.

— Да мы все это умеем, — пожали плечами горожане. — Тут же море. Мы одной рыбой и спасаемся. Нам без весла и паруса совсем никак, с голоду помрем.

— Как насчет заработать? — спросил Виттерих.

— Сколько платишь? — оживились ромеи.

— Договоримся, — кивнул Виттерих. — Будет соль, зерно для посева и бараны. Чуток порт отстроим, и серебро пойдет. Мы тут с вами заживем, почтенные, как у Христа за пазухой.

— Раз речь зашла про господа нашего, то нам нужно кое-что обсудить, — насупились горожане. — Мы готовы подчиняться вам, господин Виттерих, но у нас есть одно важное условие. Мы тут все добрые христиане, и мы не приемлем ту ересь про единую божественную энергию, которую изрекает нечестивый патриарх Сергий и его слуги. Мы никогда не признаем решений Второго Константинопольского собора, и мы не станем осуждать труды Феодора Мопсуестийского, даже если нас за это на куски порежут. Наш епископ подчиняется самому патриарху Аквилеи, а не римскому папе или столичному патриарху Сергию! Мы от истинной веры никогда не отступим.

— Я уже понял, что вы все тут хорошие христиане, — с многозначительным видом покивал головой Виттерих. — Вон, церковь какая богатая. А когда вы мне скажете про ваше важное условие? — непонимающе посмотрел он на них.

— Так мы только что про него сказали! — не менее удивленно ответили горожане.

— А! Так это вы со мной сейчас разговаривали? — изумился гот, который из всего сказанного смог понять только то, что у местных были какие-то разногласия с начальством по церковной части, но в чем именно они заключались, для него так и осталось сокрытым за пеленой словесного тумана. — А я и не догадался.

— Так что насчет спора о трех главах[27]? — внимательно посмотрели на него уважаемые люди, затаив дыхание. — Как вы относитесь к нему?

— Да мне на него насрать, — совершенно искренне ответил Виттерих, а почтенные горожане выдохнули с радостным облегчением. — У вас еще есть какие-нибудь важные условия? Только такие, чтобы я тоже понимал, о чем идет речь. Нет? Тогда мне будет нужен проводник. Я желаю получше изучить здешние места. Мне пять сотен парней нужно кормить, а впереди зима.

— Господин, — робко сказал один из горожан, который в замешательстве переступал босыми ногами по плитам пола. — Я готов провести вас, я хорошо знаю Истрию и Далмацию, но это очень опасно. Мы окружены множеством свирепых племен. Склавины отнимают наши лучшие земли, и селятся на них. Каждый год их число множится, и они уходят все дальше на юг. Купцы рассказывают, что даже на Пелопоннесе их теперь стало больше, чем греков.

— Это решаемо, — отмахнулся Виттерих. — Скоро Шеба приведет сюда своих парней, и твоих склавинов построят в затылок и поведут за Дунай. Шеба свое дело туго знает.

— А почтенный Шеба, который избавит нас от склавинов, это кто? — горожане раскрыли в изумлении рты. — Мы бога молить будем за этого достойнейшего человека.

— Это один из аварских ханов, — успокоил их Виттерих. — У него серьезный контракт на поставку живого товара в Белград. Там, почтенные, пустой земли много, а людишек, наоборот, совсем мало. Вот он их туда и погонит, а местный жупан за каждую голову чистым серебром платит. Он скоро должен прийти сюда с тысячей всадников. Мы с ним немного почистим окрестности города, а весной возьмемся за здешние места по-настоящему. Я как раз за зиму узнаю, с кем тут можно иметь дело, а с кем нет. Если эти пришлые склавины будут вести себя прилично, то мы позволим им тут жить, а если нет, то тем хуже для них. Мне тут разбойники не нужны. У меня тут будут тишина, порядок и все подати без задержек. А кто не согласен — украсит собой дорогу. Тут есть дорога?

— Да господин, — бешено закивали головами горожане. — Виа Флавия. Ей почти шесть сотен лет, но она в прекрасном состоянии. Она идет на самый юг Истрии, к городу Пола.

— Это хорошо, — глубокомысленно сказал Виттерих. — Меня всегда успокаивали трупы казненных разбойников вдоль дороги. Я, когда в Галлии жил, в своем герцогстве за год всех извел. Не поверите, бабы могли голышом на улицу выйти, и хоть бы кто пальцем тронул. Кстати, а что у вас тут с бабами? Красивые есть?

— Сюда что, снова придут гунны? — в ужасе прошептали горожане, которые только сейчас осознали, что им пытался объяснить Виттерих. — Господи боже, смилуйся над нами!

В то же самое время. Новгород.

Людмила родила сына, Богиня не подвела ее и в этот раз. Самослав навестил жену в спальне, где измученная тяжкими родами жена кормила малыша грудью. Она не признавала кормилиц, у нее и своего молока было достаточно. А свекровь, которая сидела рядом с ней, поддерживала ее в этом полностью. Нечего свое дитя чужим бабам отдавать. Людмила лежала на боку, устало смежив глаза, а малыш лениво теребил грудь. Наелся, видимо. Но, как только Людмила пыталась отодвинуться от него, чтобы немного подремать, он снова начинал чмокать, недовольно морща крошечное красное личико. Княгиня, увидев мужа, слабо улыбнулась искусанными в кровь губами и снова закрыла глаза.

— Как ты? — Самослав поцеловал жену, чего не было уже много месяцев. Та даже вздрогнула от неожиданности.

— Да вот, — ровным голосом сказала она. — Третьего сына тебе родила. Кий. Помнишь наш уговор?

— Кий, так Кий, — пожал плечами Самослав. — Пусть будет по-твоему.

— Как же мы с тобой дошли до такого, Само? — прошептала Людмила. — Куда подевалось все? Ведь ты когда-то любил меня…

— Я и сейчас тебя люблю, — совершенно честно ответил князь, погладив ее по щеке. — Ты ведь жена мне, мать моих детей. А то, что дел моих не понимаешь, так то не беда. Раз помогать мне не хочешь, то хотя бы просто не мешай!

— Я пыталась, — тоскливо сказал Людмила. — Много лет пыталась. Книги старые читала, понять тебя получше хотела. Так и не поняла я ничего. Верно матушка говорит. Дура я, видно, глупая. Да только одно я точно знаю, горе нам всем будет великое от дел твоих. Кара суровая от богов придет. Страшно мне, Само. За тебя боюсь, за детей тоже.

— С чего ты это взяла? — глаза князя опасно сузились. — Кто тебе все это сказал?

— Люди мудрые так говорят, — сказала Людмила. — Им грядущее ведомо…

— Поспи! — князь еще раз нежно поцеловал жену, и это вызвало мечтательную улыбку на ее губах. — Я скажу Батильде, она нянек пришлет. Тебе отдыхать надо. Не вздумай вставать и холод на животе держи!

— Я помню, — устало сказала Людмила и прошептала, засыпая. — Сделаю, как ты сказал. Так, и впрямь меньше рожениц мрет. Мне повитухи сказали.

Самослав пошел в свои покои, медленно наливаясь злостью. Игра затянулась, а он все еще был слеп, как котенок. Он открыл было дверь к себе, но сияющая, как новый полтинник ключница бросилась ему в ноги. Она ждала его здесь.

— Ваша светлость! — по щекам Батильды текли слезы. — Спасибо за сына. Хейно мой собственный дом в Белом городе строит, среди знатных людей. Спасибо, век бога молить за вас буду!

— Батильда! — поднял ее на ноги Самослав. — Ты к княгине нянек пришли, а то матушка разогнала всех. Пусть маленького княжича унесут, ей поспать надо. А за сына тебе спасибо. Он великим мастером стал, и на его работу весь свет любоваться будет. Ее везде увидят, даже в самом Константинополе.

— И сам император увидит? — глаза служанки округлились.

— Я думаю, он ее уже увидел, — хмыкнул князь. — Мне донесли, что монетных мастеров заставляют новые штемпели резать, да только пока такой красоты никто повторить не смог.

— Сам император! — потрясенно прошептала Батильда. — Помилуй, господи! Пойду в церковь, помолюсь… Ах да, княгиня! — и она опрометью бросилась к спальне.

— Боярина Горана позовите ко мне, — приказал князь стражнику.

Рабочие покои князя были аскетичны до предела, чему удивлялись все без исключения, когда бывали там. Кроме Горана, пожалуй. Он тоже был равнодушен к роскоши. Все остальные соратники князя, вырвавшиеся из затхлой темноты убогих землянок, потребляли ртом и задницей. Они словно хотели попробовать все, до чего могли дотянуться их руки и глаза, не зная в том ни меры, ни нужды. Они тащили под себя все, золото, тряпки, украшения, еду, дома, коней, женщин… И они никак не могли насытиться. Им, рожденным в полнейшей нищете, всего было мало. Горы сундуков, набитых добром, грозили переполнить их дома, а кое-где драгоценные ковры из Персии уже клали в два слоя, так много их было куплено. В общем, стремительно разбогатевшая словенская знать немного сходила с ума. А вот их дети вели себя уже куда более здраво. Привыкли, наверное, к хорошей жизни.

Каменные стены и потолочные балки в княжеских покоях не имели украшений, просто камень и дерево. Даже мебель тут была довольно простой, зато на редкость удобной. Слишком много времени приходилось тут проводить хозяину дома. На стене висела огромная карта, сшитая из нескольких выделанных шкур, где самым тщательным образом были нанесены города, страны, горы и реки. Качество этой карты откровенно хромало и отражало то, что князь помнил из школьного курса географии. В большом камине весело трещал огонь. Глупая это затея, камин, бесполезная, ведь весь дворец отапливался печами в подвале. Это был личный каприз князя, он любил живой огонь. Больше в рабочих покоях государя и не было ничего. У иного горожанина обстановка была богаче. Лишь свинцовый переплет, куда было вставлено прозрачное стекло, стоил безумно дорого. Те, кто надо, понимал, сколько.

— Княже! — Горан протиснулся в дверь и коротко поклонился. Он постарел за эти годы, раздался вширь, но по-прежнему был могуч, как дикий тур. Лицо его покрылось морщинами, и лишь глаза на нем, горящие пронзительным огнем, были все еще молоды. Седая окладистая борода лежала на могучей груди, а на бычьей шее тускло мерцала серебряная гривна, полученная когда-то за храбрость.

— Садись, — махнул рукой князь. — Что там у тебя с этими ведунами? У моей жены скоро совсем кукушка из дупла выпорхнет. Разобрался, что это у нас тут за великие волхвы, которым грядущее ведомо, завелись?

— Разобрался, государь, — хмуро кивнул Горан. — Лучше бы не разбирался, честное слово! С души воротит.

— Что так? — удивился Самослав, который почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине. Плохое начало разговора.

— Смотри сам! — Горан положил на стол лист бумаги, густо покрытый неумелыми рисунками. Боярин писал с трудом, его рука была тяжела, и он частенько рвал бумагу пером. — Вот, как ты учил, сделал. Тут кружками и стрелочками людишки помечены. Полюбуйся, где стрелочка начинается, и где заканчивается. Тут не один месяц работы, княже.

— Проверили? — нахмурился Самослав, до боли в глазах вглядываясь с лист. В его груди медленно наливалась злость. Как же так!

— Трижды проверили! — хмуро кивнул Горан. — За каждый кружочек головой ручаюсь. И за каждую стрелочку тоже. Многих дней работы каждая из них стоила. Люди мои в пол глаза спали и на чердаках неделями под себя ходили, чтобы кусочек разговора услышать.

— Плохо! — прикусил ус Самослав. — Это очень плохо! Не пропустите удар, Горан! Если ты не ошибаешься, тут моя собственная голова на кону стоит.