Последний натиск на восток ч. 1

Глава 9

Март 630 года. Новгород. Словения.

Ранняя весна — скверная пора. Самослав, в отличие от жены, это время не любил. Скудное время, когда родовичи, отрезанные от соседей топкой грязью и вскрывшимися речушками, проедают последние запасы, сделанные за короткое неласковое лето. Они молят богов, чтобы поскорее наступило тепло, чтобы буренка-кормилица, ослабевшая за зиму, протянула до свежей травки. До того кое-где ослабел скот, что уже и на ногах стоять не мог и висел на плетеных ремнях, заведенных под брюхом. Длинная была зима в этом году. Длинная и суровая. Каждая мера зерна теперь на счету, каждая рыбина и каждая репка из прошлогоднего урожая. И вроде не умирал с голоду никто, но немало в Ирий ушло стариков, измученных трескучими морозами.

Понемногу холод отступал, давая дорогу солнышку, что слизывало грязный снег с опушек. Лед на реках уже потрескивал, грозя вскорости потащить сломанные льдины вниз по течению, безжалостно выдирая старый камыш и осот, и расчищая родники, которые питают даже самые могучие реки. И все начнется сначала. Долгая зима, когда родовичи валят лес и уходят в извоз сменяется страдой, когда рвутся жилы от непосильной работы. Слишком много ее, работы, и слишком мало времени на нее отпускают боги. Нужно успеть все, иначе следующей зимой жрать придется кору с деревьев, чтобы снова протянуть до тепла.

Не было этих забот ни у князя Самослава, ни у состоятельных жителей Белого города, у которых погреба и клети под жильем были забиты снедью. Окорока, колбасы, закопченные на ольховой щепе, соленая икра и рыба, кадушки с грибами и квашеной капустой, бочки с зерном, все это прибавляло горожанам уверенности в завтрашнем дне. А для князя, про богатые застолья которого уже давно слагали легенды, еда была еще и инструментом политики. Особенно когда за его столом встречались дальние родственники — Гразульф II Фриульский и Гарибальд II Баварский. И речи тут под настойку, сделанную самолично епископом Григорием, велись порой крайне интересные.

— Хорошо! — лангобардский герцог опрокинул в себя серебряную чарку и засунул в рот тонкий, до слюдяной прозрачности кусок сала. — Тает во рту прямо! И как они у тебя это делают?

— Да! — согласно мотнул кудлатой башкой Гарибальд, жена которого приходилась фриульскому герцогу родной племянницей. — У герцога Само жратва отменная, а выпивка еще лучше. Пока все не выпьем, не уеду отсюда.

— Да по мне, хоть живи тут! — махнул рукой князь. — Мне для тебя ничего не жалко. Ты же почти родня мне. Дочь вот подрастет, и свадьбу сыграем.

— Давай я ее с собой заберу, — предложил Гарибальд. — Пусть у нас живет, привыкает. Мой-то обалдуй уже всех девок в округе перепортил. Лет через пять и поженим.

— Да моей Умиле еще семи нет! — выпучил глаза Самослав. — Раньше пятнадцати лет замуж не пойдет, и не думай. Она же ребенок совсем.

— Пятнадцать! — грохнул гулким смехом Гарибальд. — Ой, насмешил! Ты еще скажи, в восемнадцать! Ха-ха-ха! Мы старух не берем!

— Пусть ждет твой Теодон, — отрезал Самослав. — Ишь, чего надумал!

— А я своих девок в двенадцать с рук сбыл, — промычал набитым ртом фриульский герцог. — Они уже в четырнадцать рожали. Твоя-то чем хуже?

— Ничем не хуже, — подтвердил Самослав, — но замуж пойдет в пятнадцать. Потому что я так решил.

— Ну, решил, и решил, — махнул рукой Гарибальд. — Дело твое. Только моего сына женить пора. Я, знаешь ли, не вечный.

— Король Дагоберт не женат, и детей у него нет, — парировал Самослав. — Даже от наложниц нет, я это точно знаю.

— А вот у нового короля франков, я слышал, уже двое, — хмыкнул Гарибальд. — Обе жены родили. Силен бургундский мальчишка!

— Слухи ходят, скоро война будет, — Гразульф сосредоточенно хрустел соленым груздем, не забывая прикладываться к чарке. — Дагоберт свое войско прямо с Мартовского поля на Бургундию двинет.

— Да, — нахмурился баварский герцог. — Будет война, и я тоже туда войско поведу. Уже и граф Сихарий, этот пес Дагоберта у меня был-побывал. Если не пойду на войну, сказал, разорят франки всю мою землю.

— Так иди, — ровно сказал Самослав. — Не спеши только за франков умирать.

— Нашел дурака, — с хрустом разломил соленый огурец Гарибальд. — Опоздаю на месяц, скажу, что дороги развезло. Еще по одной?

Через пару часов его светлость герцога баварского потащили в гостевые покои, потому что она, светлость, сама ходить уже не могла. И только тогда и начался серьезный разговор, ради которого, собственно, все и затевалось.

— Я слышал, тебя всадники треплют, и хорутане, те, что за Альпами живут, — спросил Самослав, как бы невзначай.

— Да просто мочи нет, — признался Гразульф, земли которого постоянно терзали набегами и словене из альпийского княжества Крн, и отряды степняков, которым этого никто не запрещал. — Авары тебе служат, Само. Может уймешь эту нечисть? Никакого покоя от них.

— Да как их удержишь? — совершенно искренне удивился Самослав. — Они же разбойники, каких поискать. Кое-как держу, чтобы мои земли не разоряли. А про чужие с ними и речи не было.

— Не поможешь, значит? — насупился Гразульф. — А я думал, ты друг мне. Вон как мы хорошо солью с тобой торгуем!

— Почему не помогу? — Самослав пробарабанил по столу какую-то незатейливую мелодию. — Кое-что можно сделать. Ты мне поможешь, и я тебе помогу. Мы же с тобой друзья!

— Чего хочешь? — спросил в лоб фриульский герцог, споить которого было решительно невозможно. Невероятного здоровья был мужчина.

— Городок Тергестум[13] хочу и острова в лагуне. Торчелло, Мурано, Риальто… Те, что сейчас ромеям принадлежат.

— Да на хрена тебе это барахло понадобилось? — выпучил глаза Гразульф. — Тергестум мы лет сорок назад сожгли, он слова доброго не стоит. А про острова я вообще молчу. Они до сих пор ромейские только потому, что не нужны никому. Там же просто горстка рыбаков живет. Я те места хорошо знаю, это от моих земель день пути.

— Ты это все пока под себя возьми, — посмотрел на герцога удивительно трезвым взглядом князь. — А когда я попрошу, одному человечку отдашь. Моему человечку. Он там герцогом будет. Моим герцогом.

— Слышал я, что твоих купцов ромеи побили, — Гразульф тоже трезвел на глазах. — Почему сам отомстить не хочешь? У тебя сил на это с лихвой хватит.

— Там на кону многое стоит. Не ко времени мне с ромеями война, — неохотно пояснил Самослав. — Пусть думают, что я это оскорбление проглотил.

— Исаак, экзарх Равенны, может войной пойти, — задумчиво сказал Гразульф. — Эти земли ему подчиняются.

— Он твоих племянников зарезал[14], — жестко сказал князь. — Или забыл? А, демоны с тобой! Если он войной пойдет, я подмогу пришлю.

— По рукам! — протянул руку Гразульф. — Я тебе эти острова и городишко Тергестум отдам, а ты набеги авар прекратишь и дашь мне две тысячи солидов.

— Тогда ты в том городе никого пальцем не тронешь, — парировал князь. — Твои воины туда даже не зайдут.

— Две двести, — протянул руку Гразульф. — Больше не прошу, там все равно брать нечего. Это не город, а полная задница.

— Да сколько же в него влить нужно? — изумленно буркнул князь. — Верблюд, а не человек. — И он громко ответил, пожимая его крепкую, словно медвежий капкан, ладонь. — По рукам! Но за такие деньги сам себе подмогу нанимай.

В то же самое время. Окрестности Ктесифона (в 20 км от совр. Багдада). Персия.

Константинополь, Ктесифон и китайский Чанъань, три самых больших города в мире, население которых колебалось между четырьмя и пятью сотнями тысяч человек. И вот прямо сейчас Стефан и Сигурд смотрели на уходящую за горизонт крепостную стену, защищенную сотнями башен. Как и все города в Междуречье, Ктесифон был выложен из сырцового кирпича, желто-серый цвет которого выделялся на фоне весенней зелени. Это потом, когда безжалостное солнце сожжет траву, окружающая природа станет такой же, как и этот кирпич, серо-желтой. А пока вокруг цвело буйство красок, которое радовало усталый глаз путников, утомленных той бедой и разрухой, что они видели по дороге сюда.

Приказ шахиншаха Хосрова обсуждению не подлежал. Как только к Ктесифону двинулась армия ромеев, на их пути разрушили дамбы, которые трудолюбивые крестьяне поддерживали в исправном состоянии последние несколько тысяч лет. Множество деревень было попросту смыто вместе с ничего не подозревающими жителями. Кирпич, сделанный из высушенной на солнце глины, просто таял, растворяясь в потоках воды. Погиб скот, погиб инвентарь, погибли люди, погиб урожай и запас семян… Плодородные поля превратились в болота, а потом, подчиняясь воле обезумевшего от ужаса царя царей, на эти земли пришли сборщики налогов, как будто мало бед свалилось на несчастных крестьян. Хосров продал с торгов все недоимки, даже те, что были прощены тридцать лет назад, и завалил свой дворец золотом и серебром по самую крышу, надеясь на них нанять новую армию и отбросить ромеев. А по покорно согнутым спинам потомков шумеров и вавилонян застучали палки мытарей, выбивая из них последнее зерно. Тот ужас, что пришлось увидеть по дороге, царапнул даже каменные сердца данов. Они не боялись смерти и охотно дарили ее в бою, но при виде маленьких детей, с раздувшимися от съеденной травы животами, даже им становилось не по себе. Месопотамия — житница Персии, лежала в руинах, а ее жители умирали от голода.

— Проклятый шакал! — скрипел зубами Шахрвараз, который запомнил эти земли цветущими, словно райский сад. — Отродье гиены! Почему я не убил его сам? Горе мне! Погубить такую страну!

— Тебе предстоит все исправить, великий царь, — почтительно сказал Стефан, который стоял рядом с ним, и смотрел на гигантский город. Взять его десятью тысячами воинов, что были у полководца, нечего и думать. Сам император Ираклий отступил от его стен. У него просто не было возможности взять его в осаду.

— Да как же его взять? — Шахрвараз мучительно размышлял, глядя на городские укрепления, на которых забегали воины, готовящиеся к обороне.

— Никак, — хладнокровно ответил Стефан. — Это невозможно. Пообещай десять тысяч денаров тому, кто убьет молодого шаха и откроет тебе ворота. Персидская знать в Ктесифоне перегрызется за это право, я тебя уверяю.

— И то верно, — успокоился полководец. Он окликнул старшего сына. — Шапур! Готовь лагерь и поезжай-ка в город. Скажешь, что мы не хотим зла. Просто воины вернулись домой, к подножию трона своего повелителя.

Неделю спустя.

Предателем, как это часто и бывает, оказался начальник охраны юного шаха. Он же указал на всех недоброжелателей нового царя царей, и множество знатнейших придворных и военных чинов были казнены. Шахрвараз торжествовал. Он сидел на троне, изукрашенном золотом, камнями и слоновой костью. Над его головой на серебряных цепях висела корона шахиншаха. Персидские владыки зачастую не могли носить этот головной убор, уж слишком он был тяжел. На голове нового царя был надет кулох, ушанка, расшитая камнями и жемчугом, а одежды из тяжелой, густо затканной золотом парчи, спускались до земли, закрывая еще более нарядные сапоги.

Вообще, блеск персидского двора был таков, что это выходило за всякие рамки разумного. И еще больше это казалось неуместным и диким для того, кто только что видел умирающих от голода людей. Радость суеверного царя омрачало только одно. Когда он впервые надевал на себя царский убор, то у него от волнения так скрутило брюхо, что ему пришлось облегчиться прямо в тронном зале в заботливо принесенный кем-то серебряный таз.

А вот Стефану было на это наплевать. Ему был нужен крест, и немедленно, ведь до праздника Пасхи меньше месяца. И он почтительно попросил аудиенции у царя царей, который дал ее незамедлительно.

— Великий царь! — Стефан поклонился до самой земли и поцеловал край одежды старого полководца. — Пасха близится!

— Мы искали крест! — с сожалением ответил Шахрвараз, — но его нигде нет.

— Позволь, мой человек его поищет, — вкрадчиво попросил Стефан. — Поверь, он великолепно ищет пропавшие вещи.

— Кто это человек? — с неподдельным интересом спросил царь царей.

— Это Сигурд, прозываемый Ужас Авар, — ответил Стефан, который почтительно смотрел чуть ниже подбородка шахиншаха.

— Это громила-северянин? — изумился царь. — Он умеет искать пропавшие вещи? Я хочу это видеть!

— Тогда собери свой двор к полудню, великий царь, — ответил Стефан. — И ты узришь чудо. Крест будет найден на твоих глазах.

Тремя часами позже Сигурд Ужас Авар, закованный в доспехи с головы до ног, шагал по коридорам царского дворца. Разодетые в цветные шелка служители разбегались при виде его с мышиным писком, призывая в помощь всех богов и священный огонь. Они верили, во дворец пришел демон, служитель Ангра Майнью. Ведь это чудовище с железной мордой, украшенной клыками, не могло быть живым человеком. У входа в тронный зал к нему подошел Стефан.

— Дружище, просто делай, как договорились, и пятнадцать солидов твои.

— Там точно собак не будет? — озабоченно спросил Сигурд. — Если снова будут собаки, я не согласен! Знаешь, как в прошлый раз больно было!

— Не будет никаких собак, — уверил его Стефан. — Я тебе клянусь! Просто ходи перед толпой людей и что-нибудь говори.

— А что говорить? — спросил Сигурд.

— Да что хочешь, то и говори, — махнул рукой Стефан. — Тут твоего языка все равно никто не понимает. Можешь подойти к кому-нибудь и легонько приподнять, чтобы он испугался.

— Приподнять? Это я могу! — по-детски обрадовался Сигурд. — Ну, пошли, что ли!

Резные двери, покрытые позолотой, раскрылись, и тронный зал, заполненный толпой людей, увешанных золотом и шелками, коротко выдохнул. Демон, закованный в железо, зашел туда, коротко поклонился Шахрваразу и застыл, словно статуя. В зале был полумрак, и лишь в некоторых светильниках колыхались робкие языки пламени, бросая отблески на перепуганные лица собравшихся людей.

— Сиятельные! — Стефан заговорил на арамейском наречии, которое здесь понимали все. — Император Ираклий, да продлятся годы его, с прискорбием узнал, что Крест Животворящий, который томится в плену, все еще не найден. Персия уже наказана за это чудовищное кощунство, но наказания не закончены. Император призвал из подземного мира даэва Аэшму[15], который найдет крест или убьет всех, кто тут находится. Демон сожрет душу того, кто знает, где сокровище, и не признается в этом! С позволения величайшего царя царей, мы начинаем! — и он перешел на германский. — Сигурд! Давай!

— Я вижу перед собой кучу баб! — прорычал Сигурд. — Вы одеты, словно константинопольские шлюхи! От вас воняет духами!

— Демон сказал, что он сейчас будет искать виновного! — начал Стефан.

Сигурд прошел мимо ряда придворных, свирепо поглядывая на них и приговаривая:

— Да сколько же на них золота! Клянусь сиськами Фрейи, тут можно купить всю Данию!

— Демон говорит, что он почуял того, кто знает…, — загробным голосом проговорил Стефан. — Он найдет его и сожрет его душу. Пока не поздно, признайтесь…

По ряду людей пробежала волна ужаса. В демонов тут верили, и верили совершено искренне. Целая книга священного текста Авесты была посвящена борьбе с ними. «Закон против даэвов», так она называлась. Вся религия огнепоклонников было основана на борьбе добра и зла. А даэвы — это же верные слуги Ангра Майнью, олицетворения вселенского зла. Несколько человек упало в обморок, а по залу разнеслась резкая вонь. Кто-то испугался слишком сильно.

— Сигурд! — негромко сказал Стефан. — Вон тот, толстый, слева от тебя. У него глаза бегают. Напугай-ка его, как следует.

Сигурд подошел к толстяку, пристально посмотрел на него и поднял на уровень глаз одной рукой, словно ребенка. Он с шумом вдохнул воздух, обнюхивая несчастного.

— Не ешь мою душу, демон, — тоненько заверещал придворный. — Я не знаю, где крест, но я знаю того, кто знает! Я молчать не буду! Я все скажу! Только пощади!

Сигурд уронил его на пол и подошел к следующему царедворцу. Он был в восторге. Еще никогда он так легко и весело не зарабатывал такие большие деньги.

— Если взять запасных коней, то к Пасхе мы будет в Иерусалиме, — удовлетворенно пробормотал Стефан. — Дева Мария, бедная моя задница! Ну почему все слуги императора белокожие и толстые, и только один я худой, как палка и черный, как водонос. Господи боже, ну за что такая несправедливость!